Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Я хочу использовать свой последний шанс с Тео, – произнес он вслух. – Он мой отец. Можешь считать это глупым, если хочешь.
– Ух ты! Этот человек заманил тебя в ловушку. Прощай, старый Чарльз. Увидимся, когда ты станешь добропорядочным гражданином – сделаешь себе два с половиной ребенка, вступишь в школьный родительский комитет и заведешь честную жену. Тебе предстоит пройти весь путь.
– Может, я еще смогу догнать тебя, – ответил он.
– Ни за что. Я еду в Оахаку. Adiós…
Она быстро пошла прочь. Он еще долго сидел на пляже, размышляя, есть ли в мире хоть один еще такой же правильный и старомодный придурок, как он сам.
Через сорок минут после того, как Форман выехал из Акапулько, он решил, что пропустил нужный поворот. Пол нажал на тормоз и остановил свой «фольцваген». «Судьба, – сказал он себе, – судьба и неправильная система дорожных указателей объединились вместе, чтобы не дать мне разыскать Грейс Бионди». Впереди по дороге на маленьком сером ослике неспешно передвигался какой-то мужчина. Форман притормозил рядом.
– С вашего разрешения, сэр, – запинаясь, произнес Форман по-испански. – Я ищу дорогу, которая ведет в деревню Чинчауа. Вы можете подсказать мне направление?
Мужчина оценивающе осмотрел Формана из-под изорванного сомбреро.
– Вы хотите ехать в деревню Чинчауа?
– С вашей помощью.
– Вы едете туда в этом автомобиле?
– Таково мое намерение.
– Но, señor, дорога очень плоха, там много кочек и ям. Туда лучше добираться на осле.
– У меня есть только вот эта машина, señor.
– Да, – сдержанно согласился мексиканец. – Для меня будет большая честь, если вы воспользуетесь моим осликом. Я пригляжу за вашим автомобилем, пока вы не вернетесь.
– Вы полагаете, я не вернусь? – мрачно поинтересовался у него Форман.
– Ну, señor, сказать по правде, в племени Чинчауа есть жестокие люди. Тем не менее, кто знает, какова будет воля Господа сегодня или в любой другой день.
«Однако, ты не заключил бы пари, что она будет на моей стороне», – сказал себе Форман. А вслух произнес:
– Как мне проехать к Чинчауа, señor?
Мексиканец потер нос.
– Все время прямо. Там будет деревня, называется «Ла Куарента-и-Очо». В ней не останавливайтесь. Немного подальше, на дороге, с правой стороны, увидите часовенку. Оттуда ведет дорога, которая вам и нужна.
– Спасибо вам, señor.
– Не за что.
Часовенка оказалась сооружением в стиле рококо, раскрашенным яркими голубыми, розовыми и белыми красками, с заключенной в стекло статуей Девы. Она была построена на том самом месте, где несколько лет назад в дорожной катастрофе погиб какой-то мужчина. Почти сразу за часовней начиналась грязная дорога. «Фольцваген» загрохотал по дороге, вскарабкался вверх по крутому откосу, выбрался на короткое каменистое плато. Потом снова влез в пыльную колею, ведущую вверх. Форман переключился на малую передачу, и машина отозвалась ревом двигателя, продолжая взбираться по склону.
В некоторых местах дорога, обходя почти под прямым углом каменистые участки, сужалась настолько, что «фольцваген» едва умещался на ней. Взгляду открывались потрясающие картины, глубокие зеленые долины и бороздчатые нагромождения скал, испещренные входами в пещеры. Один раз Форман проглядел небольшой спуск, его машину занесло, колеса, казалось, завертелись над самой пропастью, и только быстрый поворот спас его от падения в бездну.
Камни и рытвины на дороге кидали крошечный автомобильчик из стороны в сторону, и Форман был вынужден двумя руками сражаться с непослушным рулевым колесом. Крутой поворот налево, дорога идет выше, еще выше, взбирается на бугор и плавно сбегает с него. Проезд впереди обрамлен по краям деревьями, по виду кипарисами, ровные и плотные ряды которых напоминают высоченный зеленый забор.
Форман моргнул и изо всей силы нажал на тормоз. «Фольцваген» занесло, задние колеса с трудом выровнялись. Посередине дороги, безмолвно наблюдая за приближением машины, стояли двое мужчин. Когда автомобиль остановился, они направились к нему. Их ружья были направлены на Формана.
Он поискал глазами какой-нибудь объездной путь – но деревья росли слишком близко к дороге. Форман подумал было развернуться и скрыться в том направлении, откуда он только что приехал. Быстрый взгляд в зеркало заднего вида – сзади еще двое мужчин, оба вооруженных. Форман вздохнул и выключил зажигание. Потом вышел из машины на прохладный воздух зеленых гор.
– Buenas tardes, señores! – прокричал он с выражением, которое, по его мнению, должно было означать отсутствие страха и, одновременно, приветливость. Он изобразил на лице улыбку и продолжал улыбаться, несмотря на внезапную сухость во рту. Он вытер руки о штаны и протянул их вперед, ладонями вверх, выражая этим жестом свои дружелюбные намерения. Форман с удовольствием отметил, что его руки дрожат только слегка.
– Señores, я очень рад вас видеть. Я заблудился, и мне нужна помощь. Я направляюсь в деревню Чинчауа навестить свою знакомую, сеньориту Грейс Бионди. Она американка, как и я. Вы можете указать мне дорогу?
Ничего. Четверо мужчин в грязных белых брюках и таких же рубашках стояли совершенно неподвижно. Стояли и глазели на Формана. Густые черные усы, мрачные, ничего не выражающие лица. Внезапно Форман почувствовал себя актером из старого кино о мексиканских бандитах. «И это, – заметил Форман про себя, – не очень хорошее кино».
– Я плохо говорю по-испански, – продолжил Форман. – Простите меня. Так что, если вы удовлетворены, я сейчас вернусь в машину и поеду дальше. Было очень приятно поговорить с вами, господа…
Он открыл дверь «фольцвагена»; ближайший к Полу мужчина резко захлопнул ее.
– По-видимому, мы зашли в тупик, – проговорил Форман. Он достал сигареты. – Не возражаете, если я закурю?
Человек, который захлопнул дверь, протянул руку. Форман отдал ему пачку.
– Угощайтесь, – предложил он.
Вперед выступил второй мужчина, его ружье было нацелено в грудь Формана.
– Сеньорита Бионди не говорила ни о каких гостях, – сообщил он своим приятелям.
– Так значит, – ответил Форман, – вы, господа, из Чинчауа. Какое это для меня облегчение! Давайте я подвезу вас до деревни? Не стесняйтесь, залезайте в машину.
Заговорил мужчина, стоявший позади Формана.
– Я думаю, будет правильно застрелить его прямо сейчас.
– Да, – согласился второй. – Заведем его в лес и прикончим там. Тогда нам не нужно будет возиться с трупом.
– Решено, – сказал другой.
– Это очень забавно, – вмешался Форман. – Но я не уверен, что сеньорита Бионди поймет вашу шутку.
– Пристрелить его немедленно.
– Ребята, давайте на время оставим все эти разговоры насчет «пристрелить» и «прикончить». Я знаю, вы меня только дразните, но это меня все равно огорчает. Вот что я вам скажу – давайте заключим сделку. Отведите меня к сеньорите Бионди. Если она скажет, что я не друг, можете застрелить меня прямо там, на месте.
– Убить его мы всегда можем, – решил тот, кто раньше согласился с предложением отвести Формана в лес.
– И еще автомобиль.
– Sí, – согласился мексиканец.
Форман открыл дверь «фольцвагена», и четыре ружья были немедленно нацелены на него. Он показал шаль.
– Для сеньориты, – объяснил он.
– Пошли.
Деревня Чинчауа состояла из тридцати или сорока маленьких домишек, построенных из дерева и гофрированного железа. Некоторые из них были покрыты шифером, крышу другим заменял плотный черный картон. Деревню пересекала одна-единственная грязная дорога, заканчивающаяся у небольшой белой церквушки. Улица служила пристанищем обычным ее обитателям – курам, свиньям и играющим в футбол мальчишкам. Заметив пришельцев, с десяток шелудивых псов начали выть, лаять и наскакивать на них. Сопровождающие Формана роздали несколько хорошо рассчитанных пинков, и собаки отступили, причем в их водянистых глазах читалось нечто вроде угрюмой признательности.
Улица стала заполняться людьми, собиравшимися за спиной старика с белыми усами и почти дочерна сожженным горным солнцем лицом. Он стоял посередине улицы, наблюдая за приближением Формана и его стражи. Не доходя шести футов до старика, вновь прибывшие мексиканцы остановились, и один из мужчин заговорил на языке, который Форману никогда раньше не приходилось слышать; в голосе мужчины чувствовалась почтительность. Старик слушал, время от времени поглядывая на Формана своими темно-карими глазами.
– Я американец, – сказал Форман по-испански. – Я приехал повидать сеньориту Бионди.
– Это верно! – раздался голос из толпы деревенских жителей. В толпе образовался проход, и вперед выступила Грейс Бионди. В ее бледно-голубых глазах была видна тревога. Она подошла к Форману и, взяв его руку, пожала ее.
– Кавалерия спешит на помощь, – произнес Форман по-английски.
– Помолчите. Все переговоры буду вести я. – Переключившись на испанский, она заговорила со стариком: – Он друг, Дон Мигель. Это моя ошибка. Я не объяснила ему обычаи Чинчауа…
Старик продолжал изучающе глядеть на Формана.
– Наши враги хитры. Возможно, это просто уловка, чтобы застать нас врасплох, чтобы ввести в нашу деревню шпиона. И ночью, когда весь народ спит… – Он дотронулся до мачете, который висел у него на поясе.
– Я позволю тебе остаться, – обратился старик к Форману на испанском языке. – Это только правильно, что сеньорита заводит дружбу со своим собственным народом. Но ты должен вести себя в соответствии с обычаями Чинчауа, иначе ты понесешь наказание в соответствии с обычаями Чинчауа. – Он повернулся и пошел прочь, двигаясь с легкой походкой молодого человека.
Толпа распалась на маленькие группы; люди стали расходиться по домам. Когда они остались одни, Грейс Бионди резко повернулась к Форману.
– Вы были очень близки к тому, чтобы быть убитым.
– Эта мысль мне приходила в голову.
– Зачем вы здесь?
– Я приехал, чтобы увидеть вас.
– Где ваша машина?
– Мое такси остановили эти ребятишки с ружьями. Один из них остался сторожить машину.
– Я позабочусь о ней позже. Так как предполагается, что мы друзья, давайте и вести себя соответственно. Пойдемте со мной. Побудете немного у меня для конспирации, потом отправитесь назад.
Она зашагала прочь, и Форман пошел рядом с ней.
– А вы не такая высокая, как мне показалось, – сказал он.
– Вы, должно быть, просто глупец, – ответила она. – Другого разумного объяснения вашему поведению найти просто невозможно.
– Это уже лучше. То что нужно. Во всех смыслах.
– Señor, может быть, вы предпочитаете людей Дона Мигеля?
– Грейс, прошу вас, будьте милосердной.
– Откуда вы знаете мое имя? Я никогда его вам не сообщала.
– Я один из этих предприимчивых американцев. Есть кое-какие способы. Не думаю, что вы помните мое имя, да?
Она остановилась, пройдя половину главной улицы деревни.
– Ваше имя я помню. Это доставляет вам удовольствие? Вот здесь я живу. Заходите в дом. Я покормлю вас, а потом вы вернетесь туда, где ваше место.
Домишко состоял всего из одной комнаты, один из углов которой был отведен под некоторое подобие кухни; дым от небольшой жаровни поднимался вверх и уходил через щели между листами шифера на крыше.
– Мое место рядом с вами, Грейс, – сказал Форман.
– На ленч бобы и тортильи. – Она разожгла огонь. – Одна из женщин, с которой я здесь подружилась, каждое утро печет для меня свежие тортильи. Они довольно вкусны. Бобы я готовлю сама. Muy picante, señor[96]96
Muy picante, señor – очень острые, сеньор (исп.).
[Закрыть]. В этих местах, если чили не входит в ваш рацион, вы рискуете остаться голодным.
– Я старый мексиканец.
Она разложила бобы по глиняным чашкам, и они уселись на трехногие табуретки; шаль Форман использовал в качестве подушки. Он положил немного бобов в лепешку и быстро проглотил ее, сам удивляясь, насколько он голоден. Напротив неторопливо жевала Грейс, глаза ее были опущены. Она была даже красивее, чем он запомнил ее. Смуглая гладкая кожа, четко очерченные, нежные и, одновременно, сильные черты лица. Тщательно выгравированная линия ее рта восхищала Формана и возбуждала его воображение.
– И как вы меня находите? – спросила она, бросив на Формана быстрый изучающий взгляд.
– Это секрет. Давайте поговорим о нас. Похоже на какой-то фильм тридцатых годов – герой отправляется в дикие неизведанные места, и его берет в плен гордое и примитивное племя индейцев. И только они собираются распять его на муравейнике (какая ужасная смерть!), как появляется прекрасная белокурая богиня и объявляет, что он принадлежит ей.
– Я пригласила вас только на ленч. Так что не увлекайтесь.
– Вы не говорили бы так, если бы посмотрели этот фильм.
– Сказать вам, чем закончится это кино?
– Не стоит беспокоиться.
– Заключительные кадры: герой один скачет вниз по склону, чтобы никогда больше не появляться в этих краях.
– А вам не приходила в голову мысль, что настоящими романтиками являются именно мужчины?
– Ешьте свой ленч.
Он вздернул подбородок.
– Вы моя первая белокурая итальянка…
– Как интересно вы выразили свою мысль!
– Расскажите мне историю своей жизни.
– Мать ирландка, отец итальянец. Родилась в Нью-Йорке, выросла в Филадельфии.
Он перевел глаза на ее рот. Губы Грейс были сочного розового цвета. Он очень хотел поцеловать ее. Форман достал шаль.
– Это вам, – тихо произнес он.
– О… – Она издала звук, который одновременно означал и радость, и сожаление. – Она замечательная, правда. Но я по-прежнему не могу принять ее. Мы ведь и вправду не знаем друг друга.
– Отец у вас итальянец, мать ирландка. Родом из Нью-Йорка, росла в Филадельфии. Здравствуйте, как поживаете…
Она взяла шаль и прижала ее к лицу.
– Обожаю запах натуральной шерсти.
– Она ваша.
Грейс колебалась.
– Очень хорошо, я приму ее, с удовольствием. Но ничего не изменилось. После ленча вы должны будете уехать.
– En toute chose il faut considerer la fin, – ответил Форман и перевел: – В каждом деле необходимо учитывать конец. – Затем он посвятил себя остаткам бобов, зная при этом, что она изучающе смотрит на него – смотрит с выражением, которое, как надеялся Форман, можно было бы точно определить как возобновленный интерес.
После ленча они взобрались по извилистой тропинке, проходящей позади деревни, и пересекли узкий луг, на котором под присмотром молоденького мальчика расположилось стадо коз. Он помахал рукой, и Грейс помахала ему в ответ, заговорив с пастухом на наречии Чинчауа.
– Вы, по-видимому, прекрасно ладите с этими людьми, – прокомментировал Форман.
– Либо вы хорошо ладите с племенем Чинчауа, либо не ладите вовсе. – Она заколебалась, прежде чем продолжить. – Чинчауа живут строго общинной жизнью. Благо племени превыше блага отдельного человека. Таков закон для всех горцев в этих местах. Каждое племя – своя община, своя деревня как правило очень немногочисленная. Чинчауа считаются одними из самых воинственных здесь, в горах, они по-настоящему враждебны к пришельцам. Жизнь или смерть любого отдельного человека является несущественной постольку, поскольку она служит общему благу, сохраняет жизнеспособность всего племени.
– В такой жизни веселого мало, правда?
– В жизни Чинчауа действительно мало веселого. Мужчины, женщины и дети, их всего шестьдесят семь. В этой стране бедняков, они почти самые бедные. И почти никаких шансов, что их жизнь станет в будущем лучше. Они не могут отделиться от культуры, которая воспитала их такими, и они не могут дружить с внешним миром, который угрожает им. По крови они одни из самых чистых племен во всей стране, но они сами как пришельцы, как чужие на своей земле. Изгои. Отверженные. Да, – продолжила она, как будто отвечая на его вопрос, – они бы точно вас застрелили. Или любого другого чужака. Убийство просто не представляет для них никакой моральной проблемы. И в этом есть определенный смысл. Сама жизнь разделила здешний мир на два лагеря – Чинчауа и их врагов. А вы определенно не относитесь к числу Чинчауа.
– Хорошие ребята и плохие ребята.
– Они образуют союзы с некоторыми другими племенами, но эти договоры очень тонкая вещь, и они заново заключаются между племенами каждые полгода или около того. В них идет речь о критических для выживания племени вещах – праве на воду, использовании дороги в Акапулько и прочем в этом духе. Однако Чинчауа уже научились не зависеть от договоров.
– Как, например?
– Например, несколько лет назад Чинчауа заключили союз с народом Уачукан. Племя Уачукан живет на земле, которая примыкает к территории Чинчауа с запада и тянется до самого шоссе. Около полугода Чинчауа тщательно соблюдали условия договора и внимательно присматривались к народу Уачукан. Постепенно в отношениях между племенами стало устанавливаться доверие, барьеры стали ненужными. Стада отводили пастись все дальше от деревни, на лучшие земли, и животным никто не причинял вреда. Женщинам было позволено спускаться с горы, чтобы стирать в реке. Они безбоязненно шли туда. Мальчики одни ходили охотиться, и ничего страшного не случалось.
– До тех пор, пока однажды воскресным днем отряд Уачукан не напал на самое большое стадо Чинчауа и не убил мальчиков-пастухов и расправился со всеми овцами и коровами. Часом позже одной из женщин Чинчауа, которая возвращалась в деревню с реки, перерезали горло. Тогда народ Чинчауа атаковал предателей, и почти целых два месяца здесь бушевала кровавая война. Погибли сотни мужчин Чинчауа, а сколько погибло мужчин племени Уачукан, не знает никто. С тех пор народ Чинчауа не доверяет никому.
– Когда все это случилось?
– Насколько я могла подсчитать, около ста пятидесяти лет тому назад.
Форман присвистнул сквозь зубы.
– Эти ребята просто чемпионы по держанию камня за пазухой.
– У народа Чинчауа есть поговорка: «Мертвец не сможет никого предать».
Они уселись на широкий каменный уступ, Грейс спустила ноги вниз. Форман с трудом заставил себя посмотреть вниз, в долину, до которой от их скалы было более тысячи футов[97]97
Тысяча футов – примерно триста метров.
[Закрыть]. Потом откинулся назад и оперся на локти.
– Я пытаюсь понять, как в это все вписываетесь вы, – сказал он.
Она посмотрела на него и сразу же отвела взгляд.
– Я антрополог. Я прослышала про индейцев в этих горах, и мне стало любопытно. Я посетила несколько деревень, но их охрана была начеку, и я не смогла пробраться в поселения. Чем больше они старались обособиться от внешнего мира, тем больше мне хотелось узнать их. Но это было трудно. Я поехала в университет в Мехико-Сити, хотела изучать там историю и язык Чинчауа. К несчастью, у них нет письменной истории и мало кто из посторонних знает их язык. Но один из этнологов из университета свел меня с археологом, который говорил на наречии Чинчауа. Он и обучил меня их языку. Потом я вернулась. На этот раз я смогла уговорить Дона Мигеля позволить мне остаться.
– И что вы здесь делаете?
– Я изучаю. У народа Чинчауа нет алфавита, нет письменного языка, нет письменной истории. Легенды и мифы передаются из уст в уста, от одного поколения к другому. В некоторых из этих историй рассказывается о людях с черными волосами на лице, людях, которые сверкали на солнце. Нет сомнений, что здесь имеются в виду конкистадоры, бородатые воины в доспехах.
– Подобно другим народам Латинской Америки, Чинчауа дружили с испанцами, доверяли им. От испанцев к ним пришло христианство, – добавила она, и в голосе Грейс прозвучал отзвук иронии. – Но испанцы предали их. В то время Чинчауа жили в лесах вокруг залива Акапулько. Позднее, для того чтобы выжить, они переселились в горы.
– А что насчет того, другого племени?
– Уачукан? Легенда говорит, что некогда в племени Чинчауа жили два брата, которые сражались друг с другом за обладание молодой красавицей из их племени. Один из братьев убил другого и убежал вместе с девушкой из племени. Так было положено начало народу Уачукан.
– Каин и Авель.
Грейс не ответила, и Форман долгим изучающим взглядом посмотрел на нее, как будто стараясь увидеть нечто под загорелой кожей девушки. В профиль тонкие черты ее лица были словно выгравированными на миниатюре, почти хрупкими. И все же он ощущал пульсацию сил внутри Грейс. Однако если по временам она и казалась защищающейся, то при этом Форман не чувствовал в ней никаких признаков внутреннего гнева, готовых вызвать вспышку.
– Как долго вы планируете оставаться здесь?
Она улыбнулась и покачала головой.
– Сначала я хотела пожить здесь всего три месяца. Но к этому времени я почти в три раза перевыполнила норму. Однако я начинаю подумывать, что мне пора уезжать. Не думаю, что дело тут в моем воображении, но я вижу, как меняется настроение Дона Мигеля. Я полагаю, что становлюсь стеснением, помехой и для него, и для всего племени. Что ни говори, я такая же чужая для них, как и все остальные иноземцы, только что разве более осведомленная. Честно говоря, я надеюсь, что ошибаюсь, потому что моя работа идет очень хорошо. С другой стороны, я беспокоюсь о том, чтобы записать все, что я узнала здесь…
– Продолжайте, пожалуйста. – Она отказалась от сигареты, и Форман прикурил одну для себя.
– Существует теория, что до Кортеса в этой части Западного полушария высадились выходцы с Востока. В Южной и Центральной Америке ученые уже обнаружили некоторые признаки такого, если можно так сказать, посещения.
– И что?
– Я полагаю, что племя Чинчауа может оказаться прямыми потомками этих восточных переселенцев.
– И вы намереваетесь это доказать?
– Думаю, да. Но это лишь побочное направление в моей основной работе. Понимаете, я записываю язык Чинчауа в надежде создать для них письменный алфавит. И одновременно я пишу историю племени.
– Из легенд?
– Да. В действительности, я собираюсь доказать народу Чинчауа, народу Уачукан и другим горным племенам, что на самом деле они являются различными ветвями одной и той же семьи. Их языки очень схожи, в них множество одинаковых корней. Может быть, тогда они осознают, что нужно прекратить воевать друг с другом.
– Благородное чувство.
– И вы его не разделяете?
– Как продвигаются дела с вашим алфавитом? – спросил Форман, игнорируя ее вопрос.
Она покачала головой.
– Было очень трудно. Целыми неделями у меня ничего не получалось. А потом, неожиданно, язык начал мне поддаваться. Я сделала несколько открытий. Это тяжелая работа, а сложность самого языка и подозрения племенных вождей еще больше ее затрудняют. Вы только вообразите, в языке Чинчауа есть двенадцать синонимов глагола «бежать» и семнадцать вариантов слова «спать». А понятия «отступать» у них вообще нет, – добавила она.
– Сделать и умереть. На Мэдисон Авеню полным-полно таких упрямцев. Моя страна права или не права. К черту торпеды, которые мчатся на полной скорости к цели. Что дальше? – сказал Форман. – Слишком много усилий для шестидесяти семи дикарей…
Она заколебалась, потом решила продолжить.
– Я хочу опубликовать словарь, чтобы по нему могли учиться другие, чтобы они могли поехать в экспедиции, поработать в других деревнях. Когда появится письменный язык, можно будет создать самоучители, учебники. Народ Чинчауа сможет узнать современные методы ведения сельского хозяйства, выращивания скота, правила санитарии, основные приемы и способы медицинской помощи.
– Прекрасно. Но вы забыли об одной вещи.
– Какой это?
– Народ Чинчауа не умеет читать.
– Но они могут научиться, разве не так? – Она поднялась на ноги. – Пора возвращаться.
Несколько минут они шли, не прикасаясь друг к другу, словно разделенные невидимой преградой. Вдруг Форман споткнулся, поскользнулся на отполированном скалистом склоне и шлепнулся на камни; падение, однако, закончилось для него благополучно. Не в силах сдержаться, Грейс рассмеялась, ожидая, пока он не поднимется на ноги.
Форман перекатился на спину и, не вставая с земли, посмотрел на нее.
– С этой точки вы выглядите столь же хорошо, как и со всякой другой.
Ее настроение быстро изменилось.
– Вы не должны разговаривать со мной подобным образом.
– Я хочу, чтобы вы знали, как я себя чувствую.
– Прошу вас. Поднимайтесь. Мы должны возвращаться в деревню.
Он протянул руку, и Грейс отступила на шаг, скрестив на груди руки.
– Полагаю, я вам просто в достаточной степени безразличен. Что же, неотразимым я не являюсь, – сказал он с явным раздражением в голосе.
– Я… вы умный человек, я думаю…
– Я знаю, но мы чужие друг другу. Послушайте, точно такими же были люди Чинчауа, когда вы в первый раз приехали к ним. По крайней мере, предоставьте нам такой же шанс, что вы дали и им.
Он сел.
– Что вы хотите обо мне узнать? Спрашивайте меня обо всем.
– Хорошо. Вам нравится Акапулько?
Форман принял серьезное выражение.
– Он не так уж плох, но, с другой стороны, он просто ужасен.
Какое-то время она не знала, как реагировать на его слова. Потом рассмеялась.
– Мне кажется, вы не принадлежите к породе туристов. Что вы здесь делаете?
– Только, если вы сядете.
Она отступила еще на один шаг.
– Расскажите мне по дороге. Мы можем пойти медленно.
– Достаточно честно. – Он рассказал ей о фильме «Любовь, любовь», о том, как его разыскал Бристол, о том, как шла работа. – Бристолу нужно, чтобы я спланировал каждую сцену, каждый кадр, он хочет, чтобы съемки были закончены вовремя, и еще ему необходимо, чтобы я уложился в смету.
– А вы не можете работать быстро и, тем не менее, создать фильм, который хотите сделать?
– Я постоянно себе твержу, что могу. Но каждый раз, когда я останавливаюсь, чтобы подумать немного, рядом возникает старина Харри и требует, чтобы в фильме было больше секса и больше действия. «В кино необходимо действие!»
– Может быть, он и прав. Кино подразумевает действие, разве не так?
– Вообще-то конечно, но в кино, помимо всего прочего, могут быть еще и мысли. Фильм достаточно сложная вещь. В его создании участвует множество людей, и любое кино является результатом их сотрудничества, совместной деятельности. Но на площадке главный человек – режиссер, и, в конце концов, фильм принадлежит ему. Кино – это не только мой стиль письма, но и моя подпись. А я хочу подписаться под чем-нибудь хорошим.
– Я понимаю это.
– Понимаете, камера довольно-таки особый прибор, в определенном смысле ее можно сравнить с любовницей, у которой прогрессирующий невроз, – вам нужно обращаться с ней очень осторожно и знать, что вы делаете. И даже тогда она может отомстить вам.
– Видите ли, парень вроде Бристола не в состоянии понять камеру, не в состоянии постигнуть ту прелесть и большую, чем в реальности, настоящую, «кинематографическую» достоверность, которую вы, по крайней мере теоретически, можете достигнуть с помощью этой камеры, если только обладаете хоть каким-то талантом. Я не Бергман, но по меньшей мере мне хотелось бы быть Полом Форманом, и хотелось, чтобы этот фильм стал лучшим, чего я могу достигнуть. Черт! Надеюсь, это звучит не слишком самоуверенно…
Они вошли в деревню. В конце улицы, задом к горам, стоял красный «фольцваген» Формана.
– Я так не думаю. И хватит извиняться. Сделать эту картину – хорошее дело. По крайней мере, у вас будет возможность выяснить больше о себе самом.
Он взглянул на нее.
– Что заставляет вас думать, будто именно этого я хочу?
– Мне бы хотелось, чтобы сюда пришел человек, похожий на вас, – сказала она, не ответив на его вопрос. – Человек с кинокамерой, чтобы запечатлеть каждодневную жизнь народа Чинчауа. У них невероятно красивые, экзотические празднества. Музыка, правда, простая, но танцы замысловаты и экзотичны. Каждый на празднике рассказывает свою историю. – Они подошли к машине, и она остановилась, рассеянно улыбаясь. – Спасибо вам за шаль. Она очень красивая.
– Там, где я взял эту, есть еще, – ответил ей Форман, страстно желая выпустить наружу то непривычное, необъяснимое, мгновенное чувство к ней, чертовски близкое к мгновенному помешательству, если только такое было возможно. А еще больше он желал, чтобы она смогла ответить на него…
Парусник скользил по водам внешнего залива. Сидевшая на румпеле Шелли подняла голову и засмеялась навстречу ветру. В высоком голубом небе кругами носились чайки, а в воду нырял пеликан, всякий раз показываясь из воды с рыбой в гигантском клюве. Лодка быстро разрезала носом легкую мокрую зыбь, и Шелли чувствовала себя необычайно бодрой, почти невесомой.
Даже неистовый сеанс любви, через который провел ее Харри незадолго до того, как они сели в лодку, не смог омрачить ее радостного настроения. В действительности, если быть по-настоящему честной с собой (а это ей редко удавалось), Шелли понравилось это занятие любовью, как, впрочем, нравилось почти всегда. Харри был грубоват и в большей части случаев действовал так, как будто ему наплевать на то, что она чувствует, или на то, что он с ней делает. Иногда она просто притворялась, чтобы доставить ему удовольствие. Но когда Харри был действительно на высоте – на своей максимальной, естественной, эгоистичной высоте, – он становился другим, особенным мужчиной, и женщине приходилось отвечать ему, нравилось ей это или нет. И в этот раз Шелли гораздо больше понравилось, чем не понравилось, как ее любил Харри.
Непредсказуемый бриз приподнял крошечное суденышко, потом грубо бросил вниз, обдав брызгами Шелли и Бристола. Они понеслись прямо в открытое море.
Бристол боролся с гиком, стараясь удержать парусник вертикально.
– О, Харри! – воскликнула она. – Как восхитительно!
– Поворачивай эту чертову штуковину назад!
– А мы далеко от берега, Харри?
– По меньшей мере в нескольких милях. Поворачивай налево, а я попробую выправить парус.
Шелли кинула быстрый взгляд на волны, светящиеся отраженным светом. Вокруг не было видно ни одного суденышка, но вдалеке, у самого берега, она заметила сине-белые зонтики водных парашютистов.
– Поворачивай лодку назад! – закричал Бристол, и Шелли повиновалась.
Порыв ветра наполнил парус, и лодка накренилась, став похожей на гигантскую раненую птицу. Шелли сильнее нажала на румпель. Гик сорвался с места и быстро описал большую дугу, едва не задев при этом голову Бристола, который в последний момент успел пригнуться.
– Осторожней, черт бы тебя побрал! Ты нас утопишь!
Из-за горизонта с ревом вынырнула моторная шлюпка и промчалась прямо перед носом их лодки. Их сильно тряхнуло на кильватерной струе, и нос их парусника зарылся в воду. Ветер внезапно переменил направление, парус шаром выгнулся в другую сторону, и гик полетел прямо в спину Харри.
– Харри! Смотри! – Протянув руки, Шелли бросилась вперед, но гик, набирая скорость, скользнул мимо, пройдя над Бристолом всего в нескольких дюймах.
Он посмотрел на нее, бледный и испуганный.
– Что ты пытаешься сделать? – Его глаза переместились куда-то ей за спину. – О, Господи! Где руль?
Она круто обернулась. Руля не было.
– Вот он! – закричала она; голос Шелли заглушил ветер. – Вон там, справа!
Его глаза изучающе скользили по волнам, пока, наконец, не заметили предмет из блестящего коричневого дерева; полоса воды между ним и парусником быстро увеличивалась.
