Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 81 страниц)

– Слов нет, ладное объяснение. А что ты ответишь, если я спрошу: не нас ли испытывают боги?

– Вот именно, зять! Они испытывают нас: допустим ли мы, чтобы Беоринг вернул себе княжество либо чудовищной ложью, либо чудовищным предательством. Говорю тебе, Роуэн: лучше в чистоте и неведении убить одного невинного, чем допустить, чтобы виновный получил власть, и силу, и славу.

Роуэн сглотнул, подавляя тошноту.

– Уйди, дорогой мой тесть. Уйди, потому что я готов ударить тебя, презрев и родство, и старшинство. То, что ты говоришь, так мерзко, словно исходит из уст самого Моргота. Иди, собирай свою дружину. Поезжай навстречу Берену и попробуй поднять на него меч. А я останусь здесь. Мои руки будут чисты от крови – невинной ли, виновной, но крови друга, с которым мы пили одно молоко.

Гортон плюнул на пол и вышел за дверь. Роуэн поднял с пола оловянный кубок и побрел на кухню.

– Ой! – кухонный служка упал на задницу, потирая ушибленный дверью лоб.

– Ты что делал здесь ночью? – прорычал Хардинг.

– А я… услышал голос твой, господин, да и думаю: дай, помогу чем-ни…

Роуэн ударил его кубком по зубам и конец слова захлебнулся в крови.

– Попробуй только болтать об этом. Вышибу все зубы.

* * *

Длинный и тоскливый, вознесся над Анфауглит волчий вой – и через бескрайний простор выжженной равнины ответил ему другой, такой же протяжный, начинающийся глубоким и низким звуком – и переливом взбегающий к тонкому напеву. То перекликаются два волка, мертвый и живой – поняла Лютиэн, задрожала, теснее прижалась к Берену – и, проснувшись, поняла, что вой не приснился ей. Он и в самом деле раздавался над полониной: один волк скулил на щербатый месяц где-то в лесу над замком Эйтелингов, другой отвечал ему с противоположного склона долины.

– Не бойся, – Берен устроил ее голову на своем плече. – Это не тот волк, которого следует бояться. Это весенний гон простых волков. Знаешь, иной раз мне кажется, встречу обычного серого – расцелую.

Его спокойные шутки, как всегда, придали ей уверенности. Уверенность была нужна ей отчаянно, ибо она…

Она знала. И знала, что он знает. Почему он торопится покинуть Дортонион, завершить здесь все свои дела…

– Он ищет тебя. Давай поскорее вернемся в Дориат. Он не сумеет пройти сквозь завесу Мелиан.

– И что тогда? Будет опустошать округу и кидаться на кого попало?

– С тобой пойдут воины Дориата. Он не сумеет причинить тебе зла.

– Что за радость слышать тебя после ворчания Брегора: «Они убьют тебя, они убьют тебя…»

– Брегор боится за тебя.

– Ох, насколько бы мне легче жилось, если бы за меня меньше боялись… Пусть лучше за себя боятся. Но ведь нет. Ведь каждый про себя считает, что с ним-то ничего плохого не случится. Он-то сейчас в безопасности от Моргота, за стеной эльфийских клинков. Словно эти десять лет никого ничему не научили… Словно Моргот повержен навсегда и не прорастает сквозь наши души… Брегор боится, что меня убьют – а я боюсь, что приду к людям, с которым рос, сражался, радовался и скорбел… Приду, а на меня их глазами глянет Моргот. Роуэн посадил в яму сына Белвина, а Белвин пришел требовать у меня крови Роуэна!

– Засни. Завтрашний день сам разрешит свои заботы. Мы выйдем им навстречу и сами станем для них камнем испытания.

– Я попытаюсь заснуть, – вздохнул Берен. – Но чует мое сердце, я не единственный, кто не может заснуть в эту ночь.

…Утро выдалось ветреным и холодным, гораздо холодней того дня в долине Фреридуина, год назад.

– Роуэн! – крикнул Берен – а его голосина перекрывала горный поток, если он хотел. – Роуэн, ты помнишь Бешеный Брод? Мы поехали друг навстречу другу через поток и обнялись на середине. Почему ты сейчас не хочешь обнять меня, молочный брат?

«Белый диргол», – подумал Хардинг. – «Кто бы сказал, что это значит?»

– Не поддавайся, – прошептал Гортон. – Это какая-то каверза.

Время было упущено. Пока Гортон собрал свою дружину, обо всем узнали и другие, кого он вовсе не хотел приглашать – тот же Кейрн. А со стороны Берена оказались люди, которых никак невозможно было убить так, чтобы против тебя не взбунтовался потом весь Дортонион.

– Грайнар Фин-Эйтелинг! – проблеял, выехав вперед, старикашка. – Ты будешь стрелять в своего деда? Или заколешь меня копьем?

– Кого ты еще притащил с собой, лжец? – крикнул Гортон в ответ. – Ты долго будешь прятаться за спинами стариков?

Беоринг тронул коня и выехал далеко за край толпы, что притащилась за ним. А толпа колыхнулась и двинулась следом, как море. Гортон увидел, как несколько его дружинников осадили коней, попятились, оробев – хотя за Береном шли, насколько мог видеть Гортон, безоружные. Разноцветие дирголов сливалось в плохо различимую пестрядь – кого только не было в толпе… Фарамир выцепил взглядом даже нескольких человек в цветах Гортонов, и скрипнул зубами.

Берен и Лютиэн подъехали к дружинникам Гортона вплотную. Все расчеты были поломаны – на глазах Кейрна, старого Эйтелинга, Брегора Колченогого и других старшин никто не решился бы поднять на него меч – а тем паче на его эльфийскую ведьму. Чуть поодаль сзади них держались еще четверо, на которых Гортону и вовсе было тошно смотреть: Белвин, отец Нимроса, Дарн, единственный уцелевший из старшины Бретильских Драконов, Аван, переходивший через горы вместе с сопливым оруженосцем Берена, и Мэрдиган-предатель.

– Что случилось, почтенный Фарамир Мар-Гортон? – спросил Берен. – Что такого я сделал, брат мой Роуэн, что на мой свадебный поезд, как на орочью ватагу, выехала дружина с мечами?

Он обвел взглядом простых воинов и обратился к тем, кого знал по именам:

– Келан, ты был со мной вместе при Бешеном Броде. Я помню, как с тебя сбивали цепи. Дилан, ты помнишь меня при Кэллагане, ты вместе со мной под началом Кеннена Мар-Хардинга атаковал колонну черных. Ардиад, я помню, как ты закрывал щитом женщин в долине Хогг. Радруин, мой Руско принес тебе напиться, когда ты раненый умирал от жажды… Что я вам сделал? Чем провинился перед вами? Скажите, чтобы я мог загладить свою вину.

– Берен… – Роуэн слегка прокашлялся. – Я… всего лишь хотел… чтобы тебе… никто не смог причинить вреда…

– Тогда я благодарен тебе, друг мой. Но кто же здесь хочет причинить мне вред? Со мной идут сотни людей, искренне радых моему счастью – неужели среди них притаился убийца, достойный сотни храбрых воинов?

– Трус, – Гортон направил своего коня между лошадью Берена и лошадью Хардинга и выкрикнул в лицо зятю. – Ублюдок с пресной кровью, дай, я скажу, если ты проглотил язык!

Он повернулся к Берену.

– Ты, опозоривший и забывший имя своих родителей! Как ты смеешь появляться здесь после того, как место по тебе посыпали солью? Как ты смеешь бахвалиться победой над Морготом и навлекать этой ложью беду на всю землю? Как ты смеешь требовать чего-то сейчас, после того как ты всех нас предал и от всего отрекся? Отвечай мне, если стыд не заставил тебя молчать.

– Кто этот человек, язык которого говорит клевету, неприличную его сединам? – голос Лютиэн заставил умолкнуть всех, хотя говорила она далеко не громко. – Почему ты называешь победу над Морготом ложью и бахвальством? Разве ты слышал, как Берен хвалился своей силой? Или у тебя есть свидетель, который стоял рядом с нами у черного трона? Если тебе есть кого представить – говори, кто он, а если некого – молчи и слушай меня, Лютиэн Тинувиэль, дочь Мелиан и Элу Тингола! Я – свидетель Берена, я была с ним в ауле Ангбанда и пела перед Черным троном. Я повергла Властелина тьмы в тяжелый сон, я видела железный венец Моргота сброшенным наземь и самого Моргота – распростертым на полу у своих ног. Я видела Сильмарилл в руке Берена, и я перевязала его рану, когда волк откусил ему эту руку вместе с Камнем! Возьмешься ли ты опровергнуть мои слова и назвать их ложью? Трое нас было там, в подземном чертоге – Берен, я и Моргот! Не он ли твой свидетель?

Роуэн покосился на тестя и увидел, что тот слушал речь Лютиэн зажмурившись, как от сильного встречного ветра.

– Меня там не было, – сказал он, и его голос после голоса Лютиэн показался дребезжащим и слабым. – Но я не верю, что один человек и одна эльфийская женщина могут повергнуть Моргота. И свидетели мне для этого не нужны. Все знают, что не в силах смертного или эльфа одолеть Моргота в поединке.

– А кто и когда говорил, что мы одолели Моргота своими силами? – вскинул голову Берен. – И кто назначил тебя судьей нам, чтобы твоя вера или неверие что-то значили? Я вижу князя Дортонионского, Роуэна Мар-Хардинга здесь перед собой, и вижу знатока законов и правды, Фритура Мар-Кейрна. От чьего имени ты обвиняешь нас, если они молчат?

– Довольно пустых слов, – Гортон лязгнул рукоятью меча об оковку ножен. – Я вижу тебя насквозь, Берен: ты приехал требовать возвращения княжества. С тобой оборванцы, гнувшие спину на Моргота, и откровенные предатели. Мои собственные дружинники колеблются, не зная, на чью сторону встать. Но знай: обманом и убийством ты можешь получить княжество, но не сможешь его удержать. Сыновья Феанора отомстят за меня.

– Я не собираюсь убивать тебя, Гортон, – мягко сказал Берен. – И ради всех лет нашей дружбы не убил бы тебя, хотя бы ты занес надо мной меч. И я не желаю требовать княжества, ибо действительно отрекся от него. Но я требую – и я имею право требовать, пока на этой земле есть закон! – освободить Нимроса барда, сына Белвина. И поверь, Гортон, только моя добрая воля стоит между Белвином и тобой. Если ты прольешь мою кровь – твоя прольется следующей. Твои дружинники не станут ради тебя рубить своих родичей, которые вышли всего лишь проводить меня и попрощаться со мной. Освободи моего свидетеля, Гортон, потому что его свидетельство истинно.

– Нимрос был взят под стражу по моему приказу, – выдавил из себя Роуэн.

– Значит, ты и верни его отцу. Иначе люди, пришедшие со мной, увидят не будущего князя, а вероломного труса, которому нельзя складывать беор.

Роуэн поднял руку, подзывая оруженосца. Не глядя, дал ему перстень с руки.

– Прикажи от моего имени выпустить из ямы Нимроса, вернуть ему меч и лютню. А еще – прикажи выкатить эль на двор и приготовить пиршество в зале. Я приглашаю тебя. Берен, и всех твоих… гостей…

– Ты кое о чем забыл, Роуэн. Я не могу принять твое приглашение, потому что в Каргонде место по мне посыпано солью. Я не желаю переступать через проклятие, поэтому ограничусь благодарностью. Приведи сюда Нимроса, и мы расстанемся на этом навсегда, молочный брат мой.

Гортон крикнул и погнал коня прочь. За ним поскакали еще несколько человек.

– А кроме Нимроса, я хотел бы иметь своим свидетелем почтенного Фритура Мар-Кейрна, – Берен прижал руку к груди и отвесил законнику неглубокий поклон.

– Свидетелем? – не понял тот. – Я бы с радостью, лорд Берен, но какое свидетельство и в чем тебе нужно?

– Во-первых, свидетельство в том, что я действительно отрекся от княжения и сложил с себя венец, и не пытаюсь снова его вернуть. Во-вторых, в том, что я беру в жены дочь короля Тингола, Лютиэн Тинувиэль, потому что я исполнил наложенный ее отцом на меня долг, добыл Сильмарилл из короны Моргота. И в-третьих, ты засвидетельствуешь последнее, что я сделаю, но сейчас я не скажу, что это. Согласен ли ты?

– Я иду, – Фритур был краток. – Сколько человек я могу взять с собой?

– Тех, без кого ты не сможешь обойтись – и не более.

Роуэн кусал губы во время этого разговора, но наконец-то решился.

– Берен, мне нужно поговорить с тобой, – сказал он тихо. – С глазу на глаз. Если ты не… против.

– Отчего же. Сойдем с коней и поговорим, как говорили раньше, когда я рядом с тобой забывал, что я князь.

Он спешился – и Роуэна передернуло при виде крюка, показавшегося из-под белого диргола, что ниспадал с правого плеча.

Роуэн тоже сошел с коня, и они пошли в сторону от своих людей, ожидавших конца этого разговора. Ветер трепал волосы и плащи, и когда они отошли в подветренную сторону на пятьдесят шагов, Берен остановился, сорвал и сунул в рот травинку. Роуэн, не зная, с чего начать, брякнул:

– Ну и… как оно?

– Ты о чем, об этом? – Берен показал крюк. – Да так… в носу ковырять неудобно, зато чесаться – самое оно. Но ради такой беседы стоило ли бить ноги? Спроси о том, о чем хотел спрашивать, не ходи вокруг да около.

– Берен, я не понимаю тебя. Ты мог бы сейчас только свистнуть – и наша дружина порубила бы нас в капусту. Я ехал сюда, думая, что еду на свои похороны. А иначе, думал я, мне придется тебя убить – и всех, кто пришел с тобой… Ты мог бы получить княжество – или умереть. Одно другого стоит. Но ты перетянул на свою сторону всех, и отрекся во второй раз. Стоило ли ради этого возвращаться сюда?

Берен перегнал травинку в другой угол рта, улыбнулся.

– Да, Роуэн, и мне, и тебе было бы легче, если бы я тихонечко выскользнул из Дортониона. Поверь, мне самому этого хотелось бы больше всего – но мы не всегда делаем то, что нам хочется. И когда мне хочется жить в отдаленном замке, пасти овец и сеять ячмень, я вместо того скачу сюда и ставлю тебя и Гортона перед выбором.

– Я все еще не понимаю.

– Может быть, ты поймешь только спустя долгое время. Мы – испытание тебе, Роуэн, твое спасение или проклятие. У меня нет более простых слов, как нет доказательств тому, что я потерял руку вместе с Сильмариллом. Ты можешь только поверить – или не поверить. Только отпустить меня – или убить заодно с сотнями невинных. Затащить меня в замок и сделать вид, что все стало, как раньше, уже невозможно, и отравить потихоньку тоже невозможно. Ты уйдешь сегодня с этого поля настоящим князем – или настоящим преступником. В этом весь смысл.

– Но ты же знаешь, что я не хотел, Берен! Я не думал, что ты уйдешь. Ты должен был испугаться проклятия…

– Кому должен? – обронил Берен.

– Кому? Проклятие! Я думал, что знаю тебя хоть немножко – ведь ты любишь Дортонион, он тебе дороже жизни!

– Это так. Твое проклятие ударило меня в самое сердце – но оно же и отсекло дорогу назад. Я благодарен тебе, Роуэн: без тебя я бы мог и не решиться. Не будь я проклят тобой – мне было бы куда возвращаться… и я бы не коснулся Сильмарилла.

– Это прикосновение лишило тебя руки.

– Оно того стоило.

– Что может этого стоить?

– Свобода, – улыбнулся Берен. – Лорд Маэдрос тоже получил свободу такой ценой – вот только не сумел ее сохранить, бедняга… а впрочем, кто знает…

– О чем ты, Берен? О какой свободе ты тут толкуешь? Разве ты не был свободен до того как ушел туда?

– Свободен? Да я был самый жалкий невольник из всех. Скованный по рукам и ногам – вина, стыд, похоть, жалость к самому себе – и страх, Роуэн, страх…

– А сейчас ты… совсем ничего не боишься?

– Сейчас… Видишь ли, Роуэн, otorno, есть это тело, которому очень не хочется страдать и умирать. Есть разум, который знает, что страдания и смерть неизбежны. И есть душа, которая бессмертна, но будет это бессмертие в страдании или в покое – выбор только за нами. Я боюсь только одного: умереть таким, чтобы и в вечности страдать в неволе. А больше ничего бояться не надо. То есть, ты, конечно, не запретишь своему сердцу биться чаще, а мышцам – дрожать перед лицом опасности, но это ведь никогда не заставляло тебя бежать от опасности, верно? Ты принимаешь ее – и это делает тебя свободным.

– Но чего же ты от меня хочешь?

– Того же самого. Роуэн – избавить тебя от страха. Если ты будешь продолжать бояться – то что ты будешь за князь? Ты говоришь, что не понимаешь меня – а я вот никак не могу понять тебя. Как можно одновременно бояться, что я отберу княжество – и желать вернуть мне власть? Как можно одновременно верить и не верить мне? Гортон старый дурак, но он хотя бы верен себе. Он считает меня лжецом – и он прав, когда говорит мне это в лицо и желает моей смерти. Нельзя считать сказанное мной ложью и слушать ее со спокойным сердцем. И нельзя считать сказанное мной правдой – и думать, будто я хочу сделать тебе подлость. Если я такой подлец – как я держал Сильмарилл и не сгорел на месте? А если я не держал Сильмарилл – то вот моя голова, сними ее с плеч, потому что моей лжи нет прощения. Но не стой чурбаном, Роуэн, не жди, что все решится само собой, без тебя. Или убей меня, чтобы не бояться больше – или перестань меня бояться и скажи вслух: Сильмарилл освобожден из короны Моргота, а значит, власть Моргота не вечна!

– Берен, я готов признать это и сказать перед всем народом, но какое это имеет значение для меня? Ведь не мне же обещана в жены эльфийская дева.

– Тебе доверено княжество, Роуэн. И право вести мужей Дортониона на войну, которая принесет победу или смерть. И ты не сможешь вынести это с раздвоенной душой.

– Но что я должен сделать, Берен? Что ты от меня хочешь сейчас – я никак не пойму! Освободить Нимроса? Он сейчас будет свободен. Отпустить Фритура? Он сам себе хозяин. Что еще?

– Ты знаешь, Роуэн.

– Клянусь, нет!

– Не спеши клясться. Я тоже долго не мог понять, чего желает от меня государь Финрод. Почему он возится со мной. Порой я чувствовал себя как железо между молотом и наковальней – из меня делали то, чего я не понимал, и чем не желал быть… Но проходило время – и я догадывался, что он просто выколачивал из меня всякое дерьмо, как сталь выколачивают из крицы – и остается только чистое железо. Но прежде крица должна пройти сквозь огонь и вынести не один удар. Я еще щажу тебя, Роуэн. Я еще слабо тебя бью.

– Но что тебе нужно?

– Мне нужно, чтобы ты перестал бояться меня. Чтобы ты понял: я держал в руке свет, бывший прежде начала мира, и ничто меньшее, чем этот свет – не Камень, в коем он заключен, а сам свет, Хардинг – ничто меньшее мне не нужно. Зачем бы я стал покушаться на власть в Дортонионе?

– Лорд Берен! – окликнули сзади. Берен оглянулся. Нимрос верхом на коне подъехал к ним – но остановился на почтительном расстоянии, не решаясь подъехать поближе. Юноша слегка осунулся, но по нем не было видно, что в заключении он подвергался сильным лишениям. Роуэн был не такой дурак, чтоб набиваться на кровную вражду с домом Броганов.

– Я иду! – Берен махнул ему рукой и повернулся к Роуэну: – Ты ничего не хочешь сказать мне на прощание?

– Я… – Хардинг запнулся. – Желаю тебя счастья с ней.

– Спасибо. – Берен помрачнел. – Что ж, Роуэн, прощай.

– Не в последний раз видимся, – виноватым голосом сказал Хардинг.

Берен вскочил в седло, развернул коня и почти через плечо бросил:

– Нет, Роуэн, мой брат от груди моей матери. В последний. Прощай.

Он тронул коня с места и, поравнявшись с Лютиэн, поцеловал ее. Потом хлопнул Нимроса по плечу и поехал вместе с юношей и Фритуром через расступающуюся толпу. Кто-то подсадил ребенка к нему на седло, и он, продержав мальчика перед собой немного, перебросился шуткой или просто добрым словом с его матерью. Потом отдал малыша, маленький поезд разошелся с толпой и расстояние между ними начало увеличиваться. Лошади ускорили ход и скоро фигурки всадников сделались ростом с наперсток – когда Роуэн наконец решился: вскочил в седло и понесся следом за ними во весь опор.

– Эй! – заорал он, когда ему показалось, что расстояние между ними не сокращается и не увеличивается. – Эла! Берен! Стой! Я еще не все сказал!

Он услышал – и остановился. Его маленький отряд проскакал еще немного и хотел было вернуться к предводителю, но Берен поднял руку и они остались там, где стояли.

Роуэн, запыхавшись, натянул поводья и остановил коня, вздернув его на дыбы. Берен спокойно ждал, пока он отдышится.

– Сыновья Феанора, – выдохнул Роуэн наконец. – Будут ждать тебя по ту сторону перевала Анах. Не езди туда, Берен, спустись в Нижний Белерианд Тесниной Сириона.

– Спасибо, Роуэн. Вот этого-то я от тебя и ждал.

– Ты… знал?

Берен улыбнулся и не ответил ни «да», ни «нет». Вместо этого сказал:

– Сбереги всех, кого сможешь сберечь. Ты будешь хорошим князем.

* * *

Аксанир Дортониона Фритур Мар-Кейрн много чего повидал в жизни. Как законнику, ему приходилось постоянно иметь дело с людьми, которые переступали и через честь, и через совесть, и через кровные узы. И приходилось иметь дело с людьми, которые скорее умрут, чем переступят через совесть, честь и родство. Но вот таких людей, каким сделался лорд Берен по возвращении из Ангбанда (у Кейрна не было сомнений в том, что он там был, с того мига, как он заглянул в глаза Берена) – таких людей он не видел вовсе. Это был тот же самый Берен – насмешник и зубоскал, подтрунивающий над всеми и над собой в первую голову. И это был другой Берен. Такой, что однажды ночью во время стоянки Фритур сказал Нимросу:

– Иной раз мне кажется – это вернулся государь Финрод. Рядом с ним – как с эльфом. Вся прежняя мудрость кажется мелкой – а вот сам ты словно бы вырастаешь из собственной шкуры. Раньше только госпожа Соловушка смущала меня так. Когда она пришла в Каргонд – только посмотрела мне в глаза, и словно пронзила до самого сердца.

– Я помню, – сказал Нимрос.

– И опять же: я не знаю, как он думает управиться с феанорингами, но едет прямо к ним навстречу и не боится. А что удивительнее всего – я тоже не боюсь.

– Думаю, почтенный Кейрн, это только сейчас, – сказал Нимрос. – Когда мы встретимся с ними, нам всем будет страшно.

И он оказался прав. Хотя они и думали о встрече с сыновьями Феанора – а все равно все вышло так неожиданно, что даже лошадь Кейрна попятилась, и у аксанира – человека, в общем-то, бывалого – захолонуло в груди, когда он увидел, что вейдх перед ними – от берега до берега – перекрывает строй конных эльфов, грозных, как горы во время схода лавин.

Сыновья Феанора, все семеро, в полном боевом облачении – только без шлемов – отделились от сверкающего строя конных эльфийских рыцарей и неспешно поскакали к маленькому отряду дортонионцев.

Семь благородных гордых лиц, семеро проклятых, меченых Роком… Берен сделал знак рукой – всем оставаться на месте! – и поехал навстречу. Нарушая его указание, тронула с места коня Лютиэн – но остановилась на полдороге.

Весенний ветер полоскал волосы Маэдроса, трепал черно-красную накидку, наброшенную поверх панциря. Глаза эльфа горели больным огнем.

– Ты нашел его? – старший сын Феанора железной рукой тронул Берена за плечо. – Прошу тебя, не лги мне, Берен. Я вижу его отблеск в твоих глазах!

– Нет нужды лгать, лорд Маэдрос. Я нашел его. И потерял, – Берен перехватил поводья левой рукой, а крюком отвел в сторону руку Маэдроса. Железо скрежетнуло о железо.

– Как… – глядя на крюк, Маэдрос запнулся, угол рта свела мгновенная судорога – и тут же отпустила: – Как это случилось?

– Когда мы покидали Тангородрим, нам встретился волк, самая большая и сильная тварь из всех, созданных Гортхауром. Я… оказался без оружия. Камень освещал нам путь… Когда волк бросился мне на горло, я подставил под клыки руку… Вот эту. В которой был Сильмарилл.

Вскинув лицо к беспощадному небу, сжав кулак, Маэдрос крикнул – коротко и страшно. Маглор закрыл лицо ладонью.

– Я не буду больше искать ваших камней, нолдор, – тихо сказал Берен. – Я исполнил обещанье…

Слова падали как пустая ореховая скорлупа.

– Он лжет, Нэльо! – крикнул Келегорм. – Камень на самом деле у него! Пусть скажет, где он, пусть ответит, или…

– Что «или»? – оборвал его Берен, направив коня прямо в полукружье, которым выстроились братья. – Чем ты грозишь мне, Туркафинвэ?

Он поднял вверх левую руку и сжал ее в кулак – и отряд нолдор дрогнул, эльфы не удержались, начали оглядываться, ища, кому подан этот таинственный знак и где засада.

– Вы меня знаете: и ты, лорд Маэдрос, и ты, лорд Маглор, и вы двое. Будь Камень в моей руке, я бы проехал с ним здесь вот так, – Берен еще раз поднял сжатый кулак. – Чтобы все видели: мы с Лютиэн добыли его вдвоем, и ничто нас не остановило: ни вся сила Моргота, ни колдовство, ни предательство, ни стрелы, пущенные в спину. И вам осталось бы только молча смотреть на нас – или попытаться взять Сильмарилл с бою и запятнать себя новым убийством.

– Я вижу, сауронова наука пошла впрок, – проговорил сквозь зубы Куруфин. – Ты оказался способным учеником. Каким предательством ты купил Камень?

– Если бы оно было так, сын Феанаро, я бы взял с собой пять сотен стрелков и велел вас перебить, едва увидев – хотя бы ради собственного спокойствия и спокойствия моих детей. Не там ты ищешь предательство, Куруфинвэ. Если уж тебе так охота поглядеть на того, кто для предательства как следует созрел, разверни щит и посмотрись в него. Говорю вам, нолдор, Камня Феанаро нет у меня, и мне больше нет до него дела. Ищите его на пустоши, где носится волк. Среди вас есть азартные охотники.

– Ты издеваешься? – блеснул глазами Келегорм.

– У меня всегда был злой язык, Келегорм, ты уж извини. Не все можно оправдать Клятвой, и не все можно искупить, а ты так неколебимо уверен в своей правоте, что вот-вот перейдешь черту, за которой нет пути назад. И то, что тебя ждет за этой чертой – ужасней всего, что ты себе представлял. От того, кем ты был, кого твои друзья могли любить и уважать – ничего не останется, лучшее в тебе будет кричать от боли, а худшее – стремиться приумножать эту боль. Разорванный пополам внутри самого себя, ты станешь катиться от плохого к худшему, стремясь удавить голос своей совести вместе с той половиной тебя, что еще жива; и когда тебе это удастся – будет готов еще один новобранец для Моргота… Поверь мне, Туркафинвэ: я знаю, что говорю.

– Еще бы, – поджал губы Карантир.

– Я знаю, что говорю, – повторил Берен, глядя в глаза всем по очереди: надломленному, выжженному изнутри Маэдросу, печальному Маглору, пылающему Келегорму, язвительному Куруфину, обозленному Карантиру, задумчивому Амроду и – кажется, слегка растерянному Амросу.

Внутри у него колыхнулось что-то темное и холодное: предчувствие отдаленной беды, связанное с сыновьями Феанаро. Беды – для Дориата и всего Белерианда.

Они снова съехались с Маэдросом – лицом к лицу.

– Нет Сильмарилла – значит, и нет повода для распри, – сказал Маглор.

– Есть! – выкрикнул Карантир. – Месть падет на любого, кто хотя бы прикоснется к Сильмариллу! На любого, брат!

– Тебе, брат, придется для начала скрестить клинок со мной, – Маэдрос снова мельком бросил взгляд на крюк, которым Берен держал поводья.

Лютиэн подъехала и взяла Берена за руку, безмолвно умоляя заканчивать разговор. Сыновья Феанора молча, но крайне почтительно поклонились ей.

– Ты женишься на Лютиэн Тинувиэль? – спросил Амрод – и голос его тщательно изображал не более чем праздное любопытство. – Или вас еще рано поздравлять, ведь Тингол не получил Сильмарилла?

– Мы станем мужем и женой перед всем миром, – твердо ответил Берен. – Независимо от воли короля Тингола, хотя и горько мне будет, если придется ее нарушить.

– Тогда счастья вам и долгих лет мирной жизни, – Маглор первым развернул коня. – Nai Anar caluva tielyanna!

– И вам того же, лорды, – Берен, в свою очередь, развернул коня – и, рука об руку, они с Лютиэн вернулись к отряду.

Эльфийские латники пришли в движение – перестроились в неровную колонну и мелкой рысью поехали на восток. Маэдрос задержался, пропуская колонну мимо себя, и поднял руку, прощаясь. Маленькой молнией скользнул по вороненому металлу блик Солнца…

– И как он теперь назовет себя, брат? – спокойный вроде бы голос Куруфина таил бешенство – точь-в-точь так говорил Феанор, разогревшись почти до точки плавления. – После женитьбы на дочери Мелиан с него станется именоваться первым Королем людей…

– Тебе-то что? – все так же, безо всякого выражения спросил Маэдрос.

– Мне-то? Открой глаза, брат: он не пожелал присягнуть тебе как вассал. И не пожелал принять бой. Он все так же хочет использовать нас, виляя между нами и Ородретом. Наверняка он сместил Хардинга, и я опять не знаю, что у нас впереди. А ты относишься ко всему этому так, словно речь идет не о важнейшей для обороны Белерианда местности, а о каком-то хуторке в горах.

– Хардинг передал мне его собственные слова: после Финарато у него не будет других сюзеренов, – задумчиво проговорил Маглор.

– Ха! Это только для того, чтобы нас успокоить. Говорю тебе: его честолюбие простирается дальше. Если Дортонион перестанет быть леном, а сделается королевством, если он объединит под своей властью людей – это еще полбеды! Но век их короток: Беоринг нам союзник, а кем будут его сын, или внук, или правнук? Они хорошие слуги, верные вассалы – но какими они будут союзниками? Посмотри: с равным усердием люди северных племен служат Морготу! Что помешает потомкам Беорингов через век или два заключить с ним союз? А между тем – Хардинг присягал тебе, и если Беоринг исчезнет, никто не будет оспаривать его вассалитет… если он все еще жив…

– В течение ближайших десяти лет, – заговорил наконец Маэдрос, – или перестанет существовать Ангбанд, или падут все наши королевства и княжества. Я не вижу никакой беды в том, что Беоринг не присягнул мне. Я устал от постоянной вражды со всеми. А если вы, Куруфин и Келегорм, желаете повернуть коней и опять решить дело ударом в спину – посмотрите-ка вверх…

Братья подняли головы – и увидели одинокую черную точку в прозрачном небе: прямо над ними описывал круги орел, Свидетель Манвэ…

* * *

Они расположились на отдых на берегу Малдуина, и после того как разбили шатры, Берен и Лютиэн довольно долго бродили по окрестностям, а Берен что-то рассказывал возлюбленной. Нимрос не знал, что они нашли именно на этом берегу и именно на той полянке, поросшей полынью, куда Берен привел Соловушку. Здесь было что-то важное для него, а еще эти места были на удивление покойны. Так покойны, что даже близость Нан-Дунгортэб, начинавшейся на другом берегу, не пугала.

Они легли спать, а наутро из-за деревьев вышла эльфийская стража, и Нимрос приметил, что воины одеты намного наряднее, чем эльфы обычно одеваются, выходя на охрану своих границ. Они оказали госпоже Соловушке почести какие подобают принцессе, и подвели ей коня под бархатным седлом, а Берен распрощался с Фритуром, Нимросом и остальными горцами.

– Через три дня за вами приедут, – сказал он.

И за ними вправду приехали через три дня…

– Нам нужны двое свидетелей, – сказал статный черноволосый эльф в серебристой кольчуге.

– Я свидетель, – сказал Нимрос. Поймал удивленный взгляд Фритура и пожал плечами.

– Я тоже, – сказал Фритур. – Зачем мы нужны вам?

– Вы все увидите сами, – сказал эльф. – Сядьте на коней и следуйте за мной.

У Нимроса от дурных предчувствий сжалось сердце.

– Ничего хорошего мы там не увидим, – проворчал Кейрн, и Нимрос молча с ним согласился.

Без остановки ехали почти всю ночь, и лишь под утро, когда Нимрос задремал в седле, остановились.

– Что теперь? – спросил он, приходя в себя.

– Ждем, – коротко отозвался эльф.

Ночной туман лежал в долинах, светясь сквозь ветки. Пахло водой. Они стояли на берегу реки, которая не могла быть ничем, кроме Эсгалдуина.