Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"
Автор книги: Айзек Марион
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Я бегу к вертолёту. Открываю дверь кабины и хватаю пилота за грудки, вытаскивая из ремней безопасности.
За что? – рычу я в сантиметре от его лица.
На секунду его взгляд сосредотачивается на мне. Краем глаза я вижу кусок стали, который торчит из его бока, и мёртвого второго пилота на соседнем сиденье, но я фокусируюсь на лице первого. Сейчас оно ничего не выражает, но я вижу отголосок слабой ухмылки, с которой он смаковал убийство слабых.
Зачем вы это делаете? – моя голова превращается в жаркую тёмную котельную. – Почему никак не остановитесь?
Он открывает рот. Раздается прерывистый хрип. Кажется, его глаза смотрят сквозь меня.
Почему?! – кричу я и трясу его. – Какая у вас цель? Кто вами руководит? Я чувствую, что внутри меня гул ярости смешивается с шумом из подвала.
Дверь грохочет.
Где Атвист? – я кричу в его лицо, вытаскиваю кусок стали и втыкаю ему в грудь. Дверь внутри меня сражается со своими замками, и через щель между створками я вижу огонь, обгоревшую плоть и извивающихся червей.
Я сую руку в зияющую рану и ковыряюсь, пока не нахожу лёгкие.
Скажи мне!
Я сжимаю их, направляя воздух в его горло.
Скажи!
Я слышу шаги за спиной, и пылающая красная тьма перед глазами рассеивается. Я осознаю, что кричу на мертвеца, мой кулак где-то у него в груди, а друзья смотрят на меня и испуганно молчат.
Я втыкаю кусок стали в череп пилота, медленно встаю и отворачиваюсь, вытирая руку об штаны. Джули, М и Нора таращатся на меня. Эйбрам с дочерью ждёт у двери в терминал, больше поражённый, чем обеспокоенный. Мне очень хочется извиниться, найти хоть какое-то оправдание тому, что они только что видели, но мне слишком противно. Не столько от себя, сколько от всего остального. Моё отвращение к миру так глубоко, что отвращение к себе тонет в нём, даже не вызывая ряби.
Надо уходить, – говорю я, глядя в пол.
Долгое молчание нарушается только тихими стонами Мёртвых. Они бродят вокруг нас как лунатики, разглядывают асфальт и ковёр из трупов, и, похоже, не знают о нашем присутствии. Словно они залезли в такую глубокую яму, где до них не дотягивается даже запах жизни.
Куда? – тихо спрашивает Джули.
В мир. Здесь ничего не осталось.
А что там?
Мы не знаем. Поэтому и надо идти.
Я не смотрю им в глаза. Прохожу мимо и встаю напротив Эйбрама.
Аксиома владеет территориями на побережьях. А что между ними?
Он осматривает меня с головы до ног, раздумывая, насколько серьёзно стоит ко мне отнестись.
Почти ничего, – отвечает он. – Брошенные города. Опустевшие территории. Возможно, несколько убежищ.
Возможно?
Последние отчёты приходили несколько лет назад. Сейчас Аксиома держится у берегов, но все знают...
Да никто ничего не знает, – огрызаюсь я. – Мир вырос. Город стал страной, страна – планетой. Там обязательно что-то будет.
Все смотрят на меня, ошеломлённые моей внезапной многословностью, но я так сосредоточен, что забываю стесняться.
Что, например? – спрашивает Нора.
Люди, – наконец, я разрешаю себе посмотреть ей в глаза, потом в глаза Джули и Эйбрама. – Помощь. Может, даже ответы.
Джули кивает.
Аксиома завладела нашим домом и всем, что вокруг. Они планируют идти дальше, и мы не сможем остановить их самостоятельно.
Я не планировал их останавливать, – говорит Эйбрам.
Точно, твой домик, – она встречает его взгляд с пугающей зрелой сталью в глазах, которая скрывается под юным легкомыслием. Я всегда немного волнуюсь, когда это вижу. – Может, ты и прав. Может, если прятаться достаточно долго, Аксиома сгорит сама по себе. Но я думаю, что сначала они сожгут остальную часть континента. Что ты хочешь подарить Спраут на восемнадцатилетие, когда вы выйдете из бункера? Выжженную землю, которой управляют сумасшедшие?
Я не вижу других вариантов, – выдыхает он.
А ты их ищешь? Там могут оказаться армии повстанцев, процветающие города, люди, распространяющие лекарство... Мы понятия не имеем, что там есть.
Эйбрам смотрит на неё так пристально, что не замечает, как Спраут отделяется от группы.
Папочка, – говорит она, забираясь на колесо 747-го. – Пошли уже куда-нибудь.
Мура, слезай! – он подбегает и стаскивает её вниз. Мои ребятишки смотрят на маленькую девочку, осознавая, что она на них очень похожа, но они еще шокированы гибелью матери, которая на их глазах превратилась в брызги. Меня мучают угрызения совести, когда я замечаю, что капли на их лицах красного оттенка. Тёмные, почти пурпурные, но не чёрные. Она была так близко.
Ну и что ты предлагаешь? – говорит Эйбрам, не поворачиваясь. – Исследовать? Путешествовать? Ты забыл, что за тобой гоняется Аксиома? Тебе дважды повезло, но когда мы поймём... – он делает усталый вздох. – Когда они поймут, что здесь произошло, всё станет намного серьёзнее. Мы уже не сможем убежать.
Надо бежать быстрее, – отвечаю я. Он показывает на упавший вертолёт.
Это один из примерно десяти вертолётов, оставшихся в Америке, и ты знаешь, у кого остальные.
А самолёт?
Он открывает рот, чтобы поиздеваться над этим вопросом, потом оглядывается на дочь, снова карабкающуюся на огромное колесо.
Ты сказал, что ты пилот, – говорит Джули. – Сможешь вести 747?
Он отрывает взгляд от шасси, смотрит на круглый клоунский нос одного из крупнейших коммерческих авиалайнеров и смеётся.
Эта грёбаная штука такая большая, что я и забыл, что это самолёт.
Ты можешь его вести?
Он изучает его минуту, бормоча себе под нос.
Что-то среднее между гражданским и военным... Последняя модель... Наверное, похож на С-17... – он бросает взгляд в сторону Джули. – Я смогу вести, если он летает, но это очень большое «если». Здесь всё поломано и выпотрошено.
Он работает, – говорю я.
В ангаре Island Air есть топливо, – говорит М, потом прикрывает рот ладонью и шепчет Норе:
Я его нюхал. Нора улыбается.
Крепкая штука?
Ещё какая.
Эйбрам смотрит, как Мёртвые спотыкаются о трупы на асфальте. Смотрит на
два новых трупа в вертолёте, одетых в такие же бежевые куртки, как и он сам. Смотрит на свою дочь, которая сидит на колесе на уровне его глаз. На её обеспокоенном лице появляется редкое радостное волнение.
Нужно провести предполётную проверку, – говорит он, стараясь сохранять нейтральную интонацию. – Но не очень-то надейтесь.
* * *
Пока Эйбрам проверяет жизненно важные части самолёта, М провожает меня к своему секретному тайнику: под брезентом спрятана пирамида из бочек с топливом, хотя я сомневаюсь, что именно брезент сохранил его сокровище. В целом постапокалиптическое отчаяние почти не затронуло аэропорт. Здесь сохранились солнечные батареи, автомобили на ходу и самолёт, который, может быть, летает. Я подозреваю, что все эти годы грабителей сдерживали я и мои мёртвые приятели, собравшиеся здесь в большом количестве. Тысячи охранников работали круглосуточно – с перерывами на обед.
Мы загружаем столько бочек, сколько может поместиться в багажный погрузчик, и везём к самолёту. Эйбрам сидит на крыле, проверяя закрылки, и мы несколько минут наблюдаем за ним, пока он нас не замечает.
Стабилизированное? – очевидно, что он хватается за соломинку. Мир десятилетиями готовился к апокалипсису, сохранение топлива было в приоритете. Найти скоропорт так же сложно, как китовый жир. М тычет рукой в этикетку на бочке: часы, окруженные стрелкой.
Сколько ещё осталось? – спрашивает Эйбрам. М пожимает плечами.
Много.
Эйбрам смотрит на бочки. Он открывает рот, но не может придумать отговорку и вздыхает.
Привезите их. Нам понадобится каждая капля.
Открывается дверь аварийного выхода, и на крыло выходит Джули.
Значит, всё работает? Он полетит?
Это 2035-я модель, – устало отвечает Эйбрам. – Одна из последних, вышедших на авиалинии. Похоже, самое важное осталось в целости, – он вытирает пот со лба. – Мне нужно немного времени, но думаю, я сумею поднять его в воздух.
Я не видел у Джули такого взгляда с того дня на крыше Стадиона, когда она
увидела, что труп, который поцеловала, оказался живым. Тогда как минимум одна вещь в мрачном мире могла измениться. Она ничего не говорит, просто стоит на крыле, а я купаюсь в её ослепительной улыбке. Когда солнце золотит кожу и ветер развевает ей волосы, шрамы и синяки на её лице на мгновение исчезают.
Я могу поднять его в воздух, – предупреждает Эйбрам, – но не знаю, сколько мы там продержимся.
Джули не говорит ни слова. Она разворачивается, уходит обратно в самолёт и захлопывает дверь, продолжая улыбаться.
Мне нужно около трёх часов, – говорит он нам с М, и мы отходим от гипнотического эффекта счастья Джули. – Примерно столько же времени понадобится Аксиоме, чтобы понять, что их команда потерпела поражение, и отправить ещё одну. Это сулит неприятности.
Чем мы можем помочь? – спрашиваю я. Радостное волнение Джули и страх Эйбрама смешиваются внутри меня, как несовместимые лекарства.
Мы собираемся отправить в путешествие через всю страну самого жирного летающего кабана в мире, – говорит он. – Нужно сбросить побольше веса.
М смотрит на своё большое пузо.
Я... пойду за бочками.
Убрать всё с кресел? – спрашиваю я, когда М неуклюже уходит прочь.
Если есть время. Но ты можешь начать выносить дерьмо из кабины, – наконец, он отрывает взгляд от панели и переключает внимание на меня. – Значит, ты был зомби. И жил в этом самолёте.
Я киваю.
Что зомби делают с книгами и с кисточками для рисования? Я опускаю глаза.
Ничего не делают. Просто не хотят забыть.
Что забыть?
О существовании чего-то большего. Он равнодушно смотрит на меня.
И, может быть, оно вернётся снова.
Он не отвечает и вообще никак не реагирует. Просто отворачивается и возобновляет работу. Я возвращаюсь в самолёт и принимаюсь за уборку.
* * *
Я никогда не объяснял Джули, что для меня значит весь этот хлам, и она никогда не спрашивала. Но, когда я выталкиваю кучи барахла из аварийных выходов и смотрю, как мусор ударяется об асфальт и разбивается вдребезги, она не помогает мне, а наблюдает издалека, как будто боится влезть во что-то личное.
Это был якорь, – говорю я, выбрасывая охапку снежных шаров и наблюдая, как они лопаются, словно большие дождевые капли. – Который помогал мне держаться за старый мир.
Я поднимаю тяжёлую коробку с комиксами – с них я начал вспоминать, как читаются слова – и останавливаюсь, чтобы изучить обложку верхней книги.
Отважная группа выживших окружена толпой небрежно нарисованных зомби, отличающихся от людей только своими ранами. Тысячи людей с их семьями и историями превратились в сюжеты драм с несколькими привлекательными персонажами. Я бросаю коробку и смотрю, как трепещут страницы, как комиксы смешиваются с газетами и модными журналами, мускулистыми мужчинами и тощими как скелеты женщинами, монстрами, героями и полными отчаяния заголовками.
Мне больше это не нужно.
Джули подходит ко мне. Поворачивает к себе моё лицо и целует. Потом пинает старый монитор и кричит :«Уух!», когда он взрывается с весёлым «чпок».
* * *
Нора предлагает нам помочь, но я вежливо отказываюсь. Уборка моего бывшего дома – очень эмоциональный процесс, и Джули – единственная, кому я доверяю свой хлам, поскольку она относится к нему с уважением. Нора пожимает плечами и уводит Спраут на улицу наблюдать за отцом, пока мы копаемся в моих суррогатных воспоминаниях, заменяющих отсутствующее прошлое.
Мы с удовольствием сражаемся с беспорядком – всё должно быть выброшено, но когда я поднимаю проигрыватель, Джули даёт мне подзатыльник.
С ума сошёл? Поставь на место и включи.
Он тяжёлый.
Последние пять дней мы только и слышали, что приказы, стрельбу и наши крики. Я хочу послушать какую-нибудь музыку.
Она ставит пластинку, вытащенную с верхней полки. В колонки врываются
вступительные звуки тромбона из песни Синатры «Лети со мной» и Джули сияет.
Никогда бы не подумала, что мы включим эту песню, без шуток.
Пока мы работаем, она старательно выбирает самые оптимистичные композиции, хотя по большей части моя коллекция довольно безрадостна. Сам того не осознавая, я, похоже, собирал два жанра музыки: тёплые утешающие реликвии более простого времени и горьковато-сладкую меланхолию от начала до конца.
Поскольку основная часть классики исцарапана и не проигрывается, то мы быстро исчерпываем запасы музыки для уборки.
Думаю, пора возвращаться к Синатре, – говорит она, когда игла соскальзывает во внутренний круг, и альбом Sgt Pepper начинает подвывать неразборчивые заклинания.
Погоди, – говорю я, останавливая запись. Я вытаскиваю из кучи одну из моих любимых пластинок и вручаю Джули конверт, пока несу её к проигрывателю.
Elbow? – она читает оборот обложки и грустнеет. – Я их помню. Одна из любимых групп моей мамы.
Я медлю, держа иглу над пластинкой, но Джули отмахивается.
Всё нормально. Ставь.
Я опускаю иглу. Нежная, полная тоски песня резко меняет настроение. Я осторожно улыбаюсь ей, надеясь, что всё в порядке.
Хотелось послушать что-то новое. Она читает мелкий шрифт на конверте.
2008? Нет, это не новое, Р. Даже я новее. Я пожимаю плечами.
Я... немного запоздал.
Она ухмыляется, и когда начинается первый куплет, смотрит в потолок.
«Мы напористы, время в наших руках. Маленькая комната и величайший из планов. Дни стали морозными и солнечными – Прекрасная погода для полёта.
Прекрасная погода для полёта».
Ладно, – она кивает. – Ладно, хороший выбор. Позади нас кто-то откашливается.
Прошу прощения, что прерываю вашу вечеринку, – говорит Эйбрам, стоя в дверях. – Но я упоминал о том, что люди идут сюда убивать нас, верно?
Джули оглядывает салон. Он пуст, за исключением нескольких бейсбольных
карточек и бесполезных долларовых купюр под сиденьями.
Мы закончили.
Кажется, проигрыватель тяжёлый.
Если он не взлетит из-за пары килограмм, Эйбрам, я отрежу себе руку. Согласен? – она закрывает глаза и раскачивается в такт музыку. – Господи, классная песня.
Эйбрам бросает на неё скептический взгляд и проскальзывает в кабину пилота, чтобы начать заправку самолёта. Не успевает он отойти от входной двери, как там появляется Нора.
Р? – шепчет она, глядя вслед Эйбраму, дабы убедиться, что он не подслушивает. – Можешь подойти сюда?
Я иду за ней через посадочный рукав в зал ожидания к выходу 12. На полу лежит несколько открытых выпотрошенных чемоданов. Туалетные принадлежности и компьютерные детали остались нетронутыми, но одежда нашла своё применение. Между двумя рядами сидений находится огромный шалаш, сделанный из платьев и халатов, намотанных на ручки швабр.
Нам нужно больше швабр, – говорит тонкий голосок изнутри. – Идите и принесите ещё.
Мы с Джули переглядываемся и наклоняемся, чтобы заглянуть внутрь. По– видимому, дочка Эйбрама устраивает чаепитие с моими всё ещё липкими от материнской крови ребятишками.
Спраут оглядывается, улыбается и машет рукой.
Привет! Мы построили дом!
Я понимаю, что между ними на полу лежат не тарелки и столовое серебро, а блокноты и компасы. Кажется, Спраут нашла набор архитектора. Но больше переживаю не за её непрактичные карьерные цели, а за выбор друзей. Джоанна и Алекс сидят на коленях под разноцветным хлопковым потолком и пристально смотрят на Спраут с растерянной мечтательностью в унылой серости глаз. Я не вижу никаких признаков голода или агрессии. Они стали свидетелями массового убийства своих соседей и превращения матери в жидкость, но с ними не случилось рецидива. Я помню, как они бежали по аэропорту, смеялись и играли – почти как нормальные дети, а ещё помню, как они поднимали оторванную человеческую руку и делили её между собой, словно гигантский хот-дог. Чума изменчива. Она кружит вокруг их сердец, стучит в окна. Я не могу доверять ни им, ни ей.
Выходи, – говорю я Спраут, и её улыбка тает.
Почему?
Тебе нельзя быть рядом с ними.
Почему?
Позади нас оживают двигатели самолёта. Сначала они делают оборот и пыхтят, затем устанавливается ровный гул.
Спраут, солнышко, – говорит Джули. – Пора идти. Но Джоанна и Алекс могут идти с нами.
Я многозначительно смотрю на неё.
Могут?
Она смотрит на меня ещё многозначительнее.
Мы собирались бросить их здесь?
– Ну, я...
Р, – она в ужасе. – Аксиома будет искать нас и вырежет это гнездо. Хочешь, чтобы твоих детей скосило вместе с остальными?
Нет, но... они опасны.
Кто опасен? – спрашивает Эйбрам, выходя из тоннеля. – Что тут происходит? Спраут выглядывает из-под шёлкового пеньюара.
Привет, папочка!
Эйбрам приседает. Он видит, как мои дети разглядывают его дочь.
Господи, – он плюётся, скидывает крышу шалаша, хватает и вытаскивает Спраут, пока мои дети безмолвно наблюдают.
Ты его сломал! – плачет Спраут. – Ты сломал мой домик!
Да что с вами такое? – говорит он, оглядывая присутствующих в зале взрослых.
Мы за ними приглядывали, – говорит Нора. – Они ничего не делали.
Это же грёбаные зомби, ради бога!
Джули встаёт. В её глаза возвращается сталь.
Они идут с нами.
Вы с катушек съехали.
Мы свяжем их и будем держать в хвосте самолёта. Они не смогут никому навредить. Это самые близкие люди Р, мы не оставим их твоим приятелям на растерзание.
Я слышу новый звук, смешивающийся с гулом двигателей. Низкий рокот сливается в противную гармонию.
Использовать для побега гигантский самолёт – это самая глупая вещь, которую я когда-либо делал, – говорит Эйбрам. – Если ты ждёшь, что я...
Тихо, – рявкаю я, поднимая руку, и наклоняю голову, прислушиваясь. Кажется, Эйбрам готов меня ударить, но потом он тоже слышит этот звук.
Бежит к окну и смотрит на горизонт на севере. Два чёрных пятна омрачают голубое небо. Три... Четыре...
Аргументы кончились. Без каких-либо комментариев Эйбрам хватает дочь и тащит её в рукав. Джули и Нора смотрят на меня огромными глазами.
Идите, – говорю я. – Я скоро буду.
Нора бежит в туннель и просовывает голову через разбитое окно.
Маркус! Тащи сюда свой крепкий зад! Начата посадка на рейс 666! Джули колеблется, но потом следует за Норой.
Я смотрю на Джоанну и Алекса. Они смотрят на меня. Когда я связываю поясами их запястья, то надеюсь, что волнение, которое я вижу в их тусклых глазах, – это понимание, а может, и прощение.
* * *
В истории коммерческих авиаперевозок ещё не было такого быстрого вылета.
Самолёт отъезжает от терминала в тот момент, когда я закрываю за собой дверь. Никто не ищет свои места, не сражается с багажными полками, ну, и, само собой, никто не рассказывает о правилах полёта. Пока я запираю ребятишек в туалете – кажется, когда я их нашёл, им там было довольно комфортно – Эйбрам несётся по взлётной полосе, словно едет в спортивном автомобиле, а не на самолёте. Чёрные точки позади нас выросли в большие чёрные пятна. Их бессвязный гул, как жужжание разъярённых пчёл, забивается мне в уши. Когда Эйбрам даёт газу и самолёт рвётся вперед, я чуть не падаю в проходе.
Р! – кричит из бизнес-класса Джули. – Иди сюда!
Я пытаюсь продвигаться вперёд, но сила инерции тянет меня назад. Пока я добираюсь до Джули, самолёт дрожит и трясётся, словно мы едем по просёлочной дороге.
Маркус! – кричит Эйбрам. М сидит в конце бизнес-класса, за несколько сидений от нас. – Ты же очистил взлётную полосу, да?
Ага, – отвечает М сквозь зубы, сжимая дрожащими пальцами подлокотники кресла.
Нора хлопается на кресло рядом с ним и улыбается.
Боишься летать?
Он таращит глаза. На лбу блестят бисеринки пота.
Немного.
Я никогда раньше не летала. Я в восторге.
Рад за тебя, – ворчит он, и Нора хохочет. Она тянется к нему и кладёт ладонь ему на руку.
Маркус. Мы столько пережили, что просто не можем погибнуть в долбаной авиакатастрофе.
М делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Нора похлопывает его по руке и возвращается на своё место.
Я падаю на своё рядом с Джули и пристёгиваюсь, поскольку самолёт угрожает развалиться на части. Она тянется и берёт меня за руку, но я не вижу в её глазах страха. Несмотря ни на что, даже на то, что над нами нависло множество возможных смертей – грохочущий самолёт, вертолёты позади, неизвестная дикая местность, в которую мы летим мы летим, – её глаза полны надежд. Они так сияют, что я могу поклясться, что на мгновение в их ледяной синеве появляется золотой проблеск.
Ну вот, – говорит она. Самолёт делает последний рывок и отрывается от земли. Тряска прекращается. Остаётся только гул двигателей. Мы скользим сквозь пространство.
Ух ты! – выдыхает Эйбрам сам себе, и я понимаю, что он почти не надеялся, что это сработает.
Я изучаю окно позади себя, пока не нахожу наших преследователей. Теперь их отчетливо видно, но они перестали увеличиваться. Если бы они были оснащены ракетами или даже крупнокалиберными пушками как предыдущий вертолёт, у нас могли бы быть проблемы, но эти вертолёты не боевые. Это лёгкий авиатранспорт, который достался им от новостных станций и корпораций, и когда мы набираем скорость, они сжимаются под нами, и отдалённые вспышки винтовок и пистолетов становятся всё менее и менее пугающими. Наконец, возвышающиеся кучевые облака принимают нас в свои хлопковые недра, и мир становится белым.
Тяжелый вздох вырывается из М в виде недоверчивого смешка. Нора изумлённо выглядывает в окно.
Я слышу, как в кабине, в кресле второго пилота, хихикает и хлопает в ладоши Спраут.
Джули сжимает мою руку, и я понимаю, что это левая рука. Она или не
обращает внимания на боль в пальце, или совсем про него забыла.
Проигрыватель всё ещё включён. В относительной тишине нашего взлёта я слышу, как он щёлкает и перескакивает на внутреннюю дорожку. Потом турбулентность раскачивает салон и иголка царапает по нескольким песням, приземляясь практически там же, где мы её оставили – на горьковато-сладкой мелодии медленно нарастающей красоты.
«Итак, пытаясь изменить свою жизнь, Мы вместо этого решили
Оборвать нить, которой мы были Пришиты к этому ужасному гобелену, А почему бы и не попробовать?
Прекрасная погода для полёта».
Окружающий нас туман несколько раз мерцает, и внезапно мы оказываемся над ним. Перед нам предстаёт невероятный фантастический пейзаж с кремово– розовыми башнями. Кое-где внизу, в дырах, проглядывает настоящий мир, полный обещаний и угроз, которые требуют, чтобы мы вернулись и вступили в схватку.
Мы идём, – говорю я миру, сжимая руку Джули. – Мы готовы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
подвал
«Они жили одним моментом, без воспоминаний, без надежды».
Альбер Камю, «Чума»
МЫ
МАЛЬЧИК ОДИНОКО бредёт по шоссе. Он идёт уже очень долго. Его
«Найки» развалились много лет назад, и ноги отрастили собственные «ботинки» – нежную плоть защищает слой мозолей. Мальчик мёртв, но он не сгнил. Его смуглая кожа пепельно-серого цвета, но мощное противостояние в течение многих лет сохраняло её плотность. Чума не победила мальчика . Он держит её на расстоянии вытянутой руки и раздумывает над её предложением.
Мы следуем за мальчиком, как и за другими, крутимся неподалёку и проникаем сквозь него, считывая страницы его короткого жизненного романа. Но мы держимся к нему ближе, чем к остальным. Он интересует нас. Он выглядит на семь лет, но на самом деле ему намного больше, будто бы его законсервировали и спрятали в погреб. Так что мы не можем предсказать его взросление. Смерть приостановила его жизнь, но не смогла убить. Он сражается с ней каким-то неожиданным оружием, использует его как нож для открытия секретных сундуков, и мы не совсем уверены, что знаем, кто он такой.
«Я помню эту дорогу, – думает он. – Я на правильном пути».
Мальчик помнит больше, чем большинство Мёртвых. Не факты, но стоящие за ними аморфные истины. Он не знает, как его зовут, но знает, кто он. Он не знает, куда идёт, но он не заблудился. Мир раскрывается перед ним как четырёхмерная
карта, её линии выгибаются и отслаиваются от бумаги, внешние и внутренние реальности переплетаются в одну.
«Что здесь произошло?– спрашивает он у нас, проходя мимо разрушенного города на участке земли, когда-то называемом Айдахо. – Что заставило их уйти?»
Мы не отвечаем.
Он идёт мимо изрешеченного пулями салона Гео, и его взгляд скользит по трупам семьи внутри машины. Они довольно свежие – у матери даже сохранился хвост на голове.
«Пытался ли кто-нибудь им помочь?» Мы знаем ответ, но не озвучиваем его.
«Они были хорошими людьми? Сколько таких, как они, внутри тебя?»
Пока он идёт, он задаёт нам кучу вопросов, но мы храним молчание. Однажды мы разговаривали с ним, это было очень давно, когда его боль дотянулась до нас и схватила за горло. Много лет прошло с тех пор, как мы в последний раз чувствовали такой сильный напор, и поэтому ему удалось выдавить из нас несколько слов. Сейчас мы молчим. Пропасть между нами слишком велика, чтобы расслышать шёпот, а кричать мы не любим.
Мальчик соглашается с нами и продолжает идти. Он привык молчать. Он был один очень долго.
На окраине города шоссе разветвляется на юг и на север, и мальчик останавливается, чтобы свериться со своей странной картой. Потом замечает нарастающий звук в тишине. Он никогда раньше не слышал такого. Мягкий гул, похожий на лавину. Он смотрит вверх. Солнце бьёт ему в глаза, отражается от их ярко-золотой роговицы. Он не щурится. Широкие зрачки поглощают свет и разлагают его на спектр – мальчик различает все его цвета, волны и частицы и внутри этой тетрахроматической радуги видит самолёт.
Он и раньше видел самолёты. Последние семь лет он разглядывал их, мечтал о них, хотел, чтобы их пыльные фюзеляжи начали двигаться, но никогда не видел, чтобы хоть один из них летал. Он смотрит на маленькую чёрную фигуру, рисующую в небе белую линию, и спрашивает себя – кто там наверху? Интересно, куда они летят? Потом опускает глаза и продолжает идти.
Я
НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ я разглядываю облака. Потом смотрю, как их
разглядывает Джули. Я переключаю внимание на её затылок, позволяя расплыться сюрреалистичному пейзажу за окном. Немытые, пропитанные жиром, грязью, потом и кровью волосы – остатки пережитого за неделю со времени последнего приёма душа, этого невообразимого предмета роскоши из далёкого времени.
Медленно, бесшумно я вдыхаю тёплый воздух, идущий вверх от её головы. Я не очень-то рассчитываю на свой окоченелый нос – Мёртвые очень практичные люди, они отбросили обоняние и вкус, чтобы освободить место для более функциональных чувств. С момента моего возвращения к жизни я заметил, что моя способность обнаруживать плоть Живых притупилась, хотя иногда естественные ароматы тревожат мой нос. Но я всё ещё радиоприёмник, застрявший на одной частоте, пока остальные утонули в шумах помех.
Мой первый вздох не приносит ничего, кроме ощущения воздуха, проходящего через ноздри. Я пробую ещё и на этот раз улавливаю её след – отдалённую нотку таинственного земного букета, который не почувствуешь нигде, кроме женских волос. Она оборачивается.
Ты что, меня нюхаешь?
Я отдёргиваю голову и смотрю прямо перед собой.
Извини.
Не нюхай меня. Я воняю как дерьмо.
Я смотрю на неё искоса.
Это не так.
Я чувствую свой запах, и я воняю, как дерьмо.
Ты не воняешь.
Ладно, Гренуй, и чем же я пахну?
...собой, – я наклоняюсь к ней и с мелодраматическим восхищением делаю ещё вдох.
Она смеётся и отталкивает меня.
Ты грёбаный псих.
Я смотрю мимо неё на небо, продолжая улыбаться. Снова поражаюсь тому, что мы летим. Наверное, люди поднялись над облаками впервые за много лет, плавая в голубой пустоте между Небесами и Землёй и дразня богов.
Джули прослеживает за моим взглядом и смотрит в окно.
Помнишь, как я однажды спросила у тебя, увидим ли мы снова самолёты в небе? Когда лекарство только появилось, и мы мечтали о будущем?
Я киваю.
Ты сказал:«Да», – она берёт мою руку, лежащую на подлокотнике. – Я знаю, что это просто самолёт, и это не значит, что цивилизация вернулась, но... Не знаю. Когда я смотрю туда, кажется, что это победа.
Мы внутри «Волшебного экрана», – говорю я, сжимая её ладонь. – Что мы нарисуем?
Её улыбка дрогнула. Воздух между нами стал холодным. Понятно, я опять это сделал. Я сослался на чужие воспоминания. Джули делилась своими мечтами с мальчиком на крыше Стадиона, но это был не я. То, что я сделал с её возлюбленным и другом детства не новость; она знает, как я получил эти воспоминания, но мы негласно решили не упоминать об этом шраме на коже наших отношений.
Отойди, – говорит она, отдёргивая руку. – Мне надо пописать. Я шагаю в проход, и она протискивается мимо меня.
Джули, – говорю я, но она исчезает в туалете, даже не оглянувшись.
Я смотрю на закрытую дверь. Я не первый раз спотыкаюсь о жизнь Перри, но обычно она переводит тему. В этих украденных воспоминаниях есть что-то большее?
«Мне не хватает самолётов», – говорит Джули.
«Мне тоже», – говорит Перри.
«Белые полосы... которые режут небо узорами... Мама говорила, получается
Гренуй, Жан-Батист – протагонист романа Патрика Зюскинда «Парфюмер. История одного убийцы»
очень похоже на такую детскую игрушку – «Волшебный экран».
Вот она. Рана без раны. Слова её погибшей матери вытащены из воспоминаний погибшего возлюбленного.
Я закрываю глаза и опускаюсь ниже в своё кресло, устало вздыхая. Я не должен был быть монстром и причинять людям боль. Я должен был делать это нежно, на одном дыхании.
Джули сидит в туалете дольше положенного. Наконец она выходит, но избегает моего взгляда, хотя я замечаю её мокрые глаза.
Прости меня, – говорю я, когда она возвращается в своё кресло. – Я не...
Нормально, – она качает головой и вытирает глаза рукавом. – У меня была мама, она умерла. Это случилось почти восемь лет назад. Я не могу каждый раз так расстраиваться, когда что-то напоминает мне о ней.
Я слышу, скольких усилий требует эта твёрдость в голосе.
Это просто... вопросы. Я не знаю, что случилось на самом деле, – её глаза опять начинают слезиться, и она отворачивается к окну, чтобы это скрыть. – Не было ни записки... ни прощания. Мы думали, что она знает, что может случиться, если уйти ночью в одиночку, но вдруг она была очень наивной? Что если она считала, что сможет приехать в Детройт, присоединиться к Восстановителям, прожить жизнь, которую она всегда... – её голос надламывается, и секунду она сидит молча. – Думаю, это неважно. В любом случае, она нас бросила. Мне хотелось хотя бы узнать, почему, потому что я постоянно прогоняю это в голове... – она говорит всё тише, почти не слышно. – Словно ничего не закончилось. Как будто она снова и снова умирает.
Я сомневаюсь, что она всё ещё говорит со мной. Может, она говорит с облаками, этими неуловимыми перистыми прядями, которые даже отсюда кажутся далёкими. Внезапно она начинает смеяться.
Может, она до сих пор там! – из её горла едва вырывается мрачный звук наигранной лёгкости. – Мы нашли только платье и кое-что... кое-что от неё. Насколько я знаю, она может бродить по стране в компании других зомбимамочек.
Она одаривает меня улыбкой, которая означает, что Джули шутит, но это выглядит совсем неубедительно.
