355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Берен Белгарион » Тени сумерек » Текст книги (страница 48)
Тени сумерек
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 19:03

Текст книги "Тени сумерек"


Автор книги: Берен Белгарион



сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 81 страниц)

– Это доспех? – уточнил Илльо.

– Угу. Нашить на кожаную основу – и будет доспех.

– Старье, – бросила сквозь зубы Даэйрэт. – Дополни его двумя мисками с кухни.

– Миски плохо блестят, – оскалил зубы Берен. – А я, как и всякая блядь, люблю дешевые блестящие штучки.

Он провел пальцем по звеньям золотой цепи, снятой с Фрекарта, и добавил:

– Дорогие тоже люблю.

– Ты знаешь хотя бы одно приличное слово? Или в вашем дикарском языке таких вовсе нет?

– А как это ремесло зовется по-вашему? Путь Продающейся и Ласкающейся? Или как-то еще?

– Тихо! – Илльо грохнул кулаком по столу. – Даэйрэт, почему ты не с Этиль?

– Она велела мне описать сделанное вчера исцеление открытого перелома с раздроблением. По памяти.

– Отправляйся в вашу спальню и описывай там. Берен…

Горец поднял на него глаза и удивление Илльо сделалось вовсе безмерным. Берен был трезв. Совершенно. Это раз. Два – он был бледен. Три – ворот его рубахи был снова наглухо зашнурован, и высокая темная повязка охватывала шею до самого подбородка.

– Ты же не будешь рассказывать мне, что бережешь горло от простуды, – тихо проговорил Илльо, когда Даэйрэт ушла.

– Не буду, – подтвердил Берен, склонив голову и глядя в стол.

– Где она?

– Она… улетела вчера… И то, что сделала… Не дыши так часто, Ильвэ. Привыкай. Это гораздо лучше, чем винище. Теперь ей часто нужно будет летать… А так она за меня спокойна – после такого я день лежу пластом, доглядывать меня не надо, я и до горшка ползком добираюсь…

– Когда она вернется?

Берен открыл было рот, чтобы ответить, но тут его глаза распахнулись: в дверь сунул нос Руско.

– Ба, – сказал князь. – Вот уж кого не ожидал увидеть… Что, малый, твой дядя прогнал тебя?

Паренек несмело качнул головой из стороны в сторону.

– Послал сюда? Побираться?

Руско медленно кивнул.

– Проклятье, – Берен тяжело поднялся, уронив медную бляху. – Ильвэ, убери его отсюда. Сегодня же. Она возвращается этой ночью, убери отсюда пацана!

– Перестань, – попробовал успокоить его Илльо. – Ему ничего не грозит.

– Хрена с два ему ничего не грозит, – прорычал Берен. – Полюбопытствуй, сколько людей в округе найдено мертвыми, начиная с этой осени. Полюбопытствуй, какой смертью они умерли. Поспрашивай хоть о чем-нибудь кроме своих военных дел!

– Мне некогда собирать сплетни на торгу, – холодно ответил Илльо. – Но ладно. Если это успокоит тебя то ладно. Я пообещал мальчику ночлег, и не могу выгнать его на дорогу – но если ты боишься за него, я отправлю его в дом к слугам таэро-ири. Ты доволен? Она не узнает. Даю слово.

– И завтра чтобы духу его здесь не было, – потребовал Берен.

– Хорошо.

Когда его распоряжение было выполнено, и юный певец отправился развлекать слуг воинов Аст-Ахэ, Илльо вернулся в аулу. Берен все с тем же сумрачным видом наводил блеск на древние доспехи.

– Почему тебя так беспокоит судьба этого мальчика? – спросил Илльо. – И его тоже беспокоит твоя судьба, как видно по нему. Вас связывают какие-то узы, о которых ты промолчал?

– Ты бы сам о них догадался, если бы подумал хоть немного. Мальчишка – из Рованов.

– И что же?

– А то, что из-за меня ни один Рован больше не погибнет. Хватит с меня крови старика.

– Я все еще не совсем понимаю…

Берен оторвался от своей работы и вздохнул.

– Другому бы никому не сказал, но тебе – так и быть. Тогда, в первый раз, пацан приходил за моей смертью, – вообразил себя моим кровником.

– Из-за старика?

– Из-за него… Но в Долгую Ночь он не хотел меня убивать. Думал, что его оставят при замке хотя бы на два дня. Правильно думал, да? Но тут случилась эта штука с Фрекартом. Получается, я спас ему жизнь. Теперь он не может мстить раньше, чем отплатит долг чести. То есть, спасет жизнь мне.

– Спасти тебе жизнь, чтобы потом убить? – уточнил Илльо.

– Эге. Наши легенды полны баек о таких делах. В старых балладах за это время герои успевали накрепко сдружиться, делались побратимами и прощали друг другу обиды… Бьюсь об заклад – у пацана в голове немерено старых баллад.

– И ты вытурил его, чтобы не предоставить ему такого случая? – улыбнулся Илльо.

– Я не хочу, чтобы еще один Рован погиб от моей руки, – Берен опять выронил бляшку и ругнулся. – Не хочу однажды проспаться и найти мальчика зарубленным или забитым насмерть. Пусть бродяжничает или возвращается к себе домой.

Он сделал движение, чтобы выбраться из кресла, но Илльо успел подобрать бляшку первым.

– Если ты все понимаешь, то почему же ты пьешь? – спросил он.

– Потому что если я не буду пить, я помру от стыда.

– Но сегодня ты трезв.

– Не удержал в себе, тошнит. Ничего, завтра наверстаю.

– Если ты будешь продолжать пить, ты сделаешься именно тем, кого больше всего ненавидишь.

Тихое «шур-шур» ветоши по металлу, под которое шел весь разговор, прекратилось. Берен поднял от своего занятия глаза и посмотрел на Илльо.

– А тебе не все равно?

Илльо сжал кулак под столом.

Ему было не все равно. Если и в самом деле Тхуринэйтель без особой надобности… о, Тьма!

– Почему она сделала это?

– Потому что ей этого хотелось, – прошептал Берен. – Я ей нравлюсь больше, чем случайные бродяги. Не волнуйся, меня она не убьет: меру знает.

– Я прикажу ей прекратить.

– Прикажи, если сможешь. Только я не думаю, что она послушается.

– Берен, послушай… Это совсем уже в последний раз, завтра может быть поздно… Остановись. Сделайся рыцарем Аст-Ахэ, выбери жизнь и честь, а не смерть и позор. Ведь ты гибнешь…

– Эла! Ильвэ, ты еще мне скажи, сколько пальцев у меня на руке. Я гибну… Да я уже мертв.

Илльо оперся локтями о стол положил подбородок на сплетенные пальцы. Берен думает, что мертв, и Гортхауэр думает, что он мертв, и Учитель, похоже, думает так же. Учитель и Гортхауэр прежде не ошибались никогда, но… но первый вовсе не видел Берена, а второй видел его только в худшие часы и дни его жизни. Этиль после беспричинного убийства орка убеждена, что в Берене уже нечего спасать, Даэйрэт была убеждена в этом с самого начала, а Эрвег встал на эту сторону совсем недавно, после того, как Берен, приглашенный в общество рыцарей Аст-Ахэ, явился пьяный до рвоты. И лишь Илльо был уверен, что спасти его можно и нужно. Только потому, что понял, как он спасал от себя самого рыжего бродячего певца.

Берен возился со своими медяшками до темноты, а потом побросал их в ящик и отправился на двор.

Илльо остался в ауле, дожидаться Эрвега. Не забыть, отметил он себе, расспросить, что за мертвецов находили в окрестностях.

Берена не было долго. Дольше, чем того требует любая надобность. Он еще плохо себя чувствует; потерять сознание в отхожем месте – мало что может быть позорнее… Илльо кликнул слугу и велел ему пойти поискать князя, а если его не будет поблизости от нужника – искать возле дома таэро-ири: в последнее мгновение ему пришло в голову, что Берен мог пойти поговорить со своим несостоявшимся убийцей, а ныне – кровным должником.

Слуга вскоре вернулся и доложил, что князя сейчас принесут слуги таэро-ири.

– Что с ним случилось? – встревожился Илльо.

– Что и всегда, – развел руками слуга.

– В такой короткий срок?!

– Он с утра не евши.

Илльо послал проклятие небесам. Это надо было предусмотреть.

Берена втащили – одежда и волосы в снегу, лицо мокрое от талой воды. Запах браги летел впереди него, как герольд впереди войска. Лицо – только что красивое и благородное – сделалось бессмысленной пьяной маской. Илльо скрипнул зубами. Да, вот в эти минуты верилось, что спасать тут некого.

…А завтра будет все то же самое. Он выползет из комнаты злой, дыша перегаром, потребует опохмелиться и ему дадут. Он немного придет в себя, повозится еще с этим старинным панцирем, но чем ближе к вечеру – тем глупее будут шутки и тем меньше останется твердости в пальцах. Но кулак будет еще достаточно быстр и резок, чтобы своротить скулу некстати подвернувшемуся слуге или орку. Когда он выходил из себя, сладить с ним могли только Болдог и Тхуринэйтель. Однако этого, скорее всего, не случится – к часу Змеи он будет пьян до неподвижности. И так – до конца месяца Тхэнно. И то, что придет в себя на пятый день трезвости, Береном уже не будет…

Илльо дождался возвращения Эрвега и велел собирать дхол-лэртэ армии. Следовало наконец-то назвать верным день выступления; День Серебра.


* * *

– Ты? – Рандир облапил мальчишку и втянул его за собой в хибару при кузне. – Не ждал так скоро. Ну, заползай!

Руско, попав с холода в жарко протопленное строение, набив живот пшенной кашей, слегка осоловел и заговорил не сразу.

– Я князя увидел раньше, чем тебя, – сказал он наконец.

– Ну? Как же так вышло?

– Меня на тракте перехватил наместник, Ильвэ.

Рандир несколько раз обалдело моргнул, потом выдернул из рук Гили котелок и ложку и велел:

– Докладно рассказывай.

Гили рассказал все, начиная с того дня, как перебрался с Аваном через Анах, запутал следы, уходя от банды орков и расстался с товарищем, направляясь в Каргонд. Дорогой надо было навестить еще одного человека, которого Берен полагал верным: командира стрелков в одном из лагерей. Там случай и свел с морготовым полуэльфом. Тот приволок его в Каргонд – Гили умолчал о том, каких страхов натерпелся дорогой – и там он встретился с ярном. Тот задал ему два вопроса о Маэдросе: выгнал ли его эльф? – Гили ответил «нет». Послал сюда? – Гили ответил «да». Тогда ярн устроил так, чтобы Гили выперли в хэссамар для рыцарских слуг, и там он потешал эту братию за кормежку и ночлег. Сам ярн выследил его, когда он выходил по нужде, и тут уж они сумели перекинуться несколькими словами. Ярн велел искать Рандира при кузнице у Эйтелингов, и сказал, когда черные выступят в поход: в первый день последней недели гваэрона. Черные зовут его «Днем Серебра».

– А мы здесь – Днем Медведя, – хрипло засмеялся Рандир. – Поверье такое: в этот день медведь выползает из берлоги. И кто его повстречает в этот день, Руско, тому ой не поздоровится!

Глава 15. День Серебра

Даэрон еще не видел своего короля в таком гневе. Даже в тот день, когда смертный пересек порог Менегрота и потребовал руки Лютиэн, даже тогда Тингол не был так взбешен.

Он отказался встретиться с послами сыновей Феанора лицом к лицу – ни один нолдо из Дома Феанора не мог переступить границ Дориата. Даэрон был посредником между Хисэлином, приехавшим даже не требовать руки Лютиэн для своего господина, а просто уведомить Тингола, что Келегорм берет его дочь в жены.

Тингол метался по тронной палате, как капля воды по раскаленной сковороде, излагая Даэрону все, что он думает о сыновьях Феанора и их безумном отце, обо всех нолдор вообще, об их чести, законах и нравах, брачных обычаях и языке. Он принимал по три решения в минуту: идти воевать Нарогард. Вызвать Келегорма и Куруфина на поединок. Потребовать у Маэдроса головы обоих. Нет, у Ородрета. У того и другого…

Ужас и гнев короля не давали ему остановиться и успокоиться. Даэрон терпеливо ждал. Он знал, что сейчас Тингол не примет никакого решения, потому что все, приходящие ему в голову, одинаково плохи, и он это понимает.

Наконец король упал в кресло, уперев локти в подлокотники и положив голову на руки.

– Она ведь в опасности, Даэрон, – проговорил он тихо, с мукой. – Она не пойдет за него. А он такой же сумасшедший, как и его отец. Он может ее убить.

– Ородрет этого не допустит, – возразил Даэрон.

– Ородрет, – фыркнул Тингол. – у него сердце из воска. Даэрон, иди туда. Иди в Нарготронд, освободи ее. Грози им войной, проклятием Мелиан, моим гневом… Выкради ее, подстрой побег, если надо – вызови и убей Феаноринга. Мне больше не на кого надеяться, кроме тебя.

Даэрон изумленно поднял брови. Он впервые слышал от короля признание в том, что даже на себя тот не надеется.

– Ты согласен? – устало спросил Тингол.

– Ты знаешь, мой король, что я сделал бы это ради нее, если не ради тебя.

– Когда ты выйдешь в путь?

– Сейчас же, если будет на то твоя воля. Что передать Хисэлину?

– Ничего, – Тингол улыбнулся зло. – Он сам сообразит, когда пройдут все мыслимые сроки ожидания. Иди ко мне, Даэрон; обними и прими мое благословение. Может быть, хоть теперь эта безумная поймет, в ком ее счастье.

«Едва ли», – подумал Даэрон, склоняя голову под руку короля.


* * *

Все неправильно.

Хуан понимал речь, но не нуждался в ней сам. Если бы можно было отлить в слова его мысли, они были бы именно таковы: все неправильно. Хозяин поступает неправильно, он становится все больше и больше похож на тех, чьи грязные мысли были ненавистны Хуану едва ли не больше, чем смрад их немытых тел. Хозяин поступал с Госпожой Плохо. Почти так же Плохо, как тот Плохой, кого Хуан ненавидел больше всего, чей запах и ненависть были расплесканы повсюду в мертвом доме Феанора, а особенно в тех покоях, где лежало тело Финвэ. Хозяин причинял Госпоже такое же горе, какое Плохой причинил ему.

И это было уже не в первый раз, когда Хозяин поступал как Плохой. Первый раз был там, далеко на Западе, в городе, где пахло морем. Второй раз в жизни Хуан почуял в воздухе запах крови эльфа – и эта кровь была пролита Хозяином, его Отцом и Братьями. Хуан совсем ничего не понимал, он сходил с ума: если Хозяин поступает как Плохой – значит, он сам стал Плохим? Значит, он больше не Хозяин?

Хуан бегал по воде, трогал носом лежащих на берегу эльфов – а вдруг это игра? Но нет: запах моря мешался с запахом крови, и эльфы были мертвы – как звери и птицы, которых Хозяин убивал на охоте. Но звери и птицы умирали иначе; их жизнь растворялась в другой жизни, а эльфы умерли так, как будто их жизнь из жизни вырвали. Хуан плакал на берегу, а потом Хозяин отыскал его – уже не Плохой, а почти прежний Хозяин, только и из его жизни тоже что-то вырвали. Он плакал вместе с Хуаном, уткнувшись лицом в его шею, набрав полные горсти его шерсти. Там были они одни, никого больше. Хозяин не хотел, чтобы Братья знали, что он тоже умеет плакать. Он старался походить на Отца – такого же решительного, не знающего ни сомнений, ни раскаяния. Любимый Брат походил на Отца сильнее, но Хозяин больше старался…

Второй раз Хозяин поступил как Плохой, когда Отец приказал сжечь корабли. Хуан не понимал, почему это Плохо, но читал это в сердце Хозяина. Однако Хозяин хотел быть как Отец, а Отец смеялся, и Хозяин смеялся тоже, и потом он заставил себя забыть о том, что это Плохо. Хозяин забыл – а Хуан помнил. Потому что это Плохое тоже оставило след, и еще сильнее. В этом было высокое и странное, чего Хуан не понимал, но принимал: Хозяин помнил первое Плохое – и оно пребывало хотя и с ним, но не в нем. А второе Плохое Хозяин постарался забыть – и оно попало в него, внутрь, в самое сердце.

А сейчас Хозяин даже не хотел понимать, что делает Плохое. Поэтому Хуан был доволен, что его оставили при Госпоже. Все чаще и чаще ему приходили мысли: как было бы хорошо, если бы Госпожа стала ему Хозяйкой. Но это было невозможно. Хоть Госпожа и жалела Хозяина, у Госпожи был Человек, которого она любила. Госпожа часто говорила Хуану о нем. Иногда пела. Хуан знал, что этот Человек смел и добр. Что он любит Арду почти как эльф, но совсем иначе. Что он тоже охотник, как и Хозяин, но охотится для пропитания, а не для забавы. У него были раньше собаки – здешние, немые и смертные собаки, чьи мысли были мыслями животных. Собак звали Морко, Клык и Крылатый, одну из них убил кабан, а других – Ненавистные. Человек много сражался с Ненавистными и ушел сражаться дальше, хотя очень любил Госпожу. Потом он исчез. Одни говорили, что Ненавистные убили его, другие – что Ненавистные держат его в неволе и мучают. Госпожа пошла его искать, и вот – угодила в неволю сама.

Хуан чувствовал, что узы между ним и Хозяином слабеют. Не только из-за Госпожи и ее песен, но из-за того, что Хозяин истаивал. Каждый раз, когда он делал Плохое, из его души кто-то вырывал кусок. Если дальше так пойдет, Хозяина не станет совсем – и кому тогда будет служить Хуан?

Он помнил руку Владыки, в которой полностью помещался щенком. Помнил, как Владыка дарил его Хозяину, как Хозяин нарекал ему имя, и это имя связало узами троих – Хозяина, Владыку и Хуана. Но эти узы могли порваться вот-вот. Ибо хозяин замыслил такое Плохое, что даже его тело воспротивилось этому, и понадобилось измыслить многие чары, чтобы сделать задуманное возможным. Особенно сильные чары, такие, чтобы одолеть чары Госпожи. Брат Хозяина долго думал, но все-таки сумел их сплести.

Хуан слышал разговоры: когда она уснет, Брат Хозяина наденет ей на голову венец, что сделает ее покорной. Пока венец будет на ней, она, как бы в полусне, не сможет сопротивляться; а потом в ней будет ребенок Хозяина и венец можно будет снять. Ни одна женщина не сделает плохого своему ребенку.

Это все было так Плохо, что хуже некуда. Ради блага самого Хозяина нельзя было позволить ему совершить задуманное. Ибо, совершив это, Хозяин перестанет быть собой, а сделается кем-то вроде Ненавистного. Но как? Стеречь Госпожу во сне, чтобы никто не вошел и не надел на нее зачарованный венец? Но и Хуану нужно когда-то спать. И даже если он встанет на защиту Госпожи против Хозяина, тот убьет его легко, ибо Хуан Хозяину вреда не причинит ни за что.

Все было неправильно и Хуан не знал, что ему делать. Оставалось одно: воспользоваться Даром, похитить плащ Госпожи и увести ее из Города.

Но это значило предать Хозяина.

Если бы все было правильно, Хуан и не помыслил бы о том, чтобы предать Хозяина.

Но сейчас все было неправильно, и предать Хозяина – единственный способ спасти его.

Бывает ли так: предать – единственный способ спасти?

Когда все правильно – не бывает.

Но сейчас…

Хозяина не было в Городе. Но он должен был вернуться со дня на день, и совершить задуманное сразу по возвращении.

Значит, и действовать нужно немедля. Хуан встал и встряхнулся, и в него вошла уверенность: именно на такой случай он получил свой Дар. Ошибки быть уже не могло.

Госпожа не умела следить ход его мысли. Потому, когда он встал, встрепенулся и заговорил, она тихо вскрикнула от изумления и закусила рукав, чтобы больше не издать ни звука.

– Надо. Бежать, – сказал Хуан.

Язык его и глотка были плохо приспособлены для речи – но все же трижды мог он заговорить, такой был дан ему Дар. И по тому, как легко сейчас повиновался ему язык, Хуан понял, что поступает Правильно; поступает так, как хотел бы Владыка.

Лютиэн протянула руку вперед, как бы не веря своим глазам и желая убедиться, что именно этот белый пес говорит сейчас с ней, а не морок бередит измученную душу. Пальцы ее коснулись густой шерсти на груди собаки, прошли сквозь нее как гребень…

– Когда? – прошептала Госпожа, склоняясь к самой морде пса.

– Завтра. Ночь. Потом. Поздно.

– У меня нет теплой одежды, песик; а сейчас, хотя зима повернулась к лету, еще холодно. Нет моего плаща. И еды в дорогу тоже нет.

– Будет.

– Ты принесешь? Ты знаешь, где?

– Хуан. Знает.

– Хорошо, мой милый, – Лютиэн обняла его за шею. – Тогда я буду ждать тебя. Ты ведь не умеешь обманывать.

Ее смех прокатился по сердцу Хуана как серебряный бубенчик, и он обрадовался.


* * *

День Серебра…

Берен угадал его, а не узнал. Но чем ближе был этот сверкающий серебром день, тем явственней Берен понимал, что угадал он верно. Войска стягивались к месту несения службы, спешно доразвозилось, где чего не хватало. Припасов было впритык: на хитлумской земле армия должна была начать кормить сама себя. Даже те, кто не хочет воевать с хадорингами, чтобы не умереть голодной смертью, должны будут драться за свой хлеб. Хитер Саурон.

Берен связывался с Рандиром через старую Раэнет, которая возила в Каргонд молочное. Раэнет и Форвега Мар-Эйтелингов он получил первыми, сразу после Долгой Ночи, когда он свернул шею Фрекарту. Руско тогда пошел к ним в дом с вопросом: готовы ли они поддержать князя? – и получил в ответ решительное «да». Старики устали от унижений и не боялись смерти. Рандир сейчас жил у них при кузнице как закуп, и к нему приходили все, кто был в деле; либо же он сам ходил в нужный конец страны – якобы по поручению Эйтелингов. Руско и Аван исходили весь Дортонион. Берен знал два десятка человек, на которых мог положиться в любом случае, и рассчитывал на многие и многие сотни, когда начнется буза и станет известно, что на выручку движется Маэдрос, а через Анах идут Бретильские Драконы и (правда, тут можно было полагаться только на удачу и на сообразительность Государя Ородрета) нарготрондское войско.

В последние дни перед Илсэ, праздником северян, Берену запретили пить. Под угрозой заточения в комнате и даже связывания. Ни от кого из слуг нельзя было добиться ни капли – им пригрозили смертью за это.

И в эти же дни Раэнет принесла известие: объявился Руско. Последним его заданием было – побывать в Минас-Моркрист и кое-что проверить. Руско не удалось проникнуть в замок: там сидели рыцари Аст-Ахэ и порядок они знали; но, шатаясь по окрестностям, мальчик многое разведал и подтвердил еще одну догадку Берена: заложники из знатных семей, главы которых служили в армии «Хэлгор», находились именно там.

Догадаться-то было нетрудно: за время странствий с Эрвегом Берен побывал во всех уцелевших после войны замках – кроме этого. Если двое рыцарей Аст-Ахэ при нем говорили об укреплениях в Дортонионе, то именно про этот замок почему-то «забывали». Ильвэ был умен, но здесь он просчитался. Порой молчание говорит не меньше чем слова – и все же Берену нужны были не догадки, а уверенность.

Теперь у Берена было все, что нужно для мятежа – кроме свободы. И он, выжидая, добросовестно чередовал припадки ярости и часы тупого сидения, болван болваном, в кресле. От него никто ничего не требовал, он никому не был нужен. Ильвэ дольше всех не верил, что Берен превратился в полную развалину, но в конце концов поверил и Ильвэ. Оставалось только ждать подходящего случая. Это была сущая мука – все равно что держать натянутым лук – часами, сутками. На второй день ожидания он начал бояться, что устанет, выдохнется, перегорит к тому моменту, когда нужно будет прыгнуть на загривок удаче и, вцепившись руками и ногами, держаться что есть силы.

Он никогда не смог бы объяснить, почему именно в этот миг, не раньше и не позже, сказал себе «сейчас». К Берену так привыкли за эти два дня, что почти перестали замечать. Рыцари Аст-Ахэ сходились в зал на общую трапезу дважды в день, и расходились – только Берен не покидал своего места. Он и теперь сидел в кресле, в ауле, и мельком услышал, что Тхуринэйтель сегодня покинет замок. Значит, вечером потребует его к себе в спальню. С тех пор как все привыкли, что он напивается до беспамятства, она ослабила надзор – что толку стеречь того, кто сидит или лежит бревно бревном; если он валялся в винном погребе или засыпал в зале, она даже не всегда приказывала перенести его в постель – так хорошо ему удавалось быть противным. Но уже три дня он не пьет, а ей улетать; значит, она захочет напиться крови, и не будет пробавляться свиной, когда предоставляется случай угоститься человеческой. Она пошлет за ним. Его будут искать. И найдут в винном погребе.

Теперь было особенно трудно сдерживаться. За ужином притворяться безразличным и равнодушным ко всему. После ужина оттащить свое кресло к очагу и снова усесться там с тем же осовелым видом, дожидаясь, пока опустеет кухня и все же стараясь не проворонить минуту. Пока в кухне много народу – слишком рано. Когда Тхурингвэтиль позовет его – будет слишком поздно.

Наконец он услышал, как шум в кухне стих. Только рыцаря Аст-Ахэ, напомнил он себе, вставая. Никто другой не годится.

Гребень в сумке-калите, нож – на поясе, сало, хлеб, сыр и сажа – в кухне, норпейх – в погребе, надежда – в сердце, а сила – в руке.

Он пошел вниз, так, как обычно выходил в отхожее место – не глядя ни на кого вокруг, совершая все действия равнодушно и бессмысленно, как вол. В кухне было двое служанок, подметавших полы, да старый истопник, но никто ничего не сказал – его боялись.

– Вы меня не видели. Пошли вон, – приказал он, и все трое тихо вышли.

Среди кухонных рабочих у него не было своих людей: слишком покорными и забитыми для этого были здешние рабы. Он не сомневался, что они на допросе скажут: вышли за водой или по нужде, и не видели, кто сбил с винного погреба замок.

Он совершенно спокойно вырезал из окорока жирный кусок, запалил светильник, наскреб немного сажи из дымохода в плошку, взял с поленницы старый сломанный топор – его здесь держали щепать лучины – и одним ударом сковырнул замок. Дверца была маленькая – раз в двадцать лет заново вносили сюда полные бочки, и ради такого случая стену ломали. Берен спустился по крутой лесенке, забрался в дальний конец погреба в проем между бочками – и в ожидании того, кто придет первым, принялся за дело.

Перво-наперво он смешал в плошке масло из светильника и сажу, и начал чернить волосы, укладывая их гребнем. Зеркала у него не было, и он не знал, хорошо ли ему удалось закрасить всю седину, но на ощупь вроде бы все волосы удалось зачесать и уложить гладко, как у половины из здешних морготовых рыцарей. Собрав волосы в подобие конского хвоста на затылке, Берен сколол их костяной заколкой, украденной у Эрвега. Затем Берен приоткрыл чоп одной из бочек, набрал норпейха в кружку – и опрокинул ее, словно бы кто-то выпил полкружки, а вторую половину пьяный разлил. Чоп он заткнул плохо, и норпейх сочился, капая на пол. Каганец Берен прикрутил так, что тот еле– еле светился – только чтоб не погаснуть.

Покончив со всем этим, он снял сапоги, бросил их на пол так, чтобы вошедшему от двери казалось – человек лежит на полу лицом вниз – отошел к двери и залез на ближайшую к ней бочку.

Сердце колотилось часто и яростно. Он вновь чувствовал себя как тогда, в годы, отданные мщению, выслеживая жертву, радуясь жестокому азарту охоты на человека – потому что больше радоваться было нечему…

Он умел ждать. Он ждал, как унгол в засаде – тугой узел в меру напряженных, готовых к действию мышц.

И он дождался.

– Берен? – дверь отворилась. Он затаил дыхание.

Бочка была высока, выше человеческого роста, и свет каганца не доставал до того места, где Берен скорчился между запыленной хребтиной бочки и ребром потолочной балки. Но, как обычно, Берену казалось, что он виден целиком, что взгляд любого, кто войдет, будет устремлен прямо на него.

Паника накатила и отхлынула – как всегда, это был только миг. Вошедший – а это был Эрвег – щурясь, смотрел на точащие из-под бочки сапоги.

– Он все-таки упился, – Эрвег спустился по ступеням. – Илльо мне открутит голову…

Берен затаил дыхание. Плохо будет, если Эрвег сейчас повернется и уйдет за подкреплением. Очень плохо…

Эрвег потоптался на месте, потом сделал шаг вперед – и оказался к Берену спиной.

Время!

Горец прыгнул – неотвратимо. Обрушился на противника, сминая и бросая на пол, вниз лицом, не давая ни крикнуть, ни вздохнуть… Эрвег был оглушен, и прежде чем пришел в себя, Берен захлестнул пояс на его горле.

Но Эрвег был силен, и боролся до последнего вздоха. Берену казалось, что он никогда не умрет. Что эта мука для двоих будет длиться вечно, что они уже мертвы оба и находятся в тех чертогах Судьи, где убийца без конца, без отдыха, до треска в мышцах, до сумасшествия осужден затягивать ремень на горле жертвы, хрипящей и бьющейся под ним, царапающей его руки…

Он проклинал себя за то, что не может забыть лицо и голос Эрвега. Сколько раз он убивал – вот так, тихо, тайно, бесчестно и страшно – людей, которых он знал, которых он даже когда-то любил? Не менее десяти раз. Но он всегда делал это быстро. Он знал, что если промедлит хоть одно лишнее мгновение, не сможет довести дело до конца. О, если бы он сейчас мог выбрать нож!

Но он не мог. Он не знал, насколько сильно окажется изуродовано тело, и не хотел рисковать.

Он заставлял себя вспомнить о Финроде, о Раутане, о Мэрдигане и его родичах, об эльфах на рудниках в Гвайр и об умиравших от голода детях… обо всех, кто страдал и погибал в ожидании завтрашнего дня…

И даже когда Эрвег перестал биться и дышать, Берен долго не верил себе и не ослаблял хватки. Лишь поняв, что тело остывает под его руками – он позволил себе разжать ладони и утереть со лба пот, заливающий глаза.

Шатаясь, добрел до двери и плотно закрыл ее. Потом вернулся и взялся за сапоги. Но отложил их в сторону и потащил сапоги с Эрвега.

Не нужно было тратить времени на бритье – и то хорошо…

Он надел рубашку Эрвега, пояс, украшения, кафтан – и шапку надвинул чуть ли не на самый нос. Надел перстень-ярлык на средний палец, как носил Эрвег.

Мертвое тело обрядил в свою одежду.

Выдернул чоп из ближней бочки. Подставил флягу и набрал норпейха до самого верха, так, что, когда затыкал – пролилось на пальцы.

Из бочки текло на пол, и под телом Эрвега собиралась лужа.

Помни о Финроде, – сказал он себе, стиснув зубы. Взял из каганца пылающий фитиль – и поднес к луже. Подвал осветился обманчиво холодным, страшным голубым пламенем. Берен отступил от подтекающей под ноги горящей жидкости, вышел из погреба – совсем не той походкой, к которой привыкли новые обитатели Каргонда. Легкий, звонкий шаг Эрвега – это давалось ему легко. Куда труднее было бы подражать походке Илльо.

Он запер дверь – замка не было, но у печи было полно щепок, которые годились в качестве клиньев. Убедившись, что дверь прикрыта плотно – пошел наверх, в комнату, которую Эрвег делил с Соллем и еще одним северянином.

– Не видел Беоринга, Эрви? – спросили его по дороге.

– В нужнике, – Берен назвал самое удаленное от кухни место, и спрашивающий побежал вниз. Не потому что так уж спешил найти его – Берен знал этого парнишку, он всегда передвигался бегом.

Солль раздевался ко сну, его товарищ уже спал. Берен схватил с одежного крюка плащ Эрвега и взял его меч.

– Ты куда? – спросил Солль.

– Потом, – бросил Берен, исчезая за дверью.

Итак, его уже искали, но не слишком рьяно. А потом будет не до этого. Набрасывая плащ, он спустился к конюшне.

Эрвегу принадлежала Астэ, стройная гнедая кобыла, с белыми чулками и белой полосой от лба до носа. Берена она узнала за время их поездок, и ни капли его не испугалась.

Сняв с крюка седло, он положил его на спину лошади.

– Господин? – с дальнего конца заспешил конюх. – Позвольте мне…

Как и все другие, он разглядел в полумраке шапку Эрвега и бороду Эрвега.

– Запасную, – резко оборвал его Берен.

– Какую, господин?

– Любую! – горец скопировал яростный шепот Эрвега. Он не мог настолько изменить голос, чтобы не выдать себя длинной фразой, но короткие и быстро сказанные слова ему удавались.

Конюший убрался, а Берен метнулся к крюкам со сбруей. Там у него был тайник, приготовленный для побега. Среди засмальцованных пустых дорожных вьюков валялся один – не совсем пустой… Берен нащупал добычу не сразу, и на какое-то время губы его онемели при мысли о том, что кто-то нашел и стащил припасы. Если это один из конюшенных рабов, он наверняка сожрет еду, а старинный доспех попытается выменять… и будет за этим занятием пойман, и наверняка расскажет, где он взял то, что взял…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache