Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 81 страниц)

– Пой.

– Что? – изумился оруженосец.

– Свою, про государя Финголфина.

Гили растерялся. Такой толпе народа, тем более – знатных воинов, да еще и эльфов в придачу, он еще не пел. Услышав однажды пение эльфов, он вообще стеснялся раскрывать рот.

– Так я это… не хочу, – простодушно брякнул он.

– Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет, – разозлился Берен. – Я тебе велю: пой.

Гили запел, и мальчишеский звонкий голос немного разогнал тоску князя. За время путешествия с халадинами он услышал и другие песни своего слуги, но эта ему нравилась особенно. Ее бесхитростный мотив зажигал дух – и сейчас он с удовольствием убедился, что и на других он действует так же. Здесь было совсем не то, что в Барад-Эйтель, здесь мальчишка многим понравился. То ли горцы были зорче, нежели хадоринги, то ли внутреннее, подспудное мужество, таившееся в Гили, явственнее прорезалось в его внешнем облике… Боги мои, а ведь мальчишка и понравился ему тем, что это мужество не перло из него наружу, а было хорошо присыпано крестьянским смирением. Ты смотри, каков – глаза пылают, волосы торчком, брови сведены, и оспины как будто сошли на нет – во всяком случае, в глаза не кидаются – что твой воин-менестрель… Этак с ним придется сделать что-нибудь, пока он окончательно в вояку не превратился, а то он в главную работу окажется негоден…

Но песня кончилась – и крестьянский паренек снова заступил собой юного воителя: Гили покраснел, принимая похвалы, смутился, даже как будто сделался меньше ростом.

– Почему же ты раньше не пел? – спросил Вилварин.

– Так ведь это… Не просил же никто, – еще больше смутился Гили.

– А он гордец, – засмеялся Нэндил. – Он ждет пока его попросят…

– Я его попрошу, – тихо сказал Финрод. – Спой еще что-нибудь, мальчик.

Гили от стеснения запел первое, что пришло в голову – старую песню, которую часто слышал от матери, прявшей долгими вечерами и качавшей ногой люльку:

Как была я молода,

Золота была коса,

Кожа белая как снег,

Скоры ноженьки на бег.

Если в танце я пойду,

Если косы распущу,

Если песню запою -

Приглянусь и королю.

А теперь зима пришла,

И коса моя бела,

Мои рученьки дрожат,

Ножки бегать не хотят.

Меня в танец не зовут,

Под окошком не поют,

Мужа, ясна сокола,

Злая девка прибрала.

Злая девка прибрала,

В тесный терем увела:

Под горою заперла,

А сама с ним не легла.

Я пойду к тому холму:

"Ты пусти меня к нему!

Не тебе пришлось рожать -

Не тебе с ним и лежать!"

Дальше в песне рассказывалось о том, как холм расступился, и перед старухой явилось мертвое тело ее мужа и сама смерть, сидящая у изголовья. Смерть поставила условие: три ночи должна старуха находиться в холме и удерживать мужа обеими руками, если хочет быть с ним рядом в смерти. В первую ночь смерть тянула и тащила старика, но старуха держала его крепко и не отдавала. Во вторую ночь смерть превращала мужа в гадюку, в острый меч, в раскаленный камень и в дым – но старуха держала его крепко, чем бы он не становился, а дым уловила своим плащом. На третью ночь смерть явилась к ней в облике ее юного мужа и уговаривала не держаться за старое мертвое тело, а уйти с юным, которого она любила когда-то. Но старуха осталась верна себе и смерть проиграла состязание. В награду ей пришлось предложить им выбор: или старуха уходит одна, но становится молодой и проживает вторую жизнь, или они уходят юными оба, но проживают на земле три дня и умирают в одночасье. Оба, естественно, выбрали второе.

Гили не услышал похвал, и был уверен, что такая простецкая песня вызовет у эльфийского короля гнев или, того хуже, оставит его равнодушным. Но, когда он отважился взглянуть в лицо Финрода, оказалось, что глаза его прикрыты, а ресницы как будто бы влажны.

Гили изумился. Это была трогательная песня, и девушки, случалось, плакали, когда пели ее, особенно по первому разу, но чтобы расчувствовался мужчина, да еще эльфийский король…

И тут его осенило. Смертная тоска, которой пронизана была песня, значила для эльфа совершенно иное, чем для него, человека. Песню слагали те, для кого смерть – неизбежность, и неизвестность за гробом – тоже. Но эльф-то слышал ее совсем другими ушами. Они же бессмертные, схоронить кого-то близкого и расстаться навсегда – горе для них так и вовсе непредставимое…

Тут он перевел взгляд на Берена и увидел, что его господин тоже плачет.

– Что ж ты со мной сделал, стервец, – тихо сказал князь. И Гили окончательно все понял. Эльфийская-то королевна… Которая обещалась ему и ради которой он затевает поход… Нэндил сказал – победа будет куплена страшной ценой… Верно – ценой мучений королевны, которая рано или поздно положит своего смертного мужа в гроб, отдаст его злой девке.

– Руско, – Гили обернулся на голос и увидел еще одного эльфа, Вилварина. – Возьми от меня в подарок. На прощание.

Гили не верил своим глазам. На руках эльф, как ребенка, держал свою лютню – крытую вишневым лаком, отделанную золотым узором…

– Ох, – Гили не находил слов для благодарности. – Да я же не умею.

– Научишься, – по голосу эльфа, как это часто бывает, нельзя было понять, в шутку он говорит или всерьез.

– И кто его будет учить? – осведомился Берен.

– Ты, например, – пожал плечами Вилварин.

– Делать мне больше нечего! – бросил Берен.

* * *

Оказалось, эльф как в воду глядел.

На третий день, когда они расстались с королем Финродом и всеми остальными, кроме Кальмегила, у переправы через Гелион, у всех на душе было погано.

Кальмегил, отпуская сына с королем, что-то строго и ласково ему приказал, и тот сдержанно кивнул, весь исполненный долга и повиновения – а потом не удержался и обнял отца. С Гили они на прощание тоже обнялись.

Берен напоследок о чем-то тихо переговорил с королем и Эдрахилом, потом перебросился с Нэндилом двумя словами на квэнья – эльфы посмеялись, может быть, это была шутка – и, вскакивая на коня, и люди, и эльфы крикнули человеческие слова прощания:

– Не в последний раз видимся!

С Береном теперь ехал небольшой отряд горцев – и все было иначе, чем с эльфами. Горцы много болтали, перебрасывались грубоватыми шутками, иногда запевали. А у Гили замирало сердце – он чувствовал, что приближается к родным местам.

Они держали путь южнее, чем проходила та дорога, которой Гили ранней весной вышел в Белерианд. Деревня их была в двух днях пешего пути на юг от озера Хелеворн – а горцы сейчас ехали берегом Гелиона, к горе Долмед. Вчера, когда эльфы еще были с ними и все вместе ехали по реке прямо на юг, Гили раздумывал – куда бы это на сей раз? Сейчас он голову готов был поставить, что в Ногрод или Белегост. Куда точнее – будет ясно уже в предгорьях – если повернут на север от горы – значит, в Белегост; на юг, в сторону реки Аскар – значит, в Ногрод.

Вечером, выполнив все свои обязанности, Гили, как ни устал, а полез за лютней. Не мог он оставить мысли о ней, руки так сами туда и тянулись. Больше всего он боялся, что Берен сейчас заставит заниматься с мечом – но князь только приоткрыл глаза, полулежа на седле, покосился на Гили – и ничего не сказал.

Воодушевленный этим молчанием, Гили расчехлил лютню и пристроил ее у себя на коленях, как то делал Вилварин. Обнял округлый, гладкий корпус почти с таким же трепетом, с каким обнял бы девушку. Коснулся струн…

Увы, того прекрасного созвучия, которое рождалось под тонкими пальцами эльфа по имени Мотылек, не получилось. Струны ответили вразнобой, и Гили вспомнил, что перед игрой Вилварин всегда подтягивал их.

Он попытался подкрутить колки, чтобы создать единый лад – но не знал, каким он должен быть. После пяти минут терзаний он услышал тяжелый вздох Берена и голос, переходящий в рык:

– Иди сюда, мучитель!

Месяц назад Гили испугался бы приказа, отданного таким голосом, но теперь он уже знал, что Берена нужно бояться не тогда, когда он шумит, а тогда, когда он говорит еле слышно.

– Первую струну настраивают по флейте. Но флейты у нас здесь нет, поэтому настрой ее по звуку, на котором поешь «ни» в этой своей песне – «Словно денница»…

Гили подкручивал колок, пока звук не достиг нужной высоты.

– Вторая струна так: прижатая на седьмом пороге, она должна звучать как первая, свободная. На седьмом, я сказал, а не на пятом! Нарочно для таких как ты, мастер вбил в гриф золотую стрелочку – видишь ее?

Гили подкрутил вторую струну.

– Если ты бьешь по ней – а первая дрожит, значит, ты настроил правильно. Третью настраивай по второй точно так же. Так, неплохо… Четвертую настраивают по пятому ладу. Два порога назад. Вот так. Пятую и все остальные – по четвертой, на седьмом пороге. Не прижимай струну всем пальцем – ты что, не видишь, что глушишь соседнюю? Палец на грифе должен быть как всадник на седле: прямо. Да, вот так. Руку сильней изогни. Деревенщина, тебе на волынке играть, а не на лютне. Теперь согласия. Мизинец – на первую струну, третий порог. Безымянный палец – туда же, на вторую струну. Третья свободна. Средний палец – на четвертую, второй порог. Указательный – на шестую, первый порог.

Гили выполнил все указания и провел правой рукой по струнам. «Брлым!» – жалко сказала лютня. Горцы засмеялись.

– Тьфу, – Берен сплюнул в сторону от костра и протянул к Гили руку: – Дай сюда.

Но когда он взял лютню, быстрее не пошло: будучи левшой, он когда-то играл на инструменте, струны которого были натянуты зеркально наоборот – так что ему приходилось, закрыв глаза, вспоминать, как становились в «согласиях» пальцы его правой руки – а потом показывать то же самое левой, для Гили. Перебирать правой рукой по струнам он тоже не мог.

– Тут кто-нибудь еще умеет играть? – спросил он, вконец разозлившись.

– Я, господин! – со своего плаща поднялся Нимрос, после Гили – самый младший в отряде.

– Ну так что сидишь, как засватанный? Давай, покажи этому горе-музыканту согласия.

– С твоего позволения, князь, я бы сначала выучил его играть «лесенку».

– Учи чему хочешь, – отмахнулся Берен. – Только, Руско, просунь рукав под струны. Намо свидетель: если тебя зарубят за твое бренчанье, я этому человеку ничего не сделаю. И еще: подгорит каша – я тебя выдеру.

Это было сказано достаточно тихо, чтобы отнестись к угрозе серьезно. Так что Гили, спустив кафтан с одного плеча, просунул рукав под струны и разучивал «лесенку» на онемевшей лютне, не забывая время от времени помешивать в котле и подкладывать дров.

* * *

– И это – Ногрод? – не сдержался кто-то из горцев, когда путникам открылся склон горы с раскинувшимся на нем… Городищем? Торжищем? – Гили не мог подобрать подходящего слова.

На прославленные подземные чертоги это походило мало.

– Это Верхний Ногрод, – сказал Кальмегил. – Здесь идет торговля и обмен и живут те, кто этим занимается. Где находится сам Ногрод – мало кому известно.

– А тебе? – спросил Берен.

– Я не выдаю чужих тайн.

– Что делать будем? – спросил старший из горцев, Дарн Фин-Эйтелинг.

– Разобьем лагерь вон в той стороне, – Берен показал кнутовищем по правую руку от валов города. – На торге нам делать нечего.

Они спустились в долину, переправились вброд через мелкую речку – приток Аскара – и вновь поднялись на холм.

Чем ближе к торгу, тем ясней было видно, как он громаден. Гили в жизни не видел такой толпы людей – обоз Алдада когда-то показался ему большим, а здесь он просто потерялся бы. Здесь серебристые опалы из Морийских Копей выменивали на хитлумских коней, железо – на мясо и шкуры, медь – на зерно; люди пригоняли сюда скот ради оружия и инструментов, нандор приносили воск и меха в обмен на ножи и наконечники стрел, синдар покупали за ткани и волокно соль и самоцветы, с востока привозили пряности и диковинки, чтобы увезти драгоценные образцы гномьего искусства.

На два десятка воинов никто не обращал внимания – вооруженные отряды такой численности попались Гили на глаза самое меньшее дважды. При виде одного из них он не выдержал и изумленно сказал:

– Вастаки!

– Конечно, вастаки, – фыркнул Берен. – Отчего бы здесь не быть вастакам. Ты же не думаешь, что все они, сколько ни пришло их в Белерианд, подались на службу к лорду Маэдросу?

Гили прикусил язык. Это просто не приходило ему в голову.

Горцы разбили четыре палатки к северо-западу от торга, вверх по склону – Берену не хотелось брать воду ниже торга. Гили и еще одного оруженосца отправили за водой и дровами, а когда Гили вернулся, то увидел, что Берен и Кальмегил, сидя на седлах перед самой большой палаткой, беседуют с двумя гномами. Гномы прибыли небольшим отрядом – всего шестеро – верхом на пони. Гили понял, что ошибся, думая, будто их не заметили – на самом деле за всеми пришельцами в Верхний Ногрод тихо, но пристально наблюдали.

Он продолжал свою работу, не прислушиваясь к разговору – но после ужина Берен подозвал его и Нимроса к себе.

– Король Ногрода, государь Мельхар (41) зовет меня и Кальмегила в гости. Вы будете нас сопровождать. Наденьте чистое. Ты, Руско – ту рубаху, что тебе подарили в замке Химринг.

Двигались ночью, по горам, при свете факелов – Руско показалось, что целую вечность. Гном, возглавлявший почетную охрану, высокопарно объяснил, что им оказана ради Кальмегила великая честь – их ведут к Вратам Ногрода, не завязывая глаз, хотя они и не гномы. Гили услышал, как Нимрос тихонько хмыкнул, видимо, думая о том же, о чем и Руско: в такой темнотище они все равно не смогут запомнить дорогу к Вратам.

Дорога до Врат заняла больше часа. Кони шли шагом – посольству не пристала спешка. Врата потрясли Гили – к ним вел широкий и крепкий мост, весь выполненный из резного камня, и лишь серединный пролет – из крепких бревен, сбитых стальными полосами. При нападении врагов этот пролет, наверное, обрушивали вниз. Сами ворота, высотой в четыре человеческих роста, призваны были говорить не только о силе, но и о богатстве гномов: сделаны они были из черного каменного дуба, и каждую петлю, каждую шляпку гвоздя покрывала искусная чеканка.

Четверо богато одетых гномов поприветствовали пришельцев без лишнего шума, но крайне почтительно.

– Давно мы не видали тебя в наших залах, о Кователь, – сказал Кальмегилу один из них. – Государь будет рад видеть тебя. Всех вас – но тебя особенно. Он помнит о вашем старом споре.

– Поверь, Бойд, я тоже о нем не забыл, – ответил, спешиваясь, эльф. Они с гномом пожали друг другу руки. Гномы-стражники отвели коней и своих пони куда-то в боковой ход – видимо, в подземное стойло, – а те, кто встречал посольство, пошли в глубину подземного города, освещая путь.

Гили глазел по сторонам как завороженный. Диковины гномьего города поражали его на каждом углу – вот удивительные столпы, наплывами стекающие с потолка… А вот изваяние – каменный змей, свитый дивными кольцами, слагающимися в узор… А вот мост над пропастью – у Гили закружилась голова. Там, внизу, горели тысячи огней и сновали гномы – это было что-то вроде торжища или тинга, Гили не успел разобрать. Он поднял голову – и увидел, что свет факелов отражается в самоцветных звездах, которыми выложен круглый свод.

– Варежку закрой, – краем рта посоветовал Нимрос. Гили покраснел и сомкнул губы.

Ногрод оказался, кроме всего, на удивление многолюден. Или можно сказать – «многогномен»? То и дело кто-нибудь шагал навстречу, иной раз ведя в поводу пони или осла, иной раз – толкая тачку.

При переходе через второй мост, Гили увидел внизу длинный обоз – волокуши, на которых рядами уложены были длинные бревна, тянули серые угрюмые волы. Дровяная река выползала из одного темного каменного зева и вползала в другой. Волы ревели, погонщики кричали: «Хар-хар!». Вдруг поезд остановился – что-то произошло с одной из волокуш… Ага: плохо закрепленные бревна с одной из волокуш раскатились и загромоздили путь…

Внезапно Берен остановился и обернулся на звук, который был ему знаком и отвратителен: визг бича и короткий человеческий вскрик. Хорошо одетый черноволосый мужчина хлестал худого оборванца в рабском ошейнике – видимо, усмотрев его вину в том, что волокуша рассыпалась. В городе гномов – люди-рабы?

– Эй, ты! – зычно крикнул Берен надсмотрщику. – Да, ты, орочье семя! Если твоя честь не говорит тебе, что позорно избивать беззащитного, если разум твой не говорит, что глупо трепать кнут об того, кому сейчас предстоит тяжелая работа – то постыдись хотя бы знатных гномов, постыдись за род людской!

– А ты кто такой? – крикнул надсмотрщик.

– Я рохир при мече, и пусть тебе этого хватит с головой!

Надсмотрщик пожал плечами с самым независимым видом, но не возобновил наказание нерадивого раба. Теперь тот вместе с другими водворял на место скатившиеся бревна.

– Как это понимать, наугрим? – Берен указал вниз. – Чем провинились эти люди, что с ними в вашем городе обращаются как с собаками? Или вы усвоили орочий обычай?

– Пусть князь приглядится, если его глаза так же остры, как его язык! – вспылил гном. – Ни одного из казад нет среди надсмотрщиков! Это все ваши, людские дела! Вырубки на восточных склонах Хаудраммат принадлежат людям, они же доставляют сюда лес для укрепления стен – а уж как они между собой считаются – не наше дело.

Берен опустил голову:

– Твоя правда, почтенный гном… Прошу прощения.

– Я не оскорблен, – важно заявил гном. По его тону Гили почувствовал, что он далек от прощения – и не ошибся.

– Добавлю только, – сказал гном весьма желчным голосом, – что ни один кузд не стал бы так обращаться с другим, будь тот даже наихудшим из всех, кого видели недра земли.

– Да, – кивнул Берен, и Руско подивился тому, как много стыда и горечи может, оказывается, вместить такое короткое слово. – Идемте. Незачем здесь задерживаться.

Чем глубже они спускались – тем меньше попадалось гномов им навстречу, тем шире и светлее делались переходы. Теперь своды украшала прекрасная резьба по камню или дивная роспись. Гномы, в отличие от эльфов плавным линиям предпочитали ломаные, а точным изображениям – как бы искаженные. Им нравилось, когда тела животных и цветы образуют правильный узор, но правильность не имела ничего общего со схожестью изображения – не всегда можно было и узнать, какое именно животное изогнуто и повернуто так, чтобы оказаться точно врисованным в четырехугольник, круг или овал. Нередко попадались изображения и вовсе химерных животных – с головой орла и телом кошки или же передней частью тулова – птицы, задней – змеи.

А еще Гили был поражен встречающимися едва ли не на каждом углу изображениями драконов. Хищно выгнутые шеи, отверстые огнедышащие пасти, прижатые треугольные уши – все это, несмотря на уже привычное искажение формы в узор, восхищало и пугало. Как же так, дивился Гили, ведь драконы гномам – извечные враги…

Он собрался с духом и задал вопрос.

– О, да! – горячо сказал гном. – Поистине, эти твари враги нам. Они сильны, хитры и кровожадны. Об этом мы всегда должны помнить, и потому – мы любим изображать их. А еще мы любим изображать их потому, что более достойного и прекрасного противника Враг еще не создавал и уже не создаст. Когда будет повержен последний дракон, песня гномов будет радостной – но и печальной тоже. Потому что потомкам их уже не достанется такого славного врага…

Они остановились перед еще одними воротами – едва ли меньше тех, что вели в город, но куда богаче. На крепких бронзовых петлях красовались узоры перегородчатой эмали, сами ворота были инкрустированы серебром и отполированы до матового блеска. Четверо гномов-стражей стояли под ними, положив руки на боевые топоры.

– Посольство к государю Мельхару от эльфийского короля Финрода Фелагунда! – звучно и гордо проговорил провожатый.

Ворота открылись как бы сами собой. Гном сделал широкий жест и шагнул в них последним.

Это уже был, безо всякого сомнения, дворец. Все, что Гили видел до сих пор, было просто ничем в сравнении со здешними чудесами.

Аметистовые гнезда распустились цветами, и молочно-белый свет фиалов дробился в них и в потоках хрустальной воды, разбивающихся о самоцветы. Вся стена по левую руку от них была фонтаном-водопадом, сбегающим с огромной высоты в яшмовую чашу. Вдоль стены по правую руку от них шла спиральная лестница, ведущая туда, где этот водопад брал исток. Светильники висели в ее пролетах. Перила лестницы были искусно вырезаны, и такая же резьба покрывала ступени – даже жаль было ставить на них ноги. Каждый дюйм пола покрывали полусамоцветные плиты, сделанные в виде зубчатых листьев, так плотно пригнанных друг к другу, что Гили не видел ни единого зазора.

Поднявшись по резной лестнице наверх, они очутились в длинной анфиладе залов-пещер, одна другой диковинней. Иные из них гномы отделали от пола до потолка, не пропустив ни дюйма – другие же оставили в первозданном виде – словно бы предлагая сравнить свою работу и работу творца подземных залов, Тейрана-камнедробителя, которого эльфы зовут Аулэ.

Гили не сравнивал – у него глаза разбегались. Любой из камней, оставленных гномами в стенах природных пещер, в игольчатых друзах, стоил, наверное, целого состояния – а у гномов рука не поднялась их отковырять. Кто станет теперь говорить об их ненасытной жадности? А с другой руки, в тех залах, что были ими вырублены и отделаны, каждая мелочь казалась сокровищем…

Наконец, в одном из небольших залов – по стенам висело оружие, пол был застлан коврами синдарской работы – их подвели к резному деревянному креслу, высокая спинка которого была сделана в виде дракона, распахнувшего бронзовые крыла над сидящим. В глаза чудовища были вделаны яхонты, грудь, шею и морду украшало сусальное золото, золотыми же были когти на лапах, что служили подлокотниками.

Широкоплечий гном, устроившийся в тени драконьих крыл, был далеко еще не стар. Длинную волнистую бороду не прорезала ни одна седая прядь, глаза горели – гном был в самом расцвете зрелости.

Увидев пришедших, он не только первым поприветствовал их, но и встал им навстречу.

– Кальмегил! – ухватив эльфа за руку, король гномов с силой сжал ее. – Казадрушт! (42) Давно тебя не видели мои пещеры, давно я не слышал твоего молота… Будь же здоров и счастлив, эльф!

– Да не остынет твой горн, государь Мельхар, да растет бесконечно твоя борода, – улыбнулся Кальмегил. – Я приветствую тебя от имени своего короля. Со мной – Берен, сын Барахира, князь Дортониона.

Гном какое-то время пристально всматривался в лицо Берена.

– Я бывал у вас в молодости, – сказал он. – В Друне, где сочится из земли каменное масло. Тогда у вас княжил Брегор… э-э… Горячий. Ты похож на него. Я сначала даже подумал, что ты – это он. Как он поживает?

– Он упокоился тринадцать лет назад, государь Мельхар, – ответил Берен.

– Как? – на мгновение изумился гном – потом, слегка отступив, качнул головой: – Быстро же вы сгораете, люди… Садитесь, – показал он на два пустующих кресла справа от себя. Для Гили и Нимроса, очевидно, предназначались трехногие низкие сиденья, стоящие под самой стенкой – на одном из таких устроился то ли молодой гном, то ли гномья женщина.

Еще несколько кресел было занято гномами, главным образом – пожилыми, хотя двое, похоже, приходились государю ровесниками или были чуть помладше.

– Послание от короля моего, – перед тем как сесть, Кальмегил протянул гному запечатанный кожаный футляр. – И дар от него… – на ладони Кальмегила оказалась маленькая резная шкатулка.

Мельхар, сунув письмо в руки юному гному, принял ее и открыл.

– Ха! – сказал он. – Это чтобы носить на поясе кошель, верно? – фигурка, извлеченная им, была вырезана из камня, в котором черное переходило в белое, и представляла собой двух котят, лежащих рядышком, голова одного к хвостику другого. – Такой агат мне в жизни не попадался… Благодарю от всего сердца.

Берен сделал знак рукой, и Нимрос поставил перед королем гномов свою ношу: маленький дубовый бочонок.

– Это от нас, король Ногрода. От людей Дортониона, – сказал Берен.

Бочонок зажег в глазах Мельхара огонь.

– Это то, о чем я подумал? С дымком, с дубком? То, что на днище – и вправду клеймо Реганов? Какая выдержка? (43)

– Десять лет, государь, – сказал Берен. – Это урожай последнего мирного года. Последний урожай. С тех пор Реганы не варили огненного эля.

– И правильно, – одобрительно сказал король Мельхар. – Для орочьих хлебал это питье слишком изысканное.

– Это питье теперь некому готовить, государь. Род Реганов пресекся. Погибли все. Может, в Дортонионе будут еще варить огненный эль, но так, как варили они – уже нет.

Государь сделал знак – слуга забрал шкатулку и бочонок. По кивку своего короля молодой гном сломал печать и начал читать письмо – медленно и нараспев. Видимо, такое чтение у гномов приветствовалось. Мельхар слушал, время от времени кивая в такт. По его лицу еще нельзя было понять ничего.

Финрод писал о великих опасностях, которые грозят с севера, в том числе и гномам, напоминал о прежних выгодах мирной жизни и свободной торговли, призывал Мельхара помочь горцам в их войне своим искусством кователей, а если Мельхар захочет – то и воинов, и обещал за работу награду, которую не зазорно будет эльфийскому королю вручить, а гномьему – принять.

– И что же вам нужно от меня? – спросил Мельхар, когда безбородый гном закончил чтение и свернул письмо.

– Оружие, – сказал Берен. – Нужно вооружить отряд в тысячу человек, с небольшим запасом и быстро. А к зиме еще полторы тысячи.

– Стоило ли ехать так далеко?

– Нам нужно не совсем обычное оружие. Для начала – тысяча самострелов. Но не таких, к каким вы привыкли.

– Тысяча, да еще не таких… Да еще быстро… – подал голос один из гномов-советников. – Это будет стоить недешево.

– Мы заплатим, – пообещал Берен. – Сколько?

– Не торопись, князь, – Мельхар слегка шевельнул усами. – Сначала ты расскажешь нам, что это за такие «не такие» самострелы. Потом наши мастера сделают тебе один, и ты скажешь, то ли он сделали, что ты хотел, и укажешь на ошибки, а уж потом мы назначим цену. И когда сторгуемся, заключим и подпишем договор.

– Договор? – Берен покосился на Кальмегила. До сих пор его понятия о соглашениях между правителями заключались во взаимном обмене клятвами.

– Договор, – подтвердил эльф. – Писаное согласие.

– Государь Мельхар не поверит моей клятве?

– Это обычай, Берен. Все важные дела гномы завершают писаным согласием. Его подписывали и Тингол, и я, и государь Фелагунд. Твой прадед Боромир приложил свою руку, когда давал гномам право добывать каменное масло в Друне.

– Истинная правда! – Мельхар поднял палец. – «Написано на коже – золота дороже».

– Ну что ж, – Берен пожал плечами. – Договор так договор.

* * *

– Стремя? – удивился королевский мастер Дайн, когда Берен пальцем на песке начертил, чего хочет.

– Стремя, – подтвердил горец. – Приварить его вот здесь, спереди, чтобы натягивать ногой.

– Хитро, – одобряющим голосом сказал Мельхар. – А будет ли толк? Ты прежде делал ли такое?

– Такое-не такое, а вроде этого, – уклончиво сказал Берен. – Толк был.

– Ну? – Мельхар обратился к своему мастеру.

– Расход чтобы сильно увеличивался, так нет, – пожал плечами Дайн. – Я полагаю так: сталь черного звона, как обычно, да сталь бурого звона, да работа в половину этой цены, потому что срочно – и выходит, что с тебя за тысячу самострелов и припаса к ним – тридцать фунтов золотом. Ты желаешь, я слышал, также обычного оружия на такое же войско – это станет еще в двадцать. И всего с тебя – пятьдесят фунтов золотом.

– Ты кое о чем забыл, почтенный Мельхар, – сказал Берен.

– Да? – приподнял брови гном.

– О Друне. О каменном масле, которое было вам зачем-то надобно. О том, что вы куете оружие на то, чтобы отвоевать Друн.

– Я не забыл, – улыбнулся Мельхар. – Но я вот что подумал. Если вы отвоюете Друн, мои послы придут к тебе вот как ты ко мне. За каменным маслом и огненным элем. И тогда ты напомнишь мне, как я слупил с тебя за оружие, а я верну тебе часть цены, чтобы ты не лупил с меня за кровь земли. Ну, а если вы не отвоюете Друн – то я ничего и не потеряю, верно?

– Если мы не отвоюем Друн, да и весь Дортонион, государь Мельхар, ты потеряешь многое. Покой, деньги, может быть – жизнь.

– Может быть, – согласился гном. – А может быть, и нет. Ну как, будет у нас договор?

– Договор у нас будет, – медленно проговорил Берен. – Но вот я еще о чем думаю… А что помешает мне, когда мы отвоюем Дортонион, отдать земляное масло Друна не Ногроду, а Белегосту?

– Как Белегосту? – вскинулся Мельхар.

– А почему нет? Они ведь прежде покупали его через вас. Думаю, теряли на этом, так ведь? Ну, а теперь будут покупать у нас прямо.

Мельхар потеребил косичку в бороде.

– Я могу скинуть десять фунтов с условием, что Кардайн не получит Друна.

– Пятнадцать фунтов.

– Двенадцать, и покончим на этом. Иначе договора не будет. Ты не единственный покупатель, князь, а ради тебя многим придется оставить свою нынешнюю работу и заняться твоей.

– Договорились, – кивнул Берен.

Мельхар хлопнул в ладоши, и молодой гном с пергаментом, чернильницей и носильной доской для писания, возник как… ну да, как из-под земли. На написание договора ушло столько времени, что выгорел один светильник. Наконец, два примерника – договор и копия – были готовы. Нимрос прочитал оба, сверяя каждую закорючку – у самого Берена уже голова кружилась. Наконец, парень кивнул в знак того, что все правильно и можно подписывать.

– Окуни свой палец в чернила, князь, и поставь отпечаток вот здесь, – гном показал на нижний угол пергамента.

Берен, сжав губы, вытащил из-за уха у молодого гномишки перо и дважды вывел свою подпись. Потом рядом подписался Мельхар.

– Я невольно оскорбил тебя, князь, – сказал он, протягивая Берену его свиток. – Поэтому приглашаю отужинать со мной и лордом Кальмегилом, чтобы загладить вину.

– Благодарю, – сказал Берен. – И… я не оскорблен. Тебе нет нужды извиняться, государь Мельхар.

– Хорошо, – гном коротко улыбнулся. – Но приглашения я не отменяю. Правду говоря, давно хотел посмотреть, как вы сами пьете огненный эль, и так ли вы крепки на голову, как хвастаетесь.

– Пословица людей гласит, – подал голос до сих пор молчавший Кальмегил. – Что не следует состязаться в силе с медведем, бегать взапуски с зайцем и пить с горцем.

– Ха! – король гномов был явно задет. – Не верю. Не родился еще ни человек, ни эльф, ни гном, который бы меня уложил под стол.

– Я предпочел бы состязаться с тобой в мастерстве, – то ли подначил, то ли согласился Кальмегил.

– А мы и с этим еще не закончили, подожди! – они быстро шагали к королевским покоям. – У меня есть, что показать тебе, бессмертный, есть, – Мельхар хохотнул. – Ты будешь удивлен.

– Пожалуй, я тоже откажусь от состязания, – сказал Берен. – Я уже не мальчик, чтобы гордиться питейными победами.

– Ха! Прежде чем гордиться, победу нужно одержать!

– Ну, это труда не составит…