Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Глава 10
Гигантские тиски сдавили голову Шелли. Она застонала и села, с трудом приоткрыла один глаз. Сияние было невыносимым. Она поморгала и попробовала еще раз. Даже под ранним утренним солнцем, воды залива Акапулько отбрасывали нестерпимо сияющие блики. Она обхватила голову ладонями и покачала ею вперед и назад, ожидая, пока не утихнет боль, которая пульсировала за глазными яблоками.
События этой ночи вихрем ворвались в ее сознание: цепочка обвинений – прием, коктейли, визит в гостиничный номер Морри Карлсона, собор…
А после этого? Она кинулась на пляж, бежала, пока ее не оставили силы, почти бездыханная упала в песок, и плакала, и жалела себя. Шелли стало стыдно.
Она ощутила длинные первые лучи солнца на своей спине, и тепло, проникшее внутрь ее тела, оживило его. Она осознала, что пляж скоро заполнится толпами людей – людей, которых она не хочет видеть, и не желает, чтобы они видели ее. Она заставила себя подняться и побрела обратно в отель.
Когда Шелли подходила к их номеру, она была почти готова встретить гнев Харри, и была почти разочарована, обнаружив, что его там нет. Оставленная в резких выражениях записка сообщала, что он ранним самолетом улетел в Мехико-Сити, а оттуда летит в Нью-Йорк. Собирается вернуться на следующий день. Чувствуя сильное облегчение, Шелли скинула с себя одежду и забралась в постель.
Когда она проснулась, полуденное солнце затопляло комнату. Она, не шевелясь, полежала еще некоторое время, страстно желая, чтобы сон снова забрал ее к себе, но сон не шел. Через несколько минут ей удалось добраться до ванной комнаты. Приняв душ, она одела брюки и блузку, перевязала волосы на затылке цветной лентой и покинула гостиницу.
Рядом с «Жареными цыплятами из Кентукки» полковника Сандерса расположился небольшой кафетерий. Шелли прошла в отдельную кабинку, заказала кофе и заставила себя проглотить несколько тостов с маслом. Почувствовав прилив сил, она покинула кафетерий. Очутившись на улице, Шелли взяла такси и дала адрес гостиницы Морри. Его в номере не было. Она стала ждать его в вестибюле. Морри появился только через час. Он был бледен, глаза смотрели равнодушно, лицо заросло щетиной. Не сказав ни слова, он прошел мимо нее. Шелли последовала за ним.
Закрыв дверь номера, Карлсон снял пиджак. Шелли задохнулась:
– Боже мой, Морри, что случилось? – Вся правая сторона его рубашки была пропитана кровью.
Не ответив, он начал возиться с пуговицами сорочки. Но пальцы его не слушались.
– Давай, я тебе помогу, – предложила Шелли. Она быстро и ловко расстегнула пуговицы, осторожно освободила Морри от рубашки. Глубокая, почти шесть дюймов длиной, вертикальная полоса на его правом боку была покрыта свежей, запекшейся кровью.
– Ты был у врача? – спросила Шелли, сама удивляясь своему самообладанию и хладнокровию.
– Никаких врачей.
– Садись. – Он повиновался. – Я принесу воды.
В ванной она намочила полотенце теплой водой и вернулась в комнату. Действуя медленно, но уверенно, она очистила рану от подсохшей кровяной корки.
– Рана еще кровоточит, – сказала она.
– Я в порядке.
– Тебе повезло. Кость не задета.
– Никто еще не умирал от такого пореза.
– О, да ты крутой мужик. Ножевая рана для тебя пустяки.
Морри поднялся на ноги и пошел в спальню, встал перед зеркалом.
– Но не для меня, – крикнула она ему вдогонку, потом последовала за ним.
Шелли в первый раз увидела его перекрученное тело; правое плечо торчало под совершенно немыслимым углом. Он выглядел худым, не таким сильным, как она думала. Морри обернулся, держа в руках катушку с пластырем и несколько упаковок бинтов.
– Я все сделаю, – сказала Шелли.
Он протянул ей пластырь и бинты. Она стянула края раны вместе, потом приложила к ним бинт и туго закрепила его при помощи пластыря. Отступив на шаг, Шелли оценивающе оглядела свою работу.
– Я по-прежнему считаю, что тебе следует показаться врачу.
– Ты хорошо поработала. Я выживу.
– Чертов дурак, – произнесла она нежно.
– Возможно. Я собираюсь побриться. Почему бы тебе не поговорить со мной за этим занятием?
Шелли уселась на туалетный столик и стала наблюдать за его приготовлениями.
– Я плохо помню своего отца, – сказала она, – но я помню, как он брился. Он использовал опасную бритву, и я всегда удивлялась, как он может водить этим ножом по щекам и не пораниться при этом.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Отец ушел сразу же после моего четвертого дня рождения. С тех пор я никогда больше его не видела.
– Мой старик отвалил, как только это случилось со мной. – Он показал на свое искривленное плечо. – Я свалился с лестницы, когда мне было года два или около того, сломал себе пару позвонков. Разрушил, так сказать, всю спортивную карьеру в зародыше, – добавил он с кривой усмешкой. – Черт, я ведь мог бы стать знаменитым чемпионом по крикету или кем-нибудь вроде этого. Моя мать, она была практической женщиной, предложила, чтобы я лучше шел продавать карандаши. Ей самой не повезло в жизни, как ты, наверное, понимаешь. Я думаю, она потом стала принимать меня за своего дорогого сбежавшего муженька. А может, он просто оказался умным парнем…
Гладко выбрившись, Морри умыл лицо и вытерся полотенцем. Потом снова пошел в спальню; Шелли за ним.
– Сказать по правде, я не художник, я игрок. Я, думаю, уже сказал тебе, что я очень азартный человек. У меня к игре настоящее пристрастие, так же как у других к наркотикам или вину. Моя привычка, правда, тоже обходится недешево. Деньги, которые я получаю за свои рисунки, они тоже идут на игру. Когда срываю куш, нахожу себе какое-нибудь занятие, чаще всего снова играю. Пойми правильно, я не всегда проигрываю. Время от времени я выигрываю, а для настоящего игрока ничего нет хуже этого. Выигрыш как наживка, ее заглатываешь, начинаешь пить и все такое прочее, а карты этого не любят. Два дня назад я выиграл и намертво приклеился к бутылке с текилой, как будто это было материнское молоко. Может, оно так и есть. А когда я хорошенько выпью, мне нужна женщина. Мне подходит любая. У меня есть деньги, я могу себе ее купить. Но к тому времени я бываю слишком пьян, чтобы заниматься любовью. По утрам обычно твержу себе: «Вот видишь, не был бы ты таким пьяным, был бы настоящим мужчиной»… Так что я должен всегда учитывать эту небольшую проблемку относительно сочетаемости выпивки и женщин…
– Пожалуйста…
Он не обратил на Шелли внимания.
– Та женщина, с которой ты меня нашла вчера, шлюха. Милая, очень располагающая, но все равно шлюха. Она много занимается своим ремеслом, и она в нем хорошо преуспела. Но у меня с ней ничего не получилось, полный провал. Поэтому я обругал ее, заплатил и отослал восвояси. Потом сбежал отсюда, пошел туда, где играют. Начал весь круг заново.
– На этот раз я действительно проигрался в дым, потерял все деньги, что имел при себе, стал играть на те, которых у меня не было. Начал жульничать и окончательно обложался. Хотел убежать, но мое тело не предназначено для кроссов.
– Один парень, который смотрел за игрой, особенно ко мне привязался и решил проучить меня. Это он меня порезал, и не остановился бы на этом, если бы остальные игроки его не остановили. Как видишь, прошлой ночью я оказался тройным неудачником.
В течение некоторого времени никто из них не произнес ни слова. Шелли наблюдала за ним, удивляясь, как человек такого ума и таких способностей может столь очевидно вредить себе самому и не может найти в себе силы остановиться. А потом она поняла, что эти слова могут с равным успехом быть отнесены и к ней самой… последняя часть, по крайней мере.
– Ты единственная красивая женщина, с которой я был знаком, – вдруг, с каким-то отсутствующим выражением на лице, начал говорить Морри. – Мне доставляет настоящее удовольствие смотреть на твое лицо. Мне становится хорошо от этого. Я никогда не любил красивую женщину. Даже просто симпатичную. Да и какая женщина захочет меня, если только ей не заплатят за работу?
Она взяла его руку и поцеловала ее.
– Морри, не надо.
– Знаешь, я скажу тебе, что вся эта история о Гадком Утенке просто чья-то гнилая шутка… и, пожалуйста, прости меня за этот приступ плаканья в жилетку. Я обычно веду себя лучше, чем сегодня.
Она прижала его руку к своей груди.
– Послушай… тебе не надо…
– Морри. Продолжай…
По-прежнему не отпуская друг друга, они подошли к кровати. Он посмотрел на нее, едва веря происходящему, надеясь, что на этот раз… ему стало страшно, страшно как всегда. Она была совсем близко к нему, и он почувствовал ее запах, хороший запах, запах женщины. У него вспотели ладони.
– Шелли, послушай…
Она прижалась своей щекой к его.
– Прошу тебя, Морри, не говори ничего плохого.
– Ты ничего мне не должна.
Губы Шелли сомкнулись на мочке его уха, он ощутил прикосновение зубов.
– Это надо для меня, – прошептала она. – Для меня больше, чем для кого-то еще. И для тебя, если ты хочешь.
Он ничего не сказал. Не мог.
Шелли слегка переместилась вперед, их губы сомкнулись. Ее язык ласкал теплые линии его щек, руки гладили обнаженную грудь Морри, осторожно держась подальше от раны.
Они лежали лицом к лицу. Он набрался достаточно смелости и дотронулся до ее груди.
Губы Шелли заскользили по его плечу, она ощущала вкус его кожи, наслаждалась этим сильным мужским вкусом. Ни разу еще она не чувствовала такой нежности, такой медленно подступающей, такой медленно переполняющей страсти. С Харри – она сейчас не чувствовала ни вины, ни удовольствия оттого, что предает его, – с Харри никогда не было нежности.
Шелли подалась немного назад и посмотрела на Морри.
– Я люблю тебя, – сказала она.
Он закрыл глаза, все еще страшась произнести хоть слово, страшась, что эта невероятная сцена вдруг растворится, распадется на кусочки, станет другой реальностью.
Она по очереди поцеловала его глаза. Их губы соединились вместе в медлительном, долгом, неспешном обмене дыханием, и прикосновением, и вкусом. Руки Морри стали смелее, а Шелли уже не так боялась дотрагиваться до его тела. Они не поняли, как это случилось, не знали, кто кому помогал, – как вдруг, внезапно, они оказались обнаженными. Он угощался на том плотском пиру, что для него давала она. Ни один уголок ее тела не остался без внимания.
Шелли отвечала ему. Руки и губы ласкали его, находя наслаждение в его теле. Наконец, негромко выдохнув, он опрокинул Шелли на спину, скользнул между ее ног, припал губами к ее рту. Она протянула руку, и направила его, и понуждала стать частью ее, заполнить внутреннюю пустоту. Он подался вперед, нажал, скользнул внутрь, в темную влажность, и потерпел фиаско.
Выругавшись, он отпрянул от нее и упал на спину.
Она держала его, и ласкала его, и начинала все заново. Она шептала, что он ей нужен, еще раз сказала ему, что любит его – и любит по-настоящему, что это правда.
Она старалась, он помогал ей – и вот снова он лежит между ее ног, но на этот раз она не разрешила ему останавливаться. Она сказала ему, что отдает себя, а он поступает нечестно по отношению к ней; у него нет права лишать ее своей любви, своего мужского естества. Никакого права наказывать ее подобным образом. Шелли требовала, и была потрясена своим мужеством и открытостью. Она продолжала требовать до тех пор, пока Морри поцелуем не заставил ее замолчать.
И вскоре его плоть начала отвечать. Он без напряжения погрузился в нее, их тела стали двигаться, сначала неспешно и завораживающе ласково, потом все более требовательно, быстрее. Они шептали друг другу о своей любви, о наслаждении…
Это произошло. И это был совсем не конец, лишь только начало, лишь только обещание.
Они тихо лежали рядом, думая о будущем, но не заглядывая в него слишком далеко вперед…
Глава 11
Обильный пот выступил на лбу Формана, капельки скатывались вниз, по щекам, а в маленькой ложбинке на шее образовался целый маленький пруд. Еще не проснувшись окончательно, Форман нетерпеливо ворочался, раздраженно смахивая эти капельки с лица. Вот еще одна, и еще…
– Как же жарко, черт побери!
Он сел прямо, но открытые глаза ничего не видели вокруг, кроме солнца, бьющего в запыленное, покрытое коркой грязи ветровое стекло «фольцвагена». Он моргнул, коричневые мушки в глазах зашевелились, потом рассеялись, и Форман стал различать глаза, носы, рты. Лица. Лица индейцев. Лица людей Чинчауа – гордые, настороженные, с выдающимися скулами и глубоко посаженными глазами, затененные под соломенными сомбреро. Форман попытался придать лицу дружелюбное выражение. По-видимому, ему это не удалось, так как ближайший к нему горец быстро поднял дуло своего ружья и приставил его к самой щеке Формана. В этот момент полчище злобных маленьких человечков ворвалось в мозг Формана и начало крошить, и рубить, и стучать по нежным внутренностям его черепа.
– Практические шутки являются низшей формой юмора, приятель, – пробормотал он. Потом, уже на испанском, добавил: – Слишком большая порция выпивки размягчает мозги.
Ружье оставалось крепко прижатым к его щеке.
Пот заструился ручьями.
– Друзья, вы, конечно же, помните меня! Я уже раньше приезжал к вам.
Человек с ружьем нажал сильнее.
– Проклятье, – завопил Форман. – Мне больно! И как я уже сказал, вы знаете меня. Я друг или, по крайней мере, друг друга. Вспоминаете?
Очень осторожно и плавно Форман отвел ружье от своей щеки. Потом поднял уголки губ так, чтобы это движение могло сойти больше за улыбку и меньше, чем за гримасу от желудочных колик, открыл дверцу своего «фольцвагена» и выбрался наружу. Ему удалось сделать один шаг от машины, прежде чем ружье обрушилось ему на плечи, и Форман рухнул в грязь. На затылок ему ступил тяжелый башмак.
– Я определенно сдаюсь, – сказал Форман. – Отведите меня к вашему этнологу…
Давление на затылок возросло.
– Ладно, – предупредил он. – Дам тебе еще один шанс…
Башмак не пошевелился. Форман собрал все силы и откинулся назад, в направлении индейца. Застигнутый врасплох, тот тяжело шлепнулся наземь. Форман занес кулак.
– Не бей его!
Форман отступил, поднял голову, увидел спешащую к нему Грейс Бионди.
– Ты, идиот, протяни руку и помоги ему встать. Ради Бога, делай все быстро. – Она что-то быстро сказала поверженному мексиканцу. – Я сказала ему, что ты только играл в одну американскую игру, нечто вроде борьбы. Ничего страшного, просто извинись перед ним.
Форман подошел, протянул индейцу руку. Тот встал без его помощи, потом поднял свое ружье.
– Извини, что не удалось сломать тебе шею, – сказал Форман, осклабясь.
– По-испански, придурок! – потребовала Грейс. – И ради нас, сделай так, чтобы он поверил.
– Perdón mi, señor[126]126
Perdón mi, señor – извините меня, сеньор (исп.).
[Закрыть], – произнес Форман, не чувствуя ни малейшего раскаяния. – В следующий раз я тебе твое хреново ружье засуну прямо в задницу и разнесу им к чертовой матери все твои мозги.
Индеец Чинчауа оценивающе оглядел Формана, потом угрюмо побрел прочь; его приятели последовали за ним.
– Что за безумие привело тебя сюда, да еще ночью? – спросила Грейс.
– Сейчас что-то не вспоминается, – ответил он, снова ощутив присутствие назойливых гномиков, скачущих внутри головы. – Но вчера это казалось мне неплохой идеей.
– Тебе не следовало было приезжать.
– Ах, да, вспомнил, – я приехал к тебе. Не могу только придумать, зачем.
– Тебя только чудом сейчас не застрелили.
– Смерть будет долгожданной гостьей. Моя голова сейчас развалится на куски. Я запросто могу скончаться у тебя на руках.
– Весельчак. – Она долго и пристально смотрела на Формана, потом сделала вывод: – Ты пьян.
– Неправильное грамматическое время. Был пьян, когда-то был пьян, буду пьян снова. В настоящий момент у меня просто похмелье. О, Господи, какое похмелье!
– Прошу тебя, я знаю, конечно я слишком примерная, но не говори Его имя всуе.
Форман состроил гримасу.
– Рождество. Бах! Вздор!
Она улыбнулась.
– Язычник.
– Христианка, – не остался он в долгу. – Эй, похоже, мы начали обзываться.
– Как бы то ни было, как христианка, я не могу оставить тебя страдать. Пойдем со мной, и я позабочусь, чтобы ты получил лечение, которое соответствует твоему состоянию.
– «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя…»
– Время от времени ты обращаешься к превосходным источникам. Но уж если начал, то скажи и остальное: «Но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить…» Так Руфь говорила Ноеминь[127]127
Библия, Ветхий Завет, Книга Руфь (1:16).
[Закрыть].
– Эта девица, Руфь, – у нее был несомненный литературный талант.
Грейс отправилась вверх по склону, Форман поспешил за ней. Она оглянулась, стараясь не рассмеяться.
– Для такого распутного кутилы, ты, я смотрю, находишься в неплохой форме.
– Моя форма не такая уж хорошая. Если ты извинишь меня, я думаю, меня сейчас стошнит. – Форман отбежал к деревьям, скрылся из виду. Вернувшись, он выглядел еще слабее и бледнее, чем обычно. – Рождество бывает только раз в году, чему я очень признателен.
Она снова направилась вверх.
– Эй, не бросай меня! Запомни, милосердие тоже христианская добродетель. – Чувствуя дрожь в ногах, Форман пошел вслед за Грейс и, в конце концов, догнал ее. Но дышал он при этом очень тяжело.
Четыре таблетки аспирина из аптечки Грейс сразу и кварта крепкого черного кофе немного погодя – и маленькие человечки в голове Формана были почти окончательно разбиты и отступили. Его нервная система стабилизировалась, а череп изнутри оказался более или менее невредимым. Правда, были моменты, когда глаза Формана функционировали отдельно друг от друга; в один из таких моментов ему все же удалось рассмотреть Грейс Бионди у противоположной стены ее однокомнатной хижины.
– Ты мне так и не сказал, – начала она, – что за самоубийственный порыв привел тебя сюда в глухую ночную пору.
– Со временем ты узнаешь всю правду, – ответил Форман. – Я одержим черной страстью…
– Будь серьезным.
– Моя машина чуть не развалилась на ходу. Я едва спасся от дикой индейской банды, которая хотела безжалостно расправиться со мной. Каша, в которую превратилась моя голова, очень чувствительно реагирует на боль, оскорбления и скрипящие звуки любого происхождения. По вышеуказанным причинам я сейчас серьезен как никогда.
– Я сдаюсь. Ты безнадежный случай.
– В седьмом классе у меня была учительница, звали ее Фитцпатрик. Вот она-то была настоящей ведьмой. Мисс Фитцпатрик была неутомима. Она всегда, во что бы то ни стало, должна была добиться определенного ответа от определенного ученика. Ее не волновало, что она запугивает детей, что ни у кого из них нет ответа, который она хочет услышать. Мисс Фитцпатрик настаивала и выведывала, она выманивала лестью и обхаживала, она задабривала и уговаривала, она запугивала и устрашала всех нас. В то время я ненавидел мисс Фитцпатрик. Ретроспективно, я ненавижу ее и сейчас. Я всегда буду ненавидеть ее.
– И я напоминаю тебе твою мисс Фитцпатрик?
– Только в части твоего совершенно нормально развитого упорства. Во всех остальных отношениях ты просто сокровище и капельку красивее, чем мисс Фитцпатрик.
– Форман, – сказала она. – Я думала о тебе…
– Хорошо. А сейчас ты воочию видишь перед собой человека, которого от неминуемой гибели отделяет лишь узкая грань, и…
– Ты выживешь.
Ей захотелось прикоснуться к нему.
– Чего ты хочешь от меня? – спросила она.
– Тебя.
– Я так не думаю. Такой человек, как ты, – он не для меня. Горе и боль сопровождают тебя. Любая женщина, что позволит себе связать свою жизнь с тобой, окажется в беде.
Форман изучающе оглядел ее.
– Думай об этом не как о связывании жизней, а как о стимулирующем и интересном сексуальном приключении. Мне кажется, это Гете сказал: «Женщины это серебряные блюда, на которые мы кладем золотые яблоки».
Розовый румянец медленно поднялся по ее загорелым щекам.
– Боже правый! – воскликнул Форман. – Ты покраснела!
– Ой, помолчи, пожалуйста…
– Знаешь, когда я в последний раз видел краску на щеках у девушки? Когда в школе прижался к Кэти Смит в танце и почувствовал некую естественную реакцию своего организма!
– Допивай кофе и возвращайся назад, в Акапулько. Что бы ты ни искал, я полагаю, ты скорее найдешь это там.
– Напоминаю тебе, что моя машина находится в крайне аварийном состоянии.
Она подошла к двери и кого-то позвала. На улице появилась молоденькая девчушка, и Грейс что-то быстро ей сказала. Девчушка умчалась прочь.
– Серафина поговорит с Рафаэлом, – объяснила Грейс. – Рафаэл отличный механик, обслуживает все машины в этой деревне. Он починит твой автомобиль.
– Грейс Бионди, вы разочаровываете меня.
– Каким образом?
– Вот здесь вы посвящаете свою жизнь работе среди примитивных созданий, но при этом в вас не наблюдается никакого сочувствия к соотечественнику, который находится в глубокой депрессии. Позор! Разве я не помчался сюда в свой единственный выходной, чтобы обсудить с вами нашу работу, чтобы обговорить возможности создания документального фильма о народе Чинчауа? И несмотря на это, со мной обращаются как с каким-то ухажером!
– Почему я должна верить тебе?
– Почему я буду врать?
Она задумалась над его словами.
– Что же, – сказала Грейс. – Рафаэл хороший механик, но он работает не очень быстро. Я думаю, не будет большой беды, если мы немного поговорим. – И уже произнося эти слова, Грейс знала, что не верит им полностью, но ей уже было все равно.
– Совершенно верно. Скажи, что такая милая женщина, как ты, делает в таком месте, как это?
– О, ты просто никогда не можешь быть серьезным.
– Неправильно! Все, что я хочу, – только понять тебя. Разве нельзя отделить врача от его инструментов?
Вертикальная морщинка залегла между голубых глаз Грейс.
– Что это значит?
– Относительно того алфавита, над которым ты работаешь, – разве нельзя его сделать зрительным? Сделать в фильме – человек говорит слово или фразу, потом идет мультипликация, слово разбивается на отдельные звуки и буквы…
– Тебе нужно послушать кое-что из того, что я успела записать, – ответила Грейс, подходя к противоположной стене комнаты. Она встала на колени и стала копаться в картонной коробке. Форман внимательно изучал пару ягодиц Грейс, округлившихся под ее брюками цвета хаки. Тут не могло быть вопросов – ее зад, несомненно, в лучшую сторону отличался от тех, что Форману приходилось видеть за свою долгую и не такую уж небезуспешную, по крайней мере в этой области, карьеру.
– Послушай вот это, – сказала Грейс, возвращаясь с магнитофоном и кассетой. – Здесь говорит Луис. Он очень старый, ему девяносто или даже больше. Никто этого точно не знает. – Она включила воспроизведение, и в хижине раздался ее голос, говорящий на языке Чинчауа. Потом голос Луиса – тонкий, скрипучий, звучащий непривычно, неровно поднимающийся и падающий. – Слушай внимательно, – попросила она, – и ты заметишь определенные повторения. Вот – ají – вслушайся! В зависимости от положения ударной гласной, а также от наличия или отсутствия ударения на слове, буква «j» может произноситься как «je…», – тут она воспроизвела резкий гортанный звук. – Вот, сейчас Луис произнесет его, вот! Он использует слово «came» вместо слов «приходить», «уходить» и «идти». Это слово обозначает все три понятия, а иногда и больше. Я потратила целую неделю, прежде чем поняла это. Но открытие того стоило, потому что оно сразу поставило на место остальные части головоломки. Язык Чинчауа не похож на разнообразный, сочный язык, вроде английского, где множество слов являются взаимозаменяемыми или звучат похоже, а обозначают совсем разное.
– Как «коса», «коса» и «коса»?
– Или «лук» и «лук». В языке Чинчауа эмфаза играет более важную роль, а от нюансов произношения зависит смысл сказанного.
– По-моему, ты делаешь громадные успехи, – сказал Форман, заинтригованный движениями ее рта.
– Я установила четырнадцать букв, но все еще не могу определить кое-какие варианты их использования. Мне кажется, у них есть еще шесть или семь букв, некоторые из них соответствуют нашим. Плюс особые формации, для которых аналогов в нашем языке не существует. Вот почему мне нужны записи – с их помощью я могу снова и снова изучать речевые образцы и, одновременно, составлять устную историю племени Чинчауа. Вот здесь, на этой кассете, Луис рассказывает о нашествии необычных богов, которое произошло много лет назад…
– Богов?
– Богов, – подтвердила она, выключая магнитофон. – Тебе известна история Кетцаля?
Форман опустил подбородок на руки и заглянул в глаза Грейс Бионди.
– Нет, ты точно несерьезный человек, – заключила она.
– Расскажи мне историю Кетцаля.
– Кетцаль – так зовут прекрасную птицу с юга. Но некоторые также говорят, что она прилетела с востока. Некоторые племена верят, что Кетцаль был мужчиной, который родился около тысячи лет тому назад. Он был, говорят они, скорее всего моряком, дожил до сорока лет. Другие утверждают, что он был миссионером, который пешком ходил по Мексике. Кетцаль был утренней звездой, богом плодородия, богом ветра. Он был богом света и добра, и в этом смысле можно сказать, что он подготовил дорогу монотеизму[128]128
Монотеизм – единобожие, вера в одного бога. К числу монотеистических религий относится и христианство.
[Закрыть], впоследствии пришедшему на землю Мексики…
– Другими словами, вера в него облегчала испанцам задачу внедрения своих религиозных верований в индейские культы?
– Я бы не так это сформулировала, но не буду спорить. Некоторые полагают, что Кетцаль на самом деле был изобретением ранних миссионеров, которые действительно использовали окольные пути для обращения местных аборигенов в свою веру.
– А какая связь между Кетцалем и рассказом Луиса?
– На этой кассете Луис упоминает одно древнее пророчество. Много лет назад brujos[129]129
Brujos – колдуны, чародеи (исп.).
[Закрыть] предсказывали появление белобородого Кетцаля, который восстанет из-за моря с востока и будет носить крест.
– А с моря с востока пришел старина Эрнан Кортес.
– Да, и его корабли несли кресты.
– И ацтеки стали жертвами жульнического обмана со стороны Кортеса.
Грейс сожалеюще улыбнулась.
– В глазах Монтесумы и его народа, пришествие Кортеса должно было выглядеть осуществлением древнего пророчества. Да, и действительно – кто решится выступить против живого божества? – Она снова улыбнулась.
– Я должен сказать тебе одну вещь, – торжественно и серьезно начал Форман.
– Да?
– Ты должна улыбаться чаще. Тебе это идет.
Некоторое время Грейс молчала.
– Возвращаясь к Луису. На этой кассете он также говорит о когорте бледнолицых богов, которые выбрались из моря. Это были великаны с рыжими и белыми бородами и блестящей кожей.
– И что ты из этого поняла?
– Вспомни, Луис повторяет историю, которая переходила из поколение в поколение…
– При наличии соответствующих уточнений, думаю, что я смогу догадаться, о ком идет речь.
– А, может, и нет. Устная традиция сильна, и точность передачи информации в ней часто поддерживается именно ее непосредственностью. Гораздо больше, чем в письменной речи. Отец – сыну, старый – молодому, поколение – следующему поколению. Я сопоставляла между собой эти рассказы – они почти идентичны во многих деталях, иногда даже слово в слово повторяют друг друга.
– Об этих бородатых богах?
– Я думаю, Луис может говорить о викингах.
– О викингах на западном побережье Мексики?
– Викинги были моряками. Они любили приключения. Легенды о прибытии викингов в эту страну существовали задолго до Кортеса.
– Ладно. И что с ними случилось?
– Никто этого не знает.
– И даже этот Луис?
– Луис говорит о форте, который эти рыжебородые боги построили у береговой линии. Но во время шторма их крепость была смыта в море.
– На этом дискуссия о рыжебородых богах с блестящей кожей считается завершенной, – сказал Форман.
Грейс встала и посмотрела на него.
– Форман, у тебя самомнение человека, не имеющего убеждений.
– И что явилось причиной такого приговора?
– О, я просто пытаюсь сравнивать интеллекты. Как я понимаю, я безнадежно отстала от вас. Что же, Рафаэл уже починил вашу машину. Вы можете ехать обратно.
– Моя голова, – запротестовал Форман, обхватывая ее обеими руками. – Я должен отдохнуть…
Грейс повела Формана на горный склон, к югу от деревни. В небольшом, похожем на рюкзак мешке из сизаля, который Форман нес перекинутым через плечо, находился их завтрак.
Они прошагали грязной тропинкой, которая вилась по неглубокой долине, потом стали карабкаться вверх по крутому откосу, пока не вышли на полянку, всю трепещущую от желтых полевых цветов и несмолкающего гудения тысяч и тысяч пчел за работой. Грейс со смехом смотрела, как Форман пытается уклониться от жужжащих насекомых, беспорядочно машет руками.
– Не будешь трогать их, они не тронут тебя, – сказала она. – Чинчауа гарантируют полную надежность этого метода.
– А что, пчелы тоже подписались под этой гарантией? – отозвался Форман, без энтузиазма вышагивая вслед за Грейс.
За поляной начался лес: гигантские сосны стояли на значительном удалении друг от друга, как будто, по какому-то неписанному соглашению, договорились не мешать соседу получать свою порцию солнечного света и живительных соков. Упругая подстилка из сосновых игл заменяла в этом лесу пол, а в воздухе был разлит глубокий, бодрящий, зеленый аромат. Еще сотня шагов, и они опять начали восхождение. Здесь, на грубом открытом склоне холма, запахи были другими: нестойкий, остаточный – от пасущихся коз, сильный и постоянный – привкус горного воздуха.
Тропинка вилась вокруг скалистых нагромождений, скользила между высоких серых стен, из трещин и расщелин которых тут и там выглядывали гротескно очерченные карликовые деревья и дикие цветы. Они шли молча. Форману потребовалось все его мужество, чтобы не отставать от высокой девушки; ноги у него уже начали болеть. Дорожка неожиданно расширилась, и Грейс остановилась у тянувшегося почти на десять футов уступа. Из пролома в скале бил родник, похожий на ослепительно сверкающую веревку.
– Это очень хорошая вода, – объяснила Грейс, наклоняясь, чтобы попить. – Лучшая в Мексике, так считают Чинчауа.
– Им повезло, что здесь есть пресная вода.
– Да, если не считать того, что ручей пересыхает задолго до того, как приходит в деревню, а для женщин слишком далеко ходить сюда за водой каждое утро. Ее пьют козы, когда пасутся там, в горах над нами.
– Если бы это был голливудский фильм, тут обязательно нашлось бы обрамленное скалами озеро, и мы бы стали в нем плавать.
– Под звуки сотни скрипок, – добавила она.
– И одной романтичной арфы.
Свесив ноги вниз, Грейс уселась на уступ.
– Кстати, в твоем фильме есть сцена, где герои плавают вместе?
– Безусловно. – Форман занял место рядом с Грейс. Далеко внизу, в пыльных и тихих тенях, перед ними расстилалась долина. – Актеры резвятся в плавательном бассейне с подогретой водой. Обнаженные, естественно.
– Естественно.
Быстрый взгляд на Грейс не сказал ничего, за исключением того обстоятельства, что у нее превосходный профиль. Он откинулся назад, оперся на локти.
