Текст книги "Полутораглазый стрелец"

Автор книги: Бенедикт Лившиц

 
Тебе подобен он: ужасен и спокоен,
С тобою он один соперничать достоин.
Он – весь движение, он мощен и широк.
Его смиряет луч и будит ветерок.
Порой – гармония, он – хриплый крик порою.
В нем спят чудовища под синей глубиною,
В нем набухает смерч, в нем бездн безвестный ад,
Откуда смельчаки уж не придут назад.
Колоссы прядают в его простор свирепый:
Как ты – тиран, корабль он превращает в щепы.
Как разум над тобой, маяк над ним горит.
Кто знает, почему он нежит, он громит?
Волна, где, чудится, гремят о латы латы,
Бросает в недра тьмы ужасные раскаты.
Сей вал тебе сродни, людской водоворот:
Сегодня заревев, он завтра всех пожрет.
Как меч, его волна остра. Прекрасной дщери,
Он вечный гимн поет рожденной им Венере.
В свой непомерный круг он властно заключил,
Подобно зеркалу, весь хоровод светил.
В нем – сила грубая, и прелесть в нем живая.
Он с корнем рвет скалу, былинку сберегая.
К вершинам снежных гор он мечет пену вод,
Но только он, как ты, не замедляет ход,
И, на пустынный брег ступивши молчаливо,
Мы взор вперяем вдаль и верим в час прилива.
 

 
– Признайтесь, мертвецы! Кто ваши палачи?
Кто в груди вам вонзил безжалостно мечи?
Ответь сначала ты, встающая из тени.
Кто ты? – Религия. – Кто твой палач? – Священник.
– А ваши имена? – Рассудок. Честность. Стыд.
– Кто ж вас на смерть сразил? – Всех церковь. – Ну, а ты?
– Я совесть общества. – Скажи, кем ты убита?
– Присягою. – А ты, что кровью вся залита?
– Я справедливость. – Кто ж был палачом твоим?
– Судья. – А ты, гигант, простертый недвижим
В грязи, пятнающей твой ореол геройский?
– Зовусь я Аустерлиц. – Кто твой убийца? – Войско.
 

 
Они – парижских врат сторожевые псы,
Затем что мы – внутри осадной полосы,
Затем что там – орда, чьи подлые отряды
Уж добираются до городской ограды,
Все двадцать девять псов, усевшись на холмы,
Тревожно и грозя глядятся в дебри тьмы
И, подавая знак друг другу в час укромный,
Поводят бронзой шей вокруг стены огромной.
Они не знают сна, когда все спит кругом,
И, легкими хрипя, выкашливают гром;
Внезапным пламенем звездообразных вспышек
Порою молния летит в долины с вышек,
Густые сумерки во всем таят обман:
В молчаньи – западню, в покое – ратный стан.
Но тщетно вьется враг и ставит сеть ловушек:
Не подпуская к нам его ужасных пушек,
Они глядят вокруг, ощупывая мрак.
Париж – тюрьма, Париж – могила и бивак,
От мира целого стоит отъединенный
И держит караул, но, наконец, бессонный,
Сдается сну – и тишь объемлет все и всех.
Мужчины, женщины и дети, плач и смех,
Шаги, повозки, шум на улицах, на Сене,
Под тысячами крыш шептанья сновидений,
Слова надежды: «Верь!» – и голода: «Умри!» —
Все смолкло. Тишина. До утренней зари
Весь город погружен в ужасные миражи…
Забвенье, сон… Они одни стоят на страже.
 
 
Вдруг вскакивают все внезапно. Впопыхах
Склоняют слух к земле… – там, далеко, впотьмах
Не клокотание ль глубокое вулканов?
Весь город слушает, и, ото сна воспрянув,
Поля пробуждены; и вот на первый рев
Ответствует второй, глух, страшен и суров,
Как бы взрываются и рушатся утесы,
И эхо множит гром и грохот стоголосый.
Они, они! В густом тумане под горой
Они заметили лафетов вражьих строй,
Орудия они открыли очерк резкий,
 
 
И там, где вспугнута сова на перелеске,
Они увидели заполнившее скат
Скопленье черное шагающих солдат:
Глаза предателей в кустарниках пылают.
 
 
Как хороши форты, что в сумрак ночи лают!
 

 
Свершилось! От стыда должна бы зареветь.
Приветствуя тебя салютом, пушек медь!
Привыкнув ко всему подкрадываться сзади,
Ты уцепился, карл, теперь за имя дяди!
Самовлюбленный шут, устроив балаган,
Ты в шляпу Эсслинга втыкаешь свой султан,
Наполеонов сон тревожа в тьме могильной,
Ты пробуешь сапог напялить семимильный
И, жалкий попугай, расправивши крыла,
На свой насест зовешь Аркольского орла!
Терсит уж родственник Ахилла Пелиада!
Так вот к чему вела вся эта Илиада!
Так это для тебя вставал на брата брат
И русские войска гнал пред собой Мюрат?
Так это для тебя сквозь дым и огнь орудий
Навстречу смерти шли, не дрогнув, эти люди
И, кровью напоив ненасытимый прах,
Слагали голову в эпических боях?
Так это для тебя – уже теряя силы,
Весь материк дрожал от поступи Аттилы,
И Лондон трепетал, и сожжена Москва?
Все, все для твоего, о карлик, торжества:
Чтоб мог ты, внемля лесть Фьялена, Маскарильи,
Развратничать в кругу придворной камарильи,
Чтоб в луврских оргиях делил с тобой угар
Разгульных пиршеств Дейц иль господин Мокар?
Так это для тебя – по киверам, папахам
Пронесся грозный смерч? Погиб под Рейхенбахом
Дюрок? Сражен ядром при Вáграме Лассаль?
Так это для тебя – безмерная печаль
Вставала призраком со снежных перепутий?
Картечью Коленкур настигнут был в редуте,
И гвардия легла костьми под Ватерло?
В тот самый час, когда, огромное крыло
Влача по насыпям могильным и курганам,
Нам обнажает ветр на каждом поле бранном
Несчетных черепов зияющий оскал, —
По славным поприщам ты бродишь, как шакал,
И именем чужим орудуешь, пройдоха!
И вот уж щелкает в руке у скомороха
Бич, всех властителей земных повергший ниц,
И солнцевых коней – Маренго, Аустерлиц,
Мондови, Риволи, – позоря их возницу,
В свою впрягаешь ты, ничтожный, колесницу!
 

 
Вергилий, бог, едва не ставший серафимом,
Подчас венчает стих лучом неизъяснимым —
Ведь он еще в те дни в наш кругозор проник
И пел, когда Христа был слышен детский крик.
Ведь он из тех, кого касалось языками
С востока дальнего прорвавшееся пламя.
Ведь он из тех, кого на горней высоте
Златил, забрезжив, день, рассветший во Христе!
Так вифлеемская заря, еще незрима,
По воле божией чело светлила Рима.
 

1

 
Нисходит жизнь моя уж в сумрак гробовой,
И мне доступней смысл вещей потусторонний:
Прекрасней праведник, поверженный судьбой;
Обожествленье солнц – когда они на склоне.
 
 
Брут, падая на меч, Катона не дивит;
Мор, помня Фрозия, не думает спасаться;
Сократ, кого поит цикутою Анит,
Мешает ли Христу блаженно улыбаться?
 
 
Тупой и суетный, мимо идет народ.
Лишь собственное нам ужасно осужденье,
И совесть чистая, лаская нас, дает
Сияние душе и плоти очищенье.
 
 
Над горькой бездною я умиротворен.
Люблю сей дикий шум – безбрежности начало;
Ловлю и говор волн, и ночью ветра стон,
И отдаюсь всему, что скорбью в них звучало.
 

2

 
Нам нужен хоть один, кто б молвил: я готов —
Родная Франция, я жертвую собою!
Чтоб совести в сердцах еще не умер зов,
Народ! чтоб ты пребыл горящею душою!
 
 
Чтоб нынче, как вчера, – всегда чисты, как твердь
В погоду ясную, и сильны волей твердой,
Средь нас нашлись они, приемлющие смерть,
Изгнание и ночь таинственно и гордо.
 
 
Я сам – из тех, кого на землю валит рок,
Бичуя опытом и долгом наказуя,
Но счастья скорбного сомнительный цветок
И радость мрачную, не сетуя, беру я.
 
 
Другие, лучшие, чем я, уж умерли:
Присноблаженствуют во славе невечерней.
Они взнеслись с Голгоф. На чела их легли
Сиянья, что идут от всех венцов и терний.
 
 
В них – все великое: страданье и любовь.
Их лики светятся – как бы дары сквозь воздух;
На крестном их пути страдальческая кровь
Застыла звездами и говорит о звездах.
 

3

 
Сократ – провидец. Я – свидетель жизни сей —
Иду, оставив все в руках жестоких рока,
И слышу дальний смех моих былых друзей,
Пока я прохожу, задумавшись глубоко.
 
 
Друг другу говорят они, мне мнится, так:
– Что там на берегу вдали маячит тенью?
Смотрите-ка туда. Оно стоит, никак.
Ужели человек иль только привиденье?
 
 
Друзья, то – человек и призрак вместе с тем!
Он взором погружен в спокойные глубины
И, в жажде умереть, стал у могилы, нем,
Плененный тучей, где дрожат дерев вершины.
 
 
О, ведайте, иной моей поры друзья,
Когда б я говорил, о вас бы вел я речи.
Задумчивостью скорбь свою питаю я,
К заре последней льнет таинственный мой вечер.
 
 
Вы – те, что молвили: он прав! – а по домам
Готовы вновь поднять меня на посмеянье,
Я мало претерпел, я меньше значу сам,
И не меня мое касается страданье.
 
 
Но кто бы вы и чтó б вы ни были теперь,
Как может сердце в вас ничем не разрываться?
Ужель средь близких нет совсем у вас потерь?
Как знать, где мертвые? Как в силах вы смеяться?
 

4

 
Я вижу: счастлив тот, кто все переживет!
И, призрак, ухожу ютиться меж развалин.
На бреге рыбаки следят за ростом вод.
Увеличения теней я жду, печален.
 
 
Я созерцаю; мне пустыня лишь нужна.
Из сердца удалив желаний бренных семя,
Стараюсь вовремя очнуться ото сна,
Что называется обычно жизнью всеми.
 
 
Смерть уведет меня в блаженный свой уют:
Уж кони черные браздят пространство где-то.
Как я похож на тех, что, поспешивши, ждут,
Когда же на пути нагонит их карета!
 
 
Мне жалость не нужна: я осужден на смерть,
Но дух мой, облечен в рассвет и скорбь, как в стóлу,
Сквозь дыры на руках Христовых видит твердь:
Ведь только мученик – источник света долу.
 

5

 
Я грежу, истина, тобой лишь ослеплен.
Число моих врагов? Им нету исчисленья.
Воспоминания рассеялись, как сон.
Во мне встает, как тень, обширное забвенье.
 
 
Я даже имени не знаю тех, кто грыз
Меня, мечтателя, позорной клеветою.
Я вижу на верху горы сиянье риз,
Твое крыло, душа, слегка уж голубое!
 
 
О, если я кому, желая лично мстить,
Нанес хотя удар вне поля общей брани,
О, если я сказал сурово: ненавидь! —
Хотя бы одному из любящих созданий,
 
 
О, если кто-нибудь мной в сердце ранен был —
Как громовой удар, приемлю кару божью!
Пускай простят меня, кого я оскорбил,
Лишь мукой движимый, а не неправой ложью.
 
 
За все мои грехи я отстрадал вполне.
Иду, и жизнь вокруг – пустырь с травою хилой,
Где удлиняются и тянутся ко мне
Огромные лучи отверзшейся могилы.
 

 
Люблю я звучный рог в глубокой мгле лесов,
Пусть лани загнанной он знаменует зов
Или охотника прощальные приветы,
Вечерним ветерком подхваченные где-то.
 
 
Не раз ему в ночи, дыханье затая,
Внимал я радостно, но чаще плакал я,
Когда мне чудилось, что, издали нахлынув,
Плывут предсмертные стенанья паладинов.
 
 
О, горы синие! О, скалы в серебре!
Фразонские пласты! Долина Марборе!
Стремящиеся вниз, сквозь снежные преграды,
Источники, ручьи, потоки, водопады!
 
 
Подножья в зелени, вершины изо льда,
Двухъярусный убор, застывший навсегда,
О, как средь вас звучат торжественно и строго
Раскаты дальние охотничьего рога!
 

 
Мадрид, Испании столица,
Немало глаз в тебе лучится,
И черных глаз и голубых,
И вечером по эспланадам
Спешит навстречу серенадам
Немало ножек молодых.
 
 
Мадрид, когда в кровавой пене
Быки мятутся по арене,
Немало ручек плещет им,
И в ночи звездные немало
Сеньор, укрытых в покрывало,
Скользит по лестницам крутым.
 
 
Мадрид, Мадрид, смешна мне, право,
Твоих красавиц гордых слава,
И сердце я отдам свое
Средь них одной лишь без заминки:
Ах, все брюнетки, все блондинки
Не стоят пальчика ее!
 
 
Ее суровая дуэнья
Лишь мне в запретные владенья
Дверь открывает на пароль;
К ней даже в церкви доступ труден:
Никто не подойдет к ней, будь он
Архиепископ иль король.
 
 
Кто талией сумел бы узкой
С моей сравниться андалузкой,
С моей прелестною вдовой?
Ведь это ангел! Это демон!
А цвет ее ланиты? Чем он
Не персика загар златой!
 
 
О, вы бы только посмотрели,
Какая гибкость в этом теле
(Я ей дивлюсь порою сам),
Когда она ужом завьется,
То рвется прочь, то снова жмется
Устами жадными к устам!
 
 
Признаться ли, какой ценою
Одержана победа мною?
Тем, что я славно гарцевал
И похвалил ее мантилью,
Поднес конфеты ей с ванилью
Да проводил на карнавал.
 

 
Очаровательно-приветлив,
Зачем ты прислан мне, цветок?
И полумертвый, ты кокетлив.
Что означает твой намек?
 
 
Ты в запечатанном конверте
Сейчас проделал долгий путь.
Шепнула ль, предавая смерти,
Тебе рука хоть что-нибудь?
 
 
Ты только ли трава сухая
И через миг совсем умрешь?
Иль, чью-то мысль в себе скрывая,
Опять роскошно расцветешь?
 
 
Одетый в белую одежду,
Увы, ты непорочно чист!
Однако робкую надежду
Мне подает зеленый лист.
 
 
Быть может, чье-то ты посланье?
Я скромен: тайну мне открой.
Зеленый цвет – иносказанье?
Твой аромат – язык немой?
 
 
Что ж, если так – о нежной тайне
Скорей мне на ухо шепни.
А если нет – не отвечай мне
И на моей груди усни.
 
 
С игривой ручкой незнакомки
Я слишком хорошо знаком.
Она шутя твой стебель ломкий
Скрепила тонким узелком.
 
 
Ища ей равную, напрасно
Пракситель портил бы резец,
Венериной руки прекрасной
Не взяв себе за образец.
 
 
Она бела, она прелестна,
Она правдива, говорят.
Кто ею завладеет честно,
Она тому откроет клад.
 
 
Она направо и налево
Дары не любит рассыпать.
Цветок, ее боюсь я гнева:
Молчи и дай мне помечтать.
 

 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Мы ждем назавтра же известья —
Пускай объявят нам псари:
«Псы Сен-Жерменского предместья
Имеют доступ в Тюильри».
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
От стаи шавок беспризорной
Ошейник нам в отличье дан.
Средь луврских почестей, бесспорно,
Смутился б уличный грубьян.
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Хотя бесстыдно попирала
Нас узурпатора пята,
Мы, не обидевшись нимало,
Ни разу не раскрыли рта.
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Пред памятью его простерты
Лишь несколько негодных псов:
Тот, кто лизал ему ботфорты,
Теперь загрызть его готов.
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Ах, сколько такс да мосек немцам
И русским нынче нагло льстит!
Как лебезят пред иноземцем,
Хоть кровью галльской он залит!
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Что нужды, если англичане
Победой обогащены?
Кусочку сахара заране
Порадоваться мы должны.
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
Чепцы и кофты входят в моду,
И, завершая торжество,
Попы святят, как прежде, воду:
Верните ж нам наш status quo!
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 
 
А мы за это обещаем
На задних лапах вам служить,
Богатых не тревожить лаем
И нищих за полы ловить.
 
 
Тиран низвержен, и для нас
Настал утех веселый час.
 

 
Сюда, прохожие! Взгляните,
Вот эпитафия моя:
Любовь и Францию в зените
Ее успехов пела я.
С народной не мирясь обузой,
Царей и челядь их дразня,
Для Беранже была я музой —
Молитесь, люди, за меня!
Прошу, молитесь за меня!
 
 
Из ветреницы своевольной
Я стала другом бедняка:
Он из груди у музы школьной
Ни капли нé взял молока
И жил бродяги бесприютней…
Представ ему в сияньи дня,
Его я наградила лютней —
Молитесь, люди, за меня!
 
 
Лишь моему послушный слову,
Он кинул в мир отважный клич,
А я лихому птицелову
Сама приманивала дичь.
Пленил он рой сердец крылатых,
Но не моя ли западня
Ему доставила пернатых?
Молитесь, люди, за меня!
 
 
Змея… (Ведь двадцать лет, о боже,
На брюхе ползал Маршанжи!)
Змея, что год, то в новой коже
Влачащая свои тяжи,
На нас набросилась, ликуя, —
И вот уже в темнице я…
Но жить в неволе не могу я —
Молитесь, люди, за меня!
 
 
Все красноречие Дюпена
Не помогло нам: гнусный гад
Защитника четы смиренной
Сожрал от головы до пят…
Я умираю. В приоткрытом
Аду я вижу вихрь огня:
Сам дьявол стал иезуитом —
Молитесь, люди, за меня!
 

 
Ключи от райских врат вчера
Пропали чудом у Петра
(Все объяснить – не так уж просто).
Марго, проворна и смела,
В его кармане их взяла.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
Марго работой занята:
Распахивает в рай врата
(Все объяснить – не так уж просто).
Ханжи и грешники гурьбой
Стремятся в рай наперебой.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
Магометанин и еврей
Спешат протиснуться скорей…
(Все объяснить – не так уж просто).
И папа, годы ждавший, вмиг
Со сбродом прочим в рай проник.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
Иезуиты, кто как мог,
Пролезли тоже под шумок…
(Все объяснить – не так уж просто).
И вот уж с ангелами в ряд
Они шеренгою стоят.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
Дурак врывается, крича,
Что бог суровей палача
(Все объяснить – не так уж просто).
Проходит дьявол наконец,
Приняв из рук Марго венец.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
Господь отныне, рад – не рад,
Декретом отменяет ад
(Все объяснить – не так уж просто).
Во славу вящую его
Не буду жарить никого.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 
 
В раю веселье и разгул:
Сам Петр туда бы прошмыгнул
(Все объяснить – не так уж просто).
Но за труды его теперь
Пред ним захлопывают дверь.
«Марго, как быть?
Не олухом же слыть:
Отдай ключи!» – взывает к ней апостол.
 

 
Нет, слезы проливать теперь совсем не время;
Сегодня – торжества, не сожалений день:
Пусть песни бодрости славнейшую меж всеми
Французами венчают тень.
 
 
Давно ли этот прах, тиранами гонимый,
Средь плача общего бежал от наших врат?
А ныне, возвращен народом в край родимый,
Он освятит собой наш град.
 
 
Привет, божественный! Ты был нам всем примером
И в наши стены вновь вступаешь гордо днесь;
Лишь нам принадлежит все, что звалось Вольтером:
Ты родился и умер здесь.
 
 
Ты духом творчества сограждан вызвал к жизни:
Прими же Франции свободной фимиам;
Ты, превзошедший всех мужей в своей отчизне,
Возглавь собой сей славный храм.
 
 
Гроза священников, над гибельной их ложью
Ты факел разума вознес, как Прометей,
И смертным указал на бездну у подножья
Их лицемерных алтарей.
 
 
Ты кистью мощною на римском небосводе
Лик древней доблести пред нами воскресил
И в сердце Франции стремление к свободе
Речами Брутов пробудил.
 
 
На сто ладов твоя чарующая лира —
И человечности, и разуму верна —
Сквозь радужную ложь Гомеровского мира
Нам сеет правды семена.
 
 
Спешите, граждане, Вольтеру дать дорогу!
Велик, любим и чтим, он восстает средь нас.
Чтоб проповедовать нам поклоненье богу
И вольность, как в свой смертный час.
 
 
Напрасно ищет он те башни роковые,
Что дважды плен его соделал храмом муз:
Бастилии уж нет, нет больше тирании, —
Дотла разрушен их союз.
 
 
На поле Марсово глядит он, где святою
Свободою престол бессмертный водружен;
Французов стекшихся он видит пред собою,
Их клятвам вновь внимает он.
 
 
За победителем, сокрыт клубами пыли,
Позорный фанатизм подъемлет дикий крик;
Так к Капитолию и Цезарь и Эмилий
Влекли поверженных владык.
 
 
Его триумф во дни сценической забавы
Был меньше, хоть народ, излив восторгов пыл,
Ему, согбенному под тяжким грузом славы,
В веках бессмертье присудил.
 
 
Ла Барр! Калас! Сюда, страдальческие тени!
Он ваш отмститель был, вы – должники его:
Покиньте скорбный брег, оставьте ваши пени,
Включитесь в наше торжество!
 
 
Народы-пастыри, следившие паренье
Сего отважного орла с гельветских гор!
Вы, жители Юры, пусть ваши песнопенья
Вольются в наш хвалебный хор.
 
 
Сыны Америки и дети Альбиона,
Воспойте разума опору и пример;
Вы, вольности друзья, чье сердце непреклонно,
Он ваш согражданин, Вольтер!
 
 
Народы, ждущие паденья самовластья,
Ликуйте: вольность вас от уз освободит.
Ее рукой средь нас алтарь воздвигнут счастья,
Сей день повсюду знаменит!
 
 
О божество божеств, природа, провиденье,
Не знавшее границ от века существо,
Исконное добра и правды воплощенье,
Начало мира самого,
 
 
Ты вольность создало, а рабство человеком
Придумано самим, но часто человек
Для будущих веков, вступая в тяжбу с веком,
Свободы бережет ковчег.
 
 
Свободы божество, простри над нами крылья,
Плодотвори поля, от всех врагов укрой,
Пошли нам вечный мир, отраду изобилья
И век искусства золотой.
 
 
Пошли нам доблести, таланты, просвещенье
И с чувством долга дай сознанье наших прав,
Свободу чистую, законов попеченье,
Под стать законам нравы дав!
 

 
Тебе, о Равенство, благая
Опора вольности и прав,
Поем мы этот гимн, слагая
Его средь празднеств и забав.
 
 
Сей день, для родины священный,
Принес благодеяний рой,
В сей день твой голос драгоценный
Сплотил французов меж собой.
 
 
Ты свергло с мерзостью бесправья
Придаток титулов пустой,
Игрушку глупого тщеславья,
Все попиравшего пятой.
 
 
Разбив народные оковы,
Ты рабство обратило в сон:
С отменой преимуществ новый
И дух и смысл обрел закон.
 
 
Кумир свободного народа,
Ты меньше ведом, чем любим:
И Тибра и Кефиса воды
Гордились именем твоим.
 
 
Стремясь к бессмертию ревниво,
И воины и мудрецы
В горах Гельвеции счастливой
Тебе кадили, как жрецы.
 
 
И Франклин, победитель молний,
Став у державного руля,
Твоею славою исполнил
Пенсильванийские поля.
 
 
Луара, Рона, Сена, живо
Брега украсив, ждут забав:
С челом, увенчанным оливой,
Сойди и празднество возглавь.
 
 
О, благотворное светило,
Свой бесконечный свет излей,
Чтоб тирании блеск затмило
Сияние твоих лучей.
 
 
Он сгинет в ночи преисподней,
Гонимый славою твоей, —
С тобой и почва плодородней,
И небеса с тобой ясней.
 

Мужчины

 
О, боже сил! Сам у народа
Зажег ты мужество в груди,
Победа – спутница похода —
Несет знамена впереди.
Вершины Альп и Пиренеев
Тиранов гибель зреть могли,
И там, на севере, слабея,
В крови их полчища легли.
 

Мужской хор

 
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло мы истребить должны!
 

Женщины

 
Внимайте, матери и девы,
Тому, кто правит всей землей,
Супруги, дети, братья – все вы
Шли за свободу смело в бой.
Когда приспешник преступленья
Жизнь молодую пресекал,
Сын за отца – ему в отмщенье —
Над трупом павшего вставал.
 

Женский хор

 
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло вы истребить должны!
 

Мужчины и Женщины

 
Так будьте, воины, смелее!
Молитесь, девушки, нежней!
Отдайте, матери, скорее
Для дела славы сыновей!
Вы, старики, рукой дрожащей
Не в силах приподнять копье —
Так шлите юности кипящей
Благословение свое!
 

Хор

 
Но прежде чем вложить мечи свои в ножны,
Клянемся все, что зло мы истребить должны!