Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 81 страниц)

Эльфы разобрали хворост и свои вещи, укрытые щитами и попонами. Расчет оправдался: седельные сумки не намокли. Точнее, намокли только те, то лежали с краю. Сухого хвороста тоже было много, и очень кстати: всем хотелось поесть и погреться.

Все, кроме Аэглоса и Менельдура, отправились за валежником. Далеко ходить было не нужно: ветками забросало всю поляну – руби и складывай в кучу. Куча выходила большой, эльфы были намерены жечь костер всю ночь, сушиться и греться.

– Эла! – крикнул вдруг Берен откуда-то из-за можжевеловых зарослей. – Идите сюда, эльдар, это по вашей части!

Гили, хоть и не был эльфом, тоже поспешил на зов. Он бежал, хоть и был ближе всех к Берену, но когда добежал и остановился, переводя дыхание, оказалось, что все остальные уже здесь, и дышат так ровно, как будто тут и стояли, а не примчались на зов.

Эта полянка вся заросла полынью. Тут было много и другой травы, но беспощадный дождь прибил ее всю, а упругая полынь устояла. Ее горьковатым запахом был напитан воздух, а от ее серебристой зелени кругом было светло. Но не поэтому Берен позвал эльфов – а потому что на бархатных пушистых листьях полыни яхонтами горели дождевые капли, и одни сияли солнечным золотом, другие горели чистым огнем, третьи были пронзительно-синими, а четвертые – зелеными, как камешки в перстне хозяина (знай Гили слово «смарагды», он подумал бы «как смарагды»). Но стоило шевельнуться – и все цвета мгновенно менялись, и живая радуга сполохами пробегала по полянке.

– А что, нолдор, – Берен нарушил благоговейное молчание, на минуту сковавшее всех. – Йаванна, Ульмо и Манвэ этак, мимоходом, творят самоцветы не хуже ваших. Жалко, что недолговечные. Еще и солнце не сядет – а эта роса испарится.

– Но я запомню, – Лоссар опустился на колени над одним из стебельков полыни, рассматривая его. – И я сделаю эту красоту долговечной. Когда-нибудь я это сделаю…

– Серебро? – Лауральдо опустился на корточки рядом с ним. – И адамант?

– Едва ли. Серебро тяжело и темно для этого даже на вид… Какой-то другой сплав. И адамант ты не огранишь так, как нужно мне… Хрусталь. Или даже вирин.

– Да, пожалуй…

Солнце ушло за дерево и сумрак погасил очарование полянки. Гили вдруг почувствовал, как холодно. Он пожаловался Айменелу – тот предложил взять меч и погреться.

Гили не очень нравилась эта затея, но ничего получше он выдумать не мог. Достал свою скату и отошел с Айменелом на берег, на мокрый песок.

Упражнение, которое они делали в последнее время, называлось «зеркало», и Айменел его усложнил: теперь он наносил удары не в том порядке, к которому Гили привык – два соударения вверху, два внизу – а куда хотел, без предупреждения. Гили видел, что он двигается медленнее, чем мог бы, но не всегда успевал отбить – и ската замирала на волоске от его щеки или бедра. И чем больше он уставал, тем чаще это случалось.

Он разгорячился и вспотел. Эльфы, набросав такую кучу валежника, что хватило бы на небольшую хижину, развели костер из сухого хвороста и начали ставить над ним шалашом толстые, промокшие снаружи ветки. Ветки постреливали, искры улетали в темнеющее небо – и гасли. Золотисто-красные сполохи пробегали по лезвиям мечей, белые искры рождались на миг – и исчезали. Вернулись Аэглос и Менельдур – им удалось уполевать косулю. Гили дернулся было помочь ее разделать, но Берен вернул его к занятиям и взялся сам.

Наконец Айменел, как это бывало всегда, прекратил занятие, увидев, что Гили выбился из сил. Он крикнул что-то на эльфийском языке – и Кальмегил бросил ему свернутое одеяло. Не поймай его Айменел – оно упало бы в воду, но Айменел не мог его не поймать.

Они с Гили завернулись вместе и сели рядом на землю. От Айменела пахло как от вспотевшего ребенка.

Гили был мрачен:

– Не будет с меня мечника, – сказал он грустно. – Те ребята правы были. Наверное, мне уж поздно научаться.

– Никогда не поздно, – заспорил Айменел. – У тебя хорошо получается.

– Ты это… не надо, а?

– Нет, послушай! Я тоже не сразу научился! И потом – это ведь не самое главное. Ты думаешь, орки – хорошие мечники? Таких мало, очень мало! Если ты сойдешься в бою с орком – вот увидишь, кто победит.

– Умение – еще не все, – Берен подошел сзади, неслышно. – Главное – решимость, Руско. Иной раз хорошо обученному человеку не хватает простой решимости, чтобы первым нанести удар – и все обучение насмарку. – Берен нахмурился каким-то своим неприятным воспоминаниям.

– Лорд Берен, – спросил Айменел. – А почему ты сам не учишь Руско?

– Плохой из меня учитель. Во-первых, потому что я левша. Во-вторых, потому что я нетерпелив.

– Ты не обидишься если я тебя спрошу?

– Спроси, а там будет видно.

– Вы, люди, учитесь быстро. Намного быстрее нас. Но только если начать рано. А если вы начинаете учиться чему-то взрослыми – то учитесь намного медленнее. Почему так бывает? Разве можно разучиться учиться?

Берен вздохнул, завернулся в одеяло, обхватив свои плечи.

– Ты задал вопрос, на который я не знаю ответа. Разве что вот: пока мы маленькие, мы учимся как… Ну, как собаки или лошади. Мы не думаем о том, как учиться – мы просто делаем что-то и по ходу учимся. И как это бывает – мы не помним… Ты же не помнишь, как учился ходить или говорить?

– Отчего же? – удивился Айменел. – Помню.

Берен открыл было рот, а потом снова закрыл, так ничего и не сказав. Прикусил губы, прищурился, задумался… Потом вскочил.

– Эльдар! А нет ли у кого-нибудь желания согреться пляской стали?

– Право же, Берен, я порядком продрог даже здесь, у костра, – отозвался Финрод. – Я не прочь погреться.

– Это честь для меня, аран… – Берен слегка склонился в приветствии. К удивлению Гили, Финрод ответил таким же поклоном.

– Таков обычай, – прошептал Айменел, сверкая глазами, и Гили понял, что юный эльф чувствует то же самое, что и он сам – предвкушение интересного поединка. – Противники кланяются друг другу. Нужно любить противника, быть благодарным ему за то, что он тебя учит. Смотри!

Король и Берен взяли мечи, отбросили ножны в стороны и встали друг напротив друга. Солнце садилось, и тени друзей-противников были такими длинными, что протянулись на другой берег Малдуина. Они стояли, опустив мечи, держа их совсем не в том положении, с которого уже приучился начинать Гили (Айменел шепотом объяснил: начальная стойка удобна для новичка, опытный боец начинает как хочет). Оба обнаженные до пояса, с мокрыми волосами, высокие, стройные, широкоплечие – они вдруг показались Гили похожими как братья, хотя больше ни одна черта их не роднила. Финрод был светловолос и светлокож, Берен – темный и смугловатый. Кожа эльфа была гладкой, на теле человека отливали перламутром старые шрамы. Эльф стоял прямо, Берен слегка сутулился – и все равно казалось, что один – как диковинное отражение другого.

Гили не заметил, кто сделал первое движение. Клинки зазвенели с такой скоростью и страстью, что казалось – кому-то здесь не сносить головы. Но, глядя на лица, Гили не видел ярости – оба противника смотрели друг на друга тепло, так, словно они вместе танцуют. И вдруг он понял: так и есть, каждый позволял противнику довести свой прием почти до конца, каждый хотел скорее подыграть, чем воспользоваться промашкой другого, благородно дарил противнику красивый ход.

Наконец, наступил миг – и мечи, столкнувшись в последний раз, напряженно застыли: Берен дожимал отбитый выпад, Финрод не поддавался. Так прошло несколько мгновений.

– Все, – сказал человек, отнимая свой меч и кланяясь. – Благодарю тебя, Король. Видел? – повернулся он к Гили.

– Ага, – восхищенно выдохнул оруженосец.

– Так вот, сам так не делай.

Гили удивился.

– Бейся мы по-настоящему, – объяснил Берен. – Кто-то из нас ударил бы другого ногой в пах или головой в лицо, или локтем в зубы. Вот если тебя начнут давить – так и делай. Я же говорю: решимость важнее выучки.

Они вложили мечи в ножны, отошли к огню и сели. Берен потрогал свою рубашку, развешенную на ветке – мокрая. Эллуин предложил ему разделить один на двоих сухой плащ. Финрод оказался счастливым обладателем сухого полукафтанья, который и набросил на плечи.

– Вода, вода… – проворчал Берен, укрываясь своим краем плаща. – Хорошо, что прошел дождь. Не придется тащить с собой.

– В Нан-Дунгортэб нет воды? – спросил Аэглос.

– Воды для питья, – сказал Берен. – Так-то есть…

– Сегодняшний шторм смыл на время всю дрянь, – сказал Лауральдо.

– Какую? – полюбопытствовал Айменел.

– Там плохое место, – нахмурился Лауральдо. – Этого не объяснить, это чувствуешь только когда попадаешь туда…

– Чары?

– Они тоже. Говорят, к этому месту приложил руку Враг.

– В это легко верится, – сказал Аэглос. – Но незадолго до вашего прихода из-за моря там стало хуже, чем прежде. Появились какие-то Морготовы твари…

– Не Морготовы, – решительно возразил Берен. – Я не знаю, что это за твари, они безобразнее ночного кошмара, но если Нан-Дунгортэб творил Моргот, то эти создания – не его. Он… не творит ничего уродливого…

Эльфы смотрели в потрясенном молчании.

– Ты уверен? – спросил один из них.

– Я понял, о чем говорит Берен, – вмешался Вилварин. – Твари Моргота, те же волки или орки – они могут быть страшными, но не уродливыми. Я не могу с ходу вспомнить нужного слова, но Моргот все делает…

– Изящно, – подсказал Эдрахил.

– Вот! Именно так. Ему нравится красивое, хотя он и исказил понимание красоты. В его созданиях чувствуется его гордость, он словно спрашивает: ну, кто еще умеет это делать так, как я?

– Точно, – поддержал эльфа Берен. – А то, что там водится… Да что вам рассказывать, Аэглос знает.

– Я не знаю, мне самому любопытно! – заспорил эльф. – Ты видел их? На что они похожи?

– На унгола, которого раздули в корову, а потом били, пока не переломали все ноги, – Берена передернуло. – А потом вываляли в навозе до самых глаз. Только не спрашивайте, эльдар, сколько у него глаз – мне было не до того…

– Так может, это обычный унгол? Но искаженный Морготом?

– Моргот так не искажает, говорю вам! Он искажает себе на потребу, а эта мразь не потребна никому, даже себе! Это – само уничтожение.

– Похоже, что я знаю, о чем ты говоришь, – Кальмегил переглянулся с Финродом. – Скольких таких ты видел?

– Не знаю… Мне кажется – пятерых. Трех больших и двух маленьких…

– Кажется – или точно?

Вместо ответа Берен пошарил рукой в траве, взял свой меч и наполовину обнажил его в свете костра, держа так, чтобы все увидели наполовину стертые точилом зазубрины на лезвии.

– Я изрубил первую из этих тварей за минуту, а после этого полчаса блевал, извините за такую подробность. Оно пахло еще хуже чем выглядело. Второй… был просто огромным. Я даже не думал с ним драться – унести бы ноги… Но… Эта туша быстро двигалась… И, видно, была голодна. Я… позволил ей себя догнать – и отсек жало. А потом… Их ужасно трудно убить, эльдар: ты его рубишь и рубишь, а оно все лезет и лезет… Уж лучше волк: того можно завалить одним махом… И после этого я сделал страшную глупость, эльдар. Я напился воды в ручье неподалеку. Эти твари поджидают жертв у водопоя. От этой воды я ходил как в бреду. И вот тогда-то и встретился с третьей и четвертой… Или только с одной из них… – Берен еще раз посмотрел на зазубрины. – Когда я пришел в себя, я увидел на мече эти щербины… Но увидел и слизь. Один раз я рубил настоящую тварь, а второй раз – камень. Или оба раза рубил настоящих, а когда рубил камень – не помню. Эта отрава – опаснее, чем пауки: кто знает, не начнем ли мы рубить друг друга. Так что воды нужно набрать здесь.

– А дальше?

Берен вогнал меч в ножны и взъерошил волосы.

– Дальше – ничего… Почти. Был маленький, его я убил просто камнем.

– Если их там так много, то путь опаснее, чем я думал, – сказал Лауральдо. – Прежде можно было забраться довольно далеко в пустошь – и не встретить ни одного.

– Прежде и дориатские эльфы, и феаноринги очищали это место. А теперь, я слышал, они добираются даже до Нан-Эльмута, – поддержал Аэглос. – Но такому большому отряду они не опасны. Они никогда не ходят стаями, только поодиночке.

– Опасаться нужно других – тех, кто сам опасается пауков. Тех, кто более совершенен, чем они и порожден Морготом, а не той Пустотой, что он призвал… – Эдрахил посмотрел на темный восток.

– Верно, – согласился Финрод. – Завтра нам опять ночевать без огня и без песен – Вилварин, прошу, достань свою лютню.

* * *

Гили, как обычно за время их странствий, проснулся от холода – и, еще не проснувшись как следует, услышал тихий плеск и фырканье лошади. Он насторожился и приоткрыл глаза.

Сторожить под утро опять выпало ему и Берену – но он задремал, а потом и вовсе заснул и теперь вскинулся, опасаясь, что сейчас хозяин ему надает.

Но опасения оказались напрасными: Берен не собирался устраивать слуге выволочку. Он стоял по шею в воде рядом со своей Митринор, гладил ее гриву и о чем-то тихо ей говорил.

– Ага, проснулся, – проворчал он, увидев, как Гили трет глаза. – Замерз?

– Да, – Гили обхватил себя руками и потер с силой плечи.

– Раздевайся и полезай в воду. Она теплая.

– Я… это… – Гили мотнул головой в сторону леса.

– Пойдешь в кусты – надень сапоги. Я видел гадюку в траве.

Когда Гили вернулся, Берен был уже одет, уже отрезал себе кусок холодного мяса (тушу косули вчера повесили на дереве) и сдувал с него муравьев, приговаривая:

– Пошли вон. Вас мой король на пир не звал.

Эльфы еще спали. Вчера ночью они опять пели – Гили заснул раньше, чем они перестали. А теперь ему казалось, что песня, под которую он засыпал, до сих пор звучит – от того и небо так светлеет, и бледный месяц бредет по пояс в тумане.

Он разделся и вошел в воду – она и в самом деле была теплой. Утреннее окоченение растворилось без следа. Ему захотелось разбудить Айменела, но потом он подумал – не надо. Эльф, откинув руку, спал сладко, как ребенок – а вчера азартно, как ребенок, нырял и плескался. Гили никак не мог понять, что это и почему так бывает: эльфы, мудрые и бессмертные, в самом деле похожи на больших детей. Глядят на мир так, словно ничего дурного от него не ждут, и порой, слушая, как они напевают себе под нос или внезапно смеются своим мыслям, думаешь – ну, сущие младенцы; Финрод в другой раз ведет себя со своими подданными как мальчишка-коновод в стайке таких же мальчишек, и они отвечают ему тем же – можно ли, видя это, поверить, что когда Финрод хочет, он выглядит грозным и великим королем, мудрым, как бог с закатной стороны, прекрасным, как солнце и пугающим, как пламя. Но вот – он спит, и во сне хорош, как девушка, и слегка улыбается чему-то… И не помни Гили того, что рассказывали ярн Берен и Айменел, не ведай он истории ледового похода нолдор, не знай он песен о Славной Битве – никогда не сказал бы, глядя на этого эльфа за дружеской беседой, что он – один из величайших воинов Белерианда.

Гили вышел на берег, оделся и тут заметил, что Берен тоже смотрит на спящего Финрода. Потом – он обернулся и посмотрел на юг, туда, где темнел лес Дориата. И такая тоска была в его взгляде, что у Гили даже сердце сжалось. Лорд Берен потерял почти всех родных и друзей, и то не с такой тоской глядел, когда говорил о них или когда оборачивался лицом к северу, к горной цепи, стеной отгородившей его страну.

– Хозяин, – тихо позвал паренек. Берен очнулся от своей мучительной грезы, но оклик растолковал по-своему.

– Садись, – он показал на траву рядом с собой. – На.

В его руке был кусок мяса, завернутый в лист лопуха. Гили взял и начал есть.

– Плохие из нас сторожа, – тихо проговорил Берен. – Один клюет носом, другой таращится не на север, а на юг…

– А что ты не разбудил меня, лорд?

– Не хотел… Здесь нам ничего не угрожало, Руско – это границы Дориата. Вчера двое их пограничных стражей подходили к нам. Аэглос говорил с ними. Зачем не я заметил их первым!

– У тебя там это… Есть кто-нибудь? – решился спросить Гили.

– Моя вторая половина. Смешно, Гили: об этом знает весь отряд, кроме тебя. Лютиэн Тинувиэль, дочь короля Тингола – она станет твоей госпожой, если мы доживем… Как ты думаешь, доживем?

– До чего?

– До падения Ангбанда. А если доживем – то сколько мне будет лет? И не женюсь ли я лишь затем, чтоб умереть у жены на руках? Вот ты простой паренек, Руско, и суждения у тебя здравые: скажи, чего стоит в твоих глазах победа над Морготом?

Гили какое-то время напряженно думал, а потом решил, что лучше всего будет честно сказать:

– Я не знаю, лорд. Я никогда об этом так не думал. Мы давали гномам и эльфам хлеб, а они защищали нас от орков – сколько себя помню я, и отец мой, и дед – так было. Я знал, что есть Враг, но не думал, что когда-то встану против него самого. Я и сейчас ничего такого не думаю. Но я буду там, где будешь ты… Или где ты мне велишь быть. Раз Моргот враг тебе – то он враг и мне. Если леди Лютиэн станет твоей женой, то она и мне будет госпожа, и я ее буду чтить. Чего тебе будет не жаль для победы над Врагом – того не жаль будет и мне.

Берен был несколько удивлен. При нем Гили ни разу не говорил таких длинных речей.

– Хорошо, – сказал он. – Ты, может быть, не совсем понимаешь того, что сказал, но это уже не имеет значения. Буди эльфов.

* * *

Берен въехал в Нан-Дунгортэб не без страха. Это было, конечно, совсем не то, что в прошлый раз – он ехал с немаленьким отрядом, вооруженный и одетый в броню, но предчувствие томило его.

На следующий день оно оправдалось.

Ливень смыл всю дрянь и наполнил все впадины свежей дождевой водой. Лошади пили вдоволь, а люди и эльфы для питья все-таки взяли воду из Миндеба. Вели Лауральдо и Аэглос, бывавшие в этих местах – без них отряд долго плутал бы среди нагромождений ржаво-красных оплывших скал, взлетающих к небу, словно застывшие языки пламени. Были скалы как лестницы, были – как реки, или как гребни, или как когтистые лапы. Долины поросли деревьями и травой, но красно-бурый базальт господствовал над зеленью. Она росла здесь не потому что должна была здесь расти – а потому что камень не волновали эти жалкие попытки жизни уцепиться за его величие.

Вчерашним ураганом эти деревья и кусты были смяты и выворочены из галечного ложа. Отряд прокладывал среди них дорогу, иногда – топорами и мечами, поэтому двигались медленно и в полном молчании. Стояла жара: камень нагревался с самого утра, и горячий, стоячий воздух заполнял долины. Вечером путники повалились спать прежде, чем село солнце, а на следующий день каждый чувствовал себя разбитым. Лауральдо сказал, что к полудню дорога выведет к водопою – большой каменной чаше, которая должна быть полна свежей воды. Там они намеревались поесть и отдохнуть, пережидая самые жаркие часы.

У водопоя им и встретились «черные». Не могли не встретиться – они ведь тоже шли к этому водоему.

– С-саламандра, – вполголоса сказал Вилварин (32).

– Крепкая и здоровая вошь, – поддержал его Айменел.

Их было три десятка или около того; конных людей – всего двое, остальные – пешие орки. Поэтому эльфы не бежали, хоть и могли уйти верхом, а приготовились биться.

Айменела и Руско оставили с лошадьми, остальные встали на берегу и принялись обстреливать противника через озерцо из-под прикрытия валунов. Враги ответили всего несколькими выстрелами, быстро убедились в том, что и луки, и стрелки у эльфов лучше – и бросились в атаку через воду, где в самом глубоком месте было по колено.

Но прежде чем они добежали, один из людей кинулся прочь – явно с согласия второго, который возглавил атаку. Финрод хлопнул Берена по плечу, тот все понял, побежал назад, к коням, и выдернул у Руско из руки повод Митринор.

Вражеского всадника он нагнал скоро – деваться тому было некуда, долина зажата двумя скальными стенами, а конь был хуже, чем Митринор, и устал сильнее. Берен не собирался его убивать – разве что в крайнем случае. Рассчитывал на скаку сбить с коня, оглушить и связать – это наверняка был разведчик, и наверняка он что-то знал. Но тот, поняв, что ему не уйти, развернул коня, и поскакал на Берена с копьем наизготовку.

Не замедляя хода, горец бросил узду, крепче сжал ногами бока коня и поднял щит правой рукой, положив левую на рукоять меча. Копья у него с собой не было, но расчет оправдался: Берен удержал удар, и копье противника сломалось. «Черный» не думал встретиться с левшой и не ждал удара из-под щита. Получив «яблочком» по зубам, он слетел с седла. Берен соскочил на землю следом. От удара подбородочный ремень черного всадника лопнул и шлем слетел. Берен, увидев его лицо, не защищенное щечными пластинами и наносником, выругался: это была девица.

Прежде он никогда не убивал женщин.

– Ладно, – сказал он. – Я все равно не собирался тебя убивать.

– Ты меня не возьмешь! – она выдернула из ножен меч и смело атаковала. Прорывалась в ближний бой, зная, что не выдержит изматывающей долгой схватки на большом расстоянии; а Берен навязывал ей именно это. Она сражалась отлично, но недостаток силы и веса искупается только опытом, которого у нее не было.

Но у нее была решимость, и меру этой решимости Берен недооценил.

Когда она обессилела и меч был выбит из ее руки, она крикнула:

– Тано! – и кинулась вперед, прямо на клинок горца.

Он как-то успел отвести оружие чуть вверх – и меч пронзил ей грудь не там, где сердце, а пониже плеча.

– Тано, – снова прошептала она, падая на руки Берена. Достала из-за голенища кинжал, но так и не сумела ударить врага в бок – выронила. Подобрав нож, он разрезал ремни кольчуги и разорвал на ней одежду. Зажал рану ее же рубашкой, перетянул своим поясом и подхватил девицу с собой на седло.

Веса в ней было – почти нисколько; белобрысая и некрасивая, но в каждой женщине Берену сейчас мерещилась Лютиэн. Он не хотел этой дурочке смерти и подгонял Митринор что есть силы. Сама по себе ее рана не была смертельной, она могла умереть только от потери крови – Берен надеялся, что эльфы сумеют совсем остановить ей кровь.

Они пытались как могли.

Второго тоже думали взять живым – не вышло. Кальмегил рубился с ним, и черный как будто начал его одолевать – так казалось со стороны. И никто не мог прийти к нему на помощь, потому что на каждого эльфа приходилось по два орка. Айменел не выдержал, испугался и с криком:

– Atarinya! – выпустил в черного стрелу, хотя ему строго-настрого было приказано в битву не встревать.

Потерь не было – только Вилварину, бросив копье, поломали два ребра. Он сейчас сидел на камне, морщась, а Лауральдо расшнуровывал на нем доспех; да еще Эдрахил был ранен – рассечено бедро. – Моя нога доживет до завтра, – сказал он, поймав взгляд Нэндила. – Помогайте ей.

– Ты думаешь? – спросил бард. Он уже сбросил наручи и закатал рукава, готовый заняться раной.

– Нужно попробовать, – сказал Финрод, склоняясь над девицей. – Может быть, на сей раз получится.

– Какое там может быть? – разозлился Берен. – Рана не смертельна! Заговорите ей кровь, вы же умеете!

– Мы умеем, – сказал Финрод, помогая снять наспех сделанную повязку. – Но, боюсь, нам это умение не поможет.

– Как не поможет? – взъярился Берен. Финрод посмотрел на него так, что спорить горцу расхотелось. Он держал пленнице голову, в то время как Финрод взял ее за руки, чтобы унять ей боль, а Нэндил наложил руки на рану. Они с королем запели заклинание, чтобы остановить кровь:

An nardh omin, iest tul thenin.

An nardh odad, i luth kuinad.

An nardh neled, anim erthad.

An nardh ganad, i luth gwedhad.

An nardh leben, i luth bennan.

An nardh eneg, i'ыl veleg.

An nardh odog, o nordh ar linnod.

An nardh doloth, i elenath.

An nardh neder, ha gwero, Gwir! (33)

Лица обоих были напряжены и сосредоточены, глаза точно прозревали нездешний мир, а голоса звучали монотонно, перебирая три или четыре лада в усыпляющем, одуряющем чередовании. И тут девица завопила и забилась, а лицо Финрода исказилось и на лбу его выступил пот. Ей было больно и ему тоже, но он возвысил голос, преодолевая боль – и вскоре девушка затихла, взгляд ее стал осмысленным, и между пальцев Нэндила перестала сочиться кровь. Берен уже совсем было решил, что дело сделано, но тут она снова крикнула:

– Тано! – и добавила: – Kori'm o anti-ete! (34)

И – угасла, точно лучинка на ветру: раз – и нет. Лишь миг назад – жили глаза и розовыми были бледные узкие губки, и вот на песке лежит труп.

Берен положил ее голову на землю, встал и попятился. Много раз люди, и однажды – эльф умирали у него на руках, но такое было впервые. Он готов был принести самую страшную клятву, что рана ее не смертельна, что остановить кровь – и девчонка еще сто лет проживет… И вот – она была мертва, а он стоял столбом и глядел на нее.

– Как всегда, – прошептал Нэндил, отпуская тело. – Как всегда…

– Женщин я еще не убивал, – зачем-то сказал Берен. – Никогда не убивал…

Сколько ей было лет? Восемнадцать, двадцать, двадцать пять? По лицу – не скажешь. Ее пепельно-серые волосы теперь были ярче щек, а глаза, обращенные к горцу, кричали: «Женоубийца!» Нэндил провел рукой по ее лицу и закрыл ей глаза.

– Ты этого не делал, – сказал он. – Это Моргот. Нам не удается вылечить тех, кто попадает в плен раненым. В них словно не держится жизнь, и наше прикосновение для них мучительно. Они просто говорят: «сердце мое – в ладони твоей»… И он сжимает ладонь…

– Ублюдок, – прошептал Берен.

Людей похоронили поблизости, в промоине, орков побросали кучей, одного на другого. Конными были только люди – их лошадей забрали. Берен взял Гили и пошел с ним на место поединка с девицей-воином – взять то, что он побросал, снимая с нее доспех. Шлем девицы, по его мысли, как раз должен был Гили подойти. Кроме шлема, он взял еще кое-что: маленькую плоскую сумочку, которую девушка носила на груди.

В этот день проехали немного – из-за ран Эдрахила и Вилварина. Остановились на ночлег задолго до темноты, на всякий случай обшарили окрестности – паучьих нор не было. Костра не разводили – и опасно это было, и ночь обещала быть теплой, и вчерашнего мяса еще хватало. Берен начал подгонять подшлемник точно по голове своего оруженосца, Аэглос, Нэндил и Финрод принялись лечить раненых. Эдрахилу просто зашили рану, а Вилварину начали сращивать ребра при помощи чар. Берен знал, что эльфы пользуются этим умением крайне редко, потому что оно отнимает много сил и у лекаря, и у исцеляемого. И верно: когда они закончили, Вилварин был весь в поту. Он поел неохотно, почти через силу, и сразу же заснул, завернувшись в плащ. Нэндил, уставший от лекарских заклятий, последовал его примеру.

– А что значит «Atarinya»? – спросил Гили

– «Отец», – Берен подтянул очередной ремень. На душе у него было скверно.

– А отчего государь так бледен?

– Пока лечили Вилварина, Государь принимал на себя его боль.

– Ошибаешься, – оказывается, Айменел слышал их разговор. – Это известное поверье, но неправильное. Боль на себя принять нельзя.

– А что же тогда? – спросил Гили. – Я же сам видел, что Государю нехорошо.

– Он почувствовал боль Вилварина, да, – Айменел кивнул. – Когда сращивают кости, это очень больно. Он почувствовал, и заговорил боль в себе, и это передалось Вилварину, понимаешь?

Гили не понимал.

– Просто перенимать чужую боль бесполезно, – Айменелу явно не хватало человеческих слов. – Ты не наносишь себе рану, если друг ранен, правда? Здесь то же самое. Боль – она ничто сама по себе. Она – знак того, что целостность нарушена. Лекарь при помощи осанвэ, соприкосновения разумов, может почувствовать чужую боль как свою – чтобы правильно определить болезнь. Но лечение состоит не в этом. Нужно восстановить целостность. Чтобы кости, кожа, плоть – все как раньше. Тело умеет исцеляться само, нужно только дать ему время. А когда времени нет – тогда чары. Но редко. Очень редко. Природа не любит, когда ее подгоняют – быстрей, быстрей. Обычно – маленькая боль, ты терпишь неделю, месяц… А здесь за час делают то, что за месяц. Вся боль – сразу. Поэтому без того, кто успокаивает боль, нельзя. Можно умереть.

– А как успокаивают боль? – продолжал любопытствовать Руско.

– Если сильный разум в здоровом теле, как у Государя, то он заполняет собой того, кого лечат. Тоже осанвэ. Тот, кто заговаривает боль, здоров – и тот, у кого заговаривают, чувствует себя здоровым. Понимаешь? Нет? Вилварин дал Государю войти в свой разум, и чувствовал свое тело как тело Государя. Как здоровое. Он будто бы вышел из себя. Как будто бы Государь закрыл его разум щитом от его тела. Высокое искусство. Не каждый может. Я не смогу, отец не сможет, Вилварин сам не сможет. Аэглос, если будет учиться еще столько, сколько учился – тогда сможет.

– Айменел, – сказал Берен. – А что Нэндил? Я правильно понял, что он тоже вошел в разум Вилварина, чувствовал его тело как свое и лечил как свое?

– Ты понял, – улыбнулся Айменел. – Да, так делают. Он тоже делил боль. Лекаря никто не может от этого избавить: чтобы творить чары, он должен чувствовать. Но боль не делается меньше от того, что ее делят. Как шум не делается меньше от того, что его слышат.

– А девица? – тихо спросил Берен.

– О, это совсем плохо, – Айменел печально вздохнул. – Она порчена, в ней нет многого, что должно быть. Это Моргот. Барды знают, они пробовали лечить их. У них совсем нет avanire. Они все время открыты для него… – последнее слово Айменел произнес полушепотом. – Поэтому их так трудно лечить. Бардам каждый раз приходится соприкасаться с ним…

Берен почувствовал пустоту под ложечкой. Так вот, чего он требовал от Нэндила и Финрода… Вот, на что они пошли безотказно…

– Не так все страшно, как ты думаешь, – вмешался в разговор Аэглос. – Мы не прикасаемся к самому Морготу – только к его силе.

– Все равно приятного мало, а?

– Это страшно. Если бы ты обладал вторым зрением, ты бы видел это как рану. Это словно черное отверстие в разуме человека; там нет ничего, но в любой миг он может там появиться. Это черный ход, который он держит постоянно открытым для себя.

Берен почувствовал, как по лопаткам его ползут мурашки.

– Мы часто пытались закрыть его, – продолжал Аэглос. – Но нам никогда не удавалось. А для них это мучительная боль. Вот, откуда берут начало рассказы о жестоких эльфах, которые пытают пленников. Беда в том, что заговорить их боль тоже невозможно: осанвэ с эльфом для них мучительно само по себе. Это мгновения. Если бы хоть кто-то из них сделал хоть шаг навстречу – он бы преодолел боль. Но у них всегда есть черный ход. Они взывают… И феа ускользает в этот провал. В ничто. Мы не отказывались ни от одной попытки исцелить оскверненного человека… И ни одна из этих попыток не увенчалась успехом.

– И… никак? – спросил Берен.

– Одно только и нужно: добрая воля. То, чего никогда и ни у кого еще не вынудили.

Эдрахил взялся осматривать трофеи, пока светло, король присоединился к нему, вскоре вокруг собрались все, кто не спал. Через какое-то время окликнули Берена – он как раз подогнал для Руско ремни подшлемника. Шлем девицы пришелся впору и был много лучше того кожаного, что ему подыскал Хурин.