Текст книги "Жизнь и судьба: Воспоминания"

Автор книги: Аза Тахо-Годи

А останки доисторических жалких людишек? И что сравнится с древностями Урарту, с циклопическими колоннами среди поля ромашек Звартноца, с монастырскими кельями, гнездящимися на скалистых высотах (побывайте в Иверии и вблизи Эребуни)? И библейский старец Арарат – вечность – рядом.

Чего еще желать? Мы все живем под одним небом, над нами сияет одно солнце (а сколько их еще невидимых!), нам таинственно светит одна луна. Так чего же еще искать? А дух дышит, где хочет.

Нет, я не печалюсь [333]333
  У кого есть «охота к перемене мест», пусть вспомнит о Жюле Верне, никогда не покидавшем родного города. А каких только чудес он ни наоткрывал на земле, под водой, в небесах, на Луне и даже в центре Земли!


[Закрыть].

…Но вернемся в далекие 50-е, когда начались наши скитания по подмосковным дачам, памятные книгами, над которыми то там, то здесь работал Алексей Федорович. Попали мы в Домодедово, в «Елочки», к Николаю Ивановичу Либану (тогда еще в цвете лет), известному историку русской литературы на филфаке Московского университета (его рекомендовал наш друг профессор А. М. Ладыженский), в кирпичный дом с огромной верандой и шведской печью, обогревающей верх и низ, с большим, почти пустым участком – деревья еще молодые. Говорят, что теперь там настоящий лес, но зато и город добрался до этих мест. Там завершает Лосев «Античную мифологию». Работаем допоздна: лето, светло, а потом при керосиновой лампе. Как приехали – свет отключили, в поселке меняют столбы, все лето идет дождь, а мы навезли квасу для окрошки, один раз и попробовали, потом весь скис. Каждый вечер перед сном Алексей Федорович пьет по два нембутала, голова полна мыслей, как всегда, заснуть невозможно. Наша помощница Шура в рюкзаках везет книги из московских библиотек, надо закончить работу за лето и сдать «Античную мифологию» в «Учпедгиз» Ивану Михайловичу Терехову.

Алексей Федорович пытался отдать рукопись в «Худ-лит», но главный редактор, А. И. Пузиков [334]334
  В некрологе Пузикова в «Книжном обозрении» (1996) в высоких тонах скорбят чиновники о кончине (умер в 85 лет) лауреата Госпремии, главного редактора «Худлита» (1952–1987), «истинного русского интеллигента», что отстаивал «истинно духовные интересы», «светлого, доброго, отзывчивого», и уповают на «память в сердцах скорбящих». Я тоже сохраняю память об этом дельце, советском бездушном механизме, который пытался перемолоть Лосева. Не удалось истинному душителю. Все напечатали вопреки ему.


[Закрыть], отказал решительно. В этом издательстве все еще помнят Лосева, и кое-кто помнил какую-то не очень внятную историю с попытками печатать огромную «Античную мифологию» с собранием текстов еще в конце 1930-х и в 1940-х годах. Больше всего потешались над четвероруким Аполлоном. Ну и выкопал Лосев такое чудище! Этого быть не может. У Аполлона две руки, и он прекрасен.

О, как тяжело было нам с «Античной мифологией», которой мы усиленно занимались еще в Акри (хотя и там распевал – уж это мне радио – любимый хозяином сладкоголосый мещанский Бунчиков)! Но ведь устроить никуда нельзя. А собственно говоря, куда? В издательствах Лосеву нет места. Уж очень всем мешает четверорукий Аполлон, нигде такого не найдешь.

И тут вспомнила я, что Алексей Федорович был когда-то, в годах 1920-х, знаком с Мариэттой Шагинян. Она живет рядом с нами, на Арбате. Дай, думаю, попробую к ней обратиться, вдруг эта влиятельная особа поможет. Алексей Федорович написал письмо, и я сама отнесла его вместе с рукописью в квартиру большого дома (номер 45, квартира 9), где внизу прекрасный магазин «Диэта» (давно его нет, зато ресторан «Муму» и корова картонная, мертвая, стоит рядом, народ привлекает). Отнесла – ответа нет. Тогда уже я сама написала письмо от себя. Ответ получила неутешительный. М. С. приехала больная из Крыма, лечится, не может ответить профессору, пока не прочтет рукопись книги. Однако независимо «от возможности или невозможности ему помочь» письмо напишет завтра. Мне же М. С. высказала полное понимание. Она писала: «Ваши чувства разделяю вполне. О проф. Лосеве слышала как о замечательном ученом, единственном в своем роде (двусмысленность – подумала я). И рада бы всей душой помочь, да самой сейчас плохо. Эти несколько слов шлю на Ваш адрес, чтобы Вы не волновались из-за моего молчания, а завтра буду писать проф. Лосеву. Шлю Вам сердечный привет. Мариэтта Шагинян» (1/VI – 1954). Увы, наступило завтра и послезавтра, и далее шли дни, но ответ так и не пришел [335]335
  Шагинян М. С.(1888–1982) – в молодости доверенное лицо четы Мережковский – Гиппиус, близка к Рахманинову, одарена музыкально, пишет стихи в духе символистов с их религиозными исканиями и немецких романтиков. После Октябрьского переворота переключается на авантюрные сюжеты (видимо, для заработка), затем производственная тематика, углубление в жизнеописание семьи В. И. Ленина. Официальная советская писательница и общественная деятельница, Герой Социалистического Труда. Бывшие друзья, в том числе Рахманинов, от нее отреклись. К ее мемуарам следует относиться cum grano salts(пересматривает прошлое с новых позиций).


[Закрыть].

Помог старый друг Николай Матвеевич Гайденков (потом профессор МГУ, скончавшийся в 1970-х, безвременно, тоже за всю жизнь много пришлось ему перенести). Он сагитировал директора «Учпедгиза» И. М. Терехова и превратил высокого чиновника, но человека с добрыми задатками, в лосевского поклонника. Терехов с энтузиазмом взялся за дело, выделил симпатичного редактора Сергея Алексеевича Ненарокомова, интеллигента прежней закалки, и книга вышла в 1957 году на хорошей бумаге, с супером – ее сразу расхватали, вышла под более лаконичным названием «Античная мифология в ее историческом развитии». Социальность испугала редактора, лучше быть от нее подальше.

В «Античной мифологии» А. Ф. Лосев имел возможность впервые после многолетнего перерыва спокойно изложить свою собственную теорию мифологического процесса, основываясь на смене родовых отношений первобытного общества древних греков, исходя из бытия и сознания в их единстве, изучая в мифах личностную историю, данную в словах, живой телесный дух в его развитии.

Следует сказать, что Лосев исследовал именно мифологическое развитие, не касаясь религии, области, которую часто по незнанию и спутанности понятий подменяют мифологией. Мифология как форма освоения мира человеком родовой общины была полна чудес, в реальности которых никто не сомневался. Каждый миф расцвечивался безудержной фантазией человека, погруженного в загадочную жизнь живого тела природы, частицею которого он и сам был, общаясь с таинственным и могущественным миром демонических стихий и богов.

Миф был полон выразительности, то есть имел огромное эстетическое значение, и поэтому был закреплен, живо воспринят, расцвечен, разработан в греческой поэзии и прозе, интерпретировался философами и учеными на протяжении всей античности, доходя от чисто художественных образов до невероятно сложных и отвлеченных символических умственных конструкций.

В своей книге Лосев доказывал на основе собранных им бесчисленных текстов (недаром он любил кропотливую науку, классическую филологию), что мифомышление возникает на ранней ступени общины – родовой формации, когда на мир переносятся родственные отношения древнего человека (иных он не знает) и весь космос представляет собою одну огромную родовую общину, одно огромное живое тело.

Лосев ввел в отечественную науку получивший потом большое распространение термин хтонизм, указывающий на первенствующую роль Матери-Земли в порождении ее первопотенций, сил, управляющих миром; это был мир архаической, доолимпийской мифологии, с ее фетишизмом (понимание всего неживого как живого), миксантропизмом (соединение животного и человеческого начал), тератоморфизмом, то есть миром чудовищных форм. Здесь звериные и человеческие начала были нераздельны, ибо человек сам не отделялся от природной материи и не ощущал себя как «я», как некую субстанцию, будучи только атрибутом этой материи. Поэтому превращаемость, оборотничество в пределах единого живого тела природы, было одним из главных принципов архаического, доолимпийского, хтонического бытия. Этот хтонический мир основывался на таких «вечных законах», которые требовали «постоянных чудес и превращений, постоянных сверхъестественных совмещений и разъединений, рождений и уничтожений» [336]336
  Лосев А. Ф.Бытие. Имя. Космос. М., 1993. С. 302.


[Закрыть].

Алексей Федорович обосновал периодизацию, связанную с переходом от материнской общины к отцовской, патриархальной, которая стала основой антропоморфной, классической мифологии, где господствовала олимпийская семья богов, победившая стихийных, рожденных землей титанов.

Для нас было величайшей редкостью появление благожелательных рецензий на первые книги, на «Олимпийскую мифологию» и «Античную мифологию в ее историческом развитии». Это о Лосеве, вечно гонимом, вот чудеса!

Академик А. И. Белецкий в «Литературной газете» (1955, 4 июня) опубликовал большую рецензию «Новое о древних мифах», а В. В. Соколов в «Вопросах философии» (1958, № 10) выступил со статьей «Мифологическое и научное мышление». Потом и чудаковатый Г. Панфилов в «Вестнике истории мировой культуры» (1959, № 3) – почему-то на английском языке. Дальше пошли румыны, греки, поляки, венгры, чехи. Книгу, можно сказать, приняли.

Именно в это время у нас завязалось интенсивное общение с давними знакомцами и знатоками мифологии и загадочных тайн жизни древних греков, с теми, кто внутренне был близок Лосеву, даже если не всегда согласен с его взглядами на античность. Общность глубокая, культура одна, все выросли на почве Серебряного века.

Для меня же, молодой, тенями из прошлого приходили в наш дом Владимир Оттонович Нилендер (1883–1965) и Яков Эммануилович Голосовкер (1890–1967). Оба захаживали часто – Нилендер по дороге в поликлинику (он жил на Остоженке, неподалеку от нас). Голосовкер жил по соседству, в Кривоарбатском переулке, совсем рядом, в квартире у племянника, Сигурда Оттовича Шмидта, сына арктического исследователя О. Ю. Шмидта, академика. Нилендер – тот самый «вечный» студент, который когда-то привел Алексея Лосева к Вячеславу Иванову, уже в Москве, на Зубовской площади, в доме, где я бывала (у профессора Марии Евгеньевны Грабарь-Пассек).

Лосев окончил университет в 1915 году, а Нилендер, старше на десять лет, – в 1916-м, но уже будучи человеком известным, поэтом, переводчиком, близким к символистам, участником их журналов и издательств («Весы», «Золотое руно», издательство «Мусагет»), Он переводил фрагменты загадочного, темного Гераклита Эфесского (1910), орфические гимны (не увидели света – погибли), а кроме того, бывший гардемарин, был другом сестер Цветаевых, Марины и Анастасии, немного в него влюбленных. Владимир Оттонович в молодости был красив (сквозь старческие черты так и сквозит эта былая красота).

В советское время трудно жить поэтам-символистам. Но спасают древние языки. И Владимир Оттонович зарабатывает на жизнь переводами: латынь и греческий знал с самых юных лет (отец директор Нежинского лицея, основанного в конце XVIII века Александром Андреевичем Безбородко, канцлером и светлейшим князем – 1747–1799).

Нилендера влечет греческая трагедия (жизнь символиста, попавшего в революционную бурю, не трагедия ли?). В 1927 году вместе со своим ближайшим другом, Сергеем Михайловичем Соловьевым, племянником философа Владимира Соловьева (отец Сергея умер, а мать в горе застрелилась), обращаются к образу Прометея – недаром Маркс, назвал его «первым мучеником в философском календаре».

К тому же оба, и Владимир, и Сергей, живут трудно. Что можно особенно заработать в Румянцевском музее (библиотеке, названной после основательного разорения советскими культуртрегерами Библиотекой имени Ленина)? В этом пока еще тихом месте многие находили пристанище – книги и рукописи знали, читали, любили (как и знаменитый философствующий собеседник Толстого и Вл. Соловьева Николай Федоров, автор «Общего дела» – тоже библиотекарь). Жили вместе, вместе увлекались гностиками и вопросами веры (С. Соловьев не раз покидал православие для католичества, очень был несчастен и умер в войну в полном безумии).

Но тут в 1927 году сообразили издать Эсхиловского «Прометея прикованного» (Гослитиздат. М.; Л.), да не просто сделать общий перевод, но еще и реконструкцию дошедшего в жалких фрагментах «Прометея освобожденного». Очень смелая получилась реконструкция с хором титанов, океанид, людей (а они еще делятся на четыре хора – старики, юноши, девушки, дети) – апофеоз Прометея, хотя в науке так и не установлен порядок трилогии, и с 1828 года споры не прекращаются, да и Эсхил как автор взят под серьезное подозрение [337]337
  См., например, статью: Тахо-Годи А. А.Некоторые особенности метрики «Прометея прикованного» // Академические тетради «Независимой Академии эстетики и свободных искусств». М., 2007. Вып. 12. С. 286–299.


[Закрыть]. Удалось даже привлечь Анатолия Васильевича Луначарского, единственного образованного среди большевиков (учился в Первой классической Александровской гимназии в Киеве, где и Михаил Булгаков и Н. П. Анциферов), и тот написал, конечно в содружестве с С. М. Соловьевым, вступительную статью.

Путь для печатания переводов открылся. Вместе с С. В. Шервинским (тоже поэт по призванию, переводчик по необходимости, но талант светит) переводят Софокла, и не раз выходит любимый Владимира Оттоновича драматург по-русски. И любимой оказалась «Электра» Софокла, которую даже я сподобилась включить ради нашего друга, вместе с «Прометеем прикованным», в сборник «Греческая трагедия», издаваемый для юношества.

Когда открыли в МГПИ классическое отделение в 1944 году, Алексей Федорович, чтобы помочь Владимиру Оттоновичу, уговорил заведующего пригласить его для преподавания – заработок поэту нужен. А ведь кончилось все плохо. Увлеченный преподаватель читал на занятиях свой перевод «Электры» и комментировал его, при этом нещадно дымя папиросами (заядлый курильщик). На третьем курсе выяснилось – грамматики никто не знает совсем, и меня, аспирантку, направили исправлять положение. На курсе училась моя приятельница Юдифь Каган. Вот было веселье – зубрили пропущенное за несколько лет. У меня сохранились тетради для работы со студентами с примерами, таблицами, переводами, словами. Но к пятому курсу зав кафедрой решил перебраться в университет и все прикрыл. Это тот самый профессор Н. Ф. Дератани, что Лосева травил как раз в середине сороковых. И Владимир Оттонович потерял работу. Но дружба наша сохранилась, и посещения почти еженедельные продолжались, причем среди дня, с беседами, с клубами дыма. Алексей Федорович и Валентина Михайловна хорошо понимали бедного Владимира Оттоновича. Жена его, Надежда Алексеевна, знаток балета, ритмов, танцев, подрабатывала росписью платков и тарелок. Жить надо хоть так.

Помню, как уже после кончины Валентины Михайловны нас пригласил к себе Владимир Оттонович, чтобы передать и продать ряд книг – денег нет. Господи, как тяжко видеть самую настоящую бедность в коммуналке на Остоженке, на каком-то верхнем этаже. Не хотел Владимир Оттонович идти по букинистам-жуликам и предпочел Лосева, он ведь знал настоящую цену книгам. Возились, на полках перебирали давно никем уже не бравшиеся в руки греческие и латинские книги – а нам пригодятся: ведь сколько их потерял Алексей Федорович в войну! Так появились у нас книги Вяч. Иванова «Эллинская религия страдающего бога» (М.: Мусагет, 1914, с дарственной В. О. своей жене в 1953 году, с вписанными от руки страницами 225–228, очень аккуратно), его же «О Дионисе орфическом» с дарственной: «Дорогому Вл. О. Нилендеру всегда любящий Вяч. Ив.» (вырезал из «Русской мысли» – ведь Вл. Отт. переводил орфические гимны, и орфики его интересовали), «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923, с загадочной надписью самому Нилендеру на добрую память в 1924 году, напоминающей росчерк Бердяева (?!), и опять-таки в 1953-м – подарок жене, в тот же самый день, 1 мая 1953 года, что и «Эллинская религия»). Здесь же – совсем не античное – книжечка «Второе рождение», и тоже с дарственной: «Владимиру Оттоновичу Нилендеру на добрую память от всего сердца. Б. Пастерн. 19.IX.32» (это когда Борис Пастернак заново родился, встретив ту, которая стала его второй женой, красавицу Зинаиду Николаевну), а там и греческие, в том числе погибший у Алексея Федоровича том сочинений Гомера 1911 года с предисловием (я его всегда показываю студентам): Homeri opera. Rec. Th. M. Allen. T. V. Oxonii,с росписью Владимира Оттоновича 1913 года (с гимнами гомеровскими, фрагментами хрестоматии Прокла, жизнеописанием Гомера). Надо сказать, что Владимир Оттонович любил подчеркивать слова, строки, вписывать на полях некоторые знаки и всегда аккуратно. После разбора книг пили скромный чай, а перед этим, смущаясь, Надежда Алексеевна повела мыть руки в общественную ванную комнату, где ржавчина проела давно не белую ванну, где краны, кроме одного, не открываются, а мыло надо уносить, иначе другие унесут. Я хоть и живала в общежитиях, но там очень следили за чистотой, да и ванн не было – иди в баню, и мы ходили, и тоже все очень аккуратно и чисто. Да, уж лучше наше общежитие на Усачевке (бани рядом), чем интеллигентная коммуналка на Остоженке, – незабываемо (а жили в коммуналке все «бывшие»).

После кончины Владимира Оттоновича его вдова как-то снова пригласила нас, чтобы передать-продать гигантские тома Тезауруса греческого [338]338
  Thesaurus linguae graecae (Т. I–VIII) ab Henrico Stephano nova ed. actior et emendatior C. Hase et W. Dindorf. 1831–1865. Ed. F. Didot (есть репринт 1954 года).


[Закрыть]– никому давно не нужен, а Лосеву с его исследованием об имени, о слове – просто необходимо. С этими громадными фолиантами мы застряли в лифте, и наша домоправительница, Ольга Сергеевна Соболькова (она приехала вместе с нами), куда-то звонила, бегала, и наконец мы благополучно приземлились. Наверное, мощная «Сокровищница греческого языка» с большим трудом покидала свое давнее пристанище.

В последний раз помог Алексей Федорович старому другу, когда явилась к нам на Арбат родственница Владимира Оттоновича с просьбой дать отзыв об архиве Нилендера, чтобы Ленинская библиотека его приняла. Архив оказался небольшой (списки принесла), но были некоторые ценные рукописи самого Владимира Оттоновича, например «Сценическая ритмическая композиция древнегреческой трагедии», реконструкция театральной постановки (все та же «Электра» незабвенная), где измерен каждый шаг актеров в соответствии с каждым произнесенным словом (об этом я всегда на лекциях вспоминаю вместе с именем Владимира Оттоновича). Алексей Федорович дал не просто формальный отзыв, а внимательный и научно серьезный, да такой, что, как нам потом сообщила благодарная родственница, Ленинка не только согласилась принять архив (об этом шла речь), но даже купила его, деньги заплатила, и совсем неплохие, к удивлению скромной нашей благодарной посетительницы. Думаю, что отзыв профессора Лосева сохранился в архиве одного из последних русских символистов [339]339
  Недавно рукопись отзыва я обнаружила в нашем архиве.


[Закрыть]. И неслучайно в «Краткой литературной энциклопедии» (1968) есть небольшая статья «Нилендер».

А вот Яков Голосовкер удостоился попасть только в 9-й том этой энциклопедии, дополнительный 1978 года, а так бедного Якова Эммануиловича как бы и не существовало среди литературного мира, а может быть, и вообще.

Вот уж необычный человек, скорее чудаковатый, а еще лучше – странный. Он настоящий странник то ли по страницам веков (от античности до Канта и Достоевского), то ли в самой вредной для творческого человека заповедной зоне издательств, где каждый редактор, конечно, умнее автора, знает больше, как надо понимать тот или иной поэтический образ, оборот, мысль, слово. И каждый исправляет, наставляет, дает советы, а в результате – отказ печатать. Да еще посмеиваются, острят – это тот, который ЯкобыГолосовкер, а якобы, значит, его и нет совсем.

А ведь Яков Эммануилович окончил Киевский императорский университет святого Владимира перед самой мировой войной (1913), тот самый университет, который был известен выдающимися филологами-классиками. Тут же вспоминаю, как в доме Белецких в Киеве, не отрываясь, прочитала перевод Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни историка Аммиана Марцеллина, автора жизнеописания императора Юлиана Отступника (факты биографии этого несчастного императора использовал почти буквально в своем романе о нем Д. С. Мережковский), или «Историю Византии» того же Юлиана Кулаковского. А Генрих Якубанис, чьи переводы древних философов-греков навсегда связаны у меня с «Досократиками» А. О. Маковельского (первый русский перевод первого издания «Досократиков» Германа Дильса). Или профессор Алексей Никитич Гиляров с его классической книгой о греческих софистах, их мировоззрении и деятельности. А молодой Витольд Клингер с его литературно-мифологическими исследованиями и, конечно, работой о животных в античном и современном суеверии, без которой не обходится ни один мифолог. Школа великолепная! А главное, собственный талант. Как и Нилендер, Голосовкер – один из последних символистов. И не избежал в 1930-е годы концлагеря (зачем печатался в издании Academia,когда арестовали главного редактора Льва Борисовича Каменева?). Вот тут он стал настоящим странником («минус сто»), скитальцем.

Я познакомилась с Яковом Эммануиловичем сначала заочно, по его незабываемым переводам (как же – Гельдерлин «Смерть Эмпедокла» на полке лосевской библиотеки [340]340
  Осталась только в памяти. Исчезла, как и многие другие, во время ремонта нашего дома.


[Закрыть]), по переплетенной самим Яковом Эммануиловичем книжке переводов (текст машинописный), подаренной автором старому и верному другу академику Александру Ивановичу Белецкому (Александр Иванович помогал своим авторитетом, как и Н. К. Гудзий), а мне, молодой, передан в дар (храню этот редкостный экземпляр с правкой самого Якова Эммануиловича – никому, кстати сказать, из исследователей этот факт и этот дар, видимо, неинтересны).

Мы с Алексеем Федоровичем виделись с Яковом Эммануиловичем, когда он пробегал по Арбату мимо нашего дома и забредал к нам, чтобы рассказать о своем походе в «Детгиз». Не он один находил там приют, если к так называемым взрослым издательствам не допускали. В это время читала я с восторгом «Сказание о титанах» и «Сказание о кентавре Хироне» – рекомендовала своим студентам. Приходил иной раз Яков Эммануилович с гранками своих «Титанов» и, оставляя верстку, в следующий раз интересовался: «Ну как?» Концепцию Якова Эммануиловича Лосев не мог признать – истоки мифа у греков, как и у других народов, движутся от хаоса к космосу, а Яков Эммануилович видел золотой век титанов в безднах божественного бытия, погубленного олимпийцами. Алексей Федорович делал пометки на гранках (какой-то экземпляр сохранился у нас в архиве), оба вступали в диалог, сначала почти платоновский, потом Яков Эммануилович начинал горячиться (темперамент боевой), но каждый оставался при своем мнении.

Однажды, смеясь (остроумие и веселость духа не покидали его), сообщает: «Иду по Гоголевскому бульвару, а какая-то старушка подходит, кланяется: „Батюшка, благословите“». Борода у Якова Эммануиловича внушительная, длинная, седая – вылитый батюшка. Так я и запомнила сей красочный рассказ.

На занятиях со студентами всегда вспоминаю Якова Эммануиловича и больше всего люблю маленькую книжечку «Лирика древней Эллады в переводах русских поэтов», собрал и комментировал Я. Голосовкер (Academia, 1935 – до ареста Якова Эммануиловича ровно год). А вот роскошный трехтомник, изданный Евгением Кольчужкиным, владельцем издательства «Водолей Publishers» (сам поэт и дарил Лосеву сборник своих стихов – ТРОПОΣ) (Голосовкер Я. Э.Антология античной лирики в русских переводах. Томск; М., 2004–2006), я восприняла спокойно. Возможно, потому, что это не первое, горячее знакомство с талантом Якова Эммануиловича. Но статья Сигурда Оттовича Шмидта, замечательная, открывает не только много интереснейших сведений, а полна какой-то близости родственной и сострадания к судьбе Якова Эммануиловича. И действительно, Сигурд Оттович – племянник Якова Эммануиловича (чья сестра Маргарита была женой О. Ю. Шмидта – брак гражданский), давший ему приют и помощь, да и архив Якова Эммануиловича сохранился благодаря Сигурду Оттовичу, которого я сама воспринимаю как давнего-давнего знакомца. Отец Сигурда Оттовича, знаменитый Отто Юльевич Шмидт, был тоже давно знаком с А. Ф. Лосевым, будучи вице-президентом Академии наук, помогал в канун великой войны получать Лосеву книги из Германии, а Валентина Михайловна Лосева дружила некогда с сестрой Отто Юльевича – Норой – и помнила мальчика по имени Зига. Это и был будущий Сигурд (сначала Зигфрид, но мифология одна – скандинавская) [341]341
  Прекрасную речь произнес в день открытия памятника А. Ф. Лосеву во дворе дома на Арбате 23 сентября 2006 года Сигурд Оттович, бодрый, хоть и с палочкой; пришел к нам из своего Кривоарбатского. Нора (род. 1904) закончила так называемый ФОН (факультет общественных наук в преобразованном Московском университете), где преподавала В. М. Лосева. Может быть, там они и познакомились. Уверенности нет, но что были дружны, знаю от В. М. Лосевой. Ряд биографических фактов о своей семье сообщил мне 30 декабря 2007 года С. О. Шмидт. Большое ему спасибо.


[Закрыть].

Спасибо Сигурду Оттовичу за деятельную память об удивительном поэте и человеке, Я. Э. Голосовкере.

С еще одним символистом познакомились мы самым странным образом. Это был филолог-классик Моисей Семенович Альтман (1896–1986), тот молодой собеседник Вячеслава Иванова в Бакинском университете (1920–1924), которого поэт в сонете 1923 года назвал Эли-Мойше (пророки Илия и Моисей в одном лице).

Мы с Алексеем Федоровичем знали некоторые работы Альтмана (они были в нашей библиотеке), в том числе его «Греческую мифологию» (М.; Л., 1937), которую я обычно включаю в литературу по моему курсу мифологии. Больших работ его мы не встречали, в круг наших знакомых он не входил.

Однажды приятель по аспирантуре моей сестры, Мины Алибековны (Пединститут им. Герцена в Ленинграде), Юрий Петровский [342]342
  Настоящая фамилия Юрия – Пиотровский. Его отец, родственник известного археолога Б. Б. Пиотровского, был арестован и сослан. Сыну пришлось слегка изменить фамилию, иначе дорога в высшую школу для него закрыта.


[Закрыть]приехал к нам в Москву с приветами от сестры и сказал, что профессор Альтман, с которым Юрий знаком, очень хочет с нами познакомиться, знает Лосева по прежним книгам и по вышедшей в 1957 году «Античной мифологии в ее историческом развитии», собирается в Москву и просит рекомендовать его.

Вот таким окольным путем, через молодого человека, М. С. Альтман появился у нас на Арбате в 1960-е годы. Человек он невероятной пылкости, стремительности и приносит с собой нечто напоминающее суматоху и спешные разговоры перед отходящим поездом. Моисей Семенович сразу же выяснил наши связи с вдовой Георгия Ивановича Чулкова, друга Вяч. Иванова, Надеждой Григорьевной, и с его сестрой Любовью Ивановной Рыбаковой (женой Н. М. Тарабукина). Потребовал однажды, чтобы я познакомила его с художницей Любовью Ивановной (к Надежде Григорьевне пошел сам), и мне пришлось его сопровождать, благо Любовь Ивановна жила недалеко, вблизи Консерватории. По-моему, мы даже сопровождали Моисея Семеновича вдвоем с Юдифью Каган (в этот вечер она у нас в гостях).

В Москве наш новый знакомец достаточно редкий гость, но когда приезжает, мы слышим по телефону его быструю речь с каким-то восточным акцентом (родился в местечке Минской губернии, потом Киев несколько лет, Баку с его интернациональным, пестрым населением – тут не всегда по-русски правильно заговоришь).

Зато беседы с Моисеем Семеновичем всегда насыщены воспоминаниями о любимом, незабываемом Вячеславе Иванове, о тех, кто учился вместе с Моисеем Семеновичем в Бакинском университете, о тех, с кем он и сейчас поддерживает теплые отношения, хотя бы с профессором-историком Ксенией Михайловной Колобовой, и непременно с нежностью о Любови Григорьевне, своей жене [343]343
  Морейно Любовь Григорьевна (1898–1976).


[Закрыть].

Судьба особенно не жаловала Моисея Семеновича – хотелось работать и печататься, а штатные места в высшей школе, как хорошо известно, заповедные, не попадешь, все давно заняты. Потому и радуется Моисей Семенович даже своему пребыванию в Туле (1956–1959), где он все-таки умудрился напечатать (и не только там) ряд своих небольших статей по ономастике – тут и Достоевский, и Лев Толстой, и Пушкин, и Блок. Алексею Федоровичу как философу имени остроумные и проницательные очерки Моисея Семеновича (он вообще искрился остроумием, шутками, анекдотами) интересны.

Но главное – повествования легкого на подъем нашего нового друга о его путешествиях в Америку (там родня, знаменитый музыкант, пригласивший Моисея Семеновича и Любовь Григорьевну, – имя его скрывалось), да не один раз, а дважды, и потом, самое интересное, в Рим, к Лидии Вячеславовне, через пространство в тысячу верст и тысячу лет. Моисей Семенович любит эпистолярный жанр, а нам некогда отвечать на множество его посланий. И он, шутя, но и всерьез замечает: «Понимаю, Вы оба очень заняты, Вам недосуг. Но разве не следует предпочесть дружбу службе, и не пора ли сменить недосуг на досуг» (22/XII – 1971). Заодно сообщает о книжных новостях (сочинения Вл. Соловьева и Вяч. Иванова издаются в Бельгии), и как-то между прочим, немного не по-русски: «А Лида снискала большой музыкальный интерес» – это о дочери Вяч. Иванова.

Да, путешественник шесть месяцев со своей супругой пробыл в США и Риме (1970). «В Риме я видел и слышал папу, в Нью-Йорке – Атлантический океан, а в Сан-Франциско – Тихий океан. Видел также, потрясенный, заполярные льды, своим безмолвным величием не сравнимые ни с чем, ни с чем. Был и в соборе Петра, и в подземелье орфиков, ходил по Via Sacra, приобщился к Микель Анджело и отрастил глаза у Рафаэля. И еще, и еще, и еще!». «А мой английский и итальянский языки за рубежом оказались именно „моими“, ничьими. Меня, однако, разумели: очень уж выразительна была моя мимика и наглядна жестикуляция. И тут же рифмы, „легкие подруги“:

 
Отплыть с Европы берега,
Изведать моря бучи
И плавать вдоль Америки
По всем путям Веспучи.
 

Когда-то в четверостишии „Метафилолог“ я писал:

 
Ни к какому плыть не стану берегу.
Курс невесть куда держа по румбам:
Пусть Колумб открывает Америку,
Я открываю Колумба.
 

Теперь, изведав метасферу, я уже не хвастаюсь, что я метафилолог. Стал, если не мудрей, то смиренномудрей…» (10/IV – 1970 – машинопись; приобрел машинку еще в мой ленинградский приезд на 70-летний юбилей И. М. Тронского [344]344
  Профессор Тронский Иосиф Моисеевич (1897–1970), литературовед («История античной литературы» не раз переиздавалась с 1941 года) и лингвист (эллинист и латинист). Ему принадлежат «Очерки из истории латинского языка» (1953), «Историческая грамматика латинского языка» (1960), «Древнегреческое ударение» (1962), «Общеиндоевропейское языковое состояние» (1967), а также статьи к изданию «Илиады» и «Одиссеи» («Academia», 1935).


[Закрыть], где я выступила со своими греческими стихами в 1967 году и посетила Альтмана и К. М. Колобову).

Очень беспокоится Моисей Семенович, что я не предупредила его о 80-летии Алексея Федоровича, а что касается относительно зрелого возраста, то он тут же прилагает сонет под названием «Глубокой осенью»: [343]343
  Морейно Любовь Григорьевна (1898–1976).


[Закрыть]

И с каждой осенью я расцветаю вновь.

А. Пушкин

 
Не доблесть расцветать весной и летом,
Когда любое семечко в чести,
И травы взысканы теплом и светом,
Расти способна чуть ли – на кости.
 
 
Но если мрак и холод, и при этом
Мы в возрасте весьма жды десяти,
Каким отважным нужно быть поэтом,
Чтобы дерзать и осенью цвести.
 
 
И вот, стирая старости границы
(Так человек, лишившийся десницы,
Ловчась, перерождается в левшу),
 
 
И я, в слезах, питая песен стаю,
И осенью ненастной расцветаю,
И лютою зимой плодоношу.
 

(Письмо 12/XII – 1973)

Да, Моисея Семеновича не страшили ни глубокая осень, ни зима – дожил в полном уме до 90 лет.

Получив от нас одно из писем, он очень доволен и не укоряет за задержку ответа. Наоборот: «Драгоценнейшие друзья, Аза Алибековна и Алексей Федорович. Ваше классическое и одновременно романтическое письмо, Ваша телепатия и симпатия нас прямо окрылили. Жива преемственность от Икара до Пикара. Серебром звенят все звенья золотой цепи истории».

И тут же: «У меня имеются грустные стихи:

 
Снег сгребают год за годом,
И теперь, как в старину.
Люди делают погоду,
Люди делают весну.
 
 
А того не замечают,
Ускоряя года бег,
Что, как лед, и сами стают,
Испаряются, как снег.
 

Но минор противопоказан, будем в мажоре!.. И все же, хотя gaudeamus, стареем. Но стараемся не поддаваться. А 1976 – кратен 8,13,19. Это мне, начетчику чисел, много говорит. Вступаем в последнюю четверть века 20-го. Это – впервые. Прямо удивительно. Сердечный и душевный привет.

Ваш с любовью и Любовью Григорьевной М. Альтман» (12/1–1976).

Иной раз письмо изобилует стихотворными строчками, и автор письма признается: «А в последнее время я много балуюсь стихами, которые мне даже снятся. Вот пример:

Вечное возвращение

 
                       I
Всех планет орбиты – круговые,
Жизнь любая – прежний пересказ:
На земле живу я не впервые
И, наверно, не в последний раз.
                      II
В древнем тексте встретившись нежданно
С очень точной „из меня“ цитатой,
Понял я, что, как это ни странно,
На земле я был уже когда-то.
 

И еще:

 
                       На смену Пегасу
На пенсии, по старости, Пегас,
И в наши дни поэт порой пилот,
Кому, чтобы подняться на Парнас,
Сподручнее не конь, а самолет?
 

И еще: