Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 81 страниц)

– Если воины Моргота – рабы, то как же им удается преодолеть страх? – Эдрахил вернул книжку Финроду и тот спрятал ее обратно, за голенище. – Раб подчиняется из страха, но из всех страхов смертный страх – сильнее всех. Идя в битву, мы становимся с ним лицом к лицу. Eruhin, который не боится смотреть смерти в лицо, не может быть рабом. Тот, кто боится – не может быть воином.

– Я полагаю, они преодолевают страх еще большим страхом. – Финрод пошевелил уголья в костре. – Я слышал, что если с поля боя бежит один – казнят всю десятку.

Лоссар снова что-то тихо наигрывал. Еще не мелодию – так, какие-то наброски к ней.

– Если армия Моргота построена таким способом, то нам он не годится, – Вилварин пошевелил угли. – Что вообще в ней хорошего? Кому нужна такая армия?

– Тем не менее, Моргот с ней побеждает, – сказал Берен.

– У такой армии есть лишь одно преимущество: она позволяет готовить солдат быстро. Малочисленным армиям такой способ действительно не годится. – Финрод снова подбросил ветку в огонь.

– Вспомните Ущелье Сириона, – Берен зло прищурился. – Они просто забросали наши укрепления своим мясом.

Разговор заглох, эльфы снова запели – и все их песни, даже веселые, были печальны. Огонь угасал, и Гили сам не заметил, как сморил его сон.

Разбудил его голос, ритм монотонного речитатива, который полушепотом проговаривал Берен. Глянув вполглаза из-под ресниц, Гили увидел, что они сидят вдвоем с Финродом, завернувшись в плащи, двумя черными неподвижными изваяниями – только изредка освещал их лица пробегавший по углям сполох.

– …Он приходил один, в темноте, подобный нам обликом, но прекрасней и выше любого из нас. Он говорил, что сердце его исполнено жалости и любви к людям, он обещал научить нас всему, что умеет сам, а умел он много, и многие знания были открыты ему, и мир вокруг нас читал он как развернутый свиток. И мы поклонились его знанию и могуществу, а он назвался Дарителем и сказал, что дары его не иссякнут, пока мы в него верим. И он действительно учил нас, рассказывал о свойствах растений и животных, и о целебных травах, и о руде, что таит в себе металл, и об огне, который может извлечь металл из руды, и о звездах, что сияют в небе, и о Тьме, в которой они сияют…

Гили навострил уши, чтобы не пропустить ни единой подробности – сказка показалась ему интересной.

– …"Все выходит из Тьмы и возвращается во Тьму", – так он говорил. – «Верьте мне, ибо это я создал из Тьмы Арду, Солнце, Луну и звезды, я создал и вас, и могу вас ввергнуть во Тьму, если такова будет моя воля. Но воля моя такова, что я хочу вас от Тьмы спасти. Те голоса, о которых вы говорили – их насылает Тьма, которая хочет вас поглотить, и глупец, кто им верит». Однажды он ушел и долго не возвращался, а тем временем тьма пала на мир, и все мы впали в отчаяние – неужели она пришла, чтобы нас поглотить? И тогда он явился вновь, и был одет в пламя, и сам был подобен пламени. Мы пали перед ним ниц, а он сказал: «Среди вас есть еще те, кто поклоняется Тьме, и оттого Тьма пришла за вами. Теперь настал час выбирать, кто будет вашим владыкой – Тьма или я? Только быстрее, потому что нет у меня времени вас уговаривать, меня ждут иные царства и свои дела». И мы поклонились ему, и признали его верховным владыкой, и поклялись не внимать больше голосам из темноты. «Да будет так», – сказал он. – «Тогда постройте мне высокий дом на холме и назовите его Домом Владыки. Я буду приходить туда по своей воле и выслушивать ваши просьбы.» И было по слову его: мы выстроили высокий дом, и когда он вошел туда, все озарилось, словно огнем. «Есть ли среди вас еще те, кто внемлет голосам из темноты?» – спросил он. – «Если есть – пусть выйдут». Такие еще были, но они побоялись выйти, и тогда он сказал: «Склонитесь передо мной и присягните мне». И мы поклонились ему и сказали: «Воистину, ты один велик, и все мы – дети твои». Тогда он словно вспыхнул и нас опалило жаром, а после он исчез, и стало еще темнее, чем прежде.

Гили почувствовал холодок в животе. Сказка Берена обретала какой-то неприятный оборот; Гили еще не знал, как она закончится, но подозревал – плохо.

– …И стали мы после этого страшиться тьмы, а он все реже стал являться к нам в своем прежнем, прекрасном обличии, а когда являлся, то приносил все меньше даров, и уже отдавал их не просто так, а чего-то требовал взамен, каждый раз – все больше и больше. Лишь однажды после этого слышали мы тот, первый голос: «Вы отреклись от меня», – сказал он. – «Я дал вам жизнь – но теперь она сократится. Скоро вы придете ко мне, и узнаете, кто ваш истинный отец – тот, кому вы поклоняетесь или я, создавший его». После этого еще больше стали мы страшиться Тьмы, и умирали в страхе, а оттого – мучительно. И воззвали мы к своему повелителю, моля избавить нас от смерти, и он пришел к нам, но лицо его было жестоким и гордым. «Вы мои, и должны исполнять мою волю. Что мне до тех, кого пожирает Тьма? Если бы вы не умирали, вас расплодилось бы без счета, и земля кишела бы вами, как старая яга – вшами. Если вы не будете повиноваться, я начну истреблять вас, и вы умрете гораздо быстрее». И вскоре стали одолевать нас болезни, и голод, и холода, словно сама земля обратилась против нас. Звери и птицы от нас бежали, растения отравляли ядом, и даже тени древесной вскоре стали мы бояться. И мы возненавидели нашего Повелителя, и стали бояться его еще сильнее, готовые на любое зло, лишь бы умилостивить его, дабы он сделал нашу жизнь хоть немного легче или хотя бы перестал нас убивать. Многие старались зря, но иных – самых сильных и жестоких – начал он привечать, и наделял их знаниями, благодаря которым они вскоре покорили и поработили остальных. И мы забыли об отдыхе и радости среди горестей и трудов…

Гили ощутил легкий толчок в спину – и мурашки побежали меж лопаток, прежде чем он сообразил, что толкается во сне Айменел, с которого Гили стащил плащ, натянув его на себя. Гили разжал напряженную руку – эльф снова завернулся в свой край плаща, прижимаясь к человеку – спина к спине. Ночь была, прямо скажем, не из самых теплых. А жуткая сказка Берена стала такой, что Гили боялся и закрыть глаза, и держать их открытыми.

– …И восстали против него иные среди нас, говоря: «Теперь мы знаем, кто здесь – истинный наш Отец, а кто на самом деле – Тьма, поглощающая нас. Этот, в Доме-На-Холме, и есть Тьма, он в ней живет и питается ею, а еще – нашей кровью. Не станем служить ему!» И прочие из нас в страхе перед Повелителем убивали их и преследовали тех, кто пытался бежать, а если настигали – убивали тем способом, который был более всего любезен сердцу Повелителя и его верных слуг, наших владык: сжигали на костре. И в самом деле, после таких жертв страдания наши смягчались ненадолго. Но кое-кому удалось убежать, но и они не скрылись от гнева Голоса, потому что тоже падали ниц и строили Дом. И вот достигли они обещанного края, последнего берега – и что же? Враг уже ждал их там…

Протяжно и гулко заухала сова. У Гили сердце провалилось в живот. Он старался не двигаться и не дышать.

Берен замолк, потом сбросил плащ, встал на колени у костра, раздул огонь и подкинул веток. Маленький котелок встал в угли, Берен снова завернулся в плащ и сел, облокотившись на седло.

– Вот это и есть то, что утаила от тебя Андрет, – прошептал он. – Что скажешь, Ном?

Финрод глядел в игру огня на углях сквозь полуприкрытые веки.

– Все как обычно. Сначала – «учитесь», потом – «повинуйтесь». Чего-то в этом роде я и ждал. У нас он начинал точно так же, только действовал осторожнее и до «повинуйтесь» не успел дойти.

– Ты запишешь?

– Конечно.

– Не упоминай меня. Напиши – Андрет, со слов Аданэли из народа Мараха.

– Хорошо. Как странно, что она не рассказала этого мне сама… Сколько тебе было лет?

– Пятнадцать или шестнадцать… Как вот этому спящему красавцу. Мне, сыну младшего сына, суждено было стать Мудрым, аксаниром. Она еще о многом хотела рассказать, да не успела… Война… Так что не вышло из меня Берена Мудрого. Разве что – Берен Умудрившийся.

В отблеске огня, сверкнув в улыбке зубами, он вдруг ужасно стал похож на Того, Из-Темноты – каким Гили представил его себе. Через миг наваждение рассеялось.

– Может, оно и к лучшему…

– Ты не хотел быть Мудрым? – спросил Финрод.

– Время не захотело, чтобы я стал Мудрым, король. Времени сейчас нужны сильные.

– А разве мудрость делает людей слабыми?

Берен был вопросом озадачен, но не загнан в тупик.

– Мудрость, – сказал он наконец, тщательно выбирая слова. – Делает или очень слабым, или очень сильным. Мудрый тем отличается от просто умного, что его ум не холоден, он соизмеряет решения с сердцем и с совестью. И, принимая то либо иное решение, мудрый видит, что ничего нельзя сделать так, чтобы кому-то не повредить и не ранить тем свою совесть. Значит, быть мудрым и действовать – это постоянно страдать, и идти на это с открытыми глазами, а на такое способен только сильный.

– По-твоему, сила решает все?

– Смотря что называть силой. Одна сила нужна, чтобы поднять меч, другая – чтобы встретить его, не дрогнув. Есть ли у меня такая… Наверное, сейчас – есть. Потому что есть надежда. Estel, – уточнил он на эльфийском. – И отчаяние…

– Люди продолжают меня удивлять. Берен, разве «надеяться» и «отчаяться» – это не противоположности?

– С одной стороны верно, с другой… В глубине самого черного отчаяния, когда нет никаких оснований для amdir, человек вдруг обнаруживает в себе estel. В нашем языке «отчаяться» и «решиться» – одно слово. Но для этого нужно попасть в такую переделку, что дальше, кажется, уже некуда… Когда я был юн и глуп, я побился с Креганом-Полутроллем об заклад, что поднимусь на Одинокий Клык, куда поднимался лишь ты. Спускаясь, свалился в ледовую трещину. Пролетел сколько-то саженей и застрял, как клин в пазу – не сдвинуться. Стоял мороз, но пот выступал у меня на лбу – и тут же замерзал в волосах. Я понял, что здесь мне и конец, и никто ничего не узнает. Внизу – только синяя мгла; вверху – звезды, большие и равнодушные. И я так себя жалел, король Ном, что мне до сих пор этого стыдно. Страх заполнил меня всего. Я понял, что умру, что по сути дела уже умер – и внезапно стал спокоен, потому что мертвецы уже ни о чем не волнуются. Я прислушался – и услышал как внизу бежит ручей, и как катятся камни, вытаивающие изо льда; посмотрел вверх – небо в трещине стало розовым. Я вспомнил, что в голенище у меня – нож, и не все еще потеряно… Но даже и без ножа – я бы попытался. Я бы зубами прогрыз себе дорогу на свет. А если нет – я бы умер… спокойно, без страха. Вот так мы обретаем надежду в отчаянии. У эльфов по-другому?

– Не совсем, но иначе. Надежда, estel – она присуща нам изначально. Каждому и с рождения. Во льдах Хэлкараскэ мне тоже не раз бывало так, что казалось – умереть легче. Но звезды никогда не выглядели равнодушными. В случае с эльфами требуется прилагать усилия не для того, чтобы обрести estel – а для того, чтобы ее разрушить. Мы оба знаем, кто этим занимается. Мы смотрим вперед – и не видим оснований для amdir, полагаемся только на estel. Поэтому мы говорим, что у нас тень впереди, а у вас – позади.

– Может, – помедлив, сказал Берен, – мы для того и сошлись в этом мире, чтобы мы нашли для вас amdir, а вы подарили нам estel?

– Я в это верю. Amdir – она появится тогда, когда будет явлен четкий знак, не смутный намек, а нечто совершенно определенное.

– А как вы поймете, что появился такой знак? Вдруг ни вы, ни мы его не распознаем?

– О, нет, Берен… – лицо короля Фелагунда стало таким вдохновенным и прекрасным, что у Гили в горле защемило. – Это нельзя будет перепутать ни с чем, смысл этого события ясно скажет сам за себя. По меньшей мере его узнаю я, ибо я живу ради этого дня, и готов умереть ради этого дня.

– А ты не думаешь, что в тот день тебя может… не оказаться поблизости?

– Не думаю. Это ваша поговорка – «на ловца и зверь бежит». Я, кажется, понимаю, к чему ты подводишь, Берен. Ты хочешь знать, не в тебе ли я увидел тот самый случай, которого жду? Но как я отвечу, если я не знаю этого сам? Единственное, что я могу сказать – я действую так, как если бы ты и был тем, кого я ищу. Иного пути узнать – нет. Повторяя твои недавние слова, я считаю, что Эру знал, что делал, создавая вас смертными, а наши fear навсегда привязывая к Арде. И в том, что нашим судьбам довелось переплестись, есть и его промысел.

– Хорошо, – согласился Берен. – Тогда и я буду действовать так, словно я и есть тот самый. И если мы не свернем себе шею, это действительно будет что-то из ряда вон… Ага, вода за умными разговорами выкипела почти вся, но на двоих тут хватит, – он засыпал в котелок смесь ягод и трав. – Ном, а можно еще один вопрос – из праздного любопытства?

– Пожалуйста. Но не обещаю ответить.

– Ты… ты пойми, это на самом деле меня мучает, потому что… а, проклятье!… Она говорила, что мы слишком похожи на… Сам-понимаешь-кого. И что эльфы это видят, и поэтому…

– Она ошибалась, – жестко сказал Финрод.

– Но вспомни историю Аданэль: ведь, глядя правде в глаза, он с нами ничего не делал. Все творили над собой мы сами. Сами! В Дортонионе… там люди делали порой такое, что у орков волосы вставали дыбом. И не только люди Моргота – многие из них были наши; горцы. Мразь, каких и у Моргота белым днем с фонарем искать надо – откуда такая сволочь повыползала? И – главное – в глубину себя, в свое сердце мне порой тоже бывает страшно заглядывать. Там водятся… оборотни. Таким ли должен быть тот, кого ты ждал, Финрод? А вдруг я приведу к гибели и тебя, и твоих эльфов, и Нарготронд, и… – он резко умолк, словно задохнулся.

Финрод длинно вздохнул, явно собираясь сказать какую-то неприятную и для себя и для собеседника вещь. Но заговорил не сразу – сначала разлил по чашкам травяной отвар.

– Если ты думаешь, что подобного рода сомнения чужды нам – ты ошибаешься так же, как ошибалась Андрет. Да, в нас, Эрухини, есть нечто общее с Мелькором. Я видел и могу сравнивать: мятежный дух, порыв, гордость, переходящая в гордыню – все это присуще нам так же, как и ему. Но это не значит, что мы – его дети. Скорее всего нам, нолдор, и вам, людям, достались те же дары Единого, что и ему. Так похожи брат и сестра, а не родитель и дитя. Феанаро порой казался ему родным. Но ведь мы точно знаем, что он не творил эльфов – значит, Феанаро унаследовал это не от него. Так почему вас не отпускают эти сомнения? Ты говоришь, что боишься заглядывать к себе в сердце, ибо там водятся оборотни? Я тоже боюсь. Но все же заглядываю в самые потайные уголки, нахожу своих оборотней и уничтожаю их. Ибо никто за меня этого не сделает, как и за тебя. Представь себе, что испытал я, стоя в тот день на пирсе Альквалондэ. Никто и никогда, ни в каком страшном сне увидеть не мог, что эльф обнажит меч против эльфа. Друзья моего детства, родичи, те, кого я любил – лежали мертвые на песке, и убили их друзья моей юности, мои родичи, кого я тоже любил. Я чувствовал, что разрываюсь надвое. Счастье Феанаро и его сыновей, что они успели отплыть – вместе с Нэрвен, Айканаро и Ангарато мы готовы были убивать их. Берегом мы гнались за кораблями, и в сердце каждого поднял голову оборотень. Но, посмотрев своему оборотню в глаза, я ужаснулся. И сказал: хватит. Кто-то должен остановиться, и это будем мы. И тогда оборотень испустил дух. Никто из нас не есть изначально Зло, Берен. Даже Мелькор, даже Гортхаур – не зло, они только предались злу. Бояться нужно не того, что ты есть – того, чем ты можешь стать.

– Спасибо, король, – после краткого молчания проговорил Берен. – Ты ответил на вопрос, который я только собирался задать.

Их руки встретились над углями в дружеском пожатии. Гили не двигался.

Странную вещь сказал король эльфов. Странную – и страшную… Проклятый народ – вспомнилось снова… Почему – проклятый? Феанаро – это Феанор, отец Бледного Господина? Что такое Альквалондэ? Кого они там убивали? И за что?

«Как много страшного», – подумал он, засыпая. – «Зачем столько зла?»

* * *

Вторая ночевка была у озера Иврин. Гили не сетовал на отсутствие огня и горячей пищи – его радовала сама возможность вскоре слезть с седла, завернуться в плащ и уснуть. Ему часто приходилось ездить верхом, но никогда – столько, и никогда – в седле. «Ой-ой-ой» был страшный.

Но, поднявшись на холм в предгорьях Эред Ветрин, увидев в закатном золоте подернутую туманом котловину озера Иврин, Гили забыл и про усталость, и про боль.

Есть в мире места, вроде бы особо ничем не примечательные – но когда туда приходит человек, эльф или гном, светлая тоска наполняет его сердце, как будто кто-то силится докричаться до тебя сквозь годы. Дух живет в этих местах, и твой дух откликается на его зов, если, конечно, он у тебя есть…

– Красота какая! – вырвалось у Гили при виде снежных отрогов, глядящихся в озерную стынь, подернутую мелкой рябью.

Лоссар что-то сказал, Эллуин перевел:

– Когда-то эти воды благословил сам Владыка Ульмо. Его вода целебна. Говорят, что здесь – родина смеха. Смотри!

Один из дальних заливов кипел ключом, отчего озеро и волновалось все время. Сотни родников вырывались там на поверхность – и, наполнив чашу гранитных берегов, выкатывались через трещину в скале и бежали вниз по долине, питая Нарог.

– Наше озеро Тарн Аэлуин благословина сама Мелиан – все равно загадили, сволочи. Хэй! – Берен ударил коня пятками и полетел вниз по склону в бешеном галопе. За ним, заливисто свистнув, помчался Нэндил, следом – Эллуин. Остальные съехали вниз шагом.

Ночевали в подлеске, возле того края озера, где били ключи. Темнело в небе, темнело в озере. Звезды купались в кипени родников…

Они поили коней с Айменелом, Аэглосом и Эллуином, когда Гили все-таки решился спросить:

– Господин Эллуин, что такое «amdir»?

– Где ты услышал это слово? – удивился Эллуин.

– Растопыривал уши вместо того, чтобы спать, – незаметно для своего оруженосца к воде спустился Берен. – «Amdir» на нашем языке означает «надежда». Так мы обычно переводим. А если переводить дословно, то это – «взгляд вперед и вверх».

Подвернув штаны и зайдя в воду по колено, Берен умылся, потом набрал воды в баклажку, уступая Эллуину привилегию просветить Гили.

– У нас есть два слова для обозначения того, что вы, люди, называете одним словом – «надежда». Первое слово – «amdir», так мы говорим, когда в надежде присутствует расчет, есть какие-то основания предполагать, что все сложится благоприятным образом. Второе слово – «estel», так мы называем надежду, для которой нет никаких оснований, когда просто ждешь хорошего – и все. Понимаешь?

Гили казалось, что он понимает – но понимает ли он правильно?

– Проще говоря, – Берен с баклажкой вышел на берег. – У меня есть здоровенный amdir на четвертину доброго дор-ломинского светлого пива. А вот что мы тут или в горах не нарвемся на орков – это уже чистой воды estel. Понятно?

Гили не совсем понимал, зачем вода – ведь костра они разводить не будут. Он грыз на ужин орехи и сушеные ягоды, когда увидел, что эльфы разбавляют водой вино из Эдрахиловой фляги. Полчашки досталось и ему.

– Хочешь есть? – Берен, отпив свою часть, передал ему легкую оловянную кружку.

Вино, терпкое на вкус, было сладким, и внутри от него рождалось тепло и веселье, хотя с полчашки не захмелел бы и ребенок.

– Хочу, – признался Гили.

– Ложись спать. – Берен обрадовал своего оруженосца тем, что на них втроем с Айменелом приходится последняя, предутренняя стража.

– Запомни, парень: хоть места здесь и красивые неимоверно, а все же Волчий Остров в двух днях пути верхом. Игры кончились, Гили, все по-настоящему. Ты хотел быть воином? Вот тебе первый урок: засыпай там, где тебя застало время, на сытый ли, на голодный желудок, а просыпайся – быстро и без звука.

Гили проснулся за полночь – быстро и без звука. По знаку Берена пошел к склону холма, вслед за Айменелом поднялся на три сажени вверх и, приняв от Аэглоса лук со стрелами, сел на его место – за один из камней. Отсюда не был виден лагерь – было видно пространство вокруг него, подходы. Айменела тоже не было видно – где он?

Гили взял оставленную ему Береном фляжку – там что-то плескалось. Ага, вино с водой. Он выпил – сон как сдуло. Очертания ночных берегов сделались ясными, четкими, Гили различал каждый звук, разносившийся над водой далеко – плеск бобра, крик ночной птицы, шелест осоки; мгновенные тени летучих мышей двоились в поверхности озера, у берегов медленно густел туман.

Тело наполнилось каким-то легким звоном, радостной готовностью к действию. Красота этого места – даже сейчас, ночью, под звездами; а может быть – особенно и именно сейчас – была пронзительной. И внезапно Гили охватила жестокая тоска: вот такая же, наверное, стояла ночь в Гремячей Пуще, женщины спали, прижимая к себе детей, и вдруг – кровь, хруст металла, пронзающего плоть, детский крик, обрывающийся треском позвонков, оскаленные желтые лица, горящие злобой раскосые глаза…

Он не знал ни своей тетки, покинувшей дом, когда он был еще маленьким, ни ее мужа Морфана – но теперь слезы жгли ему глаза не потому, что орки оставили его сиротой без крова и родни; он чувствовал боль простых, ни в чем не виноватых людей, которых убивают ночью, во сне, ни за что ни про что.

«Говорят, они потому у вас в горах так зверствовали, что вы им сильный опор чинили… И под Тенью люди живут…»

Да, живут. Но не все. Те, кому удалось выжить.

«Я так не хочу».

Гили ясно, озарением понял, что стал оруженосцем Берена потому что не желает быть покорной безмолвной жертвой, безропотно ожидающей исхода битвы между сильными этого мира. Он станет воином – и, может быть, однажды спасет неизвестных ему людей, и кто-то не погибнет, застигнутый наглой смертью в доме, на пастбище или на пашне…

Сколько времени прошло? Эльфийский напиток не давал клевать носом, туман потянулся от берегов вслед за слабеньким ветерком, предрассветный холодок забрался под плащ. Звезды начали тускнеть.

Они оседлали коней и тронулись еще до света. Большую часть времени они не ехали, а вели коней в поводу – дорога брала круто вверх, петляя по дну скального разлома. Гили уже отчаялся когда-нибудь оказаться на ровном месте, как вдруг – свежий ветер пахнул в лицо и они вышли в долину, заросшую светлым сосновым лесом, и по ней поехали верхом. Дороги здесь не было, но Финрод вел отряд уверенно, держа направление на северо-восток, вверх по склону горы. Берен обмолвился, что чувство направления эльфам не изменяет никогда, ни в туман, ни в ночь, ни в лесу, ни в подземелье.

Дорогой Гили учил эльфийский язык, а Айменел с Эллуином ему охотно в этом помогали. Некоторые слова он запомнил и раньше, сам: roh – конь, sar – камень, nor – огонь… Amdir – надежда… Некоторые узнал сейчас: mellyn – друзья, salh – трава, sigil – нож… С подачи Айменела он заплел такую же, как у того, тонкую косу на макушке, перевязал ее шелковым шнурком и украсил синими перьями селезня. Берен, увидев это, только хмыкнул, ничего не сказал.

Они выехали из леса, дальше пошли луга – густая высокая трава покрывала склоны. Гили посмотрел на юг – раньше, когда поднимались, у него сил глянуть вгору не было – и дух схватило: на такой высоте они были. Далеко-далеко внизу серебрилось озеро Иврин, деревья сливались в сплошной зеленый покров, а облака стояли над виднокраем – с башни. Справа, у подножия холмов предгорья, словно трехпалая огромная птица оставила след: три речонки сливались в одну.

– Тейглин, – бросил Лоссар.

Гили посмотрел на север – дух у него захватило второй раз: прямо перед ними белые вершины тонули в облаках – и туда, в облака, лежал их путь…

Дул довольно крепкий ветер, Гили завернулся в плащ. Холодно или жарко – сказать было невозможно: солнце вроде припекало, а ветер пробирал.

Берен запел. Гили посмотрел на своего хозяина – тот выглядел счастливым. Ну да, он же сызмальства в горах. И песня была горская – Гили ее не знал, но такой рисунок мелодии мог родиться только там, где любой путь – это путь или вверх или вниз.

Мотылек мой, мотылек,

Как затейлив твой полет

Не стремись на огонек -

Огонек тебя сожжет…

Гили удивился, услышав, что второй голос подхватил песню и повел мелодию вверх, словно взлетев над первым:

Легких крылышек узор

Разлетится в белый прах

Не лети на мой костер -

Вы горите на кострах…

Пел Финрод. И король, и Берен, казалось, связаны каким-то общим воспоминанием, далеким, грустным, но хорошим…

Если ищешь ты тепла -

Вот тебе моя ладонь

Пусть она не так светла -

Но не жжется, как огонь.

Мотылек мой, мотылек…

Ты не слушаешь меня

Как прекрасен и жесток

Золотой цветок огня…

– Если это намек, – сказал Вилварин (25), – То я его не понял.

– Нет, это не намек. – Берен тряхнул головой. – Это просто песня. Детская песенка.

– Несмотря ни на что, – зябко повел плечами эльф. – Огонь был бы сейчас совсем не лишним. И горячее питье. Скажи, aran, долго еще нам ехать?

– За ближним перевалом – горное озеро, Эллехен, – ответил Финрод. – Там мы остановимся и поедим. До вечера нужно перейти через Талат Главар, и успеть спуститься оттуда как можно ниже – мне не хотелось бы ночевать в снегах.

Они прибавили ходу, перебрались через седловину – опять было круто и опять коней вели в поводу – и спустились в долину, где росла зеленая трава и кустарник, а посередине лежало озерцо, скорее даже – заводь, образованная случайным навалом камней поперек течения горной речки.

В озерце водилась форель, и к удивлению своему Гили узнал, что рыбу можно бить из лука – Аэглос показал, как это делается. Берен и Менельдур полезли в воду – собрать добычу и стрелы, и Берен сказал, что для ровного счета не хватает еще рыбины, каковую и поймал просто руками: застыл неподвижно, как камень, а потом мгновенным движением выхватил ничего не понимающую рыбину и бросил на берег. По его словам, именно так рыбу ловят медведи, с которыми он, если верить преданиям народа Беора, состоит в прямом родстве.

– А медведи об этом знают? – подковырнул Нэндил.

Набрали сушняка в кустах, развели огонь и испекли рыбу на камнях. А тем временем солнце скрылось и заметно похолодало, так что они поспешили снова выехать.

Они ехали в тумане облаков, и Гили скоро порядком подмерз, но почему-то ему было радостно. Когда они поднялись над облаками и оказались на каменистом склоне, слегка присыпанном снегом – а выше по склону, всего в трехстах шагах, был вообще сплошной снег. Гили засмеялся – так красиво было кругом. Странно складывалась жизнь: он очень мучился во время болезни и очень горевал по погибшей семье, но если бы не оспа – может быть, он никогда бы не покинул родной край и уж точно не увидел бы всей этой небесной красоты, и не узнал бы, как это – ехать по колено в облаках…

Они шли по насыпи – ледник сносил сюда камни, и оставлял, а сам бежал вниз ручейком. За тысячи лет камней набралось много. Солнце било со всех сторон, и очертания белых вершин были так остры, что, казалось, можно порезаться.

– Смотри! – Берен показал рукой на склон ближайшей к ним горы. Гили глянул – и застыл, изумленный кипением снежной пыли: словно бешеный белый конь летел по отвесному склону… через миг-другой до них донесся грохот: лавина!

– Ух ты! Сила! – сказал он. Эльфы засмеялись.

Ближе к вечеру они достигли места, о котором упоминал Финрод, Талат Главар, Солнечного Склона. Здесь был последний рубеж владений Солнца – едва они перебрались через перевал, как над отрядом сомкнулись сумерки. Они снова вошли в облака, и почти сразу же пошел снег. Никого не нужно было подгонять: Финрод сказал, что до темноты следует сбросить не меньше двух тысяч футов высоты. У Гили начала болеть голова, но жаловаться он находил неуместным. Кроме того, его тошнило: то ли рыбина попалась какая-то нехорошая, то ли он заболел. Последнее серьезно его обеспокоило: а вдруг Берен оставит его, больного, у этих своих родичей и тогда что? Конец всем приключениям, конец едва начавшейся интересной жизни… И эльфов он больше не увидит…

Радость, распиравшая его до звона, исчезла – теперь он казался себе похожим на лопнувший рыбий пузырь. В глазах темнело, если он делал резкие движения, и весь он как-то ослаб, словно налился тяжестью. Наверное, устал… Отдохнет – и все пройдет… Да, но какой это отдых – в таком холоде, на голых камнях…

Он не заметил, как по сторонам потянулись горные луга. Кроме травы, здесь еще ничего не росло, да и трава была низкая, хоть и густая. Снег сменился мелким дождем, моросью оседавшим на волосах, одежде и гривах коней. Облака над головой поднимались выше, выше… Да нет, это они спускались… Далеко-далеко впереди, внизу, чернели леса. От этих лесов их отделяло четыре часа пути – и один сложный спуск, который не стоило делать в темноте. Привал устроили в камнях у ручья, костер развести было не из чего. Одна надежда – на эльфийский напиток. Гили спешился – и, чтобы не упасть, постоял немного, вцепившись руками в седло и упираясь в него лбом. Головокружение вроде бы прошло – и паренек, расстегнув подпруги, потянул седло на себя…

…И рухнул под его весом без сознания.

Звезды…

Крупные и мелкие – словно рассыпали соль…

Гили проморгался, прокашлялся – он очнулся от терпкой сладости-горечи неразбавленного эльфийского вина. Сел. Голова кружилась, но не болела. Лоб еще хранил тепло чьей-то ладони, Гили был уверен – Финрода.

– Ну, слава Единому, – Берен взъерошил рыжие кудри оруженосца, рассыпая синие, с радужным отблеском перья селезня. – Что ж ты молчал, что тебе плохо?

– Я… заболел?

– Нет, – ответил Эдрахил. – Разница высот. Ты вырос на равнине. Высота этих гор – десять тысяч футов, мы перевалили через них на пяти с половиной тысячах.

– Ага, понятно, – сказал паренек; хотя ничего ему не было понятно. Но раз он не заболел – уже хорошо.

Он полулежал на плаще и седле, эльфы сидели кругом, здесь, в чем-то вроде неглубокой пещеры… Двоих не было – видимо, стерегли снаружи.

– Ни шиша тебе не понятно, – сказал Берен. – Это и мне не понятно. Воздух здесь редкий. Чем выше, тем реже. Есть высота, куда даже птицы не поднимаются – воздух не держит и нечем дышать. Почему так – один Манвэ знает.

– А какие горы – самые высокие в мире?

– Пелори, – ответил Финрод.

– Сорок тысяч футов, – прикрыв глаза, улыбнулся Эдрахил.

– А в этой части света – Тангородрим, – добавил Берен: словно крышка гроба захлопнулась.

На следующий день они спускались по крутому склону, с одной стороны – стена, с другой пропасть. В некоторых местах коням заматывали головы плащами, чтобы те не боялись идти. Кошмарный этот спуск завершился в зеленой долине горной речки, впадающей, как сказал Эллуин, в озеро Линдавен. Собственно, это уже и был Дор Ломин, Сумеречная Земля, где жил народ Хадора. Эту ночь, пообещал Берен, они проведут под крышей.