Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Берт Хершфельд
Акапулько
Если ты одинок, ты – самостоятелен.
Леонардо да Винчи
Глава 1
Бристол открыл дорожную карту и мясистым, хорошо наманикюренным указательным пальцем прочертил маршрут. Успокоившись, он опустил карту на колени женщины, сидящей рядом с ним во взятом напрокат «кадиллаке».
– Я был прав, – пробормотал он, отпуская тормоза. Машина рванулась вперед, быстро набирая скорость. – Эти мексиканцы не знают своей собственной страны. Спрашивать у них дорогу просто бесполезно.
Женщина аккуратно сложила карту и засунула ее в перчаточный ящик.
– Хотела бы и я так же хорошо ориентироваться на дороге, Харри.
– Это дается человеку свыше. Кому-то там, наверху, я определенно пришелся по душе. Была даже какая-то картина… Видела ее?
– С Полом Ньюманом, в роли профессионального боксера из Ист-Сайда? Итальянская?
– Совершенно верно.
– Я не люблю драки, Харри.
– Твоя беда в том, что ты не принимаешь жизнь. Драки – это часть существования.
Женщина, не меняя выражения лица, некоторое время внимательно смотрела на своего спутника. Тень беспокойства, даже в минуты покоя и расслабленности, никогда не исчезала с ее лица – это было лицо женщины, которая ожидает худшего. Почти прозрачная кожа, просвечивающие на висках бледные голубые вены, плавные линии щек и подбородка. Все ее черты отлично гармонировали друг с другом, как будто над ними потрудилась уверенная рука искусного скульптора. Губы ее были чуть приоткрыты, а в темных глазах читалась какая-то вялая настороженность, да еще ожидание. Звали ее Шелли Хейнз.
– Я принимаю жизнь, – мягко возразила она. – Но при этом мне не обязательно любить драки.
Бристол бросил на нее быстрый взгляд, но она отвернулась, не желая встречаться с ним глазами.
– Насилие – часть жизни, все виды насилия. Все вокруг только рассуждают о любви, а где она? Ну скажи мне, – где? Люди гоняются за тем, что они в состоянии получить.
– Я имею в виду, что мы не должны делать больно друг другу. Я вообще никому не хочу причинять боль.
Он рассмеялся: раздался резкий, тяжелый взрывной звук, впрочем старательно сдерживаемый. Как все молодые люди, Харри Бристол смеялся хрипло и шумно, и этот спазматический, громкий и бурный смех чрезвычайно смущал его, заставлял чувствовать себя неловко, привлекал к нему нежелательное внимание. Бристол уже давно понял, что оставаться незамеченным всегда и умнее, и безопаснее. Поэтому он научился сдерживать не только смех, но и все внешние проявления своих эмоций, делать их незаметнее, «пристойнее». Учиться надо было и тому, как пользоваться столовыми приборами, как пережевывать пищу с закрытым ртом, как разговаривать, не уснащая свою речь обильными ругательствами. Не меньше было и привычек, от которых ему пришлось избавляться; работа эта еще далеко не была завершена. Бристол жаждал быстрейшего и всеобщего признания, он страстно хотел стать богатым и уважаемым человеком. Ни то, ни другое пока не давалось ему, словно преднамеренно ускользая у него из рук. Но Бристол был уверен – скоро, очень скоро все изменится. Тот час, когда он получит все, к чему стремился, – не за горами!
– Угу, – кивнул Бристол. – Ты никому не хочешь причинять боль. Только если не считать меня… и это вполне возможно.
Нежные уголки рта Шелли Хейнз поднялись в безмолвном «прости»: она действительно не хотела никому делать больно – но не хотела она сейчас и спорить.
«Кадиллак» несся мимо изъеденных ветром и непогодой невысоких гор, испещренных словно разноцветными заплатками – тут был и приглушенно-алый, и розовый, и грязно-белый цвет. Дорога через горы Сьерра-Мадре-дель-Сур извивалась и кружилась, карабкалась и ныряла, и машина послушно, как нитка за иголкой, повторяла все изгибы и неровности долгого пути. Шелли понравилось это испанское название гор – слова чужого языка напоминали какой-то нежный музыкальный звук.
«Испанский – красивый язык, – заметила она про себя и мысленно дала себе слово, что обязательно научится говорить на нем. – А где найти для этого лучшее место, чем Мексика? Двадцать пять слов в день. Я купила бы книжку, такую, где есть картинки и подробные объяснения. Каждый вечер, перед тем как лечь спать, я изучала бы определенное количество страниц. К концу месяца я знала бы целых семьсот пятьдесят слов!»
«Нет. Слишком много, слишком быстро. Это все-таки не отпуск. В ближайшие дни мне предстоит слишком о многом поразмыслить. Запомнить текст роли, разобраться с характером и образом своей героини… Изучение иностранного языка будет просто мешать мне. Кроме всего прочего, картина, естественно, на первом месте.»
«Ладно, пусть десять слов в день. Через месяц я буду обладать словарным запасом в три сотни слов. Очень неплохо для человека, который изучает язык самостоятельно.»
– Посмотри-ка туда, Харри!
– Я за рулем.
– Видел ли ты когда-нибудь что-то подобное? – Она быстро пролистала путеводитель, пока не нашла раздел, озаглавленный «Мексиканская флора и фауна». – Органные кактусы, Харри! Они называются «органные кактусы»!
– Спасибо, что сообщила.
– Видишь, почему их так назвали? Они точь в точь настоящий орган в церкви!
– Ну, тогда не забудь мне сообщить, когда они начнут исполнять церковные гимны, – ответил он. – Хорошо, что мы поехали по этой дороге, не то я бы еще лишний час крутил баранку.
– Тот tamarindo[2]2
Tamarindo – тамаринд, индийский финик, жаргонное название дорожных полицейских в Мексике (исп.).
[Закрыть] сказал, что…
– Tamarindo! Неспроста, видно, они прозвали так своих дорожных полицейских. Ну и страна! Взгляни-ка туда! Вот на это действительно стоит посмотреть!
Впереди, высоко над долиной, парил одинокий гриф – его полет был исполнен какой-то зловещей грации, а яркое мексиканское солнце отражалось от черных как смоль перьев хищной птицы.
– Скверный персонаж, правда? – сказал Бристол.
Шелли именно так всегда и считала, но эта птица, летящая над долиной в поисках добычи, обладала таким гордым изяществом… да и питалась она только уже умершими созданиями – в отличие от хищников в человечьем обличье, с которыми Шелли уже имела дело… Но она ничего не ответила: Бристол не любит, когда с ним спорят. Он рассердится, замолчит на несколько часов, не будет с ней разговаривать. Помимо всего прочего, она всегда чувствовала себя виноватой, как будто совершила какое-то ужасное преступление.
– С-сукины дети! – «кадиллак» резко затормозил, и Бристол нажал на сигнал. В закрытой, созданной автомобильным кондиционером атмосфере машины гудок прозвучал слабо, неотчетливо и как-то по-мексикански. – Что за страна, ты только подумай!
Впереди, в нерешительности пощипывая мох, растущий из трещин в асфальте, бесцельно бродило по дороге с десяток коз.
– Ой, Харри, какая они прелесть!
– Да меня от одного их вида тошнит! – Бристол с такой силой нажал на сигнал, что тот отозвался разгневанным стаккато.
На насыпи вдоль дороги материализовался худенький мальчишка в белых calzónes[3]3
Calzónes – вид штанов до колен (исп.).
[Закрыть]; он уставился на длинный черный автомобиль, и при виде диковинного экипажа в его широко открытых глазах засветилось любопытство.
Бристол открыл окно и высунул голову наружу.
– Vamos[4]4
Vamos – давайте, ну-ка, послушайте и т. п. (исп.).
[Закрыть], señor[5]5
Señor – сеньор (исп.).
[Закрыть]! Уберите этих чертовых коз с дороги! Vamos, прошу вас!
Пастух показал зубы в улыбке и бросил в коз несколько камешков. Животные не спеша, мелкими шажками, словно важничая, сошли с дороги.
Когда машина тронулась, Шелли помахала рукой пареньку, а тот помахал ей в ответ.
– Он такой милый, Харри! А ты видел там маленьких козляточек! Какая прелесть!
– Твоя беда в том, что ты слишком нежна. Ты должна учиться. Дети, вроде этих, все одинаковы: только дай им волю – глаза тебе выцарапают!
Шелли откинулась на сиденье. Временами Харри казался ей ничем не отличающимся от других мужчин, которых она знала в своей жизни, – эгоистичных и честолюбивых, бессердечных и безжалостных к другим, легкомысленных и заурядных. Но иногда он был заряжен энергией и силой, он строил планы и проекты, – и это были планы, в которых Шелли тоже принимала участие, планы, обещающие ей жизнь полнокровную, жизнь, стоящую ее, жизнь, столь желанную ей. «Он непростой человек, его трудно понять, а сейчас он просто старается вывести меня из себя.» Шелли позволила своим глазам закрыться и потянула в себя воздух, чтобы вновь обрести тот всепроникающий запах козьей шерсти и острый аромат маиса и перца чили, исходивший от мальчика. Но ничего этого не осталось в салоне машины – она ощутила лишь прохладный резиновый привкус кондиционированного воздуха.
Хикилиско располагался в естественной впадине, похожей на большую чашку; по краям ее обрамляли четыре горы разной вышины. Розовые, белые и желтые домишки, усеявшие склоны гор вокруг городка, располагались аккуратными barrios[6]6
Barrios – районы, кварталы (городка) (исп.).
[Закрыть], каждый из которых формировался вокруг своей собственной церквушки.
В Хикилиско было четырнадцать церквей, пять ресторанов, три бара, и дважды в неделю на западной стене здания Федерального офиса показывали кино.
В центре Хикилиско, на северной стороне zócalo[7]7
Zócalo – центральная, главная площадь в селениях и городах (исп., мекс.).
[Закрыть], высилась большая церковь из песчаника. Так повелось, что жители городка издревле присвоили ей гордое имя кафедрального собора, и эта местная похвальба ни у кого и никогда не вызывала сомнений или споров. Напротив собора располагалось муниципальное здание с железными балконами и затененным местом для прогулок под высокими сводчатыми арками. К западу находился еще один променад. Здесь, защищенные от воздействия стихий, обосновались индейцы. Усевшись на корточках, они разложили перед собой товары на продажу – молочный сыр, апельсины, сумки и веревки из сизаля, живых цыплят, тортильи[8]8
Тортилья – плоская массивная лепешка, заменяющая в Мексике хлеб.
[Закрыть] и высушенные фрукты.
Оставшаяся сторона zócalo вмещала в себя местное отделение «Банко де Коммерсио»[9]9
«Банко де Коммерсио» (Banco de Commercio) – Торговый Банк (исп.).
[Закрыть], полицейский участок, единственную в Хикилиско аптеку и почту.
На самой zócalo, под деревьями, искусно подстриженными в форме высоких сосновых шишек, усевшись на ажурные железные скамейки, сутулились старики. Влюбленные неспешно прогуливались по площади, дети устраивали возню на траве, а мальчишки-чистильщики обуви зазывали клиентов. Два длинноволосых американца расположились на скамье напротив эстрады для оркестра: греясь на солнце, они вытянули ноги, и открытые кожаные сандалии – huaraches – открывали взору их грязные ступни, а глаза мужчин были неподвижны и тусклы.
Звон колоколов в соборе возвестил вечерню, и, словно отвечая на какой-то тайный сигнал, целые полчища черных птиц спикировали на площадь – листья деревьев многократно усилили шум их крыльев, весь воздух завибрировал от агрессивного клекота. Старики, влюбленные, мальчишки-чистильщики – все поспешно покинули прикрытие деревьев; два американца остались на месте и были бомбардированы птичьим пометом.
Колокола разбудили Формана. Некоторое время он лежал совершенно без движения, усиленно пытаясь определиться во времени и пространстве. Вечерня. Хикилиско. Дженни. И кровать, в которой он лежит, – его собственная. Внезапный панический страх немного отступил, и он зажег сигарету, с трудом приняв сидячее положение. Сквозь жалюзи пробивался серо-голубой свет, а кондиционированный воздух приятно охлаждал кожу. Он обследовал обильно заросшие щетиной щеки и дал себе слово побриться еще до вечера.
На полу, рядом с кроватью, стоял стакан с мескалем[10]10
Мескаль – мексиканская водка из сока алоэ.
[Закрыть]. Он одним глотком выпил его, резко втянул воздух, чтобы ослабить крепость напитка, и осторожно установил пустой стакан на свой живот, приспособив его в качестве пепельницы.
Когда сигарета была докурена, Форман энергично спрыгнул с кровати, – мускулистый мужчина, хотя и несколько располневший за последнее время в талии, все еще находился в хорошей форме. Узкие бедра, правильной формы ноги, изящная вялость движений, ссутулившиеся плечи и напряженный поворот головы. Выражение зеленых глаз на вытянутом костистом лице также выдавало какую-то настороженность, как будто мужчина охотился за чем-то полузабытым и одновременно боялся найти это.
Жжение в горле, вызванное мескалем, возобновилось.
– Соль, – хмуро проворчал он. – Где соль?
– В шкафчике с лекарствами, – ответил сонный голос, исходивший со стороны кровати.
– Глупо. Зачем хранить соль в ящичке с лекарствами?
– Ну и что, Форман?
Он отправился в ванную и разыскал в аптечке соль. Высыпав немного белого порошка на ладонь, Форман лизнул его – пламя, бушевавшее в его горле, начало затухать, и мужчина вернулся в комнату.
– В этом доме следует все переделать, – объявил он.
Девушка на кровати села. Она была стройной азиаткой с длинными, ниспадающими до самой талии волосами и маленькими смуглыми грудями.
– Ты вечно рассуждаешь об обустройстве своей жизни, Форман, но никогда ничего не делаешь для этого. Неужели тебе в голову не приходила мысль, что ты просто очень неорганизованный человек?
– Мескаль – угроза для физического благополучия мужчин. И настоящая погибель для все время говорящих правду вслух женщин.
Она подтянула колени и принялась расчесывать волосы.
– Чего же ты пьешь эту отраву?
– Совершенно верно, Дженни. Начиная с сегодняшнего вечера я снова перехожу на пульке[11]11
Пульке – мексиканский алкогольный напиток из сока агавы.
[Закрыть]. Она дешевле, да и глотается не в пример легче.
Дженни состроила гримасу и поднялась с кровати. Обхватив ее одной рукой, он привлек девушку к себе, прижался губами к ее животу, впиваясь в крепкую теплую плоть.
– Еще, прошу тебя. Еще…
Форман наклонился ниже и поцеловал ее, шумно вдохнув в себя воздух.
– В том, как ты пахнешь после занятий сексом, есть что-то такое… оно будит во мне зверя.
– Дегенерат, – ответила она.
– Это как китайская еда. Через час ты снова голоден.
– Расист, – бросила она, отправляясь в ванную комнату.
– Желтокожая угроза! – крикнул он ей вслед.
– Мао Цзэдун über alles[12]12
Über alles – превыше всего (нем.).
[Закрыть]…
Он зажег еще одну сигарету и прислушался.
– Просто здорово, Дженни. Эти звонкие струи, вытекающие из тебя.
– Форман, ты самый пошлый варвар, которого я когда-либо знала.
– А ты самая невежественная женщина, которую когда-либо знал я. Ты провалилась на экзамене по биологии? Несмотря на это, тебе стоит поразмыслить. Возьмем, например, бесхитростную и простодушную малышку, маленькую девочку, столь естественно пускающую свою струю в водичку. А вот ты, взрослая женщина, и ты хочешь писать – так что писай себе на здоровье! Кому нужны все эти застенчивые ухищрения вроде спускания воды для того, чтобы заглушить звук! Такой очень по-человечески естественный подход к проблеме, должен тебе сказать. Благотворный. Природный. Политически прогрессивный. Ты даже и не подумала закрыть дверь. Ты совершенно, просто абсолютно права.
– Только одна вещь сейчас не дает мне покоя, Форман. Сказать какая?
– Валяй!
– Какими словами тебя напутствовала твоя самка-психоаналитик перед тем, как ты ложился с ней в постель?
– «Приноравливайся и соответствуй, – говорила она мне. – Будь в форме». Что за чушь! Я не хочу приноравливаться. Я хочу сочетаться.
– И с чем же, скажи, пожалуйста?
– Что за паршивый вопрос! Понятия не имею, с чем. Иногда у меня возникает такое ощущение, словно какой-то юродивый паломник пытается обрести истинную веру, надеясь что это поможет ему разгадать для меня некую тайну.
– Какую тайну?
– Если бы я знал, я бы разгадал ее сам. Еще там. Там, где она скрыта. Психоаналитик объяснила мне, что я несерьезно отношусь к тому, чтобы стать лучше. А я в ответ ей заявил, что думаю, будто «лучше» может означать «хуже», а она сказала, что я впустую трачу свои деньги, но она с удовольствием послушает меня и дальше. Эта психоаналитик сделала на мне целое состояние.
– Она права, ты недостаточно серьезен. Особенно в том, что касается твоей работы.
– Какой еще работы?
– Твоей писательской работы.
– А, да, вспомнил. Чтобы серьезно относиться к литературной работе, необходимо самопожертвование и преданность своему делу, как у истинного художника. А может, я и вовсе никакой не художник. Или, может, вся моя жизнь является художественной экспрессией. Подумай об этом, Дженни. Возможно, ты являешься важной составляющей произведения высокого искусства. Изумительный мазок кисти. Великолепно написанная и сыгранная музыкальная композиция. Нежная поэтическая строка. Для меня все это – ты, Дженни.
Она появилась в дверях ванной комнаты.
– Ты не видел моих трусиков?
– Разве ты не слышала, что я сказал?
– Я слышала. – Дженни опустилась на колени и заглянула под кровать.
– Ну?
– Я для тебя просто важная составляющая своей задницы, только и всего. – Она встала, держа в руке свои трусики.
– Не разрушай этого, – тихо произнес он. – Создание мое, не разрушай выстраданного мной. Знаешь ли ты, что сказал Иаков, когда боролся с ангелом? – «Я не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».
– С каких это пор ты ударился в религию, Форман? – Она надела трусики и быстро скользнула в свое платье.
– Мой ангел, это жизнь, – ответил он, – хоть у нее и чертовски неважно выходит играть ту роль. Прости, странный какой-то у нас вышел разговор…
– Возвращайся в Штаты. Эта роль изгнанника не для тебя. Уезжай домой, Форман.
– Иди ты в жопу, Дженни, – приветливо заметил он. – Дом там, где находится твое сердце.
– И где же находится твое сердце, Форман?
Она еще не успела договорить, как на Формана волной накатилось это воспоминание. Внезапный бросок назад во времени, к тем дням, когда он был женат на Лауре, ощущение той жизни. Постоянное всепроникающее желание, которое никогда не ослабевало и никогда не иссякало, не в силах найти полного удовлетворения. Наслаждение ее плотью было подобно падению в бездонную пропасть – ею можно упиваться вечно, исследовать вечно, никогда не повторяясь и никогда не уставая, а сексуальная энергия, которую несла эта плоть, была способна до последней капли вымотать десять обыкновенных мужчин. Да какое там десять – сотню! Тысячу! Вот она лежит на кровати, вытянувшись всем своим загорелым телом на белых простынях, вот она изгибается в блаженном забытьи, требуя все больших усилий от своих любовников, вот она уничижает мужчину, вот она поднимает его ввысь, вот она погружает его в нежные потаенные места своего бронзового от загара тела, облекая густым смешанным ароматом секса, и мочи, и пота. О, Господи, что за ненавистная сука.
Дженни поцеловала Формана в щеку.
– Заходи ко мне попозже.
– Мне нужно немного поработать.
– Хорошо, поработай немного. А потом заходи, когда снова захочешь попробовать китайскую кухню.
– Adiós[13]13
Adiós – пока, до встречи (исп.).
[Закрыть].
– Чао.
Форман закончил абзац, прочитал его и вырвал лист из пишущей машинки. Потом попробовал еще раз. В мрачной сосредоточенности прочитал снова. Что бы он ни хотел выразить, получалось совсем не то. Он смял страницу в комок и отбросил его в сторону. Машинка проглотила еще один чистый лист бумаги, и он быстро застучал по клавишам.
«Кто побуждает тебя писать?»
– Я сам, – ответил он.
«С чего ты взял, что можешь написать роман?»
– Мысль об этом, возникшая в темных глубинах жестокой депрессии, должна стать выходом из нее.
«Выхода не существует.»
– Дешевое философствование не в состоянии заменить выпивку.
«Пол Форман – наемный писака, составитель бойких текстов для телерекламы и ловкий режиссер рекламных роликов.»
– Человек не может жить только для того, чтобы тратить сорок тысяч американских долларов.
Форман встал из-за стола, натянул выцветшие голубые джинсы и старую армейскую рубашку и вышел на улицу. Опустив голову, он прошел вверх по узкой улочке Повстанцев и вышел на главную площадь. Там, усевшись на скамью неподалеку от деревьев, Форман закурил и принялся внимательно разглядывать изображение Святого Георга, поражавшего дракона, которое было высечено на розовом каменном фасаде муниципального здания.
Мальчишка-чистильщик заметил клиента и кивнул на поношенные кожаные мокасины мужчины:
– Чистить?
– Нет.
– Хорошо чистить, – настаивал парень.
– Ладно, – сдался Форман. – Sí[14]14
Sí – да (исп.).
[Закрыть].
Мальчишка работал быстро, хотя голова его не переставала вертеться по сторонам, по-видимому менее преданная своему делу, чем руки.
– Ты считаешь себя мастером, тружеником? – Форман задал свой вопрос по-английски.
Мальчик поднял голову и заморгал.
– Ты гордишься своей работой, да? Ты не стыдишься зарабатывать себе на жизнь чисткой обуви, правда?
– Señor?
– Однако твой английский достаточно паршив, что определенно ставит тебя ниже меня, чей испанский после целого года пребывания здесь тоже, впрочем, достаточно скуден. Скажи-ка мне, если ты такой умный, зачем к твоему ящику сбоку прикреплено зеркало?
– Señor?
Запинаясь и с трудом подбирая слова, Форман повторил свой вопрос по-испански.
Мальчишка улыбнулся:
– Так уж он устроен.
– Но зачем?
– Fíjese[15]15
Fíjese – послушайте, видите ли, представьте себе (исп.).
[Закрыть], я не знаю.
– Fíjese, я тоже, приятель.
Парнишка закончил свою работу и выпрямился, протянув руку:
– Un peso, señor[16]16
Un peso, señor – одно песо, сеньор (исп.).
[Закрыть].
Форман заплатил, и мальчик удалился, оставив американца восхищаться своими отполированными туфлями. Устав от этого занятия, Форман в поисках чего-нибудь, заслуживающего внимания, окинул взглядом площадь. У дальнего утла zócalo, исподтишка поглядывая на каких-то молодых людей, в свою очередь внимательно наблюдающих за ними, шептались и хихикали две мексиканские девушки. Ближе к Форману увлеченно беседовали, по всей видимости оговаривая сделку, красивый мексиканский юноша и средних лет особа скандинавского типа. И здесь ничего нового. Форман сосредоточил свое внимание на ближнем углу площади. Мужчина и женщина нерешительно осматривали окрестности. Все ясно – гринго[17]17
Гринго (gringo) – презрительное прозвище американцев в Латинской Америке (исп.).
[Закрыть]. Формана до сих пор продолжал интересовать вопрос: что же привлекает туристов в Хикилиско? За исключением собора, да одного-двух ранчо за городом, смотреть тут было не на что. Да и делать тут абсолютно нечего. Тем не менее туристы продолжали приезжать, как будто в поисках разгадки великой и неизведанной тайны.
Те двое: сильно загоревший мужчина мощного сложения, с легкой сединой в темных волосах, с широким и прямым носом, самоуверенным взглядом и тяжелыми мешками под глазами – лицо человека, который когда-то мог быть профессиональным боксером. На нем был дорогой спортивный пиджак, а на шее красовался красный с синим эскотский[18]18
Эскотский галстук – галстук с широкими, как у шарфа, концами.
[Закрыть] галстук.
Женщина же, по мнению Формана, могла бы служить наградой боксеру за выигранный на ринге бой. Тонкие черты ее лица несли отпечаток какого-то ожидания, а тело казалось подвижным, гибким и податливым, как будто кости ее были сделаны из какого-то жидкого и тягучего материала. По мнению Формана, она являла собой тот тип женщин, которым угождать мужчинам доставляет особое удовольствие.
Они пересекали площадь, направляясь к Форману. На грубом массивном лице мужчины появилась профессиональная улыбка магазинного продавца. Форман внутренне подготовился к нежданной встрече.
– Ты американец, – начал мужчина голосом, который невозможно было проигнорировать. – Сразу же определил, что ты один из наших. Давай представимся. Бристол меня зовут, Харри Бристол. Это Шелли Хейнз, моя звезда.
Бристол напомнил Форману о Чикаго – холодном и жестоком городе, вся цель существования которого состояла в том, чтобы делать деньги. Шелли Хейнз была произведением иного рода. Вблизи она оказалась еще более привлекательной; хотя женщину нельзя было назвать безупречно красивой, но печальная нежность ее облика подразумевала какую-то трагедию, казавшуюся столь же естественной в этом облике, как сама кожа.
– Принадлежит ли Шелли Хейнз к числу тех звезд, которые получают за хорошую успеваемость и примерное поведение в школе? – спросил Форман у Бристола.
– Чего? Что это все значит?
– Или же она небесное тело, светило? У нее, кстати, неземное тело.
– Послушай, приятель…
– Или, может, Шелли на самом деле Белл Старр?
Шелли Хейнз хихикнула:
– Это забавно. Я как-то видела фильм с Белл Старр и Ивонн де Карло.
– Это ее не настоящее имя, – по секрету сообщил Форман.
– Ивонн де Карло?
– Нет, Белл Старр. На самом деле ее зовут Майра Белл Шерли. Но если вы легенда своего времени, женщина с границы, женщина вне закона, неужели бы вы захотели, чтобы все называли вас Майра Белл? Как пить дать – нет.
– Послушай, к чему это все? – вмешался Бристол. – Я здесь по делам. Нет времени заниматься всякой ерундой. Может, ты сможешь мне помочь. Возможно, ты знаешь парня по имени Форман.
– Что такие люди, как вы, хотят получить от такого непутевого персонажа, как Пол Форман?
– Что ты имеешь в виду – «непутевого»?
– Харри делает фильм, – начала объяснять Шелли Хейнз. – Он хочет, чтобы мистер Форман работал на него.
– Ага, – подтвердил Бристол. – Если мы поладим, я сделаю ему хорошее предложение. Так что, если ты его друг…
– Я в этом не уверен, – сказал Форман. – Форман околачивается где-то поблизости. Пьет, ругается, бездельничает. Что вам от него нужно?
– Это не твое дело, но ладно, – ответил Бристол. – Форман режиссер, а я делаю фильм. Я хочу нанять его. Вот что, приятель. Сведи меня с ним, и я подкину тебе кое-что за труды. Получишь немного деньжат за то, что найдешь Пола Формана, да и ему окажешь услугу.
– Харри Бристол, мы с вами раньше не встречались? – спросил Форман.
Бристол замешкался.
– Знаешь ли ты меня или нет, не имеет никакого значения. На работу я возьму только Формана. Какого черта! Я предлагаю парню заработать деньги, а вместо этого должен иметь дело с каким-то дешевым бродягой, который предпочитает шутить по каждому поводу. Пошли, Шелли. Попробуем найти его в полицейском участке.
– Харри… – голос Шелли звучал нерешительно.
– Пошли, я тебе сказал!
– Харри, мне кажется, это Пол Форман.
Бристол свирепо посмотрел на Формана.
– Нет, я так не считаю. Он выглядит каким-то не таким. Ну, ты правда Форман?
– Попробуйте догадаться, – ответил Форман.
– Слушай, приятель, в моей жизни нет времени для игр. Если ты Форман, так и скажи. Или тебе, черт возьми, стыдно в этом признаться?
– Это интересный вопрос, – сказал Форман. – Подумаю над ним как-нибудь на досуге. Кстати, я Форман. Я признаюсь во всем…
Бристол покачал головой:
– Ну, тогда пошли, Пол. Давай зайдем куда-нибудь, и я угощу тебя. Забавный ты парень, я скажу, с чувством юмора. У меня ощущение, что ты парень моего склада.
– Вы и вправду так думаете? – спросил Форман.
– Верь мне, Пол. У меня действительно появилось такое ощущение.
Заведение «El Grillo» – «Сверчок» по-английски – представляло собой тускло освещенный бар, постоянными и почти единственными клиентами которого стала небольшая группка иностранцев, проживающих в Хикилиско. Выпивка здесь всегда была дешевой, закуска – время от времени съедобной; кроме того, это было единственное место в городе, где предлагали огромный выбор сразу из трех приправ к салату.
Форман подвел Бристола и Шелли к круглому столу, стоящему перед камином в задней комнате бара. Рядом со столиком возник официант.
– Что будешь пить? – спросил Бристол.
– Скотч, – сказал Форман. – Он дорогой в Мексике.
– Слушай, я не скуплюсь и не собираюсь экономить каждый цент. Потому что я намерен заработать – и эти деньги принесешь мне ты. – Он заказал «Screwdri ver»[19]19
«Screwdri ver» – название коктейля, в который входит водка, апельсиновый сок и лед (англ.).
[Закрыть] для Шелли и serveza obscura[20]20
Serveza obscura – темное пиво (исп.).
[Закрыть] для себя.
Ожидая, пока принесут выпивку, Бристол нетерпеливо барабанил пальцами по столу.
– Что бы там ни думал, Пол, это твой шанс вступить в большой мир. – Он сделал рукой жест, который, казалось, охватывал не только «Сверчок», но и весь Хикилиско. – Ты ведь не особенно процветаешь в этом захолустном городишке.
Из-под нахмуренных бровей Форман внимательно посмотрел на Шелли.
– В вашем лице есть нечто особенное, оно идеально для кинокамеры.
– Тоже твоя будет забота, кстати, – сказал Бристол. – Будешь работать вместе с Шелли. Насколько я в этом разбираюсь, вы друг другу подходите.
– Что вы думаете об этом? – спросил Форман у Шелли.
– Я думаю, что вы мне нравитесь, мистер Форман.
– Я думаю, вы мне тоже нравитесь.
Официант доставил напитки, и Форман по-испански попросил мексиканца принести себе еще порцию, как только его стакан опустеет.
– Дай мне какой-нибудь ответ, – попросил Бристол.
– Расскажите мне подробней? – ответил Форман. – Кто вы такой? Зачем вы здесь ищете себе режиссера, у которого за плечами всего-навсего один фильм? Начинайте смелее, я – весь внимание.
– Я запустил свой фильм в производство неделю тому назад в Акапулько[21]21
Акапулько – город, курорт в Мексике (штат Герреро) на берегу Тихого океана к юго-западу от Мехико.
[Закрыть], – приступил Бристол к рассказу. – Все было в порядке до тех пор, пока не начались съемки. Этот идиот, которого я нанял режиссером, Харрисон его зовут, он проработал два дня и завалил все дело. Каждый кадр передержан, не в фокусе, ужасный материал. Я вышвырнул негодяя вместе с оператором, которого он заставил меня нанять на работу…
– …Потом я засел за телефон и вернулся в Штаты, чтобы найти там замену этим работничкам. Я нашел оператора, его зовут Макклинток. Не Джеймс Вонг Хай, конечно, но специалист он хороший. Ну а с режиссером все не так просто. Я должен быть в нем абсолютно уверен, правда? Мне нужен был парень с определенной репутацией. Один знакомый в Лос-Анджелесе сообщил мне твое имя, и через Сэма Уиттстайна в Нью-Йорке я нашел тебя здесь.
– Мой агент все еще меня любит, – сказал Форман. Он допил свой скотч и приподнял стакан. Официант принес бутылку.
– Да, – продолжал Бристол. – Он сказал, что ты первоклассный режиссер, и сообщил, где ты живешь. Ради чего ты намерен похоронить себя в таком забытом Богом городишке, как этот?
– Ладно. Сэм сказал вам, что я был неплох? Но что еще можно услышать от агента? Может, он лучший агент, чем я режиссер… – Форман предназначил Бристолу одну из своих ужасных улыбок, больше похожую на гримасу: губы растянуты, зубы обнажены до самых десен.
– Я знаю, что делаю. Я слетал в Лос-Анджелес, смотрел там кое-какие отрывки из картины, которую ты сделал…
– «Самый последний мужчина», – отозвался Форман. – Удачное название.
– Мне она очень понравилась, – сказала Шелли.
– Вы, наверное, единственная из всех. Это один из не вышедших на экран кинематографических шедевров нашего времени.
– Нормальное кино, – рассудил Бристол. – На мой вкус немного, правда, причудливое, но нормальное. Я посмотрел и некоторые из твоих рекламных роликов. Вот что по-настоящему здорово сделано. Именно они убедили меня, особенно та серия про мыло «Бьюти Бар»…
– У вас хорошее художественное восприятие, Бристол.
– У задницы моей хорошее художественное восприятие!
– Я спрашивал людей. Мне сказали, что твои телевизионные ролики продали целую тонну мыла. «Бьюти Бар» хотела, чтобы ты поставил им еще одну серию. А это значит, что ты сделал то, что они хотели. И ты можешь сделать то же для меня.
– Вы продаете мыло, Бристол?
– Очень смешно. Я имею в виду, ты можешь сделать такую картину, какую я хочу. Ты будешь моим режиссером и сделаешь мне «Любовь, любовь».
– Это так вы назвали свой фильм?
– Моя собственная идея. Никто не пройдет мимо, Форман. Я готов сделать тебе солидное предложение. Три недели съемок и неделя на предварительный монтаж. Пятьсот монет в неделю. Должно звучать заманчиво для тебя.
