Текст книги "Тени сумерек"

Автор книги: Берен Белгарион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 81 страниц)

Берен спешился и несколько раз сильно стукнул в ворота. Прошло довольно много времени прежде чем в щелях промелькнул огонек свечи и девичий голосок спросил:

– Кто?

– Деверь, – громко сказал Берен. – Открывай, невестушка.

– Ой! – воскликнула Даэйрет и загрохотала замками.

Берен вошел в нижний покой – стойло, конюшню и двор с колодцем за раз, как и в большинстве горских замков. За спиной Даэйрет стояло трое – мужчина и мальчик с самострелами, явно отец и сын, и женщина, держащая в руках вилы.

– Тебя учили не выходить за черту стрельбы? – спросил Берен у Даэйрет, рукой делая знак мальчишке подойти и взять поводья. – Поясочек еще не тесноват?

Даэйрет фыркнула.

– Ты очень кстати приехал, мой князь – только-только у меня прошли тошноты, – отбрила она. – Брегор на этом вашем Собрании – зачем ты здесь?

– Что Брегор на Собрании, я и сам знаю, – сказал Берен. – Подай воды мне, женщина – с полудня во рту не было ни глотка. У коня, кстати, тоже…

Женщина отставила в сторону свои вилы и взялась за ведро колодца, мужчина разрядил свой и сына самострелы и начал закрывать ворота. Берен, дождавшись, пока ведро вытянут наверх, окунул в него голову, потом напился из горсти – и вылил воду коню в поилку.

– Идем наверх, – сказал он. – Я слюной исхожу, ожидая ужина, который моя невестка мне подаст.

Даэйрет хватило терпения дождаться, пока он проглотит свою похлебку и только после этого спросить:

– Так что же все-таки случилось?

– Мне нужна твоя помощь.

– Моя?

– Разве беременные еще и глохнут? Да, твоя. Чему ты удивляешься?

– Да ничему особенно… Разве тому, что прежде ты скорее умер бы от жажды, чем попросил у меня глоток воды.

– Брось, даже деревья каждый год меняют листву, почему бы и мне не перемениться к тебе. А если без шуток – в таком деле, какое я задумал, мне не на кого, кроме тебя, положиться.

Берен рассказал ей обо всем, что произошло на Собрании, и чем дольше он рассказывал, тем шире раскрывались глаза Даэйрет, так что под конец он протянул через стол руку.

– Поймать их, когда выскочат, – объяснил он, и ее глаза снова сошлись в презрительные щелочки.

– Ты обезумел!

– О, боги! Если бы каждое слово о моем безумии превращалось в золотую песчинку, я был бы богаче гномьего короля. Я пришел просить тебя о помощи, а не слушать, что ты обо мне думаешь. Ты всю зиму мне рассказывала, кто я такой есть, верно?

– Берен… – что это у нее на глазах? Слезы? – Но… какой помощи тебе от меня нужно?

– Помоги мне собраться в дорогу. Два крепких меха с водой, шесть линтаров каждый. Двенадцать фунтов пищи – сушеные орехи и плоды; вяленое мясо. Потом, помнится, у тебя был плащик, который сняли с убитого рыцаря Аст-Ахэ. Он мне понадобится.

– Ты собрался пешком через Анфауглит?

– Да, и ты единственный на сорок лиг кругом человек, который не станет меня отговаривать, а позволит подохнуть спокойно. Я прав?

– Берен, ты не пройдешь! Ты не знаешь, что такое Анфауглит об эту пору! Восемьдесят лиг черного песка и пепла, и ни единая тучка за все лето не проходит над всем этим! Это не Эред Горгор и даже не Нан-Дургортэб! Зимой, весной ее еще можно пересечь – но не летом!

– И стало быть, летом сторожевых разъездов там нет?

Даэйрет упала лицом на руки, на стол, несколько раз ударив по столешнице кулачком:

– Почему вы все так стремитесь к смерти? Почему стоит мне кого-то… узнать… как он умирает?

– Только не говори, что жалеешь меня.

– Я? Тебя? – она поднялась. – Ни за что! Просто… ты… последний, кто меня знал… Кто знает, что с нами всеми было… Больше ведь никого не осталось…

Берен понял, о чем она говорит. Так или иначе – но лишь они двое остались в живых из тех, кто зимовал в этом году в Каргонде. Кто знал Саурона как хозяина…

– Ты поможешь мне или будешь хлюпать носом? – спросил он.

– Помогу, – Даэйрет встала. – Постараюсь уладить все завтра, а сейчас, мой дорогой деверь – ложись спать.

– Что ты скажешь Брегору? – спросил он, остановившись в дверях.

– Ты ведь старший брат моего мужа, так? Я должна подчиняться…

* * *

Холмы здесь были черны и обнажены до каменных своих костей с одной стороны, а с другой – поросли густо низкой колючкой. Берен въехал на вершину самого высокого, расседлал коня, повесил ему на шею сумку с овсом. Вьюки глухо хлюпнули о землю – половина веса приходилась на два меха воды.

Последний рубеж.

Он положил седло на землю, сел. Сбросил куртку и диргол, расшнуровал ворот рубашки – Анфауглит дышала огнем. От подножия холма на север все было черно. Виднокрай плавился в сизом мареве, дрожали, сливаясь, небо и земля. Анфауглит. Берен помнил эту равнину иной – зеленая трава в пояс, а то и выше – когда он скакал верхом, соцветия стегали его сапоги, разлетаясь пыльцой. С севера катились тучи, прорезанные жилами синих молний и травы шли волнами, пригибаясь под тяжелым дождем – это было не страшно, после дождя они еще гуще вставали в рост. Ард-Гален, Зеленая Равнина.

Анфауглит. Корка спекшегося шлака, серый песок, больше похожий на пепел – таковы дела твои на этой земле, Моргот. Сколько бы ты ни трепал о своей любви к Арде – я вижу разницу, и волшебное зрение мне для этого не нужно.

Анфауглит… Считается, что сейчас, летом, в самое пекло, пересечь ее нельзя. Единственный путь – Кири'энн, как они говорят, «Дорога Колодцев» – или Менаксэ, дорога скелетов, как говорят в Хитлуме. Она охраняется. В остальных местах Анфауглит непроходима. Моргот надежно отгородился раскаленной черной плоскостью от эльфийских королевств – армия не выдержит такого перехода. Упорный и выносливый одиночка – выдержит. Восемьдесят лиг, двенадцать дней пешего пути – пешего, потому что конь не потянет… Дойти-то я дойду, хватит силы и злости. Что я буду делать там? Как я вернусь? Понятия не имею.

Следовало избавиться от княжеского платья. Берен быстро разделся до пояса, натянул рубашку, взятую в Даллане, затянул пояс, на рубашку, на грудь – внутрь, так, чтобы никто не увидел – пристегнул серебряный цветок нифредила. Надел чужую куртку, перебросил через плечо свернутый плащ. Какое-то время, сняв с пальца кольцо Фелагунда, думал, что же делать с ним – и надел снова. Завернул свои вещи в диргол, увязал в узел.

Солнце перевалило через зенит и пошло к закату. Теперь можно было идти – но Берен медлил. Внезапно важными стали всякие мелочи: что подумают, когда найдут его коня, сбрую и одежду? Если решат, что он умер – не начнется ли смута? Не обвинят ли в этом феанорингов? Дойдет ли это до Лютиэн?

Какая разница. Пропасть не одолеть в два прыжка.

Берен снова сел на седло, лицом к северу. Черно-бурая равнина пошла золотыми отблесками. Небо из раскаленно-белого стало синим, и волновалось, и колыхалось как вода. Ветер дул в спину – сильный и ровный, поддувало безумного горна Анфауглит. Берен вынул из ножен меч, вонзил его в землю перед собой. Блеснула на солнце восьмилучевая звезда, вделанная в пересечение рукояти и гарды.

– Варда Элберет, – шепотом обратился он к звезде. – Я знаю, тебе ведома любовь. Когда Владыка Манвэ рядом с тобой, ты слышишь все, что происходит в Арде. Значит, слышишь и меня. Я – на границе Анфауглит, и собираюсь пересечь пустыню. Иду в Ангбанд, в самое логово Моргота, и мне страшно. Ты знаешь, я часто видел смерть на вершок от себя. Но только однажды шел прямо к ней, без надежды. Я знаю, каково это. Правда, это ничего не меняет, я все равно пойду. Сумел Финарато – сумею и я. Он не думал, что спасется, но шел, потому что верил в меня и в тебя, Элберет. Он стоял у меня за спиной – и я чувствовал себя сильным. Теперь я с судьбой один на один, и я слаб. Я так и не узнал, чего он хотел. Думал, что знаю, и ошибался. Теперь опять думаю, что знаю – а вдруг снова ошибаюсь? Пошли мне знак, если я делаю то, чего он хотел. Я не отступлю, клянусь, даже без знака. Я знаю, что меня ждет смерть, еще никто из людей ее не миновал, и дважды никто не умирал. Но знать, Элберет, хотя бы перед смертью – знать, что я не нарушил, а исполнил волю государя! Прошу тебя. Это важно.

Он взял меч, и, перед тем, как вложить его в ножны, прижался к звезде лбом. Этот меч знал свет Благословенного Края. Может быть, Варда видела эту звезду, даже держала меч в руках. Может быть – и скорее всего – его видел и Мелькор. Узнает ли? Впрочем, Берен отчего-то не сомневался: когда они с Морготом сойдутся лицом к лицу, это будет уже неважно. Он засунул меч в ножны, а ножны привязал на спину – походным порядком. Оседлал коня, приторочил к седлу торбу с овсом и вьюк со своей одеждой, перебросил через плечо ремень котомки. Мехи с водой – длинные, наподобие колбасы – повесил на оба плеча и свел коня в поводу вниз, к подножию холма.

– Иди, лошадка, – сказал он, хлопнув серого по плечу. – Ты там не сдюжишь. Достанься хорошему человеку.

Конь тихо ржанул, сделал шаг к нему.

– Топай. Нечего тебе там делать. Там и мне делать нечего, но я должен, а ты – нет, так что давай.

Через тридцать шагов он оглянулся. Конь стоял на месте, понурив голову.

Берен натянул башлык на лоб, обернул лицо платком, так что наружу смотрели только глаза, и зашагал по выжженной земле.

Черная корка спекшейся глины впитывала солнечный жар – и отдавала его, кажется, троекратно. Берен мигом вспотел, не успел сделать и сотни шагов. Вода зазывно плескалась в мехах, а сами мехи стали тяжелыми неимоверно.

Сто шагов – он перебрал одну бусинку. Всего их – мелких, шершавых сушеных рябининок – было сто и одна – деревянная пуговица. Он сам нанизал их для этого. Когда он доберет до пуговицы, значит, он прошел лигу. Если он не хочет остаться здесь, в этой пустыне – нужно делать не меньше семи с половиной лиг за один переход.

Когда-то это было просто легкой прогулкой – вскочить в седло и скакать полдня до Драконьей Заставы, где вроде бы сто лет назад начинили стрелами морготова червя Глаурунга. Трава стлалась под копыта коню, либо же сухие высокие стебли трещали, роняя хлопья снега… Теперь под сапогами хрустел шлак, и даже сквозь подошвы земля обжигала. Берен оглянулся – позади колыхались и таяли предгорья Эмин-на-Тон. Справа и слева лежали холмы – бурые, безжизненные. Завершив дневной переход, он увидит, что осталось от Драконьей заставы.

…Солнце клонилось к закату. В Эред Горгор белый свет ранил глаза, здесь же все было красное и черное. Половину бусинок Берен уже перебрал. Солнце, помнил он, должно оставаться слева и сзади, потерять направление – это гибель. А держать направление было трудно: холмы пропали из виду, расплавились в пляшущих воздушных потоках, в мире осталось лишь два цвета – красное и черное. Во рту пересохло, но Берен твердо решил не пить, пока не будет пройдена одна лига, да и тогда – не делать больше двух глотков.

Ясность мышления тоже терялась в этой одуряющей жаре. Была легенда о том, что Мэлко обесчестил богиню Солнца – и сейчас в эту легенду легко верилось, таким разгневанным пламенем текла сюда Анар. Но даже гнев ее Моргот использовал себе на корысть.

Хрустящий шлак закончился, теперь Берен ступал по наносам белесой серой пыли. Тонкая, легкая, она поднималась после каждого шага медленными клубами, как поднимается ил в воде. Подхваченная горячими потоками воздуха, взлетала выше роста и долго висела за спиной. Берен обмотал лицо, чтобы уберечь его от солнечного ожога; теперь, когда солнце висело низко, оно было не так опасно – но покров все равно оставался совсем не лишним. Пыль, правда, проникала и сквозь него – не говоря уже о том, что набивалась в глаза.

Пальцы, перебрав ягоду, уперлись в дерево. Лига. Берен снял с плеча мех, развязал, отпил два глотка. Вода степлилась, во рту снова стало сухо – как и не пил. Берен надел мех обратно, перебрал большую бусину: вперед!

Проклятая пылюка тянулась еще пол-лиги. Потом снова пошла полоса спекшейся земли, идти стало легче. Когда Берен закончил вторую лигу, солнце коснулось брюхом края неба. Пустыня уже давно не накалялась – лишь отдавала накопленный за день жар. Это сделало путь менее мучительным – но не намного.

Третья лига пути – солнце село, лишь запад еще алел, а на востоке уже высыпали звезды. Край неба уже не дрожал, чувствовалось движение ветра – Анфауглит остывала.

Третью лигу Берен закончил после наступления темноты. Теперь направление указывала Валакирка. Яркие, словно умытые звезды вели на север.

Берен засмеялся, открыв лицо ночному ветру и сбросив капюшон. Еще пол-лиги пройдено. Вскоре впереди должна была открыться Драконья застава – если идти, откуда он пошел, прямо на север, миновать это место было нельзя.

Его догадку подтвердил старинный пограничный знак – куча камней, наваленных неправильной пирамидой в человеческий рост или около того: орки таким способом обозначали границы владений племен еще до прихода людей. Эльфы растаскивать курган не стали – есть он не просил, зачем делать дурную работу. Подойдя к нему, Берен позволил себе еще два глотка воды: до Драконьей Заставы оставалось что-то вроде трети лиги.

Опять поднялась пыль, и Берен, ругаясь, снова замотался в платок, не дающий возможности наслаждаться ветерком и прохладой. Правда, этот ветерок поднимал пыль густыми клубами и гнал ее на север…

Воин и Дева выплыли из-за края неба, когда Берен добрался до цели перехода: оплавленной с одного края каменной башенки, полуразваленного кольца стен, наполовину скрытого пылевыми наносами.

Драконья Застава…

Ворот не было: сделанные из дерева, они в свое время сгорели. Петли сварились намертво. Найти в колодце воду Берен не думал, но подошел к каменной кладке, нагнулся над бортиком, принюхался… Водой не пахло. Сбросив поклажу на землю, горец пошарил рукой в поисках чего-то, что можно бросить вниз – и наткнулся на череп.

Череп эльфа.

У орков считалось за доблесть украшать свои шатры черепами врагов – и Берен, разоривший не одно их становище, умел различать человеческий и эльфийский черепа. Иная лепка глазниц, всегда – ровные и красивые зубы, округлая, правильная форма свода – ни тебе шишек, ни выступов… Держа череп в руке, глядя в мертвые глаза, он опустился на песок. Череп был легким, словно из дерева вырезан, и до блеска отполирован песком – десять лет через него прокатывалась пыльная поземка… Приглядевшись, Берен рассмотрел то место, где лежало тело – пустые кости скелета прикрыты были ржавой кольчугой, от сапог остались оковки и гвозди, остальное – истлело или сгорело…

– Я не могу ему простить, – прошептал воин, глядя в черные глазницы. – А ты – можешь?

Отстегнув меч, горец вытащил его из ножен:

– Я похороню тебя. Всех вас, сколько ни есть здесь. Зачем-то мне это нужно…

Он нашел кости еще шестерых эльфов и троих людей. Всем хватило одной неглубокой могилы в песке под стеной. Для верности Берен набросал там еще и камней, пристроил сверху шлем.

Потом забрался в нижний поверх дозорной башенки, поужинал тем, что прихватил с собой – орехи, сушеное мясо, семечки анарилота в меду… Напился воды, прислонил в углу к стене обнаженный меч – кончиком в большой осколок кувшина, пристроенный в ямку на полу – завернулся в плащ и заснул.

Глава 21. Сердце тьмы

– Кто у ворот? – спросил Келеборн.

– Нимрос, бард князя эдайн Берена, просит впустить, – ответил начальник над лучниками.

Келеборн обменялся взглядами с Лютиэн и Галадриэль:

«Да, да!» – молча прокричала ему Лютиэн.

– Приведи его.

Прошли, казалось, века с того мига, когда стражник вышел за дверь. Лютиэн уколола палец и опустила руку, чтобы не запачкать кровью вышивку – ворот синей рубахи, который она расшивала белым и черным.

На лестнице послышался сдвоенный топот ног – более громкие шаги принадлежали, несомненно, человеку. И вот – он вошел: высокий, худощавый, смугловатый и темноволосый, как и Берен. Но молодой, гораздо моложе своего князя… Не слишком ли он юн для барда? А впрочем, до того возраста, в котором эльф становится бардом, люди и не доживают…

– Suilad, – Нимрос преклонил колено и, встав, продолжал. – Барды из Сокрытого Дома велели кланяться тебе, лорд Келеборн, и тебе, леди Артанис. Особо же – тебе, королевна Тинувиэль. У меня – пересылка для тебя, – он вынул из-под мышки черный сверток и развернул его на полу.

Это был черный плащ из тончайшей кожи, и Лютиэн узнала его: этот плащ Берен снял с убитой им оборотнихи.

– Почему они не уничтожили это? – нахмурился Келеборн.

– Не посчитали себя вправе. Это – трофей моего князя, ему решать, как с ним быть.

– А что нашли барды?

– Нашли, что на этой вещи нет порчи как таковой, и mael через нее не передается. Человеку нельзя ею пользоваться, она выпьет его силу, как ее хозяйка пила кровь. Но эльф… достаточно могущественный… он мог бы… Если он будет осторожен.

– Зачем бы эльф стал пользоваться такой мерзостью, – сказал один из вассалов Келеборна. – Забери это, adan. Пусть твой князь сожжет ее или изрубит.

Нимрос коротко поклонился и свернул жуткий трофей. Сделал три шага и с поклоном положил его к ногам Лютиэн.

– Я приехал сюда, чтобы отдать его тебе, госпожа моя, – сказал он. – Ты можешь поступить с ним по своему усмотрению, и ты вправе сделать это, потому что ты – супруга лорда Берена.

– Не для государя Тингола, – поправил Келеборн. – И не для тех, кто верен государю Тинголу.

– Келеборн, – Лютиэн поднялась. – Gwador… Mellon… Берен – мой супруг перед Единым, хочет мой отец признать это или нет. Я долго колебалась. Сейчас мне кажется – слишком долго. Его доводы казались мне разумными, и в конце концов я хотела принять его волю – он уходит один, я остаюсь…

Лютиэн протянула руки и взяла черный сверток.

– Я была не права, – сказала она. – И я чувствую, что у меня осталось мало времени. Еще меньше, чем было, когда он попал в руки Саурона. Есть пути, по которым не пройти в одиночку или армией – только вдвоем.

– Значит, ты уходишь? – опечалилась Галадриэль.

Лютиэн улыбнулась и свободной рукой вынула из своей вышивки иглу.

– Посмотри, сестра, – нитка тянется за ней. Сама по себе она не может создать узора на основе, не может соединить плечо и рукав – ибо неспособна проколоть ткань; но и игла без нее ничего не вышьет и не сошьет.

– Ты знаешь, куда он пойдет, – проговорил Келеборн. – Ты знаешь, что оттуда нет возврата.

– Куда игла, туда и нить, лорд Келеборн.

Келеборн встал, подошел к Лютиэн и обнял ее.

– Я не смогу тебя удержать, – прошептал он. – Ты сильнее. Иди.

Галадриэль тоже обняла подругу – и когда она разомкнула объятие, Лютиэн увидела в ее глазах слезы – во второй раз с тех пор, как она узнала о смерти Финрода.

– Иди, – сказала Галадриэль. – Если бы у тебя был какой-то разумный замысел, я бы постаралась тебя удержать; связать и посадить под замок… но это безумие, а посему – иди.

Сборы были совсем короткими, а второе прощание, когда Лютиэн уже сидела в седле, а Келеборн и Галадриэль стояли на крыльце – всего два кивка да взмах руки.

Втроем они двигались в Дортонион – Лютиэн, Нимрос и Хуан. Она попросила юношу держаться в стороне от нахоженных дорог – на них было весьма оживленно. Горцы возвращались домой, и когда Лютиэн и Нимрос останавливались на ночлег, ветер порой доносил до них многоголосье протяжных песен с ближайшей стоянки.

Нимрос был отличным попутчиком, не пытавшимся ни чрезмерно оберегать Лютиэн, но и не забывавшим о ней. Они скакали самой скорой рысью, какую могла выдержать неопытная всадница – и это не очень утомляло лошадей. На девятый день пути с высоты перевала Анах перед ними открылся Дортонион.

Лютиэн не смогла не задержаться, чтобы посмотреть на эту землю. Какой она ее представляла себе, родину Берена? С северных границ Дориата были видны только белокрылые пики Эред Горгор, надменно возносящиеся над красными лавовыми холмами Нан-Дунгортэб. Конечно, весь Дортонион не мог быть таким – ни людям, ни эльфам не выжить среди ослепительных снегов. Берен сказал однажды, что любая дорога в его краю – это дорога вверх или вниз, и теперь Лютиэн видела эту дорогу – прилепившуюся к крутому склону, бегущую с него как ручей… А сами склоны поросли высокой травой, не знавшей косы, и по гребню одного из них большими скачками пронесся горный тур, так высоко вскинув голову, что порой казалось – его рога касаются крупа. Немного спустившись и свернув за один из многочисленных поворотов, Лютиэн увидела и остальное стадо – давешний тур стоял на гребне как страж, высматривая охотника, волка или снежного пардуса.

Здесь был самый простой и короткий путь из Нижнего Белерианда в Дортонион, и на этой дороге они никак не могли избегнуть встречи с людьми. Лютиэн узнавали, и она со смущением принимала знаки внимания от мужчин и женщин чужого народа.

– Что означает «алмардайн»? – спросила она Нимроса, поймав среди незнакомых слов часто повторяющееся.

– «Наивысшая». Княгиня.

«Ярнит» – это она поняла сама.

На одной из стоянок какая-то женщина подбежала к ней с младенцем на руках и протянула дитя. Лютиэн не понимала, что нужно сделать. Ребенок болен и она просит об исцелении? Но дитя не казалось больным или слабым. Крепкий чумазый мальчишка (рубашонка задралась до подмышек) такого роста и веса, какого эльфийский ребенок достигает в год, отчаянно сучащий кривыми ножками, страшно недовольный тем, что его оторвали от важного занятия – возни с камешками в пыли – и высказывающий это недовольство весьма громогласно.

– Благослови его, госпожа, – тихо подсказал Нимрос. – Это наследник семьи, первенец. Мы верим, что благословенный эльфийским королем ребенок в жизни удачлив.

– Но я не эльфийский король!

– Ты – эльфийская королевна, а они считают тебя своей княгиней. Подсади дитя к себе на седло.

Лютиэн приняла мальчика из рук его матери – и он тут же успокоился, увлеченный медным украшением в гриве ее коня – маленький месяц с привешенными на разноцветных нитках бронзовыми звездами. Лютиэн, придерживая малыша на седле одной рукой, второй выплела побрякушку из гривы и отдала ее вместе с малышом матери.

– Нет, о, нет! – воскликнула она, когда женщина поцеловала подол ее платья. – Поскачем вперед, Нимрос!

– Позволь мне спросить, госпожа моя – тебя это смущает? – спросил молодой бард, когда они отъехали довольно далеко.

– Да. Что-то подсказывает мне, что я не вправе принимать власть над этим народом – а значит, и те знаки внимания, что мне оказывают, принимать не вправе. Не раньше, чем Берен исполнит обещанное и сядет как князь в своем замке, а до тех пор – я только странница в этой земле. Если бы дело было лишь в том, чтобы приласкать ребенка и пожелать ему хорошей судьбы – я не сомневалась бы ни мгновения, но твои слова о благословении и вере смутили меня.

– Их нельзя осуждать, – опустил голову Нимрос. – Государь Финрод был для нас… не просто королем. Он был король истинный, праведный, обещанный нашим далеким предкам Голосом из Темоты – а этот Голос никогда не лжет. И вот теперь он погиб, положил жизнь за свободу народа, к которому по крови не принадлежал, но который принял под свою руку. Они переживают это как… я не могу тебе объяснить. И одновременно с этой вестью к ним приходит другая – что избранница нашего князя повергла самого Саурона, отомстив за смерть Государя, что она пришла к нам разделить нашу жизнь, что она… дана нам богами вместо него…

– Нимрос! – Лютиэн даже сдержала коня, так возмутилось ее сердце. – Но ты-то знаешь, что я прихожу только для того, чтобы уйти! Что Берен не остановится на своем пути, пока не совершится то, чему должно, а я должна быть с ним? Почему ты молчишь?

– Но что я могу сказать? Те одиннадцать, кто получил исцеление из твоих рук, рассказали своим семьям, как ты жила среди нас, и одно только прикосновение твоей ладони успокаивало боль… Как ты вышла на бой с Тху, как тебя слушается пес богов… Эти слова набрали силу лесного пожара в Бретиле, никто не может их остановить или оспорить. А сейчас ты едешь верхом, прекрасная как солнце в небе, в своем синем платье и в белом плаще… И кто не верил прежде, начинает верить сейчас. Ты приходишь в Дортонион как сама надежда, и кто я такой, чтобы отбирать у них надежду?

– О, Элберет! Ты бард, Нимрос – неужели ты не можешь найти правильные слова?

– Да, я бард, – Нимрос вздохнул. – Меня учил мой отец, и с одиннадцати лет я учусь у эльфов… Я многому у них научился – столь многому, что эльфийская мудрость и человеческая мудрость во мне уже не мирятся между собой. Я понимаю, что ты права, госпожа – но я не понимаю, как они могут быть неправы. Мы так долго скитались, и сражались под чужими знаменами, и просили о милости в чужой земле – и вот теперь мольбы наши оказались услышаны, и кровь лилась не напрасно: солнце снова поднялось над этими горами, и хотя у нас нет Короля – но есть Князь, и есть Королевна… По-человечески все правильно. Все так, как и должно быть. Но по-эльфийски – нет; потому что народ Беора через Сильмарилл присоединился к року Нолдор. Берен обязан сохранить союз с Маэдросом и положиться на добрую волю последнего, беорингам нет иного пути, кроме как победить или погибнуть вместе с нолдор – вот, что говорит мне эльфийская мудрость. Но еще глубже внутри меня, в самой тьме моего сердца, живет еще одно знание… Оно шепчет, что и эльфийская мудрость, и людская в этом деле никуда не годятся. И я боюсь этого голоса, потому что…

– Потому что он никогда не лжет? – подсказала Лютиэн.

Нимрос поднял на нее глаза, в которых промелькнуло что-то похожее на испуг, и без звука, одним выдохом сказал:

– Да.

– Скажи, Нимрос, – Лютиэн тихо стронула коня вперед. – Ты принадлежишь к Людям Древней Надежды?

– Нет. Я не знаюсь, остались ли они в живых. Последними, кого я знаю, были несколько саэндис, которые служат Эстэ и Ниэнне… но в войну их, наверное, истребили всех. Орки ненавидели их. О Древней Надежде я слышал только краем уха. Отец считает, что это бабская сказка, с горя придуманная отчаявшимися для утешения дураков. Единый не может сойти в этот мир. Да и незачем.

– А сам ты как думаешь?

– Не знаю.

Какое-то время они еще ехали медленно и молча. Затем Лютиэн спросила:

– Будут ли такие же почести оказываться мне в ближайших селениях.

– Полагаю, да, – кивнул Нимрос. – По всему Дортониону.

– Тогда я желаю проехать до Каргонда скрытно.

– Ты хочешь посетить Каргонд? Думаешь, ярн Берен все еще там?

– Я знаю, что его там нет, о бард людей, но мне необходимо попасть в Каргонд.

– Твоя воля. Поспешим же тогда, госпожа Соловушка – я знаю, где есть хэссамар, построенный еще при Сауроне для морготовых войск. Не дворец, достойный тебя, но ничего лучше поблизости не найти…

– Вперед, – Лютиэн сжала бока своего коня ногами, и тот, почувствовав посыл, перешел на легкий галоп. Далеко впереди каплей живого серебра носился по склону Хуан…

* * *

– Кто? – он ушам своим не поверил.

– Лютиэн Тинувиэль, дочь короля Тингола Серебряного Плаща, – повторил Нимрос. – Примешь ты ее, князь Роуэн Мар-Хардинг, или прикажешь уходить, как побирушке?

– Н-нет, – Хардинг сжал подлокотники своего кресла. – Проведи ее сюда, конечно же, проведи… Нельзя дочь Тингола держать на пороге, что бы там ни было…

Нимрос, разворачиваясь к двери, усмехнулся. Если бы Лютиэн Тинувиэль захотела пройти, не спрашивая позволения – она бы прошла, и никто не смог бы остановить ее.

Кроме Хардинга, в просторной комнате находились еще двое – Белвин, отец Нимроса, и Келлан, один из воевод.

– Твой мальчишка больно смел сделался, – проворчал Хардинг, чтобы скоротать тишину, в которой чувствовалась какая-то угроза. – Хозяином держится, вождем смотрит… Ты – отец, приструни его.

– Похоже, не сумею, – пожал плечами Белвин.

Нимрос вошел, шагнул в сторону от дверей, чтобы не загораживать их, и поклонился входящей.

У Хардинга захватило дух.

Прежде он видел эльфийских женщин – леди Нэрвен Галадриэль с ее маленькой свитой воительниц, жен, сестер и дочерей феанорингов в замке Химринг… Красота их и достоинство вроде бы не должны были бы смущать его… оказаться ему в новинку…

Но здесь!

Лютиэн была ниже ростом, чем женщины нолдор, и волосы ее, недавно остриженные, отросли только до шеи. Но от этого лицо казалось каким-то более ярким, словно луна без обрамления облаков. Белый платок, покрывавший голову и плечи, отброшен был за спину, и точеная, стройная шея королевны была горда, как башня, и два серых глаза девы – как бдительные дозорные с луками наготове. И Хардинг перед этими глазами проглотил все ни к чему не обязывающие слова показного гостеприимства. А вырвалось из его уст то, чего он никак не думал и не желал сказать:

– Я не хотел!

Королевна молчала.

Хардинг вытер лоб (что за проклятая жара свалилась на Дортонион!), потом почесал под воротником, пытаясь оттянуть время, чтобы найти и собрать потерянные слова – но это не помогло: совсем другие слова шли горлом – неудержимо, как у отравленного идет рвота или у раненого – кровь:

– Что я еще мог сделать? Сказать – «Иди с миром, а я сохраню для тебя твой престол»? К чему его хранить и для кого – если его не убьет Моргот, это сделают феаноринги!

Лютиэн молчала. Ее каменное спокойствие и неподвижность – руки сложены перед животом, голова вскинута и ни одна складка на платье не шелохнется! – язвили его сильнее, чем самая дерзкая речь.

– Он же думает только о себе! Кому еще, кроме него, нужен этот Сильмарилл? Разве ты и так не пришла сюда за ним? Если бы он подождал еще несколько дней, вы были бы вместе – ведь так?

Эльфийская дева молчала.

– Значит, не так, – рот Хардинга дернулся в кривой усмешке. – Значит, это твоя воля обрекла его на смерть. А о нас ты не подумала. Вы никогда о нас не думали – там, за своим зачарованным Поясом…

Он не выдержал, вскочил с кресла и прошелся взад-вперед, обойдя Лютиэн, но стараясь при этом не смотреть на нее. Наконец остановился у окна, развернулся и почти что выкрикнул:

– Если он и имел власть – то лишь потому что народ доверил ее роду Беора! Но он первым предал свой народ! Чего ради? Что такого он знал или слышал, чего мы не знали и не слышали? Голос из темноты? Это сказки старой Андрет! Я не знаю, верит он в них сам или просто обманывает всех нас. Наверное, верит, если отважился на вражду с сыновьями Феанора! Что нам оставалось делать? Они приютили нас в годы бедствий, а знаешь, кто хуже убийцы и вора? Предающий своего благодетеля! Кто осудит меня за то, что я сохранил благодетелю верность? Чей язык повернется?

Лютиэн молчала.

– Не смотри на меня так! – вспыхнул Роуэн. – Я… Я все что мог сделал! Думаешь, я не уговаривал его? Думаешь, я его выпер, чтобы забрать княжество? Ошибаешься – я даром ничего этого не хотел, я разве что в ногах у него не валялся, чтобы он перестал валять дурака, остался здесь и заключил союз с сыновьями Феанора! Я… я проклял его…

Снова слезы вскипели на глазах Хардинга, и он не смог их удержать. Отвернулся к окну, чтобы никто не видел этих слез.