Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Внимание Формана Привлек мальчишка в бассейне. Его худые руки молотили по воде, пока, наконец, он не подплыл к бортику и, задыхаясь, не повис на нем. Форман стал наблюдать за ним, с облегчением отвлекшись от своих мыслей.
– Если ты тонешь, – сказал он, – но только если ты тонешь, я протяну тебе руку.
– Меня убивает жизнь, – с трудом выговорил юноша. – Однако, полагаю, я все же смогу выбраться из воды сам. – Он с трудом вылез из бассейна и рухнул на бетон; грудь его ходила ходуном.
Форман зажег сигарету.
– Все от этого, – мрачно заметил он. – Тебе нужно бросить курить.
– Я не курю, – не сразу ответил мальчик.
– Понятно. Ты, должно быть, один из сильнейших пловцов в мире.
– Вы знаток?
– Приятель, я был воспитан на Джонни Уейссмюллере и Бастере Крэббе.
Юноша сел и откинул волосы со лба.
– Кто это такие?
– Отцы и дети, вечная проблема, – Форман вздохнул. – Джонни Уейссмюллер был Тарзаном. Тем самым Тарзаном. Крэбб был его каскадером.
– Это в кино?
– Каждое воскресенье вместе с Тенью, Мистером Мото и остальными. Не то, что эта старомодная чушь вроде Бэтмана по телику. То было настоящим. – Форман допил коктейль и заказал еще. – Присоединяйся ко мне, – сказал он мальчику.
– Если только стакан кока-колы…
Парень встал на ноги, подошел к незанятому стулу и сел. Его лицо под шапкой тяжелых мокрых волос казалось приятным, а на губах бродила простодушная улыбка. «Такие лица, – подумал Форман, – девочки называют миловидными.»
– Ты напоминаешь мне Питера Фонда, – сказал Форман.
– Спасибо.
Форман насмешливо поднял руки:
– Я сдаюсь. Кроме того, Питер Фонда здесь совсем не при чем…
– Джейн Фонда?
К столику подошел официант с их заказом.
Форман поднял свой стакан.
– Сказать правду, ты не похож ни на кого, виденного мною в жизни, и ни на одного человека, которого я еще надеюсь увидеть в будущем.
Мальчик втянул в себя кока-колу через пластиковую соломинку.
– Меня зовут Чарльз Гэвин – личность, не имеющая абсолютно никаких последствий.
Форман назвал себя.
В колонках Синатру сменила Дорис Дей.
– Как вы находите Джанис Джоплин? – спросил Чарльз.
– Я склоняюсь к Арефе.
– Правда?
– Но Бесси Смит, она остается величайшей на все времена.
– Я слышал о ней, – отозвался Чарльз. – Но ее саму – никогда.
– Когда-то давно у меня было несколько ее старых дисков – «Блюзы работного дома» и «Блюзы плакучих ив». Моя бывшая жена как-то вечером запустила ими в меня.
– Что вы ей сделали?
– Ничего особенного. Я был образцовым мужем.
– Ваша жена не считала вас правильным человеком?
– Можно сказать и так.
– Мой отец тоже не считает меня правильным человеком.
– Почему?
Чарльз пожал плечами.
– Потому что я собираю записи Джанис Джоплин и «Стоунз».
– Да, но почему твой отец этого не одобряет?
– Джанис, Мик[41]41
Имеется в виду Мик Джаггер, солист рок-группы «Роллинг Стоунз».
[Закрыть], длинные волосы, травка. Вы бы, наверное, не хотели, чтобы ваш сын был хипарем.
– У меня нет сына. Я лично думаю, Джанис поет здорово, а вот в Джаггере слишком много от шоу-бизнеса. Я ему не верю.
– Как Алтамонт?
– Как Алтамонт.
– Мик – ладно, остается Джанис, волосы и травка. Знаете, что я думаю? Тео, так зовут моего отца, – я думаю, Тео думает, что я гомик.
– А ты гомик?
– Я не собираюсь отвечать на этот вопрос ему, так что с какой стати я должен делать это для вас?
– Как хочешь.
– Много классных мужиков были голубыми. Микеланджело, Александр Македонский…
– Еще Платон, Чайковский, Оскар Уальд. Ну и что?
– Тео просто зациклился на достижениях. Все должно иметь цель, все должно приносить выгоду. Не мой стиль.
– Но здесь ты ешь хлеб Тео.
– «Хлеб» – понятие неодушевленное. Кроме того, это был шанс попасть в Мексику. Как мне здесь надоест, я свалю.
– Будь осторожен. Полицейские в Мексике паршиво относятся к длинноволосым. А найдут у тебя хоть немного травки – загремишь на семь лет. Сидеть в местной тюряге совсем не весело.
– Откуда вы знаете?
– Я там был.
Чарльз допил кока-колу и поднялся.
– Еще увидимся.
– Точно.
– Спасибо за коку и за совет.
Форман осторожно улыбнулся.
– Я тебе ничего не говорил.
Чарльз поджал губы и двинулся прочь, все время подпрыгивая на ходу – вверх-вниз, вверх-вниз. С того места, где сидел Форман, он казался очень одиноким, совсем не таким крутым. Очень легкая маска.
Форман продолжал исследовать Акапулько. Он прошел по zócalo и вышел на рынок. У жизнерадостной женщины, качающей грудного ребенка, Форман купил ломоть только что срезанного ананаса. Плод был сладким, и его сок приятно охлаждал горло.
Он позволил себе думать о фильме. «Любовь, любовь». Название начинало ему нравиться. Он даже сможет несколько изменить обычную рутину «любовной истории». И, в зависимости от того, что ему удастся вставить в смонтированную картину, она приобретет некий ироничный подтекст, понимание которого должно благополучно ускользнуть от Бристола. У этого продюсера есть, конечно, свои достоинства, но утонченность к их числу не относится.
Сначала Форман надеялся отразить в картине сам дух, сущность, саму природу Мексики; однако теперь он хорошо сознавал, что был слишком самонадеянным. «Мексика слишком сложна, слишком противоречива. Этот рынок – это тоже Мексика. Шикарный блеск отелей в Акапулько – и это Мексика. Так же как Хикилиско, так же как бульвар “Пазео де ла Реформа” в Мехико-Сити с его роскошными магазинами, дорогими женщинами и бизнесменами с глазами, словно высеченными из камня. И Монтеррей[42]42
Монтеррей – город в северо-восточной Мексике.
[Закрыть] с его обнаженными гранитными скалами и насыщенным пылью воздухом. И порт Веракрус. И все те деревушки, названные в честь святых. Разбросанные тут и там противоречивые черты и оттенки происхождения, культуры и истории. Гордое и постыдное прошлое, кровь и нежность; жалкое настоящее, все еще живое верой в будущее. Мексика – та нация, что может призвать армию, чтобы потопить в крови студенческие демонстрации. И одновременно, это страна, которая тратит две трети государственного бюджета на образование. Мексика необъяснима, рассудком понять ее нельзя, – решил Форман. – И именно это в ней самое привлекательное.»
Форман забрался далеко от рынка, теперь он шел по «кальехон»[43]43
«Кальехон» (callejón) – узкая улочка, проход между домами (исп.).
[Закрыть]. Никаких тротуаров, никаких дорожек для пешеходов, только пыль взметается ветром с саманных построек. Семейство хрюшек обосновалось в канаве, несколько куриц с пронзительным кудахтаньем роются в земле. Густой аромат маисовых лепешек – тортилий – наполняет воздух. Он повернул за угол.
– Эй, приятель, как ты меня нашел? – В узком дверном проеме выгоревшего желтого домика возвышалась фигура Лео. Его заросшее щетиной лицо было непроницаемо, а взгляд водянистых глаз – пустым и далеким. – Ты сбился с пути, приятель. Эта часть города не для туристов.
– Я не турист.
– Хочешь здесь снимать свое кино?
– Может быть. А ты здесь остановился?
Лео ухмыльнулся и вытащил ус изо рта.
– Ты не поверишь, всю вчерашнюю ночь провел здесь. Может, останусь еще на сегодня. Я-то знаю правила гостеприимства, но вот хозяйка дома гостей не принимает.
– Твоя учтивость заслуживает восхищения.
– Мексиканка, – объяснил Лео. – Они лишены настоящего стиля, иначе я бы тебя пригласил разделить с нами богатства ее дома.
– Все равно спасибо.
– Как продвигается твое кино?
– Медленно и верно. Я пытаюсь почувствовать этот город.
Лео выпрямился.
– Тебе обязательно нужно нанять проводника. Кого-нибудь надежного.
– Какого, например?
– Например, меня, малыш. В интересах искусства, я готов на все.
– За сколько, малыш?
– Я доверяю тебе, приятель, – ты не обидишь Лео.
Форман решился.
– Сегодня вечером. Чем раньше начнем, тем лучше.
– Пойдем ужинать? – спросил Лео с возрастающим интересом. – Или пить? Или развлекаться?
– Развлекаться. Будь у моего отеля в восемь.
– Можешь на это рассчитывать.
– Проводники приходят и уходят, Лео. Запомни: ценятся исполнительность и пунктуальность.
Тео проснулся, до краев полный жизненной энергией и отличным самочувствием. Он потянулся, потер грудь, согнул руки в локтях. В ванной комнате шумел душ. «Девушка, чье тело чисто снаружи, будет чистой и во всех остальных отношениях.» Он заложил руки за голову и, откинувшись назад, стал ждать.
Бетти Саймонз вышла из ванны. Ее глаза и тело сверкали, и она выглядела моложе своих лет. Вокруг талии было обернуто полотенце.
– О, ты проснулся! Я тебя разбудила? Я старалась не шуметь, ты так мирно спал!
– Ты обеспечила меня отличным снотворным, – сказал он.
– Другими словами, ты одобряешь его?
– Без вопросов. Ты прелестная штучка. – При взгляде на нее, такую юную и свежую, такую красивую от природы, Тео почувствовал нарастающее возбуждение. – Ничто так не разгоняет соки, как хороший пересып. Только так! – Он откинул простыню. – Иди сюда, – сказал он тихо.
Бетти ответила не сразу, и Тео испугался, что она может отказать ему, что ему не удалось доставить ей удовольствие. Но спустя мгновение она уже приближалась к Тео, медленно, дразняще, а в уголке ее милого ротика показался маленький язычок.
– Вы что-то хотите, мистер Гэвин?
Он протянул руку и схватил полотенце. Оно легко уступило его руке. «Фантастика, ну и тело! И груди, полные тяжелые… А эта кожа, без единого изъяна, такая юная, совершенная.»
– Я не из тех однозарядных хлыщей. Я пришел за большим.
– Добро пожаловать. Я люблю ездить первым классом.
– Роскошным классом, – поправил он. – Ничто не может быть слишком хорошим, ничто не может быть слишком дорогим. – Он хлопнул ладонью по кровати рядом с собой. – Залезай сюда.
Вместо этого она встала на кровати, прочно утвердив ноги по обе стороны туловища Тео, руки на бедрах.
– Нравится мой вид?
– Садись, – ответил он; голос его был хриплым и гортанным.
Она повиновалась, и Тео ощутил прикосновение ее теплых ягодиц к своим бедрам. Ее ладони легко коснулись его живота.
– Я хочу дать тебе все, Тео.
– Все сто центов из каждого доллара.
Пальцы Бетти скользящим движением прошлись по всей длине его мужского естества, потом еще раз. Тео почувствовал, как твердеет его член, он почувствовал гордость.
– Могу ли я положиться на тебя, Тео? На то время, пока ты здесь, в Акапулько? Как хорошо знать, что ты сюда придешь ко мне, а потом снова и снова… – Ее руки задвигались быстрее, опытные пальцы заплясали на чувствительной плоти.
– Можешь на меня положиться, – ответил Тео, приподнявшись на локтях и внимательно наблюдая за действиями Бетти. Он протянул к ней свою руку.
– Нет, – сказала она. – Просто расслабься и наслаждайся. – Она изменила положение, опустилась на четвереньки, ее маленький животик выгнулся вниз, а налитая грудь терлась о его полностью вставший член. – Это тебе премиальные, милый, потому что я знаю, каким добрым ты будешь со мной. Потому что ты такой потрясающий парень, и я сделаю тебе то, что никогда не делала.
– Никогда.
– Никогда. Сейчас первый раз.
Она открыла рот, ее голова подалась вперед, язычок выпрыгнул изо рта, и губы прикоснулись к его плоти.
Пальцы Тео вцепились в нежную кожу ее спины, он изгибался и вертелся, приподнимаясь ей навстречу. Ее голова продолжала стремительно двигаться вверх и вниз. Бетти Саймонз не воспринимала ни слов, которые шептал ей Тео, ни женских имен, которыми он ее называл. Не потому, что это не имело значения, – просто все это она уже слышала раньше…
Тео одел плавки и рубашку из махровой ткани. Он отсчитал несколько купюр, быстро в голове переводя доллары в песо, потом бросил их на высокий комод. Пошел к двери, обернулся.
– На бюро я оставил немного денег.
Она неподвижно лежала под простыней, глаза были закрыты.
– Это очень мило с твоей стороны, дорогой. А я для тебя все подготовлю к следующему разу.
– Будет что-то особенное?
– Непременно.
– Дай мне знать, когда все будет готово.
– Может быть, завтра.
– До встречи.
– До встречи.
Чарльз развалился в кресле на балконе своей спальни, куря травку и борясь с концепцией расширяющейся вселенной. Словив кайф от самой этой идеи, он в конце концов отбросил ее и сосредоточился на сигарете, пока она не стала жечь ему пальцы. Он щелчком отправил ее за борт и рассеял остатки добрых людей внизу.
– Чак!
Тео вернулся, он был в гостиной.
– Ты на балконе, мальчик? А, вот ты где! Тебе не следует все время сидеть одному. Это же Акапулько.
– Посмотрите на небо, Тео. Такого неба в Нью-Йорке не увидишь.
Тео взглянул вверх.
– Полагаю, что да. А что ты делаешь здесь, в темноте?
Чарльз дотронулся до книги, которая лежала у него на коленях.
– Думаю об этом. Путешествую к Андромеде и обратно. Фантастика!
Тео нахмурился.
– Тебе не стоит читать в темноте. Ты испортишь глаза.
Чарльз, округлив глаза, воззрился на отца.
– Что ты там читаешь? – спросил Тео, чувствуя раздражение и досаду от того, что не в состоянии вести беседу с сыном. Разговаривая с Чарльзом, Тео всегда ощущал себя так, как будто сделал что-то не то, что-то неправильное.
– Давай зайдем в номер. Поговори со мной, пока я буду принимать душ.
Чарльз последовал за своим отцом в ванную комнату и обосновался там на унитазе. Из душа вырвалось облако пара, и Тео с удовольствием сказал:
– Ничто так не возвращает мужчину к жизни, как горячий душ.
– Возвращает откуда?
– А, да. Та девушка в бассейне. Бетти Саймонз. Мы с ней немного выпили. За приятной беседой время летит быстро. Прости, что мне пришлось тебя оставить там одного.
– Нет проблем.
Повисла долгая тишина. Из душа, оживленно растираясь, вылез Тео.
– Ты вроде собирался рассказать мне о книге, которую читаешь?
– Разве?
– Если ты предпочитаешь не говорить об этом…
– О, я не возражаю против того, чтобы поговорить о книге. На самом деле, я хочу поговорить о ней.
– Как она называется?
– «Сиддхарта»[44]44
«Сиддхарта» – роман Германа Гессе, немецкого поэта и прозаика, написанный им в 1922 г. «Сиддхарта» в буддизме буквально означает – «тот, кто достиг своей цели».
[Закрыть].
Тео повторил это название.
– Никогда о такой не слышал? Она что, очень новая?
– Не очень.
– Кто ее написал?
– Герман Гессе.
Тео повторил это имя.
– Думаю, где-то я его слышал. А о чем эта книга?
– Она о человеке, который кое-что ищет.
– И он это находит?
– Важен сам поиск, а не то, найдется ли что-нибудь в результате этого поиска или нет. Мне кажется, Сиддхарта пытается найти ту самую единственную вещь, которая истинна только для него. Смысл бытия.
– Звучит интересно. – Тео прошел в свою комнату, одел банный халат и сел на край кровати. Чарльз устроился напротив, лицом к отцу; уголки рта юноши чуть приподнялись в слабой, едва заметной улыбке. – Да? – спросил Тео.
– Что?
– Я думал, ты хочешь что-то сказать, Чак.
– Нет.
Тео придал своему голосу твердость.
– Сейчас такое же хорошее время для серьезного разговора, Чак, как и всякое другое, если, конечно, ты не предпочитаешь отмалчиваться.
– О чем же вы хотели со мной серьезно поговорить?
– Мы разобщены, каждый сам по себе. Отец с сыном должны быть близки друг с другом, разве ты не согласен?
– Я согласен.
– Ничьей вины тут нет. Я хочу, чтобы ты это понял. Никто не виноват – ни ты, ни твоя мать. У нас есть проблема, а у каждой проблемы где-то имеется решение. От нас зависит найти его. Я знаю, ты считаешь это глупым, но я уверен, что мужчина может сделать практически все, на что нацелил свой разум, если будет достаточно хорошо стараться для этого. Ты согласен?
– Я подумаю над этим.
– Да, – настойчиво подчеркнул Тео. – Подумай над этим. А тем временем давай узнаем друг друга получше. Займемся чем-нибудь вместе. Знаешь, Чак, рыбалка здесь просто восхитительна. Почему бы нам не взять напрокат лодку…
– Конечно, но я не хочу ловить рыбу.
– Ага. А что ты скажешь тогда по поводу охоты?
– Я просто вообще никого не хочу ловить. Простите, если это показалось вам слишком категоричным.
– Ну, хорошо, а что ты скажешь вот насчет чего. Я говорил с Бетти Саймонз. У нее есть подруга, настоящая красотка, как говорит Бетти. Почему бы нам всем вчетвером не выбраться как-нибудь в город?
– Может, лучше не стоит, Тео.
На лицо Тео легла тень. Он почувствовал, что проигрывает сражение. Как отыграться, куда ему нацелить свой выстрел? Может, мальчишка действительно гомик? Ну что ж, если это так, может быть, для того чтобы парень выправился, ему и впрямь стоит провести ночь с каким-нибудь извращенцем?
– Чак, – продолжил Тео, придав своему лицу и голосу самое искреннее выражение, – я пообещал твоей матери, что буду присматривать за тобой. Я не хотел бы, чтобы ты потом сообщил ей, что я не обращал на тебя внимания.
– Не волнуйтесь. Я не скажу.
Тео нервно рассмеялся.
– Завтра, Чак, мы проведем весь день вместе. Ты и я, в бассейне. Мы поговорим – о том, почему ты не хочешь охотиться и рыбачить…
– Я вроде бы уже вам сказал…
– Да, – холодно перебил его Тео. – Но, может быть, ты сможешь помочь своему темному отцу понять… ладно, оставим это. Поговорим на эту тему как-нибудь в другой раз. Завтра Бетти может привести свою подругу. Если она окажется не в твоем вкусе, так и скажи. Мужчина имеет право выбирать. Я уверен, у Бетти не одна подруга. Не спеши, действуй медленно и спокойно. Запомни, Чак, это по-настоящему твой мир! – Он обнял Чарльза за плечи и повел в гостиную. – Для меня много значит наша сегодняшняя небольшая беседа. Может быть, мы становимся ближе друг другу. Помимо всего, мы с тобой одного поля ягоды, плоть от плоти и все такое. Выспись хорошенько. Завтра будет особенным днем. Для нас обоих.
Когда Форман появился в номере Харри Бристола, тот лежал в кровати; обычно загорелое, лицо продюсера теперь было лишено всякого цвета, а под глазами вздулись огромные мешки. Его губы задвигались.
– Я звонил тебе пятнадцать минут назад, – изрыгнул он. – Где тебя носило?
Форман поцеловал Шелли в щеку, сообщил ей, что она никогда еще не выглядела такой прелестной, обнаружил стул с прямой спинкой и подвинул его к кровати. Потом сел на него верхом, сложил руки на спинке и положил на них подбородок.
– Харри, – сказал он с заботой в голосе, – ты ужасно выглядишь.
– Тебя забыл спросить! Тоже мне, шутник нашелся! Если я выгляжу паршиво, это потому, что себя и чувствую паршиво. Да у меня вся задница огнем горит, а кишки скачут с самого Мехико-Сити. Пока сюда ехали, пришлось останавливаться шесть раз…
– Пять, Харри, – поправила Шелли.
Он бросил на нее быстрый взгляд.
– Какая к черту разница? Пять, шесть! Все, что я знаю, так это то, что у меня больше не осталось сил! У меня задница от боли отваливается с того самого места, как я ею напоролся на кактус!
Мысленно представив себе Харри, находящегося под одновременной атакой кактуса и своих собственных внутренностей, Форман почувствовал себя очень хорошо. Достаточно хорошо для того, чтобы рассмеяться, – очень редкая вещь для Формана в последнее время.
– Ты должен согласиться, Харри, – сказал он, – это смешно.
– Да ну, может быть. Только не тогда, когда это происходит с тобой. Жалость – самое меньшее, на что может рассчитывать больной человек.
– Харри, ты не тот человек, с которым можно ассоциировать слово «жалость».
Бристол обдумал услышанное.
– Это чертовски верно. Я всегда умел о себе неплохо позаботиться сам, даже когда был совсем ребенком. В жопу всю эту жалость!
– Пошлите в аптеку за энтеровиоформом, Шелли, – попросил Форман. – Он моментально закупоривает все дырки.
– Сделай, как он говорит, – приказал Шелли продюсер… – А теперь давай поговорим о делах, Форман. Валяй, рассказывай.
– Особо и говорить нечего. Хожу-брожу по окрестностям, высматриваю возможные места съемок. Сегодня вечером снова иду.
– Только учти – съемки должны начаться послезавтра. Понял?
– «Ибо одни подчиняются, а другие приказывают», – процитировал Форман. – Это сказал Чосер[45]45
Джеффи Чосер – английский поэт, 1340–1400 гг.
[Закрыть], Харри. Знаешь Чосера, Харри?
Опухшие глаза Бристола, казалось, обратили свой взор внутрь.
– Может быть, я ошибся, когда нанял тебя.
– Ты можешь разорвать контракт. Достаточно одного слова. Помимо всего прочего, продюсер только тогда хорош, когда он доволен. Если я делаю тебя несчастным…
– Никто ничего не говорит о том, чтобы разрывать какие-то контракты. Чтобы сделать меня счастливым, нужно запустить «Любовь, любовь», сделать эту картину сногсшибательной. Я завишу от тебя, Пол. Кто у меня еще есть, правильно? Сделай это для меня, и, когда придет время, ты увидишь…
Форман остановил его:
– Ты получишь лучшие кадры, на которые я способен.
– Ты молодец. Я знаю это.
– До той поры, пока ты не захочешь, чтобы я стал тем, кем не являюсь, – добавил Форман.
Короткая, суровая улыбка тронула губы Бристола, и в его глазах промелькнуло нечто вроде признания.
– Конечно. Художник может делать только свое, правильно? Я понимаю это. Ты получаешь полную свободу на этой картине, только роди… – Он замолчал, ухмыляясь. – Кто бы на нас посмотрел, топчемся на одном месте, переливаем из пустого в порожнее. У нас все получится просто классно, я чувствую это. Расскажи мне о твоих планах на сегодняшний вечер? Куда ты собрался?
Форман поведал ему о Лео и о том, что хочет получить необычную версию ночной жизни Акапулько – посмотреть на нее глазами хиппи.
– Это здорово! – с энтузиазмом воскликнул Бристол. – Ночная жизнь – часть сцены, которую я задумал в картине. У меня есть идея. Возьми с собой Шелли. Нашей звезде эпического жанра не помешает узнать о фильмах действия.
– Ой, Харри, – запротестовала девушка. – У Пола, наверное, назначено свидание…
– Беда-то большая! Я что, говорю ему тащить тебя в постель? Ну, что скажешь, Форман?
– Я с удовольствием проведу этот вечер вместе с Шелли.
– Итак, – подвел черту Бристол, – договорились. А теперь давай еще раз пройдемся по графику съемок. Мне кажется, мы сможем выкроить из него по меньшей мере еще один день…
Бернард Луис Фонт осторожно выбирал себе путь вниз по широким ступеням, ведущим к Римскому бассейну, тяжело ступая мимо благоухающих клумб с красными и оранжевыми декоративными цветами. Он искал маленькую горничную-мексиканку – хорошенькую девчушку с отличной кожей и улыбкой кокетки. «Для мексиканки у нее исключительно красивые ноги», – заметил Бернард про себя. Француз воображал себя знатоком женских ног и попок, проведя лучшую часть жизни в исследованиях этого предмета при помощи органов зрения, осязания и других органов.
Бернард запросто мог сделать скидку и извинить попки, имеющие недостатки, дефектные попки, так сказать: слишком большие, или чересчур плоские, или подвешенные очень уж низко к матушке-земле. «Попки поддаются сокрытию, маскировке, изменению внешнего вида, на них можно, наконец, сидеть; существуют и другие способы для того, чтобы скрыть попку от публичных взглядов. Но не ноги. Они всегда на виду. Они – опоры всего, они – начало красоты и изящества. Эта молоденькая симпатичная muchacha[46]46
Muchacha – девушка, девочка (исп.).
[Закрыть], интересно, какие у нее ножки?»
– Бернард! – У бассейна его встретила Саманта.
– Саманта! – Он взял в свою руку обе ее ладони и поцеловал их по очереди. – Моя дорогая, вы прекраснее, чем когда бы то ни было.
На Саманте было только белое бикини, и ее стройное загорелое тело блестело от масла. Она снова расположилась в шезлонге.
– Как хорошо, что ты приехал, Бернард.
– Как хорошо, что вы меня пригласили.
– Вы, наверное, умираете с голоду, Бернард?
– Не то слово.
Саманта повернулась к служанке:
– María, traiga la comida, por favor[47]47
María, traiga la comida, por favor – Мария, принесите, пожалуйста, еду (исп.).
[Закрыть].
– Sí, señorita.
Бернард наблюдал за уходящей служанкой. «У нее отличные ножки, – сделал он заключение, – сильные и округлые, великолепно сочлененные».
Саманта воспользовалась предоставившейся возможностью стереть мокрые пятна с костяшек пальцев, где ее поцеловал Бернард. «Хоть бы он не распускал свои слюни так!» Она покрыла голову зеленой соломенной шляпкой с широкими полями и надела большие круглые темные очки. Саманта вот уже много лет носила эти очки.
– Хочешь искупаться, Бернард? Солнце жарит вовсю и…
– Ни за что. Моя фигура без одежды менее чем красива. Я предпочитаю скрывать ее от стихий и глаз любопытных, – разве только что по ночам. И я, естественно, сплю в темноте.
– Я совершенно уверена, ты просто капризничаешь.
– Будучи французом, я должен это признать. Однако, как французский джентльмен, я проигнорирую ваше предположение.
Лицо Саманты заострилось.
– Бернард, я позвала тебя сегодня из-за чисто эгоистических соображений. Со времени нашего последнего разговора меня преследуют всякие расстройства и неприятности. Непросто мне сдержать свою экономическую клятву.
– Ладно, ладно. Все в мире относительно. Саманта Мур – женщина с состоянием, ей далеко до голодной смерти.
– Не так уж все и хорошо тем не менее. – Она выпрямилась и повернула голову, чтобы смотреть Фонту прямо в лицо; голос Саманты звучал ровно и выразительно. – Меня не устраивает прозябание. Для меня жизненно важно, чтобы я продолжала жить так, как я жила раньше, на том же самом уровне. И я намерена так жить.
– А мое намерение заключается в том, чтобы помочь вам в этом.
– Прошлый раз ты предложил мне для этого увеличить свой доход.
– Или же заняться обращением некоторых ваших активов в капитал, относительно чего я решительно настроен против. При наличии инфляции…
– Таким образом, мы подошли ко второму этапу – ликвидации определенных издержек. – Ее манера смягчилась, и Саманта откинулась назад в своем шезлонге. – Очень хорошо. Но это не должно существенно повлиять на мой образ жизни.
Служанка принесла ленч. Она накрыла два столика со стеклянными столешницами, потом удалилась. Бернард отметил высокий профессионализм горничной: «Саманта вышколила ее на славу».
– Что я должна делать? – задала Саманта вопрос.
– Начните с самого начала, – ответил консультант, учтиво пережевывая маленькие кусочки цыпленка. «Но абсолютно никакого риса, учитывая то, как раздалась моя талия. И, совершенно определенно, никаких bollilos[48]48
Bollilos – булки из пшеничного хлеба (исп., мекс.).
[Закрыть]. С возрастом, – напомнил себе Бернард, – искушения подстерегают тебя на каждом шагу, но чувственные удовольствия накладывают на человека тяжелое бремя.»
– И где это начало? – потребовала Саманта.
– Слуги на Вилле Глория. Вы нанимаете слишком, слишком много слуг. Вот девица, которая накрывала на стол, – она что, новенькая?
– Более или менее.
– Вот! Это не я, это вы капризничаете, нанимая прислугу в то время, когда следовало бы заняться экономией. Давайте посмотрим в глаза действительности. Сколько автомобилей в этот самый момент стоит у вас в гараже?
– Бернард! – вскричала Саманта, явно встревоженная.
– Три, три автомобиля! Этот цыпленок восхитителен. Как их готовят, моя дорогая?
– Мой шеф-повар – маг и волшебник. Можно я положу тебе еще грудку, Бернард?
– Я не должен.
– Тогда ножку.
– Только маленькую.
Она снова устроилась в шезлонге, наблюдая, как ест Бернард.
– Женщина без транспорта – крестьянка.
– Но три автомобиля…
– Когда ты говоришь вот так, это все действительно звучит как-то экстравагантно. Так что же ты предлагаешь?
– За «даймлер» дадут хорошую цену.
– Бернард, я люблю свой «даймлер». Я почитаю его. Позволь мне оставить «даймлер» у себя.
– Очень хорошо, но только при условии, что «роллс» и «сандерберд» пойдут вместо «даймлера».
Саманта очень медленно сняла свои темные очки.
– То, что я сдерживаю слезы, свидетельствует только о моем самообладании, Бернард.
– Я всегда считал Саманту Мур женщиной, которая безукоризненно владеет собой.
Она снова водрузила свои очки на прежнее место и принялась за еду.
– Цыпленок получился отменным, правда?
– «Морская Звезда», – раздался пронизывающий голос Бернарда.
Саманта уложила нож и вилку на тарелку, промокнула губы.
– Только не «Морскую Звезду».
– Держать яхту – чрезмерная роскошь.
– Моя «Морская Звезда» – воскресные прогулки вдоль побережья. Рыбацкие экспедиции. Какие воспоминания!
– Триста дней в году она стоит без дела, а экипаж получает полное жалование. Прибавьте сюда обслуживание, ремонт, покраску.
– Мой моральный дух быстро «опускается на дно».
– Я не предлагаю вам продать «Морскую Звезду». Есть другой способ. Сдайте судно внаем по чартеру. Пусть яхта окупает себя, пусть зарабатывает деньги.
– Должна ли я, как это говорят, «заняться коммерцией»?
– «Морская Звезда» принесет хороший доход.
– Я не знаю, как нужно устраивать все это.
– Зато знаю я. Вам стоит только сказать…
Она вздохнула и с тоской улыбнулась французу.
– Боюсь, я должна сказать «да».
– Хорошо.
– Бернард, десерт. Пирог, клубничный, вкус у него просто чудесный.
– Ах, вы не должны искушать меня.
– Кофе?
– Черный. Без сахара.
Саманта позвонила, и через секунду перед ней возникла Мария.
– Dos cafés, María[49]49
Dos cafés, María – два кофе, Мария (исп.).
[Закрыть]. Ты уверен насчет пирога, Бернард?
Он беспомощно воздел руки к небу.
– Мужчины в моем возрасте, как известно, слабы и потворствуют своим желаниям. В этом их беда.
– Y tráigale un pastel al señor, María[50]50
Y tráigale un pastel al señor, María – и принесите сеньору пирог, Мария (исп.).
[Закрыть].
Мария удалилась.
– Но операция на этом не закончена, – сказал Бернард.
– Я готова к самому худшему.
– Домашняя прислуга – пятьдесят процентов слуг необходимо рассчитать.
– Как это жестоко, Бернард! Они же бедные люди, простые rancheros[51]51
Rancheros – владельцы ранчо, мелкие фермеры (исп.).
[Закрыть]. Они почти как дети. Без меня они пропадут. Я для всех них как отец и мать. Что они будут делать, куда пойдут, как будут жить?
– Чувства не должны вмешиваться в бизнес. Будьте тверды.
– Ты прав, конечно.
– Если быть честным, последнее нужно сделать в первую очередь.
– Бедный Карлос, – выдохнула она. – Бедный Эрмано, и Хуанита, и Маруча…
– Мария, – подсказал он.
– Бедная Мария.
Он ободряюще похлопал Саманту по загорелой ноге. Упругая для женщины ее возраста, но слишком уж худая на вкус Бернарда.
– Может быть, мне удастся как-то смягчить удар, – заявил он. – Так случилось, что сейчас у меня нехватка слуг. Мой садовник убежал в Мехико-Сити…
– Эрмано! Что за прекрасный человек! А какой хороший работник!
– Вот. Тогда решено. – Бернард поднял брови. – Возможно, я смогу подыскать место и для служанки. Та девушка, что нам прислуживала, как ее зовут?
– Мария! Ох, Бернард, если бы ты только смог!
– Я смогу, и я сделаю. Эрмано и Мария. Отправьте их ко мне, когда вам будет удобно. – Он удовлетворенно помассировал ладони. – А теперь к вопросу о ваших расходах на приемы и гостей. Боюсь, я вынужден назвать их разорительными, просто гибельными.
– Бернард, – сурово возразила она. – Неужели ты хочешь заточить меня на Вилла Глория, в одиночестве и забвении? А моя репутация хозяйки дома, моя светская жизнь?! Ты должен по меньшей мере оставить мне все это!
– Вы слишком скромны. Саманта Мур является украшением любой виллы в Акапулько, любого приема, это пример для всех хозяек. Вы всегда пользовались спросом, и всегда будете им пользоваться. Женщины восхищаются вами и завидуют вам, а их мужья боготворят вас и вожделеют.
– Как мило ты говоришь, Бернард.
– Истина всегда очевидна.
– Я принимаю твой совет, дорогой друг. А иначе зачем призывать на помощь такого мудрого и верного советчика. Ох, я так расстроена и опечалена. Никаких больше приемов! Ах, Бернард! Ты слишком о многом меня просишь. Я этого не выдержу. Какая цель остается в жизни, если нельзя принимать друзей? Я впаду в депрессию, у меня разовьется меланхолия, я преждевременно состарюсь. И все-таки… Бернард! У меня появилась замечательная мысль! Я больше не буду устраивать такие приемы, как раньше. Подумать только, десять, даже двенадцать приемов за сезон, плюс два-три обеда каждую неделю! Я была экстравагантна.
