Текст книги "Люди песков (сборник)"

Автор книги: Бердыназар Худайназаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Глава вторая

Теперь я и не письмоносец и не учитель. По утрам – школьник, после обеда – учетчик. Довлиханов считает, будто эта работа как раз для меня, а мне, сказать по правде, больше нравилось разносить письма.

Купили мы с сестренкой корову – Анкар-ага посоветовал, – только она пока не доится. Он говорит: не горюй, молоко от коровы весной будет. А пока утром и вечером таскаю ей траву по целой вязанке; вот когда поминаю я добрым словом своего ишачка. Но ничего – привыкну, сейчас наша главная задача – привыкать к новым условиям.

Школа здесь большая – на два колхоза, нарядная, в классах светло, но учиться мне теперь почему-то нравится меньше. Особенно по литературе. Неинтересно как-то стало. Рассказывает Ахат Аннамамедович о героях всяких произведений, а я смотрю на него и думаю, что он, наверное, и сам герой не хуже, недаром у него левая рука плетью висит; когда в волейбол играет, одной правой бьет…

А наши женщины, которые в поле работают, – разве они не героини? Вот я после школы беру свой деревянный замеритель и иду в бригаду, а они уж полдня там – с рассвета в поле. И я им еще выговаривать начинаю – мало наработали. Вот это самое противное в моей новой должности: ругать взрослых женщин, которые мне в матери годятся; тех, кто не выполняет норму. Мало того, Довлиханов заставляет водить их к нему в правление. Отчитывает там перед всеми бригадирами, табельщиками, счетоводами – пароду в правлении всегда полно. Ругает, ругает, а потом велит полтрудодня срезать.

Но зато и ненавидят же у нас Довлиханова! Просто терпеть не могут; а ведь нельзя сказать, что он делает только плохое. Как переехали, ячменя всем выдал и пшеницы, с началом посевной устроил за счет неделимых фондов бесплатные обеды в поле – тоже большое дело: запасов-то ни у кого нет.

У нас в бригаде кашеварит тетя Огулдони. Каждое утро, как только Паша получит у Гыджи продукты, Огулдони сразу принимается за стряпню. Когда после школы я прихожу по своим контролерским делам на поле, поспеваю как раз к обеду. Завидев меня, Паша с улыбкой говорит:

– Явился? Значит, перерыв скоро. – Он достает из кармана трофейные часы, смотрит на них и кричит женщинам, чтоб кончали.

Побросав лопаты и кетмени, женщины устало бредут к костру. Они располагаются на охапках камыша и начинают пить чай. Пьют долго, с наслаждением и только после этого принимаются за пшенную кашу с мясом. Я лежу в сторонке на сухом камыше и слушаю их неторопливые разговоры.

Судачат обо всем. Так, например, я узнаю, что вчера вечером на участке Шохрата-ага подрались два парня, корчевавшие камыш; а одна молодуха, жена Аллаберды, доила утром корову и засмотрелась на прохожего – все молоко пролила. Девушка из местных, что секретарем в сельсовете, на коне скачет не хуже другого мужика, вот тоже – совести хватает… А Сталин, говорят, с начала войны не спит, ни разу не прилег, вздремнет часок-другой за столом – и все. Дремал вот так один раз, и привиделось ему, будто скачет он на вороном коне. Ученый человек разгадал потом его сои, сказал: к победе.

Сегодня женщинам не удалось посудачить всласть. Как раз посреди обеда явились Довлиханов и Левушкин, уполномоченный, он уже давно живет в нашем селе.

Председатель спешился и – к делянкам, поглядел и очень недовольный подошел к Паше, курившему в сторонке.

– Плохо у тебя дело, бригадир! Тридцать гектаров должны засеять. Скоро промывочный полив давать, а вы все с камышом валандаетесь! Требовать надо с людей!

Паша несколько раз затянулся, отбросил в сторону папиросу и спокойно взглянул на председателя:

– Понукать только лошадь можно, а люди и так понимают. Как их еще подгонять? От темна до темна не разгибаются; а работа такая, что быку сдохнуть впору.

Председатель усмехнулся и, хлестнув себя прутом по сапогу, процедил сквозь зубы:

– Странно, товарищ Анкаров! Очень странно слышать от фронтовика такие слова! Знаешь, как это называется? Демобилизация масс!

Паша бросил на Довлихаиова гневный взгляд, но тут вмешался Левушкин и не дал разгореться ссоре.

– Как ты считаешь, правильно Довлиханов себя ведет? – спросил я Пашу, когда начальство уехало.

Он задумчиво поглядел на поля, тянувшиеся до самого горизонта, и сказал со вздохом:

– Диктатор! Когда людям трудно, особенно важно обращаться с ними по-человечески. Вот у нас майор был, командир полка, перед важной операцией всегда с нами, младшими офицерами, как с родными сыновьями беседовал, совета спрашивал. Ведь когда к тебе по-хорошему – на любое дело сил хватит, а угрозами да понуканием немногого добьешься. Люди должны уважать своего руководителя, верить ему. А тут!.. – Паша выразительно махнул рукой. Потом улыбнулся. – Ну ладно, бери давай свою мерилку и принимайся за дело – не зря же тебя председатель кашей с мясом кормит.

Глава третья

Районное совещание передовиков предполагалось в понедельник. Уже за неделю стало известно, что от колхоза «Бирлешик» приглашены пятеро: Довлиханов, Поллык-ага, Солтанджамал, Паша и Нунна-пальван. И вдруг в субботу позвонил Санджаров.

В кабинете народу было полным-полно: бригадиры и звеньевые докладывали о ходе работ.

Выслушав Санджарова, Довлиханов сказал: «Хорошо», не спеша положил трубку.

– Санджаров звонил, – сказал он, покосившись на сидевшего сбоку Пашу. – Велел твоему отцу тоже приезжать вместе с нами.

И замолчал, вопросительно глядя на сидящих. Потом повернулся к Паше:

– Слышишь, Анкаров, скажи отцу: он тоже едет в район. Санджаров велел передать, чтобы Анкар-ага прибыл на совещание.

– Передайте, раз велел, – спокойно отозвался Паша. – Вам позвонили, вы и передавайте.

Довлиханов поморщился:

– А ты не можешь два слова передать? Трудно оказать уважение председателю?

– Трудно. Мне трудно уважать человека, который сам никого не уважает.

– Да бросьте вы! – вмешался Нунна-пальван, обеспокоенный таким оборотом дела. – Есть из-за чего спорить. Как дети, честное слово! Зайду к Анкару и скажу. Вместе и явимся в понедельник.

– А знаешь, мать, – с усмешкой заметил Анкар-ага, когда Кейкер рассказала ему о перепалке Паши с председателем, – наш старший стал мне нравиться в последнее время.

– Почему в последнее? – удивилась Дурсун. – Он всегда был хорошим сыном.

– Да я не о том… Характер у человека появляется. Как у того ежа колючки. Говорят, раньше и еж пушистый был, мягкий, как зайчонок. Пока волка не встретил. Так и Паша. Довлиханову он ответил правильно.

– А почему Довлиханов, как вспомнит о тебе, прямо кипит весь? – спросила Кейкер.

– Потому, дочка, что твой отец не Поллык-ага, навытяжку стоять не будет. А еще, видно, не по душе ему, что люди меня уважают, считаются больше, чем с ним, председателем. Я ему поперек дороги стал. Потому и в колхоз не зовет работать – нет, мол, для тебя, старика, дела. Ну ничего, я тут придумал кое-что – будет мне трудодень писать!

…В понедельник с утра у правления стояла арба, запряженная парой лошадей. Рассвет еще только брезжил. Моросил мелкий надоедливый дождик. Собрались все, кроме председателя. Наконец и он подошел.

– Документы у всех есть? – спросил он, садясь на арбу. – Район пограничный, учтите, могут паспорта потребовать.

– Паспорта? – Анкар-ага залез в карман шубы и долго ощупывал его. – Нету. Колхозная книжка при мне, а паспорта не захватил.

– Плохо, – строго сказал Довлиханов. – С таким документом не пустят. Стой! – крикнул он возчику.

– Ничего, ничего, поезжай, сынок! – невозмутимо отозвался Анкар-ага. – Не пустят, вернемся. А потом, как же не пустят: ведь председатель-то с нами!

– Тому, кто поставлен проверять документы, все равно: председатель, не председатель.

– Неужели? – притворно изумился Анкар-ага. – Есть же справедливые люди на свете – хоть судьями их ставь!

Довлиханов молча отвернулся.

– Погода-то вроде устанавливается, – глубокомысленно заметил Нунна-пальван. – Хорошо бы, а то каково пастухам…

– Что-то ты вроде осип? – усмехнулся Анкар-ага.

– Простыл. – Нунна-пальван вздохнул. – Просквозило ночью. Жена виновата – одеяло с меня стянула. Вот взять да и лишить ее трудодней!..

– На это вы все быстры! – сердито отозвалась Солтанджамал. Она нахохлившись сидела на задке арбы, до самых глаз закутанная в платок. – Норму не выполнила – лишить, муж осип – лишить! Подумали бы лучше, как помочь нам!

Нунна-пальван не ответил – не вступать же в пререкания с женщиной, – замолчал. Но Ангар-ага, довольный тем, что Санджаров насолил председателю, был сегодня в ударе. Он толкнул Нунну-пальвана и взглядом указал на Поллыка, пристроившегося возле Довлиханова. Минуту спустя Нунна-пальван подвинулся к заведующему фермой, пощупал на нем шинель, отогнул полу, потрогал сукно с изнанки. Вздохнул:

– Вот бы мне такую! Суконце-то, а! Не иначе как генеральская.

– А тебе генеральской не положено, – серьезно ответил Анкар-ага. – Такие только начальству – не ниже завфермой. Ты как полагаешь, Поллык, назначат его когда-нибудь фермой заведовать?

– Не ваша забота! – огрызнулся Поллык-ага. – Советская власть знает, кого куда назначать!

– А как по-твоему, Анкар-ага, – Нунна-пальван словно и не слышал ответа Поллыка, – бригадир ниже заведующего?

– Конечно. Сам не видишь? Где ты сидишь, а где он: на передке, рядом с председателем!

Довлиханов, видимо, решил не обращать внимания на подначки; глядя на него, и Поллык-ага счел за лучшее отмолчаться. Только сердито ерзал и бросал на Анкара негодующие взгляды.

Некоторое время слышно было лишь поскрипывание колес да стук подков по дороге.

Проехали заросли лоха, миновали поселок из беленьких глинобитных домиков. Дальше начались пески, по на самом краю поселка оказался большой участок, густо поросший тамариском. На ветвях вздрагивали под осенним ветром белые тряпочки. Это было старое кладбище. Анкар-ага коснулся рукой бороды и шепотом прочитал молитву. Нунна-пальван наклонился, сорвал веточку седого кандыма, подержал в руках.

– Дай… – попросила Солтанджамал.

Старик передал ей веточку. Анкар-ага смотрел на нежные узорчатые листочки, которые сжимала смуглая, огрубевшая от тяжелой работы женская рука, и ему уже не хотелось ни шутить, ни задевать Поллыка. До самого города ехали молча.

Глава четвертая

Санджаров, приглашая свата в город, хотел дать старику возможность послушать опытных людей и потолковать со здешними землеробами. Было у него и дело к Анкару-ага. После совещания он повел старика к себе. Анна Самойловна встретила свата упреками:

– Забыли вы нас совсем, в Ербенте нет-нет да наведывались, а теперь ни Паша, ни вы глаз не кажете.

– Такая здесь жизнь, сестра. – Анкар-ага вздох-нул. – В песках только и знали по гостям ходить, а здесь всем забот хватает от темна до темна.

– Это верно, – поддержал его Санджаров, с полотенцем в руках выходя из кухни. – Здесь люди всегда спешат. Даже гостей по-другому принимают. У нас придут, за чай примутся, посидят, потолкуют… Пиал по десять осушат, потом обед. А здесь сразу с еды начинают, чтобы время даром не терять. Ну мы-то с тобой, я думаю, с чайку начнем. Поговорить надо.

– Конечно. Без чая какой разговор?

Когда Анна Самойловна унесла пустые чайники, Санджаров перешел к делу:

– Был у вас в Учоюке парень – Вейис. Помнишь?

– Как не помнить. Фельдшер, скотину лечил, потом в армию взяли. В отпуск приезжал после ранения. Парень он вроде ничего, только вот с женой не повезло.

– Что, скверная у него жена?

– Да уж куда хуже – муж на фронте, а она с другим спуталась.

– С кем же она гуляла?

– Да с подлецом с этим, с Копеком! – Анкар-ага выплеснул на кошму остатки чая. – Вейис, как узнал про ее дела, не долечившись уехал.

– И дурак!

– Кто?

– Вейис. Сплетням поверил. А вот дочь мне говорила: зря ее оклеветали. Ты-то откуда знаешь про Копека?

– Люди толковали.

– А ты так сразу и поверил?

– Если бы про другую, может, и не поверил бы, а эта… Шальная из шальных, встретишь – глаз не опустит!

– Ну, это еще ничего не доказывает… Дело-то вот в чем: говорил я на днях с этим самым Вейисом; он тут недалеко в погранчасти служит. Мне как раз на заставе пришлось побывать. Подошел ко мне, напомнил, как в свое время я его в техникум посылал. Слово за слово, рассказал свою историю: и как ранили, и как домой приехал, и как в строй вернулся досрочно, попросту говоря – сбежал, чтоб жены-изменницы не видеть. Я вспомнил – мне Бибигюль рассказывала – и стал внушать парню, что не все сплетни собирать надо. «С женой-то, спрашиваю, говорил?» Куда там, он с ней, оказывается, за все время и словом не перемолвился. Ну, потолковали, вижу – раскаивается парень. Я обещал помочь, сказал, что с тобой посоветуюсь… – Анкар-ага молча слушал Санджарова, ничем не выражая своего отношения к его словам. – Так вот, надо сохранить эту семью. Ты должен вмешаться. Какие твои соображения?

– Правду сказать, поручение мне не по душе. Поговорить, конечно, можно… да уж больно она норовистая. И не знаешь, как примет…

– Как можно принять, когда с доброй вестью приходят? Ведь Вейис-то полгода домой не писал: не знают, жив ли, нет. Еще подарок от Гыджи получишь!

– Мне ее подарок… – Старик выразительно посмотрел на Санджарова.

– Так не годится, Анкар-ага. Мирить надо с открытой душой.

– Это конечно. Ладно, схожу потолкую. Только для тебя, Санджар. А ведь чуяло мое сердце, что неспроста ты меня в райцентр заманил!..

Анкар-ага пришел в кибитку Вейиса утром. Женщины только что позавтракали. Гыджа завязывала платок, собираясь идти на склад; Шекер убирала посуду. Ответив на приветствие, они с тревогой смотрели на раннего гостя.

– С добром ли пришел, Анкар-ага? – спросила наконец Шекер, не выдержав долгой паузы.

– С добром, с добром, – успокоил Анкар-ага. – А ты, дочка, на работу?

– На работу, – ответила Гыджа, не спуская с гостя настороженного взгляда. – Продукты надо отпустить бригадирам.

– Так, так… От Вейиса письма-то получаете?

– Нет. – Шекер горестно вздохнула и поднесла к глазам кончик платка. – Как сквозь землю провалился: ни единой весточки за полгода.

– Понятно. А ты, дочка, иди себе… – Анкар-ага строго посмотрел на Гыджу. – Мы тут с Шекер посидим потолкуем…

Женщина молча кивнула, подошла к двери, нагнулась уже и вдруг резко обернулась:

– Анкар-ага! Что вы знаете о Вейисе? Не просто ведь так пришли. Скажите, жив он?

– Жив.

– А что с ним? Он ранен? В госпитале? Почему не писал так долго? Скажите, Анкар-ага, не скрывайте от меня ничего! Ведь я… Это все неправда, что про меня плетут! Молоком матери клянусь!

– Успокойся, дочка, – сдержанно сказал Анкар-ага, не глядя на Гыджу. – Клясться молоком матери не следует. Я и так верю. А Вейис жив. Жив и здоров. Санджар видел его на прошлой неделе. В пограничных войсках служит. Здесь, совсем рядом.

– Рядом? – изумленно воскликнула Гыджа. – Рядом? Знает, что мы здесь, и не написал, не приехал!..

Она бросила взгляд на свекровь, потом на старика, губы у нее дрогнули, она выбежала из кибитки.

Анкар-ага неодобрительно посмотрел вслед, прошел на переднее место и, удобно расположившись на кошме, стал рассказывать обомлевшей от радости Шекер все, что узнал от Санджарова.

Глава пятая

Паша велел мне зайти после школы к Анкару-ага – забрать лопаты, которые наши женщины принесли ему вчера починить. Он у нас теперь и плотник и слесарь: лопаты насаживает, черенки выстругивает, насечку на серпах делает; в клетушке за кибиткой настоящую мастерскую открыл. Со всего селения несут теперь инструмент к нему. Довлиханов приказал трудодни ему выписывать – четыре трудодня за неделю.

Лопаты оказались не готовы. Сначала я решил, что это Нунна-пальван помешал Анкару-ага своими разговорами: сидит болтает – другого такого болтливого старика во всем районе не сыщешь, – а получилось и того хуже: он тоже принес чинить лопаты и, конечно, сунул без очереди.

– Анкар-ага, – осторожно напомнил я старику, – наши лопаты у вас с вечера лежат.

– Знаю, сынок, знаю. Видишь, пальван-ага пришел, сел и сидит. Не уйду, говорит, пока не починишь.

– Ничего, – проворчал Нунна-пальван, – Еллы мне уступит. У хлопководов страда еще не настала. Сейчас пока нас будут подгонять.

Я пристроился в сторонке и стал терпеливо ждать, изредка поглядывая на Анкара-ага. Старик сидел на самодельной табуретке и стругал черепки для лопат; прищурит один глаз, проверит, ровно ли остругано, и дальше давай.

– Ты настоящим мастером заделался, – подшучивал над ним Нунна-пальван. – Даже передник завел. Тебе бы теперь очки, как у Поллыка.

– Очки мне ни к чему. Седьмой десяток скоро, но на глаза не жалуюсь. Поглядим, что дальше будет. А ты, сосед, на базар вскорости не собираешься?

– Надо бы, пока за яровую не взялись. Начнется сев – не уломаешь председателя.

– Что покупать-то надумал?

– Ишачка надо бы сторговать.

– Смотри! – Анкар-ага усмехнулся. – Живностью решил обзаводиться? Для начала ишачка, а там, глядишь, и коровку приведешь. Хозяином становишься!..

– И не говори, – благодушно согласился Нунна-пальван. – Когда это было, чтоб я с лопатами возился? Заседлали иноходца – не вырвешься!..

– Знаешь, – уже серьезно заговорил Анкар-ага, – мне здесь жизнь в общем-то нравится. И работа по мне. Жалко только, что все со старьем возиться приходится – починишь, а завтра они опять пополам…

– Ничего, кончится воина, все танки на лопаты перекуем! Пригонят тебе сюда целый танк, сколько из него лопат выйдет? Все село завалишь…

– Правильно: расплавлю и буду лопаты лепить, как лепешки из теста. Да… А все-таки удивляюсь я тебе, пальван: как это ты осесть на месте смог? Тянет небось в степь?

– Находит иногда: бросил бы все да с ружьишком в пески!.. А то и не в пески можно: тут тоже охота славная, птицы в камышах видимо-невидимо…

Когда Нунна-пальван ушел, Аикар-ага встал, потянулся и кивнул на стоявшие у стены лопаты:

– Две готовы, вчера еще закончил, а эти две сейчас насажу. Ты только из школы?

– Нет, уже чаю попил.

– А обедать?

– В поле пообедаю.

– Ну ладно. – Анкар-ага сел, расправил на коленях передник. – Вчера твой участок смотрел – работы там порядком. Я сказал Паше, чтоб послал женщин помочь вам с Джаннет. Что сеять думаешь?

– Не знаю. Может, джугару.

– Я тоже думаю посеять ее на своем участке. А у Юрдамана – пшеницу. Навоз из-под коровы каждый день на участок вытаскивайте, – добавил он, не отрывая глаз от черенка, – урожай лучше будет, да и корове не повредит – скотина чистоту любит…

Я отвернулся, чтобы старик не видел, как я покраснел, и сказал, что каждый день буду вычищать из-под коровы навоз.

Когда я пришел в бригаду, женщины уже отобедали. Тетя Огулдони мыла казан.

– Садись, поешь, – захлопотала она, увидев меня, – я тебе каши оставила – еще горячая.

Я отдал лопаты, подсел к тете Огулдони и принялся за кашу с мясом.

– Что нового в селе? – Огулдони спросила так, словно месяц не была дома.

Я засмеялся:

– Вроде с утра ничего не изменилось. А у вас тут какие новости?

Она перевернула казан, вытерла руки и села поближе.

– Есть у меня новость, Еллы. Невестка, дай бог ей здоровья, скоро в поле выходить не будет.

– Солтанджамал? Почему?

– Почему, почему… Слава богу, сынок-то мой, Ходжали-джан, целую неделю с ней пробыл. Ну, чего глазами хлопаешь? Беременная она!

– А… – протянул я, не зная, что полагается говорить в подобных случаях.

– Вот так-то, сынок. Дай бог и тебе сына ждать, совсем ведь взрослый стал парень!

– Значит, поэтому она ходит такая молчаливая? – спросил я, будто не услышав последних слов.

– И не говори. Словно подменили молодуху. Тихая стала, покладистая. Да уж это всегда так: забеременеешь – сразу вроде совестно чего-то.

Мне хотелось поскорее кончить этот разговор, я встал.

– И когда же ребенок будет?

– Бог даст, в начале лета.

Замеряя выработку, я осторожно, чтобы никто не заметил, приглядывался к Солтанджамал. Ничего особенного не увидел: такая же, как и была, – красивая, статная, подпоясана платком, как другие молодухи. Сам не знаю почему, я вдруг вспомнил, как мы с Солтанджамал перетаскивали в кибитку бочку с водой и какие у нее были горячие, мягкие руки…

Под вечер, когда солнце садилось, над нашими картами [8]8
  Карта – участок хлопкового поля.


[Закрыть]стлался дым, смешанный с запахом свежей земли: это женщины начинали жечь камыш, накорчеванный за день.

Я ходил по делянкам и замерял выработку. Сколько земли расчищено под посевы! Огромное поле между заброшенным глинобитным домом и рукавом большого арыка. На берегу навалены горы корней, совсем как баррикады, которые показывают в кино. Среди корней попадаются такие, что только-только на косилки уместить, а тащат эти носилки две женщины. Через все поле таскают, а рабочий день у них от зари до зари.