Текст книги "Люди песков (сборник)"
Автор книги: Бердыназар Худайназаров
Жанры:
Прочая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
До партийного собрания оставалось полчаса, а заметно похудевший за последние дни Непес Сарыевич, не глядя на прохожих, рассеянно отвечая на приветствия, шагал взад-вперед по берегу и то размышлял, как бы ему оправдаться, то вспоминал молодость.
Он родился и вырос в песках Созенли. Огромная корытообразная низменность, окаймленная с юга холмами, переходила к северу в глубокую впадину, куда стекались ливневые воды. Весною, когда безбрежная степь накидывала на себя ярко-зеленый халат, в небе Созенли толпились тучки, день ото дня они сгущались, темнели.
– Дождь! – с надеждой и восторгом восклицали скотоводы.
Протяжно грохотал гром, блеск молнии освещал небо, а густой, падающий со стеклянным шорохом ливень омывал запыленные лица людей. Пенистые ручьи мчались к впадине, и скоро она разливалась хоть и недолговечным, но широким озером, и, когда солнце воздвигало над степью крутую самоцветную радугу, распахивались кибитки из черной кошмы, девушки с ведрами бежали за водою.
Однажды в середине пастбища поставили высокую восьмикрылую кибитку, сказали, что это школа, из города приехала кругленькая, со смолисто-синими косами девушка. Все имущество учительницы Садап состояло из двух чемоданов с простенькими платьями, бельем, книгами.
А Непес Какалиев был в ту пору тонким, как ремень, смугло-желтым, словно пески, веселым и налетел на маленькую красотку стремительно, как весенний ливень, в считанные недели вскружил ей голову, но и сам влюбился.
О извечный груз воспоминаний!..
Непес Сарыевич почувствовал, как заныло его сердце.
Поженились. Он работал заведующим райземотделом, Садап по-прежнему преподавала в школе. Когда чернявая дочка Айна, у которой белыми были только зубы, залепетала, заговорила, поглупевший от счастья Непес подарил ей алую пионерскую косынку.
– Дочурка моя, это тебе отцовское благословение!
– Да разве она понимает? – смеялась Садап.
– Вырастет – поймет.
Через несколько дней Непеса арестовали.
Садап уволили из школы. Они с Айной уехали, и след их затерялся. Семнадцать лет ссылки не сломили его… Теперь у сердца опять лежит партийный билет. Жену и дочь он не нашел… "А ведь я сильнее был бы с тобою, Садап. Сильней и моложе".
Подбежал Витя Орловский. Парень был одет странно: военный, выгоревший от солнцепека китель, брючишки из кенафа, зеленые сандалии, соломенная шляпа, на носу темные защитные очки. Однако он выделялся статью и ловкостью.
– Непес Сарыевич, – взволнованно сказал Орловский, – а мне можно прийти на собрание, а?
– Если партийное собрание открытое, то не только можно, но и должно, – с привычной начальнической строгостью ответил Какалиев, мгновенно пробудившись от воспоминаний.
– Да ведь я… – Юноша опустил голову.
– И не ерунди! – прикрикнул Непес Сарыевич. – Ты строитель канала. Ты советский рабочий!
И сказал себе: "Конечно, я виноват, но корысти во мне не было и никогда не будет".
Джават Мерван на собрание не явился.
– Товарищи, просьба не курить! – умоляюще кричал Воронин, отгоняя смятой газетой клубы ядовито-рыжего табачного дыма. – Кто хочет говорить?
Никто не хотел выступать, но все, пригнувшись, прячась за спины соседей, прилежно курили.
Заключение технической комиссии прочитали и утвердили. Теперь было документально доказано, что никаких твердых – четвертой категории – грунтов на пути земснаряда "Сормово-27" не встречалось.
Непес Сарыевич чувствовал, что присутствующие пристально смотрят на него, потел, багровел, нещадно курил, но пока упрямо отмалчивался.
– Разрешите, – поднялся Баба.
Мухамед надменно усмехнулся: совершенно напрасно разводят эту говорильню…
– Факт, конечно, товарищи, неприятный, тревожный, – сказал Баба, неторопливо, осмотрительно выбирая слова. – И особенно неприятно, что произошел он в экипаже, возглавляемом старым коммунистом. Шутка ли, двадцать пять лет в партии. Товарищ Непес Какалиев не интересовался грунтами, со спокойной совестью подписывал фальшивые наряды и… и получал высокие премии.
– Не нарушайте принцип материальной заинтересованности! – крикнул кто-то из толпы предусмотрительно измененным тоненьким голоском.
– Ничего я не нарушаю, – сдвинул брови Баба, на впалых щеках заиграли алые пятна. – Получайте премию, но за честную работу.
В комнате зашумели, Воронин постучал карандашом по графину.
– Конечно, все эти пересмотры плана из-за грунтов дело сложное, путаное, – продолжал громче Баба, – но тем более коммунистам-то и надо за ним следить.
– Почему нет Джавата? – крикнули от дверей.
Главный инженер посмотрел на Розенблата, пожал плечами:
– Всех предупреждали, товарищи!
Баба понял эти слова по-своему и резко заметил:
– Багермейстер – это багермейстер, я с него ответственности не снимаю, но сейчас-то, на партийном собрании, хотя и открытом, речь идет о коммунисте Непесе Сарыевиче.
– Верну все деньги! – вдруг прокричал, потрясая кулаками над головою, Какалиев.
Розенблат поморщился:
– Ну-уу, Непес Сарыевич, при чем тут деньги, этим пусть занимается бухгалтерия.
– Прошу слова, – поднялся Егор Матвеевич, командир земснаряда "Сормово-46", и прищурил старчески бесцветные глаза. – Когда я начинал работать, то один сормовский большевик, ныне его уже нет на земле, дал мне наказ: "Егорка, главное – техника и люди". Нет, вру, сказал: "…люди и техника". Непес Сарыевич технику-то изучил досконально, а вот людей своих не знает. И в этом он виноват.
– Джават прибыл с Волго-Дона с отличными рекомендациями. Не в песках его нашел, – безрадостно пошутил Непес Сарыевич, уже раскаиваясь за недавнюю вспышку.
Союн плохо разбирал беглую русскую речь, и сидевший рядом Баба кратко переводил ему выступления. Едва начинали обвинять Непеса Сарыевича – во всяком случае, так получалось по переводу брата, – Союн бросал на командира сочувственные взгляды, хмурился, сердито шерстил себе усы. Наконец он не выдержал.
– Товарищи начальники! – сказал он возбужденно, перекладывая из правой руки в левую пропитавшийся потом тельпек и ситцевый платок. – Я не партийный. И я безграмотный. Брат Баба, брат Мухамед грамотные, а Баба коммунист. Но вы пригласили меня на собрание, благодарю за честь… Наш кемендир – хороший кемендир. Он любит работу. Он не обманет. А если желаете, так на небесах аллах, и могу принести клятву!
Мухамед покусывал нижнюю губу, но Баба выступление брата пришлось по сердцу: привстал, с благодарностью поклонился.
А Непес Сарыевич уставился в засыпанные пеплом, затоптанные половицы, он был так растроган заступничеством Союна, что боялся прослезиться.
Но именно слова матроса Кульбердыева изменили ход собрания. Орловский рассвирепел, выскочил на середину комнаты, заслонил спиною начальников и заорал во всю силу легких:
– А кто это такой Джават Мерван? Приехал на Каракумский канал по путевке комсомола? Нет, в погоне за длинным рублем! Алчность и нажива – вот душонка Джавата. Спровоцировал ночную аварию, чтобы сграбастать пятнадцать тысяч премии за пе-ре-вы-пол-не-ние плана, – отчеканил юноша.
Внезапно Витя осекся – в дверях стоял Джават.
– Орловский! – протяжно и зычно, словно на капитанском мостике, простонал багермейстер. – Ты ответишь за клевету… А это что, что? – Он выхватил из-за пазухи пачку бумаг, как видно заранее приготовленных. – Почетные грамоты Волго-Дона!.. – Джават трижды ударил себя в широкую грудь. – А какие у тебя грамоты, Орловский? Справка из тюрьмы?..
– Негодяй! – рявкнул Непес Сарыевич.
Упорно молчавший все время Мухамед скрипнул зубами и бросился на багермейстера, присутствующие вскочили, заорали, Союн стучал чабанским посохом по полу, а Орловский, закрыв глаза ладонью, убежал из кабинета.
– В подобной обстановке я не могу вести собрание! – промямлил вконец растерявшийся Воронин.
Проведя очередной отпуск в Кисловодске, Ашир Мурадов в начале сентября отбыл в командировку. Машинистка, печатая ему удостоверение, спросила: «Да в какой город-то?» Ашир небрежно отмахнулся: «Пишите – по Каракумскому каналу».
Пятнадцатидневное путешествие он начал с города Мары. Там выходила многотиражная газета строителей. Мурадов надеялся насобирать с ее страниц, выловить из рабкоровских писем интересные факты. И не ошибся, исписал блокнот. Затем Ашир побывал в Захмете и Кизылдже-Баба. Как-то вечером в чайхане он разговорился с соседом, и тот поведал ему грустную историю заблудившегося в песках, погибшего от жажды чабана. Ашир подробно записал его рассказ.
– Основа драматургического произведения! Или киносценарий можно быстренько сварганить, – сказал корреспондент. – Вообразите, сын этого чабана сейчас строитель Каракумского канала!
– Я могу вообразить, – сказал польщенный собеседник. – Значит, пьесы в ашхабадском театре вашего сочинения? Очень приятно познакомиться.
– Ну, не все, некоторые, – скромно заметил Ашир. – Искусство социалистического реализма творит многотысячный коллектив писателей, актеров, музыкантов, художников.
Вечером Мурадов долго стоял на веранде гостиницы.
На нем был щеголеватый чесучовый костюм. Только что вымытые, чуть-чуть подвитые щипцами парикмахера черные волосы были зачесаны с заранее обдуманной небрежностью. Выпуклые глаза Ашира напоминали вынутые из кувшина со студеной колодезной водою виноградины.
Он чрезвычайно нравился самому себе.
Ему казалось, что гулявшие перед гостиницей девушки посматривают на него с обожанием. Видимо, узнали?.. Нет ничего удивительного – широкие массы читателей и читательниц знают сотрудников республиканской газеты.
Из Захмета Мурадов проехал в Канаг, отведал шашлыки древней Бухары, а оттуда примчался в поселок Керки.
Сентябрь золотился ясными, но не жаркими днями, напоминал об осени прохладными рассветами. Колхозные поселки опустели: от мала до велика все – и школьники, и женщины, и девушки – собирали нежные хлопья белого золота. Чабаны, закончив стрижку овец, угоняли отары на зимние отгонные пастбища.
"Караваны грузовиков с хлопком спешат к складам", – написал Ашир в блокноте.
Однако он торопился в колхозную библиотеку, чтобы увидеть милую Айболек, гм, помириться… Да разве они ссорились? Он вспоминал тихую лунную ночь и прогулку по берегу арыка и уверял себя, что все лето мечтал о девушке, стремился к ней.
В читальном зале подростки, налегая грудью на стол, листали старые иллюстрированные журналы, а у книжного шкафа стояла спиною к дверям девушка с длинными косами. Она!.. Ашир на цыпочках подошел к ней, на губах его цвела обворожительная улыбка. Он кашлянул, и библиотекарша обернулась, без удивления взглянула на вошедшего.
– Вы записаться или газеты почитать?
У нее было молодое, но уже потолстевшее, расплывшееся личико и тонюсенькие подбритые брови.
– Простите… Салам! – забормотал Ашир, словно на него опрокинули ведро холодной воды. – Вы заведующая? Если не ошибаюсь, здесь работала Айболек…
– Кульбердыева? Как же, как же. Вся семья уехала на канал. Летом уехали. И дядя Союн уехал, и Айболек.
"Чабан пришел на капал", – вспомнил Ашир название своего очерка, увы, так и не написанного.
– Ищите земснаряд "Сормово-27".
– Спасибо, спасибо!
А земснаряд "Сормово-27" теперь прилежно трудился у самого села. За лето он проплыл, прополз от головной дамбы до Бассага-Керкинского капала, мелкодонного, прорытого еще в 1929 году лопатами. Занесенный илом, с осыпавшимися берегами, этот капал нужно было за зиму углубить, расширить до проектной отметки, дотянуть до древнего Узбоя.
Так что Аширу Мурадову не пришлось трястись на грузовике, глотать пыль. Утром он добрался до него пешком, наслаждаясь бодрящим холодком. У земснаряда на берегу сидел мальчик со школьным портфелем в руках. Увидев незнакомца, встал, учтиво поздоровался.
– Салам, салам! – Ашир кивнул небрежно. – Куда в такую рань?
– Автобуса жду. Наша школа в Головном, – объяснил мальчик. – В поселке школу еще не достроили.
– Безобразие! – отрывисто сказал Ашир. – Резкая критическая корреспонденция: "Забыли о школах…" Ты чей будешь?
– Союна. Союна Кульбердыева.
– А-аа… семьей приехали? А где отец?
– Спит. В ночной смене работал. А дядя Мухамед и дядя Баба ушли на вахту. И тетя Айболек на работе, – словоохотливо объяснил мальчик.
– Понятно, понятно, – сказал Ашир с таким видом, словно наградил Кульберды ценным подарком. – "Чабан пришел на канал…"
Партийное бюро заседало вечером в кабинете Розенблата.
Предчувствуя, что здесь ему не скажут спасибо, Джават Мерван захватил с собою корреспонденцию Ашира Мурадова в республиканской газете – "Трудовые подвиги". И, не дожидаясь приглашения, звучно, громко прочитал:
– "В этих грандиозных успехах большая заслуга прежде всего старшего багермейстера товарища Джавата Мервана, которого без преувеличения можно назвать душою экипажа земснаряда "Сормово-27". Товарищ Мерван в полном смысле слова выдающийся мастер своего дела, ветеран исторической стройки Волго-Дона".
Затем был извлечен красивый красный, как коровий язык, пригласительный билет на бристольском картоне, с золотым обрезом: Джавата Мервана приглашали на банкет в честь окончания строительства Волго-Дона. Потом он достал большую фотографию: быстроходный крылатый катер летел в пенистых волнах, на корме, выкатив грудь, надменно запрокинув голову, красовался Джават.
– Вредителям таких бумаг не дают, о вредителях так в газетах не пишут! – завел багермейстер на самой высокой ноте. – Надеюсь, что партия защитит беспартийного специалиста от клеветы бывших арестантов.
– Не занимайся демагогией! – в один голос сказали Розенблат и Воронин.
– Какая ж демагогия? Непес сидел, Витька Орловский сидел.
Непесу Сарыевичу будто кипятку плеснули в лицо. Себя он защитить не смог, заступился за Орловского:
– Не Витька, а Виталий Трофимович!..
– Вы объясните, товарищ Мерван, был случай, что большой насос уткнулся в сухой берег? – брезгливым тоном спросил начальник.
– Мало ли что бывает!.. Никто не гарантирован от ошибок. – Джават изворачивался. – И аварии были и будут у самых передовых экипажей. Теперь вода смочила грунты, вот и разберись, твердыми они были в те ночи или мягкими?
Рассуждали, спорили, ругались до полуночи, охрипли, одурели от непрерывного курения и кончили дело тем, что приняли к сведению заявления Непеса Сарыевича и Джавата: незаконно полученные деньги они вернут государственной казне.
Баба остался недоволен:
– Из багермейстеров надо выгнать!
– Вот учись, встань на его место, – посоветовал Воронин. Ему надо было любой ценой выполнять план.
Глава седьмаяАйболек оформили рядовым матросом, а поручили редактировать стенную газету, заведовать библиотекой. Непес Сарыевич отлежался, отдохнул и отважно нарушил штатное расписание. «Не нужны мне пять матросов, – оправдывался он сам перед собою. – И с тремя управлюсь. А лаборант-почвовед обязательно нужен. И библиотекарь».
Сперва Айболек принялась за газету. Выпускали ее на туркменском и русском языках. Витя Орловский написал заметку "Матрос тоже почетная должность". Передовая статья "Крепить дисциплину" принадлежала перу Непеса Сарыевича. Механик-дагестанец Яхьяев неожиданно оказался и поэтом и художником, принес шаржи со стихотворными подписями на повариху тетю Пашу и на Союна.
Ашир Мурадов вошел в библиотеку, но на него не обратили внимания. Айболек, похорошевшая, оживленная, полулежала на столе, любуясь рисунком, – дородная тетя Паша держала в могучих, словно у циркового борца, руках поднос, уставленный тарелками. Подпись гласила:
На славу стряпаешь ты,
Милая тетя Паша.
Взрослым – плов и манты,
Детям – манную кашу.
– Замечательно! – хохотала девушка.
– Конечно, я скромен, но и Михалкову так не написать, – шутил ей в лад Яхьяев.
Корреспондент дрыгнул ногою, чтобы поправить острую складку на брюках, сердито кашлянул, но Айболек увлеклась, она читала шарж на Союна. Брат был изображен в чабанском костюме, с неизменным посохом под мышкой. Обеими руками он душил, как змею, извивающийся в песке, обвившийся вокруг его тела трос.
Айболек так и покатилась со смеху.
– Но вы это не поместите, – осторожно заметил парень, с восхищением глядя на раскрасневшуюся девушку.
– Нет, почему же! Хорошего ж ты мнения обо мне, если считаешь, что пощажу старшего брата. – Айболек теперь говорила серьезно. – Обязательно опубликуем.
– Привет работникам низовой печати! – театрально провозгласил Ашир, решив, что пришел его срок.
Девушка вспыхнула, выпрямилась и встретила его недовольным взглядом, а чуткий Яхьяев смекнул, что ему пора идти на вахту. И, кивнув вошедшему, ушел.
– Айболек!.. – слабым, прерывающимся голосом сказал Ашир. – Ты все еще сердишься? Прости. Но в ту волшебную ночь я был опьянен твоей красотою.
– Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста. Как ваше здоровье? – монотонно, словно вызубренный урок, оттараторила девушка. – В командировку приехали?
– Что мне командировки! – пылко воскликнул Ашир. – Ради тебя приехал. Искал по всей республике!
– "Слова, слова, слова", как сказал Гамлет, – вздохнула Айболек. – Скучно это… Да и работать надо. Заходите вечерком.
– Ах, тебе со мною скучно? А с этим кавказцем весело? Ну, прошу прощения. Желаю успехов в труде, счастья в жизни. Теперь я вижу, каким наивным и легкомысленным был тогда…
У Айболек были ледяные глаза, но, когда дверь каюты захлопнулась, она пригорюнилась: все-таки этот Ашир забавный парень. С таким не соскучишься… И красивый. Нет, девичьи глупости… Смазливенький! А красивый по-настоящему, конечно, Витя Орловский.
Баба намекнул Непесу Сарыевичу, что старший брат мечтает овладеть какой-нибудь специальностью, но сам заговорить об этом с начальником не может. Честь мужчины!
– Так пусть Мухамед и учит его на бульдозериста.
– Вам бы обязать его учиться. Да еще приказом по экипажу, – осторожно подсказал Баба.
– Ладно! В порядке, значит, технической учебы.
И Непес Сарыевич накатал громовый приказ: "Обязать товарища Союна Кульбердыева… Освоение специальности… квалификация… возложить ответственность за обучение на товарища Мухамеда Кульбердыева…"
Баба был топким знатоком человеческой души: старший брат воспринял распоряжение, скрепленное подписью и печатью, как сигнал командира к атаке. И бережно спрятал бумажку за пазуху. На жену и сына теперь он посматривал так строго, что те не решались ни о чем спрашивать.
Туго пришлось Мухамеду: старшин потребовал, чтобы каждую свободную минутку после вахты он уделял занятиям. С неизменной, будто приклеенной под усиками, насмешливой улыбкой взялся за обучение.
Недели через две он сказал Непесу Сарыевичу:
– Вообще-то Союн умный, очень умный. И настойчивый до ужаса… Но безбожно коверкает русские слова: "акимбатир" – это аккумулятор, "лепетке" – лопата, "воздухчистил" – воздухоочиститель.
– Да, таких туркменских слов нету, – глубокомысленно заметил начальник.
Когда начались практические занятия, Мухамед распоясался, делал старшему резкие замечания, каких в деревне или на пастбище никогда бы не позволил себе.
Однако Союн смирился, прощал…
Усадив старшего в кабину бульдозера, Мухамед встал перед машиной, широко раскинул руки, как регулировщик на перекрестке, и заорал:
– Прямо на меня! Не забудь сказать: "Биссымулла" – помоги господи.
Бульдозер не двигался.
Как только Мухамед влезал в кабину, старший держался увереннее, спокойно брался за рычаги.
– Не верблюд же, из седла не выбросит. Смелее! – кричал Мухамед.
Машина с оглушительным грохотом и лязгом ползла по песку, лопата опускалась, шаркала, сметала мусор и сучья.
Едва Мухамед выпрыгивал из кабины, на Союна нападала робость, потные руки прилипали к рычагам, в глазах темнело, и молитвы к всевышнему уже не помогали.
Однажды Мухамед до того разозлился, что плюнул и ушел к шоссе, где из толстой, как бараний пузырь, трубы земснаряда стреляла жидкая вонючая грязь, лилась плотным потоком в низинку.
Неожиданно он приосанился, бросил папироску.
Из кабины остановившегося грузовика вылезла статная рослая девушка, поставила чемодан на землю. Мухамед обожал властных, крупных, могучего сложения представительниц женского сословия и тотчас направил шаги к приезжей.
– Здравствуйте!
Девушка испуганно отскочила, словно дикая козочка, услышавшая пронзительный свист.
– Фу, как вы меня напугали!
У нее было широкое смуглое лицо, взгляд – смелый, быстрый.
– Простите, ради бога, простите… Вы на земснаряд? Разрешите познакомиться: бульдозерист Мухамед Кульбердыев.
– Аня. Аня Садапова. – Девушка улыбнулась. – Старший багермейстер. Если вы с "Сормово-27", то я действительно к вам.
– Боже, туркменка – багермейстер. Да еще старший!.. – расплылся Мухамед. – Разрешите чемоданчик.
Стиснутый ремнями добротный чемодан был тяжел, словно камнями набит, но Мухамед из щегольства донес его в руке – на плечо не поставил.
В тот вечер Союн сломал-таки рычаг – рывком рванул из гнезда, но Мухамед даже не расстроился.
Ашир Мурадов то и дело наведывался на земснаряд, надеясь, что строптивая Айболек смирит гордыню, окликнет его, наградит виновато-нежной улыбкой.
Однако девушка с замкнутым видом пробегала мимо, небрежно кивнув, запиралась в каюте, и Мурадову приходилось довольствоваться чаепитием с Непесом Сарые-вичем.
Семья Кульбердыевых упорно не замечала Ашира. Тогда корреспондент провел обходный маневр.
Ранним утром он пришел на земснаряд. Там было непривычно тихо: три часа в сутки между ночной и дневной сменами машины стояли, и это было нужно, чтобы остыли моторы.
Цепляясь за скобы на корме, на палубу вылез из воды Орловский: он всегда купался на рассвете в студеном канале. Прыгая, стуча зубами, Витя растер полотенцем длинное мускулистое тело.
– Корреспондент республиканской газеты, – представился Ашир.
– Матрос Орловский. Виталий Трофимович!.. Да чего мы на палубе стоим? Пойдемте ко мне в каюту, позавтракаем, – спохватился Витя.
Ашир выразил благосклонное согласие.
– Вы, товарищ корреспондент, мою заметку в стенгазете не читали? – спросил Орловский, вводя почетного гостя в узкую каюту.
Корреспондент заметки не читал, он видел лишь шаржи этого… как его… кавказца.
– А-аа… Так я в камбуз сбегаю, а вы поглядите, я копию на память оставил. Как дневник!.. Первая заметка в жизни, никогда не рабкорил.
Заметка была написана карандашом, но печатными буквами.
"Редактору стенгазеты "Сормовец" Айболек Кульбердыевой.
Я, матрос земснаряда "Сормово-27", Орловский Виталий Трофимович, год рождения 1934, беспартийный, направляю данную заметку в ваше распоряжение.
1. Работа матроса – почетная работа.
2. Матрос полностью отвечает за чистоту и порядок на корабле.
3. Я, Орловский Виталий Трофимович, добросовестно выполняя свои обязанности матроса, получил благодарность начальника конторы товарища Розенблата.
4. Мы не хотим войны, но если империалисты развяжут войну, то мы дадим сокрушительный отпор. Миру – мир!
5. Да здравствует наша социалистическая отчизна!"
Ашир подавил снисходительно-ленивый зевок.
Из столовой Орловский прибежал с тарелками в руках.
– Ну как, нет политических ошибок? – озабоченно спросил он.
Политических ошибок не было: это корреспондент гарантировал солидным тоном.
– Самое главное, чтобы заметка была правильной с политической точки зрения, – сказал Витя, радушно угощая гостя. – Конечно, у меня нет опыта, да и способностей к писанию, но вообще-то я этим интересуюсь.
– А кто ваш редактор? Айболек? – спросил Ашир, набивая полный рот хрустящим салатом.
– Замечательная девушка, замечательная! – воскликнул Орловский. – И какая умница. Вообще вся семья Кульбердыевых честная, прилежная. Мухамед, правда, заносится, но и это не со зла.
– Некультурные, – промычал Ашир, вплотную занявшись мантами, обильно политыми сметаной.
– Почему же? – Витя обиделся. – Баба техник, человек исключительно принципиальный. Конечно, дядя Союн из чабанов, а чабан, каким был сто лет назад, таким и сейчас остался. Но сам добровольно вызвался учиться на бульдозериста.
– Когда ж научится? Через год?
– Пусть через два, три года! – сказал Орловский сердито. – Так он же чабан, кумли!
– Да, вы правы, – смутился Ашир, вспомнив название так и не написанного очерка: "Чабан пришел на канал".
Айболек и Аня сдружились буквально за один день – так водится между девушками – и уже шушукались.
– Счастливая ты какая! – говорила Аня. – Три старших брата – орлы, тетя… А у меня вот никого нету… Одна-одинешенька. Круглая сирота.
– Но ведь были…
– Отца вовсе не помню. Куда-то исчез! Коммунистом был, и видным, на руководящей работе. Так мама рассказывала. Рассказывала и плакала… Мама была задерганная, злая и то меня бранила за каждую двойку, то целовала, душила объятиями. Я в русской школе училась! В третьем классе. Война шла, сорок третий год. Мама поехала на фронт с делегацией туркменских женщин, подарки повезли солдатам. А я жила в пионерском лагере. – Ане нужно было выговориться перед Айболек и Герек, излить душу. – Мама заехала ко мне попрощаться, какие-то булочки привезла, коврижки. И целовала меня, плакала, а вожатая говорит: "Да что вы? Словно навсегда прощаетесь. В августе вернетесь!.." А в августе мама не приехала, и меня повезли в Ашхабад, на легко-вой машине. Ой, как я радовалась, дура-дурища!.. Одна в машине, рядом с шофером. Привезли в Верховный Совет, а может, в Центральный Комитет, теперь не помню. Помню, старик угощал меня чаем, сладостями и гладил косички, говорил: "Ты пионерка? А за чье дело борется пионер?" – "За дело Ленина…" – отрапортовала, как на линейке. "Так вот, Аня, твоя мама за дело Ленина…" Тут я все поняла и крикнула: "Бай, мамочка!" И покатилась по коврам.
– А дальше, дальше? – настойчиво спрашивала Айболек, смахивая со щек слезы.
– А дальше ничего не было! – Аня опустила голову. – Сирота!.. Конечно, училась. Детский дом, школа, техникум. А вообще-то уже ничего в жизни не было. – И, проглотив катающийся в горле клубочек, добавила: – Сирота!
Герек смотрела на нее во все глаза. До сих пор она не подозревала, что ребенок может так безутешно страдать.
Вечерком Ашир заглянул в шашлычную, уютно спрятавшуюся в тени крохотного, но уже шумного сада.
Буфетчик открывал бочку пива, и перед стойкой вытянулась очередь. Мужчины с деловым видом топтались, подсчитывали мелочь, вытаскивали из карманов замусоленные бумажки. Над раскаленными, рубиново светящимися углями в очаге жарилось нанизанное на шампуры шашлычное мясо. Смачный дух щекотал ноздри.
Получив кружку с шапкой ноздреватой пены, Ашир пошел искать свободное место.
Сюда собирались любители не только шашлыков и пива, но и досужих бесконечных разговоров, потому все столики были заняты.
Наконец он отыскал стул, подсел к компании увлеченных беседой юношей: они на него не обратили никакого внимания. Ашир надул губы – привык к почету…
– Ты говоришь об экспедиции Шлигеля, а знаешь, что перед самой революцией, в тысяча девятьсот двенадцатом году, здесь побывали… Ну, кто? Американцы, да, да, дружок, американцы. Оказывается, на станции Захмет были, фотографировали, провели топографическую съемку. Но американцы не поверили, что можно большую воду привести в Мургаб.
– И хорошо, что не поверили, – заметил жилистый широкоплечий парень. – А чего они добивались?
– Концессии, ясно чего… – объяснил мужчина в белом новеньком, но уже измазанном мазутом костюме. – Нашим отцам, изнывавшим от безводья, конечно, помогать не собирались.
Мурадов подумал, что удачно бы в один из очерков о Каракумском канале ввернуть эту историю американской экспедиции. А что это за экспедиция Шлигеля? Нужно разузнать.
– Извините, товарищ, но так вы шашлыка не дождетесь, – сказал с улыбкой Мурадову мужчина в белом костюме. – Становитесь в очередь у буфета.
– Полное пренебрежение к общественному питанию! – фыркнул Ашир. – Придется выступить с резкой критической статьей. Разрешите познакомиться, корреспондент республиканской газеты Мурадов.
– Техник Баба Кульбердыев, – сказал мужчина.
