Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 81 страниц)

Глава 4. Дорога

Дети резвились в фонтане – шумно плескались, с радостным визгом скатывались в воду по гладкому крутому мраморному желобу, взмывали над водой на веревочных качелях и, разжимая руки, с хохотом отправлялись в краткий полет, заканчивающийся взрывом зеленоватых брызг. Они были очень похожи на человеческих детей, гораздо сильнее, чем взрослые эльфы – на взрослых людей, хотя большинство ребятишек было уже в том возрасте, в котором люди не поощряют совместное купание.

Он знал, почему Финрод выбрал дорогу к сокровищнице через эту тихую и пустую – если не считать детей – рощу. Королю, добровольно отказавшемуся от короны, не хотелось идти по дворцу, ловить удивленные, осуждающие и сочувствующие взгляды, слушать шепотки за спиной… Берен понимал его как никто: все-таки он сам тоже был правителем без земли.

Они миновали рощу и подошли к гроту, примыкающему к задним покоям дворца. Берен ожидал, что Финрод завяжет ему глаза или чего-то в этом духе, но эльф не предложил ничего подобного, и вскоре Берен понял, почему: без должного навыка он неминуемо заблудился бы в этих коридорах, заплутал среди сталактитов, сталагмитов, пещер, гротов, боковых ответвлений и трещин.

Он уже потерял счет поворотам, когда Финрод остановился, и в одному ему известном месте приложил ладонь к стене. Стена пошла рябью, как воздух над Анфауглит жарким летом, и не открылась, не отодвинулась – растворилась, исчезла, открывая узкий зарешеченный проход. Финрод вставил перстень в замок, что-то прошептал беззвучно – узорная бронзовая решетка поползла вверх.

Они прошли по коридорчику и оказались в сокровищнице.

Отсюда выходила еще одна дверь – огромная, массивная, с калиткой в одной из створок. Эта дверь, видимо, вела во дворец и надежно охранялась.

Финрод согрел фиал рукой, чтобы засветить, положил его на серебряную курильницу и огляделся. Берен сел на ближайший сундук.

– Здесь мы возьмем оружие, доспехи и золото, – сообщил король. – И главное – сможем спокойно, без помех, поговорить.

Он смахнул пыль с табуретки, установил ее напротив сундука и сел.

– Ты думаешь, слаб я или чрезмерно щепетилен? Не хотел я приказом короля привести всех к порядку – или просто не смог?

– Нет, король. Я привык считать тебя эльфом, который знает что делает. Если ты захочешь дать мне объяснения – ты их дашь. Если не захочешь – я их из тебя не вытяну. Думаю я о другом: за содержимое того сундука, на который я умостился, можно купить только Дортонион или еще и Хитлум в придачу?

Финрод засмеялся и сделал ладонью знак подняться. Берен встал. Финрод откинул крышку сундука – оказывается, она была не заперта.

Сундук был доверху набит бумагой. Наброски, рисунки, рукописи, чертежи…

– Что называть ценностью? – король присел перед сундуком. – Для меня это было ценно и я поместил это сюда, чтобы не занимать место в мастерской. Маленькая привилегия короля: сваливать личный хлам в королевскую сокровищницу. Как видишь, ни Дортонион, ни Хитлум за это купить нельзя, но…

Подняв тучу пыли, Финрод извлек из груды бумаг плотный пожелтевший листок, покрытый грифельными набросками, протянул его Берену.

С клочка бумаги, как живые, смеялись глаза Лютиэн.

– Если бы я дал тебе право унести из этой сокровищницы все, что угодно, на выбор – но только одну вещь, что бы ты унес? – улыбнулся Финрод, скрещивая руки на груди и самым непринужденным образом опираясь плечом о колонну.

Берен несколько мгновений держал листок в руке, потом осторожно положил его в сундук и тихо закрыл крышку.

– Ничего. В дороге всякое может случиться, государь. Я не хотел бы потерять… или повредить… или уничтожить, чтобы не досталось в плохие руки. Спасибо, пусть останется у тебя – до лучших времен.

– Ты не спросил, но я все же отвечу, почему позволил феанорингам вытряхнуть меня из своего города.

Финрод снял с курильницы фиал и пошел с ним к одному из узких боковых проходов. Берену ничего не оставалось, как следовать за королем.

– С некоторых пор, – говорил Фелагунд на ходу, – к Врагу попадают сведения о том, что происходит в Подгорном королевстве. Сведения отрывочные и нечеткие, так что шпион, передающий их, находится не здесь. Но купцы, воины, патрулирующие вместе с нами границу, крестьяне в Бретиле – все они распространяют слухи, которые доходят до Саурона и Моргота. Рано или поздно до Врага дошел бы и слух о том, что в Нарготронде сколачивается новый союз.

– А так до него дойдут слухи, что Берен Беоринг пришел к королю требовать выполнения старой клятвы, и они с королем и еще десятком сумасшедших скрылись неведомо куда?

– Именно. А у нас будут развязаны руки.

Финрод остановился перед высоким столиком, на котором стояла шкатулка, расстегнул ожерелье, снял его и какое-то время держал в руках, пропуская звенья между пальцами. Затем положил ожерелье в шкатулку, выстланную бархатом, и напоследок еще раз провел пальцами по изломам драконьих крыл. В эту минуту открылась главная дверь – и Финрод одной рукой укрыл фиал полой накидки, а другой сделал Берену знак молчать.

Замок снова закрылся – ключ звонко щелкнул трижды. Глядя из-за поворота, Берен узнал Ородрета – тот спускался по ступеням главного входа с венцом и светильником в руке.

– Брат, – позвал Финрод, снова открывая свой фиал. Не было нужды понижать голос – за пределы сокровищницы не выходил ни один звук.

– Инглор? – Ородрет положил венец на треножник. Братья снова обнялись.

– Зачем ты это сделал? – с укоризной спросил Ородрет – и тут заметил Берена.

– Ты осуждаешь меня? – спросил Финрод. Ородрет покачал головой. – Тогда будем говорить. Садись, – король подал пример, сев на один из сундуков. – Итак, Берен, тебе не дали на совете поведать свои намерения – а они у тебя, по всей видимости, есть. Говори.

– Я хотел, король, заручившись твоей поддержкой, проследовать в Хитлум и предупредить Государя и князя Хурина. Я хотел испросить у него табун лошадей для войска в две тысячи человек. Мне не нужны боевые кони, достаточно и тех, которых используют как заводных или вьючных, потому что на них не будут идти в бой. А кони нужны мне затем, чтобы в течение трех дней пересечь Анах и привести отряд в Дортонион, когда армия Саурона выступит, а в тылу у нее поднимется мятеж.

– В Дортонионе назревает мятеж? – удивился Ородрет.

– Уж я постараюсь, чтобы назрел…

– Но есть одна сложность, – сказал Финрод. – Самое меньшее одна. Такой способ действий предполагает атаку одновременную и согласованную. Способ согласовать действия есть, но…

– Брат! – воскликнул Ородрет.

– …но я должен получить с тебя, Берен, клятву, что ты никогда и никому его не откроешь.

Берен заколебался на мгновение. Последней, кому он клялся, если не считать свадебного обета Лютиэн, была Андис… И вскоре Берен познал позор и горечь клятвопреступления. С тех пор он старался не давать клятв. Но ведь ради Лютиэн он нарушил обет не давать обетов… К Морготу! Ради короля он и подавно его нарушит.

– Клянусь именем Единого, – сказал Берен. – Что не открою его иначе как с твоего согласия, а если нарушу слово – пусть твоя кара настигнет меня живого, а кара Намо Судьи – мертвого.

– Идем, – они поднялись, отправились в глубь сокровищницы и свернули в тупик, занятый одной-единственной шкатулкой на подставке. Финрод вставил в замок свой перстень, повернул – с легким звоном крышка поднялась. Финрод вытащил темный хрустальный шар, опустил крышку, положил шар в выемку на ней. Берен затаил дыхание.

– Палантир, – тихо сказал Ородрет.

– Убери свет, – попросил Фелагунд. Берен набросил на фиал свою куртку. В сгустившемся полумраке серебристым густым светом затеплился камень шара. Лицо Финрода в этом свете казалось отлитым из стали. Это усиливалось напряжением, проступившим в чертах короля: они заострились, стали жестче. Финрод нелегко, почти мучительно сосредоточивал внимание и волю.

Неясное мелькание теней в середине шара сменилось четкой живой картиной: предгорья Эред Ветрин, какими они видятся из долины Тумхалад. Свет Палантира изменился, стал естественным, солнечным, закатным…

Берен видел теперь в камне приближающиеся горы так, как видела бы их птица, летящая над дорогой. Внимательная, хищная, умная птица, за лигу чующая врага. Орел, из тех, что живут на вершинах Криссаэгрим. Он увидит засаду, если их поджидает опасность где-то по дороге. Он распознает ее…

Дорога петляла, вела на север, исчезала совсем – но лишь как проторенный путь, как тракт; направление Берен чувствовал все время – и снова появлялась. Дорога вела в Хитлум. В Барад-Эйтель, замок Фингона.

Берен увидел его – русоволосого эльфа, всадника в какой-то радостной толчее… Узнал по знаменитым косам, перевитым золотыми шнурами. Венки на шестах, ленты, факела… Матери протягивали ему своих младенцев – в Дортонионе тоже было живо поверье, что прикосновение эльфийского короля делает ребенка неподвластным болезням… Что за праздник? Что за шум?

Словно почувствовав беспокойство, Фингон огляделся. На миг показалось, что его глаза встретились с глазами Финрода. И Фелагунд тут же закрыл камень ладонями. Дыхание его стало чуть более шумным, глаза он закрыл, откинув голову назад.

– Он как будто увидел тебя, – проговорил Берен.

– Он почувствовал. Если бы он находился в своем замке, он тоже пошел бы к Палантиру и мы могли бы увидеться и поговорить. Жаль.

– Ты собираешься туда? – спросил Ородрет.

– Мне нужно, – сказал Берен. – Даже если с Государем Фингоном можно поговорить с помощью этого волшебства, с князем Хурином я должен встретиться лицом к лицу.

– Ты готов рискнуть Палантиром? – помедлив, спросил Ородрет у брата. – Разве не достаточно будет внешнего наблюдения за Береном?

– Когда-то я решил ограничиться внешним наблюдением за северными нагорьями, – лицо Финрода омрачилось. – Этого недостаточно. Берен должен иметь возможность связи по собственному почину. Я готов отправить Видящий камень под Тень в расчете на мужество и стойкость его хранителя. Дом Финарфина часто полагался на мужество и стойкость своих вассалов – и ни разу не был обманут.

– А если Палантир все же будет захвачен? Ты понимаешь, чем это может грозить всем нам?

– Проигравший потеряет все. В любом случае.

– Еще неизвестно, сможет ли человек овладеть Камнем, – возразил Ородрет. – До сих пор никто не пробовал.

– Это легко проверить. Берен?

Горец почувствовал холод в животе – непонятно почему.

– Что я должен делать?

– Прикоснуться к Камню, – ответил Финрод. – Смотреть в него. Сосредоточиться на том, что хочешь увидеть.

Положив ладони на холодную гладкую поверхность, Берен вгляделся в глубину кристалла. Там, в сердце камня, возникло смутное мерцание.

Мысль пришла сама собой, и свет разгорелся ярче. В кончиках пальцев возникло покалывание сродни легкой дрожи, но камень не нагрелся от его рук – все такой же холодный и гладкий, он был словно изо льда.

Свет, родившийся внутри Палантира, поглотил человека. Берен чувствовал, что оторвать взгляд сможет только с огромным трудом. Сокровищница исчезла, исчезли эльфы, осталось только белое сияние – и бессчетные голоса и образы, мгновенно рождавшиеся и исчезавшие. Их было множество и каждый хотел завладеть его вниманием. Как в детской игре в жмурки, он слышал совсем рядом чье-то затаенное дыхание, шепот, хихиканье – но едва он пытался ухватить неверный образ сознанием, как тот ускользал.

В детстве ему снилось, что он летает – но это было не так, как с другими детьми. Его полеты были мучительными. Задержав дыхание, напрягшись, он отрывал себя от земли и медленно плыл вперед, протаскивая свое тело сквозь воздух с усилием, словно мешок гвоздей. После таких снов он просыпался вспотевший и вымотанный – но, какой ни есть, все же это был полет, и Берен никогда не отказывался от него, если во сне чувствовал его возможность.

Сейчас происходило нечто похожее – он не плыл, не летел, он протаскивался через плотный свет, и наконец пробился к поверхности – а может, опустился на дно. Граница лопнула, и он увидел то, что хотел – незнакомые покои с круглым потолком и узкими окнами-колодцами, живой фиал на треножнике у станка, и Тинувиэль, склонившую голову над работой. Он даже сумел понять, что натянуто на станке – знаменитое дориатское покрывало, которое ткут в два цвета так, что изнанки у него нет, просто узор повторяется на каждой стороне другим цветом…

Она не пела и казалась печальной. На коленях у нее устроился большой серый кот. Такая светлая тоска…

– Мелль, – тихо позвал Берен – и она услышала, подняла голову, сумеречно-серые глаза пронзили пустоту в том самом месте, где он должен был стоять, если бы и в самом деле находился в этой комнате.

Но, чтобы позвать, ему пришлось сделать вдох и вспомнить, что у него есть тело, и распылить собранную в одной точке волю. И белый свет снова охватил его, поднял, закружил – и выбросил в пещеру, под внимательные, тревожные взгляды Ородрета и Финрода.

– Он сумеет, – сказал Ородрет.

Берен, переводя дыхание, отнял руки от Камня.

– Это проще, чем я думал, – сказал он.

– Если ты о том, что не нужно заклинаний – то да, – Ородрет словно обиделся за искусство брата. – Но тебе еще многому предстоит учиться. То, что ты сделал, проще всего, что может Палантир.

– Берен узнает в свой срок, – Финрод закрыл Камень.

– Ты оставляешь Нарогард глухим и слепым, – посетовал наместник.

– Камень вернется, – пообещал Берен. – Я…

– Не надо, – оборвал его Финрод. – Вот здесь – не клянись. Ты не знаешь, где встретишь завтрашний день.

– Феаноринги, – проговорил Ородрет – Что делать с ними? Я не удивлюсь, если Келегорм и Куруфин уже сейчас послали гонца к Маэдросу.

– Маэдрос, – твердо сказал Финрод, – сделает то, что скажет Фингон.

* * *

– Вон они! – Гили показал пальцем.

– Это птицы, – проворчал Брегор, глядя из-под руки.

– Нет, не птицы! Это всадники, двенадцать человек!

– Эльфов, – пробурчал Фин-Рован. – Оттудова только эльфы могут появиться.

– Ни хрена не вижу, старый стал, – Брегор сплюнул в сторону. – Ну, пацан, коли врешь – гляди!

Гили слез с ветки, повисел, уцепившись за нее руками, и спрыгнул в траву. Сердце билось часто и радостно: в прошлый раз он плохо разглядел эльфов, а теперь, может быть, удастся с ними поговорить! Горцы не могли понять его состояния: они привыкли общаться с эльфами запросто, это как-то само собой разумелось. А у Гили замирало сердце.

Они подъехали – Эминдил, то есть, Берен, и с ним – одиннадцать эльфов. Все горцы низко склонили головы – и предназначался этот поклон не Берену, а эльфу с такой толстой и золотой косой, что обзавидовалась бы любая красавица.

– A laita! – повторил Гили вслед за прочими почтительное приветствие. – A laita Finarato noldoran!

– Я тоже рад видеть в добром здравии тебя, Брегор, и тебя, Брандир. – тепло улыбнулся эльф. – Передайте мои приветствия также княгине Эмельдир.

– Брегор, – Берен подъехал к своему вассалу, вытащил из рукава плотный свиток, запечатанный воском. – Это отдай матушке. Это тоже, – другой рукой он протянул Брегору увесистый кошель. – Распоряжения эти выполняй в точности, и так быстро, как только сможешь. Отменить их или изменить что-либо могу только я, государь Финрод и государь Фингон. Больше никто. Я вернусь… когда сменится луна. И проверю – половина работы к этому времени должна быть сделана, ибо Моргот не будет нас ждать. До встречи, – он повернулся к Брандиру. – Да, этого забияку, что обижает здешних купцов, так и не нашли?

– Как сквозь землю провалился, – улыбнулся юноша. – Я вот и думаю – а был ли забияка-то?

– Вот письмо от меня к конену Халмиру, – Финрод протянул воину другой свиток. – Прошу тебя, Брегор, будь моим гонцом.

– Почту за честь, – Брегор упрятал оба письма и кошель в поясную суму. – Хоть скажите, куда едете. Ведь всякое может случиться – где тогда вас искать?

– Не скажу, – покачал головой Берен. – Прости, Брегор. Кстати, о встрече с Государем Финродом тоже болтать не стоит. Все слышали?

– Обижаешь, ярнил, – покачал головой Брегор. – Хоть я и не воевал восемь лет под Тенью, а все же знаю, что такое тайна. Прошу, возьми с собой кого-нибудь из нас. Не годится тебе ехать одному. Опять же, весточку послать или там что еще…

– Ты прав, – согласился Берен. Фин-Рован с готовностью высунулся вперед, но глаз Берена остановился на Гили.

– Руско, в седло! – скомандовал Берен.

– Ярн! – обиделись Брандир и Фин-Рован.

– Вы все нужны мне здесь, – веско сказал Берен. – Поверьте, прислуживая мне, любой из вас принесет гораздо меньше пользы, чем выполняя то, что я здесь написал. Поэтому я беру Гили.

Паренек слегка расстроился. Оказывается, его брали как самого бесполезного. Чтобы не путался тут под ногами и чтоб ярну кто-то мог прислужить в дороге, так как жаль отрывать ради такого пустяка настоящего воина. Что ж, таким, как Гили, не пристало быть гордыми. Да и поездка вместе с Дивным Народом, пусть и слугой – сама себе достаточная награда.

Он вскочил в седло и присоединился к эльфам.

Берен и Брегор попрощались по-горски: сжав правую руку в кулак, каждый согнул ее в локте, и, сцепившись руками, коснулся кулаком левого плеча – и всадники разъехались в разные стороны по равнине Талат Дирнен.

* * *

– Ой, – сказал Гили, спешиваясь. – Ой-ой-ой…

– Это еще не ой-ой-ой, – Берен перебросил ему поводья. – Ой-ой-ой будет завтра, когда ты попытаешься снова залезть в седло.

В лице он не менялся, но по скованным движениям видно было, что очень долгое время ярн знал только двух лошадей: Правую и Левую, и порядком отвык ездить верхом. Сноровка-то сохранилась, а вот тело по-новой привыкнуть еще не успело.

Гили расседлал лошадей и спутал им ноги. Берен уже исчез в лесу – отправился со всеми собирать хворост и добыть чего-нибудь к ужину. Ради короткой трехдневной прогулки эльфы дорожных припасов не брали – если, конечно, не считать за таковые орехи, сушеные травки и ягоды.

Сказать, что Гили был эльфами очарован – значит ничего не сказать. Поначалу их лица сливались в одно красивое ясноглазое лицо, но это первое впечатление тут же растаяло: разные они были, очень разные. Не только потому что отличались цветом волос или глаз, чертами и статью – по всему они друг на друга не походили. Их было десять, не считая государя Финрода. Эдрахил, почти такой же достойный и красивый, как король (вообще-то такой же, но уравнять их Гили не решался даже в мыслях). Кальмегил, темноволосый и – если сравнить с остальными – коротко стриженый; Менельдур, похожий на него, как родной брат, Аэглос – его удивительные волосы – белые, с отсветом в синеву, ясно говорили, за что он получил свое прозвище – «Метель»; Эллуин – поначалу он показался Гили сердитым, потому что кончик его носа смотрел немного вниз, отчего прямой нос казался крючковатым; Лауральдо – он был очень похож на Финрода статью и цветом волос, только глаза у него были зеленые; Нэндил – в дороге он часто заговаривал о чем-то с Береном; Гили ничего не понял, говорили они на квэнья, но разговор шел веселый, смеялись и эльфы, и Берен; Вилварин – к его седлу приторочена лютня в чехле, а волосы заплетены в три косы; и Лоссар, такой черноволосый и белокожий, как будто его нарисовали углем на беленой стенке. Поначалу Гили казалось, что он никогда не запомнит их имен и лиц, но, к удивлению своему, он разобрался кто есть кто с первого раза; тут, наверное, не без колдовства обошлось: на что другое, а на имена и лица у Гили всегда память была дырявая.

Айменел, оруженосец государя Финрода, разделял с Гили его работу, хотя работы этой было всего ничего. Быть слугой у эльфов и у подражающего эльфам Берена оказалось необременительно. Вдвоем они нашли подходящее место для костра, срезали дерн, подтащили туда седла – сиденья. Спутанные кони кучкой держались неподалеку, и Гили вспомнил, как, расседлывая, Айменел говорил с ними. Нет, и Гили говорил, при виде таких лошадок слова вроде «хороший мой, сивка, красавец мой писаный» сами просились на язык. Но ей же ей, когда с конями говорил Айменел, они его понимали! Айменел не понимал человеческого языка. По внешности эльфа ничего сказать нельзя, но у Гили возникла стойкая мысль, что по эльфийским меркам он тоже еще мальчишка. Сходились они с Гили на синдарин, хотя из этого наречия Гили понимал едва ли каждое третье слово.

Они пособирали еще хвороста, не отходя далеко, и так чтобы один все время оставался на стоянке, а потом вернулись и стали ждать остальных.

Гили чувствовал себя в присутствии эльфов как деревянный, но опять-таки недолго: они были очень простые, без всякого чванства; и одновременно – ну, никак же невозможно было с ними сойтись на то расстояние, на которое может подпустить к себе человек: назвать, скажем, Вилварина по-простецки Уиллом, а Нэндила – Нэдом, хлопнуть по плечу… Не то чтобы они этого не позволили – а вот даже мысль о таком казалась невместной. Что там Вилварин или Нэндил; к мальчишке Айменелу с таким приблизиться было нельзя. Нолдор. Премудрые эльфы. Дивный Народ…

И все же страха было не изжить. Потому что в Таргелионе за Нолдор закрепилось и другое имя: Проклятый Народ.

Гили не решался расспросить об этом Берена, особенно сейчас, но все-таки ему страшно интересно было, какова доля правды в страшных сказках, передаваемых из поколения в поколение: будто там, за краем заката, совершили Премудрые какое-то страшное злодеяние, и были изгнаны в смертные земли, чтобы вести войну с Черным Властелином; вот когда они победят в этой войне, тогда позволено им будет вернуться…

Лес ожил короткой птичьей перекличкой. Где-то неподалеку послышался плеск.

Солнце уже коснулось верхушек деревьев, когда эльфы вернулись. Нэндил и Берен были мокрые и добыли селезня; у Эллуина был заяц, здоровенный русак.

– Хорошо иметь собаку, – сказал Берен, бросая на траву убитую птицу и сапоги.

– Хоршо уметь плавать, – сверкнул зубами Нэндил. – Или не стрелять в плывущую птицу.

– Я не такой искусный стрелок, чтобы нарочно спугнуть ее и бить влет.

– Можно было дать выстрелить мне.

– А как же гордыня людская?

– Ты в полной мере потешил ее, стоя по горло в холодной воде?

– Уф-ф! – Берен передернул плечами. – Я же не знал, что там так глубоко сразу у берега.

– Ты не умеешь плавать? – удивился Аэглос.

– Если ты побьешься об заклад, кто пойдет ко дну раньше, я или топор, смело ставь на меня.

Айменел и Эллуин взялись за разделку добычи. Оруженосец Финрода глянул на Гили и что-то сказал.

– Он просит тебя пойти на берег и накопать глины. Держи, – Берен протянул мальчику нож и вернулся к разговору: – В свое оправдание могу сказать, что у нас там негде особенно учиться: летом все речки курице по колено, а весной, когда они вздуваются от дождей, в воду полезет только сумасшедший.

Гили принес немаленький пласт глины. Вдвоем с Айменелом они принялись разминать его и обмазывать выпотрошенную птицу. Потом селезня уложили в ямку для костра, набросали сверху собранного хвороста и веток и развели огонь. Гили думал, что это будет сделано каким-то волшебством, но Лауральдо вытащил самый прозаический трут и обыкновеннейшее кресало. Когда костер затеплился, Берен и Эллуин, затесав рогатые слеги, воткнули их в землю по сторонам от огня и Эллуин пристроил над костром освежеванного зайца.

Стемнело. Звезды крупной солью рассыпались в зените, на севере висела Валакирка, Телумехтар занес свой звездный меч над далекими уже западными отрогами Андрам, скрывавшими таинственный Нарготронд. Над ручьем поплыл голос флейты, мелодию подхватила лютня. Эльфы запели.

Язык был совсем незнаком Гили – то был не Синдарин, а Квэньа, язык Валинора. Известных слов почти не попадалось – да они были и не нужны, слова. И без слов было ясно, что печальна, печальна эта песня. Высоко и прекрасно было то, что певец утратил – так высоко и прекрасно, что само воспоминание о потерянном уже драгоценно. И все же – невосполнима утрата, и хотя есть надежда на возвращение, и оттого печаль светла – утраченное вернется преображенным, а значит – немного иным, не совсем таким, каким было потеряно…

Мириэль, – повторялось в припеве. Мириэль – это имя? Название? Что это значит? Гили так и стоял возле лошадей – когда Берен резко встал и мимо него прошагал к ручью. Перешел его вброд и пошел по траве, быстро, размашисто… Трава серебрилась в лунном свете – и его было отлично видно. Отмахав по поляне шагов с пятьдесят, он сел в траву, потом лег – лицом вниз.

Гили не знал, что и делать. Ему плохо? Идти за ним?

Он шагнул к ручью.

– Avacare! – Айменел удержал его за руку. – Lendero.

– Он мне теперь хозяин, – Гили неуверенно высвободил руку. – А ну как с ним худо?

Айменел покачал головой, вспыхнула алым бликом серьга из граната.

– Vaque.

Он снова решительно взял Гили за руку и подвел к костру. Последний куплет отзвучал, песня смолкла.

– Плач Финвэ по Мириэль, – объяснил Финрод, не дожидаясь вопроса, когда Гили сел на расстеленный плащ рядом с Айменелом. – Финвэ был наш король там, в Валиноре, Благословенной Земле. Мириэль была матерью Феанаро. Родив его, она отдала ему все силы – и уснула в садах Лориена вечным сном.

– Умерла? – Гили словно в сердце укололи. Выходит, и у них там тоже умирают, и у них есть боль и печаль. – Жалость-то какая… У меня старшая сестра тоже вроде как от горячки после родов померла. Когда молодка умирает, хуже нет. Разве что если ребенок. Наверное, Финвэ сильно убивался по ней, раз такую песню сложил.

– Спасибо, – улыбнулся король. – Это не он сложил песню, а его внук Маглор, сын Феанаро.

– Маглор? Бледный Господин? – удивился Гили. Живя в Таргелионе, он ни разу не встретился с господином своих мест лордом Маглором Песнопевцем.

Гили внезапно овладело пронзительное чувство: словно с крутого берега он заглянул в воду озера, а она – прозрачная-прозрачная, виден каждый камешек на дне; и все же дно так недостижимо далеко, хотя те же солнечные лучи, что согревают тебя, пронзают и холодный хрусталь воды, приближая галечную мозаику к тебе, позволяя разглядеть ее ясно-ясно… И сама вода, она разделяет тебя и дно – и соединяет одновременно… Странным, странным и непонятным было чувство, родившееся у Гили в груди, краткое, но сильное, и одним словом его не передать, но словно весь мир он услышал и постиг разом – и был един с миром. Не это ли чувство погнало князя на тот берег, заставило упасть лицом в траву? Не это, – подсказал Гили кто-то внутри него.

Лоссар протянул ему маленькую глиняную чашку с напитком – взваром из ягод и трав. Гили отхлебнул – ему не понравилось: запах шиповника, земляники и смородины обещал сладость, но напиток сладким не был, даже горчил. Однако с каждым глотком наполняли душу мальчика покой и тихая радость.

Берен вернулся к огню, принял напиток в свою очередь с легким поклоном.

…Мясо очень быстро разобрали по кусочкам, и кусочки эти были совсем небольшие. Поделенный на тринадцать частей, заяц стал каким-то ужасно маленьким. Утешала мысль о селезне. Берен поддел свой кусок на нож.

– Завтра и послезавтра не будет ни костра, ни дичины. Мы поедем по беспокойным местам.

Гили пожал плечами – после того как погибла семья, он чаще ложился спать голодным, чем сытым. У эльфов не так уж плохо, если сравнить.

– Принеси воды, – когда он покончил со своей частью, Берен протянул ему опустевший котелок с остатками заварки на дне. Гили сполоснул его, набрал воды, снова подвесил над огнем. Закипела вода – котелок сняли с огня, бросили травы и сушеные ягоды, выгребли из углей птицу и разбили глиняную корку.

– Ханнад, – сказал Гили, когда Айменел передал его долю. Он уже начал понемногу учиться, восстанавливая смысл непонятных слов по тем словам, которые были знакомы, так как перешли в человеческую речь из синдарина.

Хотел выбросить кость через плечо, но Айменел перехватил его руку:

– Lau. Hi'naro! – и бросил свою кость в огонь.

– Утром мы заложим кострище дерном, – пояснил Берен. – Не стоит оставлять следов, если их можно не оставить.

Вместе с Айменелом и Эллуином они отошли от костра – вымыть руки. Лошади паслись в стороне, одна из них – Эллуинова – почуяв хозяина, вскинула голову и тихо заржала. Тот подошел, отряхивая руки, достал из поясной сумки горсточку орехов, протянул лошади на открытой ладони, приобнял стройного гнедка за шею, взъерошил ему гриву. Гнедой положил голову хозяину на плечо. Уловив улыбку Гили, эльф улыбнулся в ответ. Теперь он был совсем не сердитым.

– Любишь лошадей? – спросил он.

Гили кивнул.

– Это Айарон, – сказал эльф. – Он такой же быстрый и выносливый, как и его отец… Но своенравный. Не любит приказов, не любит, когда погоняют. Правда, Айарон?

– Кто ж любит-то… – проворчал Гили. Эльф снова улыбнулся.

– Как зовут твоего?

– Рыжик, – сказал Гили. – Он старый уже и очень спокойный. Мне его дали потому что я плохой наездник. Он меня не сбросит.

– Да, он уже старый, – услышав свое имя, Рыжик подошел к ним. Гили по примеру эльфа достал орехи – это было выдано ему на завтра, но пожалеть коню щепотку? Мокрые теплые губы прошлись по ладони, в темном, большом как яблоко, глазу коня мелькнул отблеск костра.

– Он уже старый, – продолжал эльф. – Но когда-то это был достойный конь. Жаль. Они умирают так рано… Жаль…

«А нас?» – подумал Гили, но вслух сказал другое:

– А бессмертные кони бывают?

– Бессмертные?

– Ну, вроде как вы. Как эльфы.

– Мы не бессмертны, Гили. Мы живем долго – по вашим меркам, и погибнем только вместе с Ардой. Но это не значит, что мы бессмертны. Мы знаем, что конец наступит, что он неизбежен… Арда еще молода, и впереди много времени, но это время конечно. Называть нас бессмертными – ошибка.

– А в этой вашей Благословенной Земле кони живут столько же, сколько и здесь? Я вот что хотел спросить.

– Там есть лошади, что живут долго… Некоторых привезли сюда, и они дали потомство. Таких много на Востоке, в тех степях, что лежат за Рубежом Маэдроса. Они не живут столько, сколько кони Оромэ. Но все равно – долго. Правда, кровь смешивается, растворяется в крови потомков… Твоя лошадь – не из тех, она местной породы – ласковым хлопком по шее Эллуин отпустил гнедка. – И все равно – это был достойный конь.

Они вернулись к костру, где уже шел разговор.

– …А это и есть работа. Только не kurvё (24), – Берен сказал квэнийское слово. – Не работа мастера. Это рабский труд. Воины Моргота – рабы.

– Ты сейчас сказал очень важную вещь, – заметил Финрод.

– Воина нельзя сделать рабом, – возразил Вилварин. – Его можно убить. Можно сломить пытками – но тогда он уже не будет воином. Это какое-то несообразие.

– Мне трудно объяснить, потому что трудно понять. Воинский дух в них убит. Они подчиняются – и только. От них требуется лишь одно: во время боя повторять то, что они заучили.