Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"
Автор книги: Айзек Марион
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Теперь нет. Эти летучие химические вещества давно взорвались, оставив только пустую оболочку. Перед терминалом нет ни одного движущегося существа, и мой страх начинает развиваться в другом направлении: сможет ли это место нас защитить? Если все Мёртвые ушли, здесь не безопаснее, чем где-нибудь ещё. Но я недолго переживал. Мы проходим через пустые линии досмотра и поворачиваем налево, к выходу №12. Вот они, мои прежние соседи, толпятся на фуд-корте медленным сонным роем. Центр страха в моём мозге никогда так не путался. Я чувствую облегчение или ужас?
Эйбрам одной рукой сжимает руку Спраут, а второй целится из ружья, держась спиной к стене, но остальные опускают оружие и спокойно, осторожно идут вперёд.
– Привет, ребята! – басит М, дружески махая рукой.
Толпа продолжает копошиться. Некоторые пару раз щелкают зубами и снова неуклюже волочат ноги, но большинство остаются стоять неподвижно, с непонятным нам выражением лиц. Они выглядят устало и измучено. Их свинцовые странные глаза смотрят на нас со скорбью и тоской, как смотрят нищие, смирившиеся с голодом. Я чувствую волну жалости и любви к этим существам.
Когда-то я был таким же. Я до сих пор один из них. Тем не менее, каким-то образом я сбежал от этого, но они остались в ловушке.
Когда мы сидели с Джули на холме, был момент, когда я подумал, что было бы проще отпустить их. Не легче, но проще. Мы пришли сюда, чтобы поделиться знаниями и распространить то, что мы могли бы создать. Тогда они увидели бы свет и исцелились. Наше влияние на Кости оказалось молниеносным и довольно драматичным. Их пустые оболочки ощутили сдвиг в атмосфере и изменение
реальности, так что они мигом сбежали. Возможно, они ушли искать жилище поспокойнее, другую землю, на которой смогут создать свою вселенную. Но наше влияние на мёртвых, которым еще предстояло обратиться в скелеты, было слабее. Что-то изменилось, и испещрённый шрамами гигант рядом со мной, Б и каждый пациент в Морге Норы является тому доказательством. Но наша попытка идти и нести «благую весть» была губительно наивной.
Мы их не впечатлили и не убедили. Они ждут чего-то большего.
М шагает вперед в толпу, пожимает им руки и дружески хлопает по спинам. Мертвые хмуро смотрят на него, словно не понимают, что он такое. Ему нужно ещё немного времени, чтобы зажили следы гниения, но у меня остались кое-какие чувства от зомби, поэтому я знаю, что они считают его живым. А это значит, что они в замешательстве, но не потому, что раздумывают, съесть его или не съесть. Здесь что-то другое, более сложное.
Я иду в качающуюся вонючую толпу следом за М.
Эй, Р?
Я оглядываюсь и вижу, как Джули и Нора мешкают в конце коридора, как дети на причале, которые боятся прыгнуть в озеро.
Ты уверен в этом? – спрашивает Джули.
Может, найти какой-нибудь крови и намазаться? – говорит Нора и съёживается. – Как ты проделывал это с Джули?
Я качаю головой.
Это была не просто кровь. Это означало "я иду с тобой". Теперь такое не сработает.
Почему нет?
Я пожимаю плечами.
Потому что я больше не Мёртвый. Я погружаюсь в толпу.
Ты псих! – кричит Эйбрам со своей позиции в конце коридора. – Куда ты попёрся?
Я указываю на дальний конец зала позади тысяч голов зомби:
Там есть безопасное место, – и иду дальше. Джули и Нора держатся поближе к моей спине, и, пока Джули упорно старается не бояться этих существ, Нора ведет себя чуть более открыто.
Привет!.. – говорит она сквозь стиснутые зубы. – Как дела?.. Пожалуйста, не ешьте меня...
Пойдем, папа, – говорит Спраут. Она тянет его за руку, но он не двигается с места.
Давай! – подбадривает Джули.
Я не потащу свою дочь через ораву зомби.
Раскрой глаза. Всё нормально.
Ты не знаешь, что они будут делать. Она взмахивает руками:
Никогда не знаешь, кто что может сделать! Да в любой толпе кто угодно может оказаться убийцей, насильником, террористом-смертником. Ты сливаешься с толпой и надеешься на лучшее.
Как и Джули, я тоже принимаю храбрый вид, но у меня не получается притворяться, что мне не страшно. Сражение с этой чумой не дало мне иммунитета. Среди первых важных вопросов в моей новой жизни был: "А что будет, если меня опять укусят?". Но нам не пришлось долго ждать ответа. Самоубийственный побег показал нам, что сейчас происходит то же, что и раньше. Мы присоединяемся к мёртвым. Начинаем сначала.
Несмотря на свою борьбу, несмотря на Мерцание и другие тайны излечения, я так же уязвим, как и Джули. И точно так же завишу от прихотей толпы.
Когда рестораны заканчиваются, толпа редеет, и мы оказываемся на открытом пространстве со скамейками и искусственными деревьями. Дальше по коридору еще одна группа зомби стоит вокруг прилавка, глядя на пустой ящик для бубликов, и делает вид, что изучает меню. Женщина за прилавком оступается, наверное, случайно. Толпа инстинктивно встает в линию. Перед тем, как первый человек в очереди мог бы озвучить заказ, новенькая кассирша снова отвлекается, и очередь разочарованно расходится.
Я смотрю на это с огромным интересом. Это сохранились отголоски старых инстинктов или признак начинающегося излечения? Окоченевшее тело растягивает конечности, проверяя свои рефлексы? Я помню, как впервые попробовал настоящую еду. Несколько недель подряд каждый вечер я запихивал в рот хлеб и пытался его проглотить. Иногда я даже умудрялся задержать его в желудке, пока Джули радовалась, а потом уходил в ванную и меня тошнило. Я боялся, что не переживу своё превращение, и не хотел, чтобы она волновалась вместе со мной.
Это произошло примерно через месяц. Я почувствовал старый голод, который не требует человеческих жертв. Я смотрел, как Джули жарит картошку из нашего огорода и поливает ее соусом, как вдруг мой желудок заурчал. Я хотел есть.
Мне не нужно было высасывать энергию человеческой души, я хотел поесть драников. И я их съел. Второй раз я смог поесть только через неделю, и даже сейчас мое тело отвергает обычное питание, и принимает его только тогда, когда мне начинает угрожать голодная смерть. Но это дало мне надежду, в которой я нуждался, хоть и не знал об этом. Это был шаг.
Сейчас я наблюдаю за этими трупами, толпящимися у прилавков с гастрономией, и я надеюсь на них. Я помогу им сделать следующий шаг.
Куда он подевался? – спрашивает Джули, поднимаясь на цыпочки, чтобы увидеть сквозь толпу позади нас. Она прыгает на скамейку.– Эйбрам? Спраут?
Мне не нужна скамейка, чтобы увидеть, что в зале их нет.
Неужели они нас кинули? – она подносит ладони ко рту и кричит:
Эйбрам!!!
Потише, – говорит он, выходя вместе с дочерью из служебной двери. – Ты их разбудишь.
Джули вздыхает.
Надеюсь, теперь ты понимаешь, как было глупо идти длинным обходным путем. Видишь, все хорошо?
Я семьёй не рискую, – он останавливает на мне строгий взгляд. – Ну, и где твоё "безопасное место"?
К облегчению Эйбрама – и моему тоже – я не соврал, и наш маршрут не проходит мимо прилавка с бубликами. Справа был коридор, и я привел нас в туннель, который соединяет терминалы А и Б. Позади нас над головами висят знаки, обозначающие уборные и багажные ленты. Книжный магазин называется "Книжная бухта". На стенде с бестселлерами находится пугающий фолиант: "Вселенная Внушения: Как сознание формирует реальность". Я улыбаюсь, вспомнив, сколько часов я провёл, изучая слова в этом аэропорту и размышляя над тем, что они пытаются сказать мне.
Что? – спрашивает Джули, заметив мою слабую улыбку.
Ничего. Просто размышляю. Какая у тебя любимая книга? Она задумывается.
У меня их около пятидесяти.
Я хочу читать вместе с тобой, – я улыбаюсь шире и представляю, как она сидит рядом со мной на диване, прислонившись к моему плечу, и придерживает пальцами раскрытую книгу. – Давай переделаем нашу столовую в библиотеку?
Она задумчиво улыбается.
Было бы здорово!
В ее голосе столько энтузиазма, что внутри меня словно лопается пузырь. Холодное напоминание о тех обстоятельствах, которые неделю назад превратили нашу жизнь в невероятную фантазию.
Мигают лампочки. Заработали генераторы или солнечные батареи – неважно, какой заброшенный источник энергии дает этому месту силы проснуться. Аэропорт возобновляет грустное подобие своей работы. Загорается свет, система оповещения заикается об оставленном без присмотра багаже, начинают двигаться эскалаторы. Я шагаю на ступеньку, Джули встаёт позади меня, и мы устраиваем себе перерыв, пока другие проходят мимо, бросая на нас неодобрительные взгляды.
Однажды мы с Джули через эти окна, занимающие всю стену, наблюдали закат. Теперь мы смотрим в другую сторону, и видим, как солнце касается гор, заливая взлетно-посадочные полосы розовым светом. Самолет American Airlines без двигателей. Развалившийся на две части борт United Airlines. Почерневшие обломки частного самолета. В последние дни люди полагали, что где-то есть другое, более безопасное место, и аэропорт был маленьким грустным островом, связующим звеном всех обречённых надежд.
Я вижу, как мимо нас проплывают горшки с искусственными растениями, в которых теперь растут настоящие ромашки, и мои мысли согревает легкая ностальгия. Я наклоняюсь через перила, чтобы сорвать одну, но не дотягиваюсь.
В это время эскалатор заканчивается, и остальная часть группы нетерпеливо ждёт нас, скрестив руки на груди.
Что? – спрашивает Джули. – Мы пришли сюда, чтобы ждать, разве нет?
Будем пережидать в безопасном месте, – говорит Эйбрам. – А не в стеклянном коридоре, который открыт со всех сторон.
Мы почти там, – заверяю я. Конечно, он прав. Мне нужно сосредоточиться, но я не могу бороться со своими фантазиями. Несмотря на множество мрачных воспоминаний, это место пробуждает несколько ярких, которые я создал вместе с Джули и которые заставляют меня улыбаться. Тогда все стало так просто. Так легко и сладко. Только я, провальное похищение и мозг её парня в моем кармане.
Я веду группу вниз по туннелю к двери своего бывшего дома – моего убежища от ужасов бессмертной жизни. Никогда не думал, что вернусь сюда, чтобы спрятаться от чего-то худшего.
Я тяну на себя дверь самолета и с мрачной улыбкой отхожу в сторону.
Добро пожаловать на борт.
САМОЛЁТ В ТОМ ЖЕ состоянии, в каком мы его оставили. Пустые бутылки
из-под пива, пластиковые контейнеры из-под замороженной тайской лапши и, конечно же, груды моих памятных вещей. Я впервые поражаюсь обширности своей коллекции. Ручки, кисти для рисования, камеры, куклы, фигурки, картины, смокинг, не дошедшие до адресатов письма, семейные фоторамки, башни из комиксов... Ими занята третья часть сидений самолёта. Если я приносил с каждой редкой охоты один-два предмета, сколько времени я потратил, чтобы всё это собрать? Шесть лет? Семь? Тогда почему я не сгнил так же сильно, как многие другие? Почему я не стал очередным иссохшим метатесиофобом, принимающим любые изменения яростным шипением?
Джули выбирает себе кресло и садится. Она берёт свой старый плед из порезанных джинсов, но на этот раз не для того, чтобы от меня защищаться. Она поглаживает среднее сиденье, и я сажусь рядом, наслаждаясь её доверием.
М медленно поворачивается вокруг себя, осматривая катастрофический беспорядок, царящий в моём жилище.
Ты привёл девушку в такой дом?
Он показался мне очень милым, – говорит Джули. М хмыкает.
А где жил ты? – спрашивает его Нора. – Не могу себе представить, чтобы там
Метатесиофобия – страх перед переменами.
было чище.
Там было чисто, – отвечает он, – для общественного сортира. Нора начинает хохотать, потом замирает.
Сортир?
М пожимает плечами.
Это была комната с дверью. Всё, что нужно.
Нора рассматривает его со странным выражением лица, которое мне совершенно неизвестно. Я могу разобрать только замешательство, но здесь явно есть что-то ещё.
Я был зомби, – оправдывается М. – Не придирался к жилью. Нора опускает глаза в пол. Смотрит сквозь него.
Что случилось? – спрашивает Джули. Она порывается встать, но Нора качает головой и приходит в себя.
Ничего. Простите. Что-то вроде дежа вю. Она обращается к М, но не смотрит на него.
Ты помнишь, где жил? Иногда мне кажется, что раньше мы встречались. М осторожно отвечает:
Думаю... в Сиэттле?
Нора снова отрицательно качает головой.
Нет. Я никогда там не была, – она поднимает глаза и делает глубокий вдох. – Итак, что мы будем есть? Я слышала, в аэропорту отличная еда.
Она исчезает за занавеской стюардесс и гремит ящиками на кухне.
Нора? – зовёт М, бросая на одно из сидений сумку из Порше. – Еда... здесь.
Секундная тишина, затем она появляется из кухни, открывает сумку, достает кубик карбтеина и бутылку воды, забирает свой скудный паёк и уходит в хвост самолёта.
М смотрит на меня. Я пожимаю плечами. Смотрю на Джули. Она тоже пожимает плечами.
Я замечаю, что Эйбрам ещё не вошёл. Он и Спраут стоят в дверном проёме и рассматривают странности моего бывшего дома.
Ты хочешь прятаться здесь? – говорит он.
Я поднимаю руку, чтобы показать преимущества самолёта.
Один вход. Аварийные выходы. Маленькие окна, – он не отвечает, поэтому я продолжаю. – Высоко от земли. Хорошая видимость. Солнечная эне...
Посмотри за Спраут, – он перебивает меня и подталкивает дочь вперёд. – Я хочу проверить периметр.
Спраут забегает внутрь и останавливается возле нашего ряда. Она выжидающе смотрит на меня, но я не реагирую, и тогда она говорит:
Подвинься, пожалуйста.
Я пересаживаюсь к проходу, и Спраут падает рядом с Джули.
Джули бросает на меня недоуменно-восторженный взгляд и сдерживает смех.
Тебе нравится Джули? – спрашиваю я, и девочка кивает. – Мне тоже.
Я оглядываюсь на дверь, чтобы дать Эйбраму несколько советов насчёт аэропорта, но он уже ушёл.
* * *
Меньше, чем через десять минут, все, кроме меня, засыпают. Сейчас примерно полдень, солнце стоит высоко, жарко, но ночь была очень длинной. Даже М удалось задремать с лёгкостью Живых, а я терпеливо сижу рядом со Спраут и Джули, слушая хор храпа. Кажется, М возвращается к человеческому существованию во всех отношениях быстрее меня, но я не понимаю, почему. Он хорошо разговаривает, у него прекрасные рефлексы, и, если верить его рассказам, он уже успешно занимался любовью с живой – хотя и очень отчаянной – женщиной уже после месяца на Стадионе. Я взял хороший старт, именно я втянул его в эту гонку, но теперь он оставил меня далеко позади. Что же меня сдерживает?
Я встаю и иду в заднюю часть самолёта, где могу психовать, никого не разбудив. Я пробираюсь мимо Норы – она вытянулась на трёх сиденьях, но её ноги висят в проходе. М было бы здесь комфортнее, но наверное, он почувствовал, что Норе необходимо пространство, и втиснулся в один из плюшевых тронов бизнес– класса.
Приближаясь к концу салона, я внезапно вспоминаю свою другую, не такую причудливую коллекцию. Последние три ряда похоронены под грудами драных штанов и окровавленных рубашек, сверху лежит ботинок с оставшейся в нём ногой. Грязное бельё лежит на сиденьях и валяется в проходе – университетское общежитие юного серийного убийцы, подающего большие надежды. Я оглядываюсь через плечо, чувствуя как по спине пробегает стыд.
По мере возможности я сохранял одежду своих жертв. В полусонном тумане сознания осталось смутное представление о том, что так можно увековечить память
съеденных мной людей. Почтить их благородную жертву, принесённую моим потребностям, которые не подлежали обсуждению. Конечно, я уделял этому больше внимания, чем остальные зомби, но вряд ли кто-то меня за это похвалит. Я чувствую отвращение. Начинаю собирать одежду и запихивать её на багажные полки.
За дверью туалета что-то гремит.
Я так и застываю с окровавленным рождественским свитером в руке. Из-за двери слева раздается стон, ему вторит более громкий стон справа. Я оглядываюсь в поисках оружия. Не вижу ничего, чем можно было бы проломить голову, но я много раз делал это голыми руками. Люди не понимают, что это сделать очень просто, нужно только...
Я останавливаю поток мыслей. Разжимаю кулаки. Напоминаю себе, что убийство – уже не мой способ знакомиться.
Кто там? – мягко говорю я, и шум за дверью прекращается. На защелках обеих дверей написано: «ЗАНЯТО». Мне кажется странным, что зомби беспокоятся о замках. Я стучу пальцем по левой двери. – Я не хочу причинить тебе вред. Ты тоже не хочешь навредить мне. Может, выйдешь?
Красная надпись «ЗАНЯТО» меняется на зелёную «СВОБОДНО». Дверь со скрипом открывается, и я вижу знакомое лицо. Женщина, около двадцати пяти лет, каштановые волосы, бледная кожа, глаза натурального – не металлического – серого цвета.
Я отступаю, чтобы освободить проход, и моя «жена» выходит из туалета.
Одежда на ней грязная, но я не обращаю внимания на бесчисленные пятна крови на белой блузке, я ищу её бейджик. Его нет. Она его выбросила? Зачем?
Имя? – спрашиваю я, возвращаясь к нашему примитивному общению. Она отрицательно качает головой. Что за выражение у неё на лице? Стыд? Печаль?Или просто смятение и страх, какие испытывает путешественник в чужой стране?
Я слышу за спиной щелчок, открывается вторая дверь. Мои «дети» застенчиво выглядывают из проёма. Ну, хоть у них есть имена. Кажется, я вытащил их отсюда как раз в тот короткий промежуток времени, когда они начали оживать – когда вставало солнце, когда пел Синатра и всё должно было быть хорошо. Их кожа не совсем бескровна, но ещё очень бледная, даже у Джоанны бледность сильно контрастирует со смуглыми арабскими чертами. Они выглядят живыми, но немного заторможенными. Глаза, как и у матери, остановились между двумя стадиями. Они выглядят так же, как и в тот день, когда я их оставил. В тот день, когда мы с Джули решили, что у нас слишком большие амбиции и пора бы переехать.
По сравнению со Стадионом, наш пригородный дом находится на линии фронта, но всё равно, жить там – значит отступать.
Почему ты здесь? – спрашиваю я у своей безымянной жены. Она опускает глаза.
Хотела... остановить.
Сначала я не уверен, что понимаю, о чём речь, но потом замечаю её состояние. По её щекам на шею спускаются вдавленные пятна, как на побитой груше. Энергия человеческой жизни не смогла её забальзамировать, клетки тела признали, что они мертвы, и одна за другой обезвоживаются и отмирают. Она морит себя голодом.
Дети выглядят получше, на их коже виднеется всего одна-две вмятины. Я предполагаю, что им не хватает силы воли, как у матери, и они питаются живой плотью, но потом замечаю в руке Джоанны печенье, а у Алекса кусок сыра. Они едва надкусаны, но очевидно, что детишки стараются.
Ешь? – спрашиваю я у жены, указывая на сыр.
Она качает головой, и на этот раз её эмоции ясны: её стыдно. Можно принести трупу пищу, но нельзя заставить его есть. Какой бы сильной не была воля, человеческая плоть вкусна. И всё в таком духе.
Я смотрю через плечо, потом вытягиваю вперёд руки:
Ждите здесь.
Я иду на цыпочках к двадцать шестому ряду и трясу Джули за плечо. Она стонет и извивается, пытаясь отвязаться от меня.
Джули, – шепчу я. – Проснись.
Она открывает глаза и искоса смотрит на меня.
Что.
Моя жена и дети... они тут.
Она подпрыгивает, смаргивая сон прочь.
Здесь? В самолёте?
Я не знаю, что делать.
Она выползает из-под Спраут и осторожно кладёт голову девочки на сиденье.
Мы торопимся назад к туалетам, где моя маленькая идеальная семья тоскливо смотрит на спящую Нору.
Нора, – говорит Джули, толкая её в плечо.
Нора подскакивает, потрясённо разглядывая новичков. – Они чуть меня не съели?
Нет, – говорю я. Потом добавляю с сомнением:
Возможно. Но они правда не хотели.
Это... Твои дети?
Ну... да.
Привет, ребятишки, – безэмоционально говорит Нора, потом смотрит на их мать. – А ты кто?
Это жена Р, – слабо улыбается Джули. Нора вздыхает.
Прекрасно. Чёртов любовный треугольник.
Это был... брак по договору, – бормочу я.
Как зовут твою жену?
Не знаю.
Нора раздумывает, потом кивает.
Хорошо, значит, не любовный треугольник.
Мне неловко. Моей жене тоже. Я смотрю в пол, она – в окно. Потом она берёт детей за руки и неуклюже направляется к выходу.
Эй! – зовёт Нора, спрыгивая с сиденья и делая несколько шагов вниз по проходу. – Я просто пошутила!
Но жена не просто обиделась, здесь есть что-то ещё. Я выглядываю в окно.
Пустую гладь асфальта заполонило море серых лиц.
Самолёт окружён Мёртвыми.
Это нехорошо, – говорит Джули, прослеживая за моим взглядом. Она бежит проверить Спраут.
Я остаюсь стоять, заворожённый толпой. Даже в период расцвета этого гнезда я никогда не видел столько зомби в одном месте.
Церковные службы Костей проходили неподалёку, но всегда находились те, кто считал их жаркие проповеди бессловесным шипением и щёлканьем, так что, какими бы харизматичными не были Кости, эти собрания никогда не привлекали больше половины населения аэропорта. Сегодня здесь собрались все.
Но, несмотря на их сходство с армией, я не чувствую враждебности.
Большинство даже не смотрит на самолёт. Они смотрят на север, в направлении выхода из аэропорта, и ждут.
Дверь самолёта со скрипом открывается, и с грохотом захлопывается. Я слышу щёлканье замка. Эйбрам шагает по проходу с винтовкой наготове, его грудь тяжело
вздымается, словно он долго бежал.
Они идут, – говорит он между вздохами.
Мы знаем, – отвечает Джули. – Мы их видим.
Да не Мёртвые, – он поднимает Спраут с кресла и идёт к ряду около аварийного выхода, закрывая по пути шторки иллюминаторов.
Аксиома? – Нора не хочет в это верить. – Твою мать, как они смогли нас так быстро найти?
Наверное, где-то на Порше стоял маячок, но я полагал, что блокировка частот перебьёт сигнал... – он закрывает последний иллюминатор, погружая салон во мрак. – Уже неважно. Они здесь.
Сколько их? – спрашивает Нора. Она становится серьёзной и берёт с полки над головой ружьё.
Слишком много, – он опускается в кресло около окна, держа Спраут на коленях и сжимая винтовку побелевшими пальцами.
Что происходит? – М, зевая, выходит из-за шторки первого класса. Никто не отвечает ему.
Итак, какой у тебя план? – с нарастающей паникой спрашивает Джули. – Сидеть здесь и ждать, что они не станут обыскивать единственный уцелевший самолёт на полосе?
Он поднимает шторку на пару сантиметров и разглядывает качающийся рой, окружающий нас.
Мой план – сидеть здесь и надеяться, что ваши приятели вспомнят, как сильно они любят человеческое мясо.
Я поднимаю шторку со своей стороны. Как железные опилки, притягивающиеся магнитом, Мёртвые смотрят в одном направлении: в сторону служебных ворот в северном конце полосы. Ворота раздвигаются, и въезжают пять бежевых внедорожников. Они останавливаются. Без сомнения, они знали, что здесь будут зомби, но точно не ожидали практически сформированную армию.
Мёртвые пока не проявляют агрессию. Они нерешительно вскидывают головы, волнуясь, как затравленные собаки, обнюхивающие руку незнакомца – погладит или приласкает? И я вижу среди них свою семью. Джоанну, Алекс и жену без имени. Они стоят позади толпы, ожидая действий новоприбывших.
Внедорожники едут вперёд.
Какого чёрта они делают? – шепчет Джули. Она сказала, что они будут психами, если решат прийти сюда за нами. И была права – они пришли.
Открываются люки, появляются солдаты в бежевых куртках. Они устанавливают на крыши винтовки.
Нет, – бормочу я, прижимаясь к стеклу.
Мои бывшие соседи взволнованно, но с любопытством наблюдают за приближающимися внедорожниками. Потом начинают умирать.
Р , СТОЙ!
Я замираю в дверях самолёта, но не оборачиваюсь. Чувствую, как страх Джули щекочет мне затылок.
Ты ничем не можешь им помочь! Ты даже не знаешь, как из него стрелять!
Я опускаю глаза и замечаю, что держу АК-47. Наверное, я машинально схватил его с кресла М и вроде бы даже снял с блокировки и загнал патрон в патронник. Не уверен, что кто-нибудь знает, что я это умею. Однако, руки дрожат сильней, чем обычно, я практически в конвульсиях. Я роняю оружие на пол и шагаю в посадочный рукав.
Р! – она бежит за мной. – Их там тысячи. Ещё один погоды не сделает.
Джоанна и Алекс, – говорю я, не останавливаясь.
Выстрелы продолжаются, как череда фейерверков, и я представляю себе, как с каждым хлопком заканчивается одна зарождающаяся человеческая жизнь.
Я спускаюсь по лестнице на первый уровень и слышу позади топот ног. Джули уступила и присоединилась ко мне, держа автомат М как гигантскую игрушку. Я останавливаюсь у выхода и поворачиваюсь к ней.
Оставайся тут.
Да пошёл ты, один ты туда не пойдёшь.
Выстрел. Выстрел. Паф-паф-паф-паф...
Пожалуйста, – я представляю, что стреляют в неё, а не в незнакомую толпу, и мой страх усиливается десятикратно. – Я прошу тебя остаться. Скоро вернусь.
Я не дожидаюсь ответа. Будет она уважать мои желания или нет, но я сказал всё, что мог, кроме «прощай». Я выхожу через дверь на ослепительный солнечный свет.
* * *
Я ожидал более кровавой расправы, но, видимо, солдаты экономят патроны и стреляют методичными выстрелами прямо в головы вместо того, чтобы поливать толпу очередями пуль. Они могут позволить себе такую роскошь, поскольку толпа не нападает на них. Мёртвые волнуются, покачиваются и громко стонут, на лицах читаются человеческие эмоции: страх, горе, недоумение. Кажется, они очень озадачены происходящим.
Но что-то начинает меняться, когда автомобили медленно продвигаются вперёд, оставляя за собой упавших на асфальт Мёртвых и толпу, вытирающую с лиц брызги мозгов своих товарищей. Мёртвые останавливаются всего в нескольких шагах от вершины, у самого конца своего подъёма. Оступаются и падают назад.
Неопределённый оттенок их глаз мигает серебристым цветом, и лица замирают в убийственном безразличии Совсем Мёртвых.
Я хочу одновременно смеяться и плакать. Какая глупость. Так безжалостно скашивать все зелёные росточки. Когда волна Мёртвых захлёстывает внедорожники, я стараюсь не радоваться воплям солдат. Но я радуюсь.
Когда начинается атака, я замечаю в конце толпы свою семью. Я подбегаю к ним и хватаю детей за руки.
Пошли.
Ближайший внедорожник исчезает под Мёртвыми. Несколько зомби вытаскивают стрелка из люка и рвут его на части, остальные добираются до водителя. Чего они ждали? Двадцать-тридцать человек против нескольких тысяч зомби? Как сильно нужно быть приверженным к системе, чтобы подчиняться таким сумасшедшим приказам?
Окна бьются от отчаянных выстрелов, у моих ног поднимаются клубы пыли. Я
тяну детей ко входу в терминал, оглядываюсь, чтобы удостовериться, что моя жена поняла мою задумку, но её нет. Осматриваю полосу – жены нигде не видно. Я стою в тени Боинга, держу за руки ребятишек и растерянно смотрю на толпу, выведенный из равновесия эмоциональным ударом. Мне даже в голову не могло прийти, что у моей жены, как и у остальных, случится рецидив. Мне казалось, что она забралась слишком высоко, чтобы вернуться в это дикое безумие. И, что ещё важнее, я полагал, что не переживаю за эту безымянную, безголосую женщину, но, к моему ужасу, это не так.
Мёртвые движутся к следующему автомобилю. Мужчины выскакивают из оставшихся четырёх и занимают за дверями оборонительные позиции. Пусть пули летят в Мёртвых с четырёх сторон, но это предприятие окажется невыгодным для Аксиомы. Третий внедорожник исчезает из вида. Четвёртый. Но толпа – уменьшенная на несколько сотен, но всё еще подавляющая большинством – несётся в сторону последних двух Эскалейдов. Я слышу в небе знакомый рокот. Ветер начинает трепать мои волосы, и у меня хватает времени испугаться, когда вертолёт
не какая-то перепрофилированная вертушка новостного канала, а настоящий, военный – приближается к крыше терминала и парит над головой, затмевая полуденное солнце.
Где-то внутри кабины солдат поворачивает цепную пушку, установленную на носу вертолёта, и начинает прокашивать в толпе брызгающие полосы. Спасать людей в грузовиках уже поздно, но здесь собрались все жители аэропорта, и он пользуется возможностью уничтожить гнездо. Ещё одной угрозой меньше.
Мёртвые неплохо стараются. Они забираются на крышу ближайшего автомобиля и тянутся к шасси. Некоторые даже пытаются прыгать, но пилот держит вертолёт вне досягаемости, хотя намного ниже, чем ему нужно на самом деле.
Наверное, он получает удовольствие, наблюдая за этими отчаянными попытками, в то время, как их сбивает стрелок. Я вижу его лицо за лобовым стеклом. Он садистки улыбается, как ребёнок, поджигающий муравейник.
К громким выстрелам цепной пушки добавляются тяжёлый звук автомата. В окне второго этажа я вижу, что это Джули стреляет из АК-47. Наверное, она знает, что против бронированного вертолёта это бесполезно, но мы всегда совершаем подобные отчаянные поступки, когда не остаётся никаких других вариантов. Её пули сбивают с вертолёта краску и оставляют пятна на лобовом стекле, так что Джули всего лишь уменьшила его стоимость в случае перепродажи, не более. Стрелок не обращает на неё внимания, пока ей не удаётся пробить лопасть винта. Пушка
поднимается, и, когда пули ударяют в пол вокруг неё, наполняя воздух битым стеклом и кусками обшивки, Джули бежит в укрытие. Довольный собой, стрелок возвращается к Мёртвым.
Я тащу детей к терминалу, полный решимости спасти хотя бы этих двоих, но когда протягиваю руку, чтобы открыть дверь, я слышу крик. Грубый, жалобный, похожий на вой собаки, нечленораздельный, но трепещущий от эмоций. Я смотрю вверх.
Моя жена стоит на балконе диспетчерской вышки, прямо над вертолётом, опираясь на перила. Она смотрит на меня, и я понимаю, что звуком, который я слышал, был её зов. Звук, которым один человек пытается докричаться до другого, не используя слова и имена. Но теперь ей не нужны слова. Она кричит снова с такой тоской, что мне всё становится понятно.
Прощай.
Она прыгает. Летит лицом вниз, широко раскинув руки, волосы развеваются в ясном летнем небе. Она падает на размытый диск вращающихся винтов и испаряется. Тёплая жидкость брызжет мне в лицо. Я слышу, как об асфальт смачно шлёпаются тяжёлые куски, но этот звук милосердно заглушает визг разбивающегося вертолёта. Помятый ротор скрежещет, затем что-то щелкает. Вертолёт кувыркается и, вращаясь, летит в бетонное основание здания. Он не взрывается, но с глухим хрустом бьётся о стену и искорёженной кучей падает на землю.
Наступает тишина. Оставшиеся Мёртвые успокаиваются и привычно опускают плечи. Их ярость проходит, а моя нарастает, разрывая меня по швам. Я смотрю на кровавую бойню, взгляд скачет от трупа к трупу – они смотрят в ужасный небесный рот, мозги стекают по затылкам. Они боролись, двигались вперёд, но маленькие кусочки свинца стёрли их за несколько минут, разбросали по земле и по моей одежде останки женщины, которая никогда не говорила мне, как её зовут.
Женщины, которую я встретил во сне, на которой женился, не перекинувшись ни единым словом. Мы стали парой по правилам, которые ни один из нас не понимал. Она не должна ничего для меня значить. Я не знал о ней ничего: ни кто она, ни кем бы хотела стать, если бы появилась возможность. Наверное, это всё. Она пыталась превратиться во что-то прекрасное, а эти жестокие глупые дети вылезли из своих куколок просто потому, что могли.