Текст книги "Полутораглазый стрелец"

Автор книги: Бенедикт Лившиц

 
Едва навеянный Евтерпе,
Изваивая облака,
Из вай, вечерний златочерпий,
Ты тронешь стебли тростника
 
 
О золотом закате пены,
Приречном посреди стрекоз,
На бледный луг, тобой забвенный
За розами метаморфоз,
 
 
И принесешь уклоны крылий
И собранный вечерний сок
Влюбленной больше райской пыли
К загару отроческих щек.
 

1912

 
Белый лекарь, недозрелый трупик
Большеглазого Пьеро,
Вырастивший вымышленный тропик
В мартовское серебро.
 
 
Нет, не пыль дождливого клавира,
Ты стесняешь белизной
Все широкие слова на эро,
Все слова в целебный зной.
 
 
Колыхаясь белым балахоном
Туфле в такт и сердцу в такт,
Праведник в раю благоуханном,
Вот – нисходишь на смарагд.
 

1913

 
О тропике трепетный клоун,
Из крапин запретных рябо
На всем балахоне, во что он
Играл головой би-ба-бо?
 
 
На счастие в лилии перед
Америкою тишины
Он замер и севером мерит
Отпущенниц райской весны,
 
 
Чья полузнакомая вера
Смарагдами ограждена
В широкое слово на эро,
Бежавшее строгого сна.
 

1913

 
Раскруживайся в асфодели,
В рябые сонмища галчат:
По пелене твоей звучат
Упорные виолончели.
 
 
И луковицы взаперти
Забудь тепличными цветами —
Вздыбясь щербатыми крестами,
На повороте расцвети.
 

1911

 
В тычинковый подъяты рост
Два муравьиных коромысла —
Из нищей лужи рыжий мост
Уходит к севам Гостомысла,
 
 
И паутинная весна,
Забившаяся в угол клети,
По темным угородам сна
Трепещет посреди веретий.
 

1912

 
Вскрывай ореховый живот,
Медлительный палач бушмена:
До смерти не растает пена
Твоих старушечьих забот.
 
 
Из вечно-желтой стороны
Еще недодано объятий —
Благослови пяту дитяти,
Как парус, падающий в сны.
 
 
И, мирно простираясь ниц,
Не знай, что, за листами канув,
Павлиний хвост в ночи курганов
Сверлит отверстия глазниц.
 

1911

 
Мечом снопа опять разбуженный паук
Закапал по стеклу корявыми ногами.
Мизерикордией! – не надо лишних мук.
Но ты в дверях жуешь лениво сапогами,
 
 
Глядишь на лысину, плывущую из роз,
Солдатских черных роз молочного прилавка,
И в животе твоем под ветерком стрекоз
Легко колышется подстриженная травка.
 
 
Чугунной молнией – извив овечьих бронь!
Я шею вытянул вослед бегущим овцам.
И снова спит паук, и снова тишь и сонь
Над мертвым – на скамье – в хвостах – виноторговцем.
 

1911

 
Поправ печерские шафраны,
Печально чертишь лоб врага
Сквозь аракчеевские раны
В оранжерейные снега,
 
 
Чтоб Михаил, а не Меркурий
Простил золотоносный рост,
Соперничающий в лазури
С востоками софийских звезд,
 
 
За золотые, залитые
Неверным солнцем первых лет
Сады, где выею Батыя
Охвачен университет.
 

1913

 
Ты вырастаешь из кратéра,
Как стебель, призванный луной:
Какая медленная вера
И в ночь и в то, что ты со мной!
 
 
Пои, пои жестокой желчью
Бегущие тебя цветы:
Я долго буду помнить волчью
Дорогу, где блуждала ты,
 
 
Где в час, когда иссякла вера
В невоплощаемые сны,
Из сумасшедшего кратéра
Ты доплеснулась до луны.
 

1912

 
Белей, любуйся из ковчега
Цветами меловой весны!
Забудь, что пленна эта нега
И быстры паводи луны!
 
 
Хмелей волненьем легких белев:
Я в них колеблюсь, твой жених.
Я приближаюсь, обесцелив
Плесканья светлых рук твоих.
 
 
Взгляни – соперник одноокий
Не свеет серебра с пещер:
Распластываю на востоке
Прозрачный веер лунных вер.
 

1912

Не собран полнолунный мед,

И ждут серебряные клады

Хрустальных пчел, и водомет

Венчальным веером цветет,

И светлым ветром реют хлады,

А ты в иные серебра

Скользишь селеньями Селены,

Забыв у томного шатра

Протянутый в твое вчера

Мой гиацинт, мой цвет нетленный.

И вновь из дальнего ручья,

Рожденная в напрасном слове,

Приподымаешься – ничья! —

Возлить трилистник лезвия,

Луннеющего наготове.

1912

 
Еще не день, но ты – растаяв —
Из тени в тень, из плена в плен,
Кружишь полями горностаев
Над черными плечами стен.
 
 
Ни воздыханий, ни погони:
Не полюбив печальный хор,
Паду ли в дольние ладони,
Опальный гиацинтофор?
 
 
Слабеют знаки Люцифера,
Траву колышут голоса,
И на земле твой перстень, Вера,
Блестит, как божия роса…
 

1912

 
Из двух цветочных половин
Я выбрал царствие пчелиной
И – как Адам в кругу – один
Замкнут созревшею долиной.
 
 
О, полурай, где нежный шаг
Еще не источает ковы,
Где ангелоподобный враг
Хранит мой облик лепестковый!
 
 
Слегка согбенное дитя,
Приникшее к благоуханным
Оградам, падай, очертя
Чело моим венком медвяным.
 

1912

 
Прозрачны знои, сухи туки,
И овен явленный прият.
Сквозь облак яблоневый руки
Твои белеют и томят.
 
 
Кипящий меч из синей пыли
Погас у врат – и день прошел:
Ладони книзу, склоном лилий
Ты, словно в сердце, сходишь в дол.
 

1913

 
Расплещутся долгие стены,
И вдруг, отрезвившись от роз,
Крылатый и благословенный
Пленитель жемчужных стрекоз,
 
 
Я стану тяжелым и темным,
Каким ты не знала меня,
И не догадаюсь, о чем нам
Увядшее золото дня
 
 
Так тускло и медленно блещет,
И не догадаюсь, зачем
В густеющем воздухе резче
Над садом очертится шлем, —
 
 
И только в изгнанье поэта
Возникнет и ложе твое,
И в розы печального лета
Архангел струящий копье.
 

1912

 
В небе – бездыханные виолы,
На цветах – запекшаяся кровь:
О, июль, тревожный и тяжелый,
Как моя молчащая любовь!
 
 
Кто раздавит согнутым коленом
Пламенную голову быка?
И, презрев меня, ты реешь тленом,
Тонким воздыханием песка —
 
 
В строго-многоярусные строи
Зноем опаляемых святых, —
И за малым облаком перо, и
Светлый враг в покровах золотых!
 

1912

 
Смотри на пятна, свежим златом
Светящиеся на мече:
Он побывал в плече крылатом,
В его слепительном плече!
 
 
Покорный черной благодати,
Союзную я принял дань
И чувствовал на рукояти
Твою испытанную длань.
 
 
И что мне темный день расплаты,
Дыхание тяжелых рек,
Когда противник мой крылатый
Рекою солнечной истек?..
 

1913

 
И вновь – излюбленные латы
Излучены в густой сапфир —
В конце твоей аллеи, сжатой
Рядами узкогорлых лир…
 
 
И вновь – твои часы о небе
И вайи и пресветлый клир,
Предавшая единый жребий
И стебли лебединых лир…
 
 
И вновь – кипящий златом гравий
И в просинях дрожащий мир —
И ты восходишь к нежной славе
От задыхающихся лир!
 

1912

 
За рубежом – теченье ясных лат:
Склонись в затон, живой одними нами…
Надолго ли мы включены в закат
И тонкими владеем именами?
 
 
Надолго ли? – О нет, окаменей,
Во мраморе зарозовей над миром
Плывущих слов и вероломных дней,
Опоена закатным эликсиром.
 
 
Ты улыбнулась – мы обручены
До первого жемчужного укола:
Разводы влаги – кольца тишины,
И облако – твоя романьуола…
 

1912

 
Не веер – аир. Мутный круг латуни.
Как тяжела заклятая пчела!
Как редок невод воздуха! К чему ни
Притронешься – жемчужная зола.
 
 
О, вечер смерти! В темный ток летуний
Устремлены двуострые крыла:
В солнцеворот – испариною луни
Покрытые ты крылья вознесла.
 
 
О, мутный круг! Не росными ль дарами
Блистает шествие, и лития
Над аирными реет серебрами?
 
 
О, как не верить: крыльями бия, —
Летунья ли, иль спутница моя? —
Отходит в ночь – в латунной пентаграмме.
 

1914

 
Воспоминанья стольких маев
(Мы жили маями!)
Кольцо твоих последних уст
(Не будет этих легких уст!)
Они уйдут с лица, растаяв
(Они уже почти растаяли!).
О, золото сентябрьских узд,
Неверных узд!
Предательский сентябрь! Нефритом
Волнуется мое окно,
И каменеет недопитым —
В стаканах – тяжкое вино…
И все настойчивей и пристальней
Мечи вина,
Тяжелые мечи вина,
И пристальней из-за окна
Встревоженные мачты пристаней.
– Ах, я должна…
– Останься, сжалься… —
Волна окна…
Волна нефритового вальса…
Унесена… унесена ты
Нефритовым вином окна…
Сентябрь проклятый!
 

1911

 
В сиреневом лете, в сиреневом дыме —
Я вижу! я вижу! – соседи
(В просвете прошедшая леди
Была в диадиме)
Возносят бокалы.
Но я ли, усталый
От этой расплаты,
Приму их увядшие крылья
И каждый горбатый
Язык воскового вина?
Я знаю, что каждая леди
Уже в диадиме;
Ей снится: в сиреневом дыме
Она возноситься должна.
И мне ли – сухие копытца
По лестнице? Мальчик глядится
В таблицу из меди,
Коричневый, широкоскулый,
В измятом венке бересклета:
Как плещется круглое пламя!
Как множатся трубные гулы
Иного, широкого лета!
Но никнут всё ниже крылами
Соседи – и только одна,
Высокая, в узкой одежде,
Рукой, удлинившейся в стебель,
Рукой, расцветающей в небе,
Возносит, как прежде, как прежде,
Бокал воскового вина!
 

1911

Сонет-акростих

 
Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса.
(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!)
Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,
Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.
 
 
Разуверения? – нашептыванья беса!
Тревожные крыла – и в лилиях явлен
Едва заметный крест… О узкая принцесса,
Разгневанная мной, вы золотей Малэн!
 
 
Желтели небеса и умолкали травы,
Утрело, может быть, впервые для меня,
Когда я увидал – о, свежие оправы
 
 
Очнувшихся дерев! о, златовестье дня! —
Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,
Аграф трехлилийный и тонкую корону.
 

18 июня 1912

Сонет-акростих

 
Так строги вы к моей веселой славе,
Единственная! Разве Велиар,
Отвергший всех на Босховом конклаве,
Фуметой всуе увенчал мой дар?
 
 
Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,
Любитель Велиаровых тиар,
Иезавелью обречется лаве —
Испытаннейшей из загробных кар?
 
 
Люблю в преддверье первого Сезама
Играть в слова, их вероломный друг,
Всегда готовый к вам вернуться, мама,
Шагнуть назад, в недавний детский круг,
И вновь изведать чистого бальзама —
Целебной ласки ваших тихих рук.
 

1913

Сонет-акростих

 
Не тонким золотом Мирины
Изнежен дальний посох твой:
Кизил Геракла, волчий вой —
О, строй лесной! о, путь старинный!
 
 
Легка заря, и в лог звериный,
Апостольски шурша травой,
Юней, живей воды живой
Болотные восходят крины.
 
 
Усыновись, пришлец! Давно ль
Ручьиные тебе лилеи?
Лукавый моховой король,
 
 
Ютясь, поникнет в гоноболь,
Когда цветущий жезл Гилеи
Узнает северную боль…
 

1913

Сонет-акростих

 
Наперсник трав, сутулый лесопыт
Искусно лжет, ища себе опоры:
Коричневый топаз его копыт
Оправлен кем-то в лекарские шпоры.
 
 
Лужайка фавнов; скорбно предстоит
Ареопагу равных скоровзорый:
«Южнее Пса до времени сокрыт
Канун звезды, с которой вел я споры».
 
 
Умолк и ждет и знает, что едва
Ль поверят фавны правде календарной…
Бессмертие – удел неблагодарный,
 
 
И тяжела оранжевая даль,
Но он, кусая стебель в позолоте,
Уже вздыхает о солнцевороте.
 

1914

 
Сродни и скифу и ашантию,
Гилеец в модном котелке,
Свою тропическую мантию
Ты плещешь в сини, вдалеке.
 
 
Не полосатый это парус ли,
Плясавший некогда рябо,
Прорвавшись в мюнхенские заросли
На пьяном корабле Рембо?
 
 
Несомый по морю и по лесу
Четырехмерною рекой,
Не к третьему ль земному полюсу
Ты правишь легкою рукой?
 
 
Проплыл – и таешь в млечной темени,
Заклятья верные шепча:
Сквозь котелок встают на темени
Пророческие два луча.
 

1913

БОЛОТНАЯ МЕДУЗА

 
О, первый проблеск небосклона,
Балтийский ветр из-за угла, —
И свежей улицы стрела
Впивается в Пигмалиона!
 
 
Речная водоросль иль прах
Перворожденной перспективы?
Но имя – камень, и счастливый
Творец мечтает о дарах:
 
 
Не легкомысленный Пиновий
Создаст торжественный устав —
Смирит разбег болотной крови
Кумиродел и папский граф.
 
 
Чудовищный италианец,
Он может всё – и прав Лефорт:
Тупой подошвой будет стерт
Последних вихрей низкий танец.
 
 
Чертеж заморского грыдира,
Наклон державного жезла —
И плоть медузы облекла
Тяжеловесная порфира.
 

1914

 
А если судорог медузы,
Зажатой в царственной руке,
Слабее каменные узы,
Почиющие на реке?
 
 
И ты, вершитель, не насытишь
Туман цветами чугуна —
Дремотный дым, болотный китеж,
С балтийского подъятый дна?
 
 
Лети, лети на темном звере,
Наездник с бешеным лицом:
Уже вскипает левый берег
Зимнедворцовым багрецом.
 
 
И вопль медузы – над тобою:
Из паволоки синевы
За петропавловской пальбою
Сердцебиение Невы.
 

16 июня 1914

 
Асфальтовая дрожь и пена
Под мостом – двести лет назад
Ты, по-змеиному надменна,
Вползла в новорожденный град.
 
 
И днесь не могут коноводы
Сдержать ужаленных коней:
Твои мучительные воды
Звериных мускулов сильней.
 
 
Что – венетийское потомство
И трубачей фронтонных ложь,
Когда, как хрия вероломства,
Ты от дворцов переползешь
 
 
Под плоскогорьем Клодта Невский
И сквозь рябые черныши
Дотянешься, как Достоевский,
До дна простуженной души?..
 

1914

 
Золотосердой – в наше лоно
Несеверные семена! —
Из Монферранова бутона
Ты чуждым чудом взращена.
 
 
И к сердцу каждого потира
Забывший время златолей
Уводит царственное мирро
Твоих незыблемых стеблей.
 
 
Но суета: врата заката
Спешит открыть садовник твой,
И ты средь площади распята
На беспощадной мостовой.
 
 
Не для того ль седая дельта
Влечет Петра в балтийский сон,
Чтоб цветоносный мрамор кельта
Был в диком камне отражен?
 
 
И в час, когда в заневских тонях
Истают всадник и утес,
Подъял бы взор тевтонский конюх
На чудо лютецийских роз?
 

1914

 
И полукруг, и крест латинский,
И своенравца римский сон
Ты перерос по-исполински —
Удвоенной дугой колонн.
 
 
И вздыбленной клавиатуре
Удары звезд и лёт копыт
Равны, когда вдыхатель бури
Жемчужным воздухом не сыт.
 
 
В потоке легком небоската
Ты луч отвергнешь ли один,
Коль зодчий тратил, точно злато,
Гиперборейский травертин?
 
 
Не тленным камнем – светопада
Опоясался ты кольцом,
И куполу дана отрада
Стоять Колумбовым яйцом.
 

1914

 
Копыта в воздухе, и свод
Пунцовокаменной гортани,
И роковой огневорот
Закатом опоенных зданий:
 
 
Должны из царства багреца
Извергнутые чужестранцы
Бежать от пламени дворца,
Как черные протуберанцы.
 
 
Не цвет медузиной груди,
Но сердце, хлещущее кровью,
Лежит на круглой площади:
Да не осудят участь вдовью.
 
 
И кто же, русский, не поймет,
Какое сердце в сером теле,
Когда столпа державный взлет —
Лишь ось жестокой карусели?
 
 
Лишь ропоты твои, Нева,
Как отплеск, радующий слабо,
Лелеет гордая вдова
Под куполом бескровным Штаба:
 
 
Заутра бросится гонец
В сирень морскую, в серый вырез, —
И расцветает наконец
Златой адмиралтейский ирис.
 

1915

I

 
«Благословение даю вам…»
Простерши узкие крыла,
Откинув голову, ты клювом
Златым за тучу отошла.
 
 
И – вековое фарисейство! —
Под вялый плеск речной волны
К земле крыла Адмиралтейства
Штандартами пригвождены.
 
 
Но кто хранит в гнезде стеклянном
Скорлýпу малого яйца,
Издалека следя за рьяным
Плесканьем каждого птенца?
 
 
И если ты не здесь, на бреге, —
Над Балтикою замерла,
Кто остановит в легком беге
Птенцов безумных вымпела?..
 

1914

II

 
Речным потворствуя просторам,
Окликнут с двух концов Невой,
Не мог не быть и стал жонглером
И фокусником зодчий твой.
 
 
Угасшей истины обида
В рустах глубоко залегла:
Уже наперекор Эвклида
Твои расправлены крыла,
 
 
И два равнопрекрасных шара
Слепой оспаривают куб,
Да гении по-птичьи яро
Блюдут наличника уступ.
 
 
И разве посягнет лунатик
Иль пятый в облаке солдат
На воинохранимый аттик,
Навеки внедренный в закат,
 
 
Когда вдали, где зреет пена,
Где снов Петровых колыбель, —
Единственна и неизменна
Иглы арктическая цель?
 

2 ноября 1917

С. Демиевка

 
Здесь логосом и паевою пылью
Вершится торг, и, весом заклеймен,
Трезубый жезл невыносимой былью
Терзается средь чисел и имен.
 
 
Как плоть в Аиде, робок скиптр Нептунов
И легче тени тяжкий призрак стен,
Где некий ветр, едва заметно дунув,
Подъемлет волны судорожных цен.
 
 
Ужель не жалко, что в табачной сини
Не светятся червонцы никогда?
Не дремлют – равнодушные рабыни —
У круглых спусков грузные суда?
 
 
Иль вымысел – диковинный и острый
Заморский запах, зов иной судьбы?
Жаровни на треножниках, и ростры,
Рассекшие пурпурные столбы?
 
 
И целый век жемчужные шеренги,
Как мертвецов, обходит аквилон,
Чтоб утешался мстительный Гваренги
Слоновьим горем пестумских колонн?..
 

6 января 1915

 
Еще, двусмысленная суша,
Ты памятуешь пены спад
И глас Петра: «Сия Венуша
Да наречется Летний сад».
 
 
Полдневных пленниц мусикия
Тебе воистину чужда:
Недаром песни не такие
Вокруг тебя поет вода,
 
 
И в каждом ветре, с водной воли
Врывающемся в гущу лип,
Ты жадно ловишь привкус соли
И отсырелой мачты скрип!
 
 
Средь полнощеких и кургузых
Эротов и спокойных муз —
В нерасторжимых ропщет узах
Душа, не волящая уз.
 
 
Как будто днесь не стала ясной
И меньших помыслов тщета,
И вызов кинут не напрасно
Устами каждого щита!
 

1915

 
О, как немного надо влаги,
Одной лишь речи дождевой,
Чтоб мечущийся в саркофаге
Опять услышать голос твой!
 
 
Мы легковерно ищем мира,
Низвергнув царствие твое,
И в связке ликторской секира
Утоплена по острие.
 
 
Но плеск – и ты в гранитном склепе
Шевелишься, и снова нов
Твой плен, и сестры всё свирепей
Вопят с Персеевых щитов:
 
 
Ничто, ничто внутрирубежный,
Двухвековой – ничто – союз!
И полон сад левобережный
Мятежным временем медуз.
 

1915

 
Уйдя от ясных аллегорий
И недомолвок чугуна,
На хитром виноградосборе
Ты осторожна и скромна.
 
 
В зародыше зажатый туго,
Смиренен змий, и замысл прост:
По равным радиусам круга
Внизу сбирать за гроздом грозд;
 
 
При каждом веточном уклоне
Лукавый сдавливать росток,
Да всходит на змеином лоне
Цветка внезапный завиток.
 
 
А к вечеру – призыв небесный,
И циркуля последний взмах,
И ты на молнии отвесной
Недавний покидаешь прах,
 
 
Где суемудрого барокко
Увертливый не встанет змий,
Когда промчишься ты высоко
Над фугой бешеных острий.
 

11 января 1915

I

 
Вольнолюбивая, доныне
Ты исповедуешь одну
И ту же истину, рабыней
В двухвековом не став плену.
 
 
Пусть нерушимые граниты
Твои сковали берега,
Но кони яростные взвиты
Туда, где полночь и пурга.
 
 
Пусть не забывший о героях
И всех коней наперечет
Запомнивший ответит, что их
В стремнину темную влечет?
 
 
Иль эти мчащиеся, всуе
Несбыточным соблазнены,
Умрут, как Петр, от поцелуя
Твоей предательской волны?
 

1916

II

 
О, как не внять зловествованию
Невы, когда, преодолев
Себя и гневы младших Нев,
Истощена вседневной данью,
 
 
Она, природе вопреки,
Во тьме свершая путь попятный,
Неистовство глухой тоски
Влагает в плеск лицеприятный —
 
 
И словооборот Невы
Едва скрывает воплощенье
Ее последнего реченья
В речной глагол Иеговы.
 

1916

 
Не прозорливец окаймил
Канавами и пыльной грустью
Твое, река народных сил,
Уже торжественное устье.
 
 
Воздеты кони на дыбы,
И знают стройные дружины,
Что равен голосу судьбы
Единый выкрик петушиный.
 
 
О, только поворот и зов —
И лягут лат и шлемов блески
На чашу мировых весов,
Как золотые разновески!
 
 
Но между каменных громад
И садом мраморных изгнанниц
Суровый плац – презренный клад,
А князь Суворов – чужестранец.
 

1914

 
Когда минуешь летаргию
Благонамеренной стены,
Где латник угнетает выю
Ничтожествующей страны,
 
 
И северная Клеопатра
Уже на Невском, – как светло
Александринского театра
Тебе откроется чело!
 
 
Но у подъезда глянет хмуро,
Настороженна и глуха,
Сырая площадь, как цезура
Александрийского стиха.
 
 
Быть может, память о набеге
Вчерашней творческой волны
Почиет в ревностном ковчеге
Себялюбивой тишины,
 
 
И в черном сердце – вдохновенье,
И рост мятущейся реки,
И страшное прикосновенье
Прозрачной музиной руки, —
 
 
На тысячеголосом стогне
Камнеподобная мечта,
И ни одно звено не дрогнет
По-римски строгого хребта.
 

1 января 1915

 
Кто здесь плотник, Петр или Иосиф,
Поздно было спрашивать, когда,
Якоря у набережной бросив,
Стали истомленные суда.
 
 
Как твоим, петровский сорожденец,
Куполам не надо звонаря,
Так полуулыбкой – невских пленниц
Держит двуединая заря.
 
 
Кораблестроитель черноокий —
Крепче клятв завязаны узлы! —
Знал: река не перестанет в доки
Подплывать тюленями смолы,
 
 
Но всегда отыщет меж судами
Знак медузы утлый рыболов:
В розовато-черном Саардаме
Золотые гроздья куполов.
 

1915

 
И молнии Петровой дрожи,
И тросы напряженных рук,
И в остро пахнущей рогоже
О землю шлепнувшийся тюк —
 
 
Заморские почуяв грузы
И тропиками охмелев,
Как раскрывался у медузы
Новоголландской арки зев!
 
 
Но слишком беглы очерк суден
И чужеземных флагов шелк:
Пред всей страною безрассуден
Петром оставленный ей долг.
 
 
Окно в Европу! Проработав
Свой скудный век, ты заперто,
И въезд торжественный Ламотов —
Провал, ведущий нас в ничто!
 
 
Кому ж грозить возмездьем скорым
И отверзать кому врата,
Коль торг идет родным простором
И светлым именем Христа?
 

<1917–1918>

 
Гляди в упор, куда велят
Шпили, и купола, и стрелы;
Вверху не призрак оробелый,
Но дух чудовищный заклят!
 
 
Суоми омертвелый стяг
Не он ли вздул враждой старинной
И злобный облак над низиной
Так вызывающе напряг?
 
 
А ты – орлиную ли власть
Приносишь нам в гнездо Петрово,
Чтоб неотступно и сурово
Могли мы каждый камень класть?
 
 
И, медным преданы следам,
Насельники болотной гнили.
Мы, как в чистилище, вступили
В сей заповедный Саардам.
 

<1917–1918>

 
Где замысел водный Леблонов
Доныне и жив, и не жив,
Я знаю, ни камня не тронув,
Пройдете вы вдоль перспектив.
 
 
И не принесет нам обузы
Ваш ясный и тихий приход,
И сверстницы северной музы
Для вас поведут хоровод.
 
 
Все те же – слова о величьи,
И первоначальный размах
Речного овала, и птичьи
Распятья на спящих домах.
 
 
Лишь там неизбывные узы
Незримо на воды легли,
Да смертные вопли медузы
Взывают из мутной дали.
 
 
Любимая, до рукояти
Мечи увязают в груди,
Но нет милосердней заклятий,
Чем это – в туман – пропади!..
 

<1917–1918>