Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"

Автор книги: Айзек Марион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Джули смотрит на меня. Что написано на моём лице? Как сильно я открылся? Я чувствую, как слабеет земное притяжение, когда самолёт начинает снижаться, и я теряю опору.

МЫ

В ФУРГОНЕ больше никто не играет в дорожные игры. Нет оживлённых споров, из стереосистемы не звучит поп-рок. Царит неловкое молчание. Мальчик сидит на ведре между двумя сидениями, очки валяются где-то сзади, под сумками и коробками. Он смотрит прямо вперёд, а Гейл и Гебре украдкой на него поглядывают. Ему не надоедают ни их любопытство, ни страх. Он бы ответил на все их вопросы, если бы мог ответить на свои.

Я могу с уверенностью сказать только одно, – говорит Гейл в заключение длинного спора в своей голове. – Ты разговаривал. Я точно слышал, что ты говорил. Значит, можно предположить, что ты нас понимаешь, да, Ровер?

Может, он глухой, – говорит Гейл.

Гебре раздумывает. Потом протягивает Гейлу айпод.

Включи что-нибудь, что ненавидят дети.

Гейл крутит колесико и нажимает кнопку. Ангельский фальцет перекрикивает тяжёлые барабаны и горькие звуки струн.

–Не-не, – кривится Гебре. – Я сказал, то, что ненавидят дети, а не все здравомыслящие люди.

Это Сигур Рос! – возражает Гейл. – Это классика мопкора!

Гебре вздрагивает. Они смотрят на реакцию мальчика, но он равнодушно смотрит вперёд. Гейл увеличивает громкость до тех пор, пока пронзительный фальцет не начинает угрожать разбить лобовое стекло. Гебре кричит ему заканчивать эксперимент, поскольку видно, что мальчик глухой, но обрывает тираду на полуслове и вырубает стереосистему.

–Эй, – шепчет он мальчику в звенящей тишине. – Ты в порядке?

Лицо мальчика всё так же равнодушно, но его шокирующие жёлтые глаза наполняются слезами. Он не отвечает Гебре, поскольку мальчика в фургоне больше нет. Он идёт по проходу пустой тёмной Библиотеки, зависшей между непознаваемыми высотами и немыслимыми глубинами, изо всех сил стараясь смотреть только вперёд. Несколько книг падает со своих полок, и вокруг него трепещут потерянные страницы. Теперь он в ресторане, сидит напротив девочки и пытается терпеть музыку, которую она выбрала. Девочка похожа на него, но она старше, худее, её кожа светлее. Но глаза такие же карие и тёмные, как колодцы, идущие вглубь сквозь все слои к началу жизни на Земле.

Он любит девочку, а она любит его. Они – единственные оставшиеся хранители воспоминаний друг друга, скрывающие их глубоко внутри себя.

Эй, – говорит Гебре, нежно смахивая слезинку с его щеки. – Что случилось, солнышко?

Мальчик смотрит на влагу на пальце мужчины и видит кристаллы соли внутри неё, плывущие будто айсберги по затонувшей Земле.

Округ Вашингтон, – говорит он.

Гейл и Гебре обмениваются ошеломлёнными взглядами.

Это куда ты шёл? – спрашивает Гебре. Мальчик не отвечает.

Альманах, который мы нашли в Далласе... – шепчет Гебре Гейлу. – Округ заброшен, да? Заброшен и разрушен?

Ровер, – Гейл смотрит на мальчика с глубоким сожалением. – Там никого нет, приятель. Его давно сожгли.

Мальчик никак не реагирует.

Но мы едем туда, где живут люди, – притворно весело говорит Гебре. – Где есть люди, еда, работа. Где безопасно. Где нас никто не тронет.

Гейл неуверенно тянется к нему и кладёт руку на плечо. Мальчик знает, что Гейл побаивается его зубов, и на секунду ему хочется чего-то, он это не голод. Он контролирует этого примитивного зверя. Когда чувство возникает снова, оно становится грохотом клетки,бешеным желанием согнуть её прутья.

Мы будем за тобой присматривать, – говорит Гейл, сжимая его плечо, и они с Гебре обмениваются многозначительными взглядами. Решением. – Что бы с тобой ни случилось, мы поможем тебе с этим, лады?

Мальчик сжимает зубы, чтобы перестать стучать зубами, поскольку Гейл нервничает. Он видит залитый лунным светом балкон, пыльный аэропорт и старый

пылающий дом – видения сжимаются и улетают в темноту сквозь заднее окно Гео.

–Не волнуйся, Ровер, – говорит Гебре, стараясь сделать интонацию обнадёживающей. – Ты полюбишь Нью-Йорк.

Я

-В ЭТОМ ФИЛИАЛЕ смешанное население, поэтому присутствие

гражданских здесь – обычное дело. Но нам нужно помнить, что они всё ещё транслируют коды для нашего захвата, поэтому люди узнают нас, если мы предоставим им такую возможность. Я буду держаться подальше от плотного движения, но если мы с кем-нибудь столкнёмся, держите рты на замке, опустите головы и не смотрите им в глаза. Думайте о каждом разе, когда вы кого-то подвели, пусть стыд сделает вас невидимыми.

Я не слушаю. Мне не нужны эти советы. Никто не может избегать человеческого внимания лучше меня. Ни у кого нет столько стыда, сколько я прячу внутри. Впереди поднимается горизонт Питтсбурга, Эйбрам бубнит что-то про лидеров сопротивления, которых мы ищем, и про секретные конференц-залы, в которых они проводили встречи, но я слушаю вполуха. Мне тяжело находиться здесь, в настоящем, со взрывами, погонями, тайными операциями. Мы пытаемся свергнуть деспотический режим и спасти Америку, но я могу думать только об одном

о пяти людях, которые идут рядом со мной, о их маленьких конфликтах, крохотных радостях и боли.

Нора где-то далеко, путешествует по внутренним пространствам, о которых я мало что знаю. М идёт рядом с ней, у него такой же отстранённый взгляд. Возможно, он продолжает копаться в своём, видимо, безвредном прошлом. Пистолет в руке Джули кажется очень тяжёлым. Дуло то и дело опускается, словно смущаясь, и

Джули неохотно поднимает его назад, на Эйбрама.

Нора, – едва слышно шепчу я, и она вздрагивает, будто проснувшийся лунатик.

Что... прости, что? – бормочет она и начинает поглощать взглядом окружающую обстановку.

Я могу задать тебе... личный вопрос?

Ну...конечно.

Что бы ты сделала, – я стараюсь говорить тихо, чтобы слышали только Нора и М, – если бы нашла свою мать?

Она мрачнеет и не отвечает.

Ты бы поступила так же? – я показываю на Джули.

Как я уже сказала Маркусу, – отвечает она. – У меня нет родителей. Я выросла из земли.

Прекрати, – рычит Маркус.

Она бросает на него неопределённый взгляд, собираясь возмутиться.

Прошу прощения?

Прекрати нести чушь, – каким-то образом он наполняет слова нежностью. – Ты сильнее этого.

Глаза Норы становятся большими, она глядит на него в нерешительности и несколько раз моргает.

Ты говорила, что они тебя бросили, – напоминаю я. – Ночью в баре? Она поворачивается ко мне, глядя на меня затравленным взглядом.

Ты потеряла всё, что есть у Джули. Так что... ты поступила бы так же? Кажется, она сломала внутренний барьер, наружный слой внутреннего города,

обнесённого несколькими стенами.

Это другое, – говорит она, выпуская обломки лёгким выдохом. – Джули любила своих родителей. Они были хорошими людьми, – здесь виноваты обстоятельства. Мои...

Она дрожит, будто пытается перебраться через что-то в своей голове.

Мои бросили... – очередной спазм. – меня. Ещё один глубокий вздох.

Они бросили меня. Умирать. Они были подонками с самого начала. Так о чём вообще вы спрашиваете? Угоню ли я самолёт и полечу ли через весь мир, чтобы спасти родителей, если найду их живыми? – она мрачно хихикает, но этот звук

скорее напоминает рычание. – Хер с два. Мне было бы сложно не убить их своими же руками.

Я замечаю, как рука М тянется к плечу Норы, затем он передумывает и убирает

её.

Но я бессердечная сука, – продолжает она с наигранным легкомыслием. – Я

сижу в заднице Будды вместе с этим дерьмом. Никого не люблю, ни по кому не плачу, понимаешь? Джулез другая, – она смотрит, как шагает Джули, которая всего на несколько сантиметров выше дочери своего заложника. – Она прошла через ад, и теперь у Джули железная кожа, но что под ней? Под ней Джули вся такая нежно– розовая, – Нора улыбается, когда пистолет опускается в очередной раз, и Джули больше не пытается его поднимать. – И мне в ней это очень нравится. Иногда я даже завидую. Нужна сумасшедшая отвага,чтобы позволить себе быть такой чувствительной. Но, да... – она вздыхает. – Иногда это проблема.

Не такие уж вы и разные, – тихо-тихо говорит М.

Что ты там сказал? – спрашивает Нора, наклоняя голову так, будто не расслышала, но её тон говорит об обратном.

Ты не такая чёрствая... как думаешь.

Это очень интересная теория, но ты ничего не знаешь обо мне, верно? М не отвечает, но не отводит взгляда.

Свернули разговоры, – кричит Эйбрам. – Мы только что вошли на территорию филиала. Просыпайтесь и смотрите, не появятся ли патрули.

Я оглядываюсь вокруг. Ни видимой границы, ни изменений в городском ландшафте, – но, должно быть, мы пересекли какой-то ориентир, о котором знают только свои. Какая-то часть меня разочарована, что нам до сих пор не встретились люди. Я с нетерпением ждал, когда увижу, как выглядит не заброшенный город.

Даже под контролем Аксиомы город был бы больше похож на настоящий, чем людской зоопарк Стадиона. Но мы едем по Питтсбургу уже больше часа – врываемся в город на мотоциклах, как неубедительные Ангелы Ада – и не встретили ни одного человека.

«Вот как всё выглядело в первые дни, – потревоженным ребёнком, бормочущим в темноте, из подвала памяти всплывает воспоминание. – Города истекли кровью, когда люди бежали от себя, рассеиваясь по стране в надежде, что изоляция – это лекарство, что их тени не пойдут за ними следом. Но мы пошли. Мы преследовали их повсюду».

Ты сказал, с тех пор, как был здесь в последний раз, прошёл год? -

спрашивает Джули у Эйбрама.

Верно.

Она переводит взгляд от одного пустого здания к другому.

А тогда здесь были люди?

Перед тем, как ответить, он минует ещё один квартал.

Наверное, они переехали в центр города и сосредоточились там.

«Как часто добыча обгоняет хищника? Хищник создан, чтобы побеждать, и если бы так не происходило, если бы пожирание слабых не было выгодно, то и хищников бы больше не осталось. Но хищники будут всегда. Неважно, насколько опустеют пастбища».

«Кем бы ты ни был, – отвечаю я меланхоличному бормотанию. – Заткни свою пасть».

К моему удивлению, он повинуется, оставляя в тишине лишь отзвук негодования. Теперь я – просто я, наблюдающий за призрачными башнями Питтсбурга, проплывающими мимо.

Интересно, сколько людей живет в моей голове. Наверное, каждый день рождает новую версию меня, со своими мыслями и чувствами. Очередь из тысячи человечков тянется от сегодня до вчера к юности и младенчеству, они спорят и дерутся за места. Это бы многое объяснило...

* * *

Эйбрам ведёт нас к реке, которая течёт к центру города, питаясь от переполненного океана, пока не выйдет из берегов и не превратит парки в пруды. Единственный видимый путь через море – одинокий ярко-жёлтый мост.

Мне бы хотелось отметить, – говорит Нора, что мы идём по мосту так же скрытно, как идёт парад.

Доверься мне, – отвечает Эйбрам.

Почему я должна это делать?

Эйбрам тормозит у входа на мост и сбрасывает рюкзак с правого плеча. Он копается в нём, пользуясь только правой рукой и придерживая больную левую у бока, но всё ещё вздрагивая от движений. Я замечаю, что Джули вздрагивает вместе с ним. Я собираюсь предложить ему какую-нибудь помощь, но в это время он находит то, что искал, и выпрямляется. Смотрит в бинокль на тот край моста, делает облегчённый выдох и протягивает его Джули.

Хорошо. Я был прав. Они просто переехали в центр.

Джули смотрит, кивает и передаёт бинокль мне, словно мы – группа туристов, изучающих вид. Я вижу офисные окна. Летающих птиц. Жёлтую расплывчатую голову Джули. Потом я нахожу мост. Увеличение уводит меня на тот конец моста, за пятнадцать метров от мужчин в бежевых куртках, которые терпеливо стоят и наблюдают, держа винтовки у бёдер.

Хорошо, – говорит Джули. – Значит, мост охраняют солдаты Аксиомы. Это... хорошо?

Лучше пустого города, – говорит Эйбрам, двигаясь к пандусу, проходящему под мостом. – Может, переворот ещё готовится.

Эйбрам, – говорит Джули. Он останавливается и оборачивается. – Ты правда так думаешь?

Я знаю, что он готовился. Думаю, и сейчас тоже.

А ты правда хочешь, чтобы так было? Хочешь уничтожить людей, которые помогли тебе подняться?

Эйбрам смеётся.

Слушай, если ты думаешь, что я люблю Аксиому за то, что они помогли мне

«подняться», то ты не знаешь меня и Аксиому. Она не построена на любви, это бизнес. Обмен услугами. Она даёт тебе комфорт и безопасность, ты ей – ещё что-то. Всё заканчивается, когда заканчиваются платежи.

Он снова шагает.

Между прочим, если кто-то и помог мне подняться, то это не Главный. Это ребята, с которыми мы хотим встретиться.

Воздух под мостом прохладный из-за тени от стальных балок. За одним из опорных столбов, в углу бетонной стены, куда додумался бы заглянуть только работник коммунальной службы, находится крохотная стальная дверь. Он открывает её и показывает на темноту внутри.

–Что это? – спрашивает Джули.

Тоннель метро. Он проведёт нас под рекой и выведет на территорию филиала. М качает головой.

Нет. Я даже не пролезу.

Намажься чем-нибудь, – отвечает Эйбрам. – И пролезешь. Он тянет руку к Джули.

Не против вернуть фонарик, который ты у меня стащила?

Она вытаскивает его из кармана, включает, наводит на дверной проём и кивает.

Веди.

Он вздыхает.

Ты просто кремень, да? Спорим, для Перри ты была ужасной головной болью.

Я думала, ты не хотел говорить о Перри.

Он поэтому умер? Ты его довела?

Заткнись, – огрызается она, сверкая белками глаз и поднимая пистолет. Эйбрам поднимает руки вверх, поражённый её реакцией.

Ладно, ладно.

Она указывает фонариком на дверь.

Пошли.

Идём.

Он берёт Спраут за руку и исчезает в темноте. Джули идёт следом, за ней иду я и Нора, а позади нас кряхтит и изрыгает проклятия М, пытающийся пролезть в дверь. Луч фонарика рассеивается на асфальте, тускло освещая крутую, как стремянка, лестницу.

Пап, – говорит Спраут. – Мы идём домой?

Это не наш дом, травинка, – отвечает Эйбрам. – У нас нет дома.

Когда он у нас появится? Тишина.

Может, мы его построим? Тишина.

МОЯ ТЮРЬМА.

Пол в камере похож на пятна на картине импрессиониста, но, поскольку еду подают только в столовой, это могут быть только жидкости тел. Когда я поднимаюсь вверх, то чувствую их под ладонями – жирные, липкие, а когда опускаюсь вниз, могу учуять их запах: солёная, мясистая, болезненная сладость – гнилой одеколон человеческой порочности.

Сколько раз ты отжался? – спрашивает Пол из камеры в другом конце коридора.

Я не считаю.

А как ты узнаешь, когда хватит?

Руки горят и трясутся. Живот так напрягся, что сейчас лопнет. По лицу струится пот, добавляя свежий рассол в суп на полу, который я заставляю себя вдыхать, смакуя сырую мерзость.

«Это – то, что мы есть, – с каждым вздохом говорю я себе. – Кровь, моча и сперма».

Только что узнал.

«Счисти нас. Отмой добела».

Я рад, что ты с нами, Р... – улыбаясь, говорит Пол. – Только сильные мужчины верят в правду. Войне Господа нужны сильные воины.

Но я не думаю о войне Господа. Я думаю о своей войне. Я хочу наказать свою слабую плоть. Я хочу стать сильным, чтобы причинять боль тем, кто этого заслуживает. Эти простые упражнения не сделают меня воином, но это могут сделать мужчины во дворе. Военных преступников, руководителей ополчений и наёмных убийц так забавляет дерзость худого деревенского парнишки, что они очень рады учить меня приёмам. На моём теле остались следы их щедрости. У меня красное лицо и красные пальцы, а мышцы начали гореть ещё до того, как я начал. Но я ещё не закончил.

Они проповедовали сложное учение о Братстве, – откуда-то издалека говорит Пол, – но даже там ни у кого не хватило яиц, чтобы воплотить это в жизнь. Пройти всё до конца, как было на Ближнем Востоке. Мы должны быть готовы сжигать ради правды.

Я понимаю, что мне хватит, когда оказываюсь на грязном полу вниз лицом. Непослушные мышцы не подчиняются приказам, разум пуст и окружён облаками сверкающей черноты. Я использую последнюю оставшуюся калорию, чтобы перевернуться на спину, чтобы можно было смотреть на цветные пятна, кружащиеся перед глазами.

– Эти решётки не выдержат огня, – вдохновляется Пол, наблюдая за моими страданиями. – Когда мы выберемся отсюда, то соберём остальных и закончим работу.

Щёлкает замок. Открывается дверь. Надо мной возникает испуганное лицо, потом дверь захлопывается. Мои глаза прикованы к необычному пятну на потолке. Кровь. Похоже на брызги. Возможно, в ярёмную вену воткнули карандаш.

Добро пожаловать, братюнь, – кричит Пол новому заключённому.

Мужчина смотрит на меня несколько секунд, его лысая и рельефная голова плавает среди звёзд, как жестокий бог.

Какого хрена? – говорит он, пиная меня под рёбра. – Свали с чёртова пола. Теперь это моя камера.

Я встаю. Сажусь на койку и смотрю на мужчину. Большой. Мускулистый.

Забитый татуировками. Змеи, черепа и восемь мячей – клише человека, который думает, что темнота – это преступление и насилие, а не пустота, которая скрывается за ними.

Чёрт, – говорит он, глядя то на меня, то на Пола. – Да вы, мать вашу, ещё дети.

Сколько вам, восемнадцать?

Семнадцать, – отвечаю я.

Национальная гвардия больше не занимается молокососами. Как такие сопляки, как вы, попали сюда?

Мы сожгли Хелену.

Он смотрит на меня в замешательстве.

И Бойс, и Денвер. Они поймали нас посреди Солт Лейк Сити. Мужчина смотрит на Пола. Пол улыбается.

Мы закончим с ним потом, – говорит Пол.

Я ложусь на койку, скрестив на груди безжизненные руки и переключая внимание на кровь на потолке. Темно-красную, как угасающий закат.

* * *

Подвальная дверь не заперта и наполовину открыта. Через проём тянет холодным подземельем. Моё прошлое больше не ждёт, когда я усну. Оно воспроизводится перед моими открытыми глазами, проецируется в реальную жизнь такой отвратительной ясностью, что мне трудно поверить, что друзья этого не видят. Но если бы они видели, то я был бы в курсе. Уверен, если они узнают, что творится внутри этого скромного человека, пожимающего плечами, то всё изменится.

Насколько здесь глубоко? – спрашивает у Эйбрама Джули и морщится, когда вода переливается через верх ботинок и проникает внутрь.

Не знаю, – отвечает он. – Много лет не спускался сюда.

Он протягивает руку и ловит крупные капли, падающие с потолка.

Но над нами миллионы литров воды из Аллегейни, так что... насколько хорошо ты плаваешь?

Стены тоннеля покрыты грибковой слизью, а железнодорожные пути скрыты тридцатью сантиметрами мутной воды, поэтому сложно поверить, что когда-то это место было сверкающей городской артерией, качающей жизненную силу города из головы в ноги и обратно. В нынешнем состоянии она больше похожа на канализацию.

Я не так беспокоюсь о воде, – продолжает он, – как о высоковольтном рельсе, проходящим под ней. Надеюсь, сегодня не тот день, когда они решат его включить.

Папа, – стонет Спраут.

Аллегейни – приток реки Огайо.

Кто-то был так одержим защитой своей дочери, – говорит Джули. – Кажется, ты забыл, что она частенько бывает рядом.

Эйбрам выглядит виноватым, но ничего не говорит.

Или тебе так нравится быть козлом, что это того стоит?

Она в порядке.

Папочка, я боюсь, – говорит Спраут.

Всё нормально, солнышко, – говорит Джули, поворачиваясь и наклоняясь до уровня глаз Спраут. – Он просто шутит и пытается нас напугать. Он бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно.

Спраут щурится.

Не разговаривай со мной, – говорит она. – Ты мне больше не нравишься.

Джули вздрагивает. Внезапно она становится похожа на девочку, стоящую напротив неё.

Спраут, – говорит она. – Мне очень жаль, что я поранила твоего папу. Я не хотела, но моя мама больна, и я... Мне было нужно, чтобы он ей помог.

Взгляд Спраут не меняется.

Ты снова хочешь его поранить?

Нет! Конечно же, нет.

Тогда почему ты всё ещё тычешь в него этим пистолетом? Джули колеблется.

Потому что мне нужно... Я не знаю, вдруг он захочет...

Не разговаривай со мной, – говорит Спраут и шлёпает вперёд, чтобы присоединиться к отцу.

Джули смотрит на воду вокруг её лодыжек. Она выпрямляется и видит, что я за ней наблюдаю. Моё сердце сжимается от её страдающего взгляда, но она быстро отворачивается. Кажется, прошло много дней с тех пор, как мы смотрели друг другу в глаза. Мы избегаем этого, словно боимся получить травму. Когда мы научились друг друга бояться? Бояться представлять, о чём думает другой, избегать жестокостей, которые мы написали и поместили в рты друг друга?

Не знаю, как это остановить. Мы потерялись на старых тропинках, попались в старые ловушки. Мы должны были идти через этот тёмный лес бок о бок, но я чувствую, как дистанция между нами увеличивается.

* * *

Уровень воды растёт, пока поток почти не превращается в реку, ползущую под Аллегейни, как её застенчивый ребёнок. Топливо поездов создаёт на его поверхности психоделическую радугу, которая бешено завихряется, когда мы пробираемся вперёд. Когда вода поднимается Спраут почти до пояса, Эйбрам пытается посадить её на плечи. Он поднимает её на полметра от земли, но раны дают о себе знать, и он с болезненным стоном роняет её.

Всё хорошо, папа, – говорит она и берёт его за руку. – Я в порядке.

Он морщится, но соглашается и движется вперёд, крепко сжимая её руку.

Знаешь, я тоже злюсь на Джули, – говорит он. – Но она права. Я бы не взял тебя сюда, если бы здесь было опасно.

Спраут смотрит на капающий потолок.

Здесь правда безопасно?

Правда. Когда я был маленьким, я собирался сбежать от людей сюда. Когда у меня были низкие показатели, и босс-отец сделал мне выговор, я убежал и спрятался в этих туннелях, – на его лице появляется тревожная задумчивость. – Я спал на лавочке на станции Первая улица, пил капли с потолка... Иногда я прятался по нескольку дней, пока сильно не проголодаюсь, – он хихикает. – Тогда я начинал видеть всякие вещи и понимал, что пора возвращаться.

Что ты видел? – с тревогой спрашивает Спраут.

Сначала он не отвечает. Он идёт вперёд, в темноту, за светом фонарика.

Рот.

Рот?

Когда мне становилось очень одиноко и голодно, туннель превращался в огромный круглый рот с зубами по кругу. Я представлял, что этот монстр был больше вселенной, и он собирался поглотить всё вокруг.

Боже, – говорит Нора. – Может, хватит?

Эйбрам качает головой, словно избавляясь от ностальгии.

Но, в любом случае, здесь безопасно. Здесь тихо, мирно, никто не знает об этом месте, и никто нас не достанет.

Спраут не поддерживает разговор. Она возвращается в своё обычное тревожное молчание.

Эйбрам, – осторожно спрашивает Нора. – Как твои швы? Не чувствуешь, как поднимается температура? Голова не кружится? Бреда нет?

Я в порядке, спасибо, Нора.

Нора смотрит на М и поднимает брови. Интонацию Эйбрама всё труднее распознать, сарказм уже не так очевиден. Я начинаю думать, что его шутка о плавании на самом деле не была шуткой, но туннель, наконец, идёт под уклон и вода отступает. Фонарик освещает станцию впереди.

Наша остановка, – говорит он, и мы поднимаемся по служебной лестнице на платформу.

Джули бегает фонариком вдоль заплесневелых кафельных стен, ища выход.

Луч падает на скамейку, где лежит заплесневевшая, изъеденная крысами подушка и такое же одеяло. Бесконечные капли падают в банку из-под супа, стоящую рядом, но она слишком ржавая, чтобы удерживать воду. Рядом с ней лежит альбом.

Да ладно, нет! – бормочет Джули. – Он не может быть твоим.

Эйбрам смотрит на старую картинку, альбомные листы размокли, рисунки размылись в пятна Роршаха. Из него рвётся смех.

Пошли, – говорит он и быстро направляется к лестнице.

Мы поднимаемся следом за ним к надземному терминалу, тускло освещённому дневным светом, который стекает по лестницам, ведущим к выходу. Выцветшие плакаты в киосках рекламируют телефонных провайдеров, страховые компании и прочие абстрактные вещи, которые почти невозможно понять современному уму. Все указатели исправлены краской из баллончика, теперь стрелки ведут в места, которые ожидаемо не принесут ничего хорошего: налево – СМЕРТЬ, направо – АД, а вверх по лестницам – АКСИОМА. Джули начинает двигаться к лестницам, но Эйбрам вытягивает руку:

–Стой, – он открывает дверь, на которой написано: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА» и шагает в комнату, которая, должно быть, была комнатой совещаний для работников метрополитена. Длинный стол, белая доска, несколько офисных кресел, валяющихся на полу. Не знаю, что Эйбрам ожидал найти, но здесь этого нет. Единственным доказательством того, что комнатой когда-то пользовались, был слабый несмываемый след крови на бежевом линолеуме.

Эйбрам секунду смотрит на пятно , потом разворачивается и направляется к лестницам.

Это и была тайная комната для собраний? – спрашивает Нора, когда он протискивается мимо неё. – Плохие новости? – он не обращает на неё внимания и срывается на бег. Джули бежит за ним, но я чувствую, что его спешка не имеет

Пятна Роршаха – психодиагностический тест для исследования личности.

ничего общего с побегом. По большей части это – гнев. Знакомое выражение его жёсткого лица, но здесь есть ещё что-то, чего я раньше не видел.

Горе?

Мы выходим на дневной свет в центре Питтсбурга, и по мне пробегает странный холодок. Не от мрачного и ужасного зрелища, а от его неестественного отсутствия.

Город стоит в первозданном виде.

Улицы очищены от брошенных машин, убраны мусор и обломки. Большая часть зданий недавно покрашена в успокаивающие нейтральные цвета, а дома, имеющие структурные разрушения, полученные в давнишних конфликтах, окружены лесами и виниловыми листами – они ремонтировались, и теперь выглядят настолько старомодно, что сомневаюсь, понимает ли Спраут, что она видит перед собой. Но что действительно нервирует на этой картине, так это отсутствие людей. Мечта городского архитектора – сверкающие высотки, рациональная планировка и нет надоедливого населения, чтобы всё это разрушить.

Что тут происходит? – бормочет Джули, вытаращившись на небоскрёбы, как турист из маленького городка. – Эйбрам?

Но Эйбрам не останавливается. Он шагает к толстой башне из голого бетона в стиле брутализма, которая выглядит неуместно в историческом центре города.

Эй! – кричит бегущая следом Джули. – Что ты делаешь?

Несмотря на первое впечатление, город не совсем пуст. У входа в здание стоит охрана.

Эйбрам, стой!

Но слишком поздно. Может, это была ловушка? Может, он как-то успел наладить отношения с Аксиомой и заключил с ними сделку, чтобы притащить нас сюда? В это сложно поверить, но он приближается к охранникам с уверенностью человека, который является частью этого места.

Мы гонимся за ним. Джули достала пистолет, но если им сейчас воспользоваться, то это уже ничего не изменит. Охранники достают винтовки. Эйбрам идёт прямо на них, – они не стреляют. Даже ничего не говорят.

–Мне нужно увидеть мистера Вардена, – он старательно сдерживает рычание. – Управляющий филиалом, Варден, где он?

Мужчины не отвечают. Здесь нет тени или укрытия – полуденное солнце бьёт им в лица, но у них сухие лбы. В бледно-голубых глазах нет и следа неудобства и, раз уж на то пошло, осмысленности. Я чувствую, как живот болезненно скручивается,

словно я наступил босыми ногами во что-то неописуемое.

Офис филиала всё ещё здесь? – настаивает Эйбрам. Могу сказать, он чувствует, что что-то идёт не так, но всё равно упорствует. – Мистер Варден всё ещё управляющий?

Мужчины смотрят на него. Затем они отводят глаза и смотрят в сторону города, будто ищут кого-то более важного, чтобы поговорить с ним.

Эйбрам хватает Спраут за запястье и проталкивает мимо декоративной охраны в фойе здания. Джули поднимает руки, будто сдаётся на милость его безумия, и идёт следом. Я замедляю шаг, позволяя остальным пройти мимо меня, пока не остаюсь последним, и смотрю на охранников. Их взгляд ненадолго падает на меня, а затем возвращается назад к городу. Я иду в бетонную башню следом за друзьями.

ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ собой офис постапокалиптической корпорации?

Какой вид офисной работы нужен для захвата городов? Я представляю себе секретарш, которые запрашивают по факсу разрешение на начало резни у перегруженных работой и количеством выпитого кофе военачальников. Деспоты– руководители кричат на вербующих в ополчение за низкие показатели. Какие документы лежат на их столах под пресс-папье из человеческих черепов? Какую зарплату они получают в мире, где нет денег, где статус – просто показуха, которую почти никто не может видеть?

Я захожу в фойе Второго филиала и понимаю, что, возможно, не получу ответов на свои вопросы. Оно кажется запустевшим – не хватает мебели, канцелярских принадлежностей и мотивирующих плакатов. Единственным элементом декора являются телевизоры с плоским экраном, расположенные на стенах с одинаковым интервалом друг от друга, которые транслируют переработанный Аксиомой канал ЛОТОС. Абстрактные образы и убаюкивающие банальности уступили место агрессивной пропаганде, которая громче и примитивнее: орлы, золотые слитки, мрачные патриархи, которые простирают руки над жёнами и детьми, защищая их, в это же время мигающий текст кричит:

«ДЕЙСТВУЙ СЕЙЧАС!». Эта едва различимая неправильность, как компьютер, пытается анализировать человеческие эмоции.

Эйбрам выглядит потерянным. Он смотрит налево и направо, будто ищет хоть что-то знакомое.

С Джули достаточно.

Эйбрам, – она поднимает пистолет всего на несколько сантиметров, наверное, надеясь, что Спраут не заметит. – Скажи мне, что мы здесь делаем.

Ищем Вардена, – его взгляд продолжает метаться, кажется, он больше не замечает пистолета, или, может, ему всё равно. – Мне нужно узнать, что случилось.

Он бежит к грузовому лифту. Джули опускает пистолет и следует за ним, по– видимому, её убедил его испуганный взгляд.

Он нажимает кнопку верхнего этажа и вводит код на клавиатуре. Раздаётся запрещающий сигнал, и ничего не происходит. Он качает головой, еле слышно бурчит и жмёт одну кнопку за другой, пока не доходит до этажей не для служебного пользования: двадцатый этаж тридцатью этажами ниже.

Лифт поднимается, и перегрузка вызывает у меня тошноту. Давненько я не чувствовал гравитацию внутри – чувства, которого никогда не возникает в живой природе, если конечно, ты не добыча, если это не смерть мыши, которая испытывает головокружительный подъем перед встречей с клювом. Я слышу незнакомцев в моём подвале, которые взволнованно вышагивают, бормоча не то предупреждения, не то угрозы, но я захлопываю дверь. Не сейчас. Сейчас не время.

Мы наблюдаем, как номера этажей ползут вверх. Ожидание усугубляется медлительностью. Джули меняет пистолет на винтовку, и Эйбрам смотрит на своё старое оружие.

Я не знаю, что мы там найдём, – говорит он. – Тебе нужно меня вооружить.

Если бы я хотела, я бы это сделала.

Ты правда думаешь, что я попытаюсь удрать? Отсюда?

Мы внутри штаба твоего работодателя. В городе, где ты вырос. Трудно представить места лучше, чтобы ты повернулся против нас.