Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"

Автор книги: Айзек Марион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

дверь нашей камеры распахивается.

Какого чёрта? – говорит Эйбрам, и мы все вскакиваем на ноги.

Приятно познакомиться, Джули, – говорит Томсен, протягивая руку Эйбраму.

Х.Томсен.

Э-э-э, привет, – говорит Джули, наклонившись, чтобы перехватить рукопожатие. – Я Джули. Привет.

Кажется, возраст Томсен где-то между возрастом Норы и Эйбрама, но её внешность неоднозначна по многим признакам. Из-за обветренного лица, обожжённого солнцем и покрытого шрамами, трудно сказать, она хорошо сохранилась или у неё была трудная молодость. Её бронзовая кожа, короткие красновато-коричневые кудри и ярко-зелёные глаза свидетельствуют о смешанной родословной. На ней надета просторная рубашка-сафари и брюки с большими карманами, покрытые грязью и смазкой для двигателя, что намекает на тяжёлую жизнь в дороге. Её жилистое тело кажется утонувшим в одёжных складках.

Ты кто? – спрашивает Эйбрам, загораживая Спраут. – Ты не заключённая?

Конечно, заключённая, – отвечает Томсен. – Я же в тюрьме.

Ты только что вышла!

Ну, я не собиралась сидеть в тюрьме два месяца и не придумать, как выбраться из своей камеры.

У неё красивые черты лица и поразительные глаза, но слово «красивая» не для неё. Симпатичная? Привлекательная.

Эйбрам качает головой, берёт Спраут за руку и протискивается мимо Томсен, разглядывая коридор. Все комнаты, кроме одной, где сидят наши мёртвые члены семьи, вроде бы пусты, хотя дыры в окнах размером с кулак свидетельствуют о том, что раньше они были заняты. Кто бы там не сидел, их уже обработали, выжали их них полезные соки, а шелуху выкинули.

Эйбрам пробует вызвать лифт. Он испускает пронзительный писк и мигает красной лампочкой в слоте для электронного ключа. Эйбрам направляется к лестницам.

Как зовут этого человека? – шепчет Томсен Джули.

Эйбрам.

Эйбрам! – кричит Томсен. – Между нами и улицей двадцать запертых дверей и двадцать этажей, полные бежевых. Это здание смешанного пользования. Тюрьма тире казармы.

Эйбрам останавливается у выхода на лестницу.

Каждый час приходит обслуживание камер. Когда они придут, ты либо будешь в своей камере, либо будут проблемы.

Плечи Эйбрама поднимаются и опускаются, он сутулится и возвращается в камеру.

Может, попозже украдём пистолет? – предлагает Томсен. – Попробуем снова уже с оружием? Кажется, ты умеешь стрелять.

Ладно, стойте, погодите, – говорит Нора, разводя руками и тряся головой, словно избавляясь от растерянности. – Мы можем поговорить о побеге потом. Что значит «РДК – член тебя»?

Томсен пожимает плечами.

Это я. Я пишу Альманах.

Джули и Нора смотрят друг на друга, зажимают рты ладонями и визжат.

Мы – твои большие фанаты, – восторгается Джули.

Огромные фанаты, – уточняет Нора.

Томсен смотрит на них, потрясённая таким излиянием чувств.

А где остальная часть команды? – спрашивает Джули, глядя через окна на остальные камеры. – Они выбрались?

Томсен качает головой.

Ничего не знаю о командах. У меня никогда не было команды. Пыталась однажды собрать одну, когда училась в школе. Они сбежали.

Нора хмурится.

Но... тогда кто «вы»? Кто РДК?

Раздолбаи-картографы. Это была семейная банда: я, мама и папа, потом только мы с папой, а теперь... только я! – она натянуто улыбается.

Фанатский пыл Джули идёт на убыль.

Ты исследовала... в одиночку?

Конечно, нет, я что, дура? Со мной была Барбара.

Но... Барбара – это твой фургон, разве нет? Томсен издаёт громкий смешок.

Нет-нет, Барбара совсем не фургон.

О, – нерешительно смеётся Джули. – Хорошо. Я подумала...

Это дом на колёсах. В фургонах нет ванн. Нора и Джули снова переглядываются.

Мне пора идти, – Томсен оглядывается вокруг в поисках часов, которых нет, и суетливо переминается с ноги на ногу. – Охрана идёт. Приятно было познакомиться. Я не познакомилась со всеми. Только с двумя. Я познакомлюсь с остальными позже, когда охрана не будет идти.

М машет рукой, по-прежнему сидя у стены в другом конце комнаты.

Эй, Томсен, – говорит он. – Где кофе?

Они не носят кофе. В основном воду и карбтеин, – она наклоняет голову. – Зачем тебе? Ты любишь кофе? Не люблю его. Я от него нервничаю.

М улыбается и пожимает плечами.

Просто поинтересовался. Маркус, если что.

Томсен машет ему. Она выходит из камеры, потом останавливается в дверях и смотрит на Джули.

Вероятно, сейчас они заберут ваших мёртвых друзей. Лицо Джули застывает.

Что?

Обычно те, кто без категории, отправляются прямо на Ориентацию. Иногда они временно хранятся здесь, но не дольше дня, – она сжимает губы в сочувствующую линию. – Мне жаль.

Она поворачивается и исчезает в коридоре. Я слышу, как закрывается дверь её камеры, и снова слышу дрожащий фальцет.

Внимание, мон ами...

Наша дверь остаётся открытой. Все, кроме М, столпились напротив неё, глядя в коридор и борясь с желанием бежать.

Джулез, – говорит Нора. – Не надо.

Джули выходит в тёмный мерцающий коридор. Она дотягивается до окна материной камеры через прутья решётки.

Ты в порядке, мама?

Одри перестаёт ходить и смотрит на дочь непонятным взглядом. Любые раны, которые она могла получить в авиакатастрофе, незаметны на фоне гибнущей плоти.

Я только что встретилась с автором Альманаха, мама. Помнишь Альманах?

Помнишь, как ты радовалась, когда мы нашли информацию о Канаде?

Одри смотрит на камеру Томсен через окно. Лицо Джули озаряется.

Да! Это она, прямо там, в той комнате. Это одна девушка, мама. Она много лет обыскивала мир. У неё даже есть истории о местах за пределами Америки. Не хочешь поговорить с ней?

Загораются лампы лифта. Я слышу далёкий шум механизмов.

Джули! – шипит Нора. – Иди сюда. Джули смотрит на лифт через плечо.

Мама? – её улыбка дрожит. – Возможно, они хотят забрать тебя. Сейчас я не смогу их остановить, но обещаю, я найду тебя, хорошо? – её губы сжимаются. – Я не брошу тебя, как ты меня бросила.

На лице Одри появляется эмоция. Я почти уверен, что это печаль.

Ты можешь что-нибудь сказать, мама? Чтобы я знала, что ты ещё здесь? Одри опускает глаза в пол.

Пожалуйста, скажи мне, что ты здесь?

Джули, – говорю я, наблюдая за дверьми лифта и скрипя зубами. – Брось. Она обхватывает прутья обеими руками, прижимается к ним лбом и, наконец,

отцепляется и бежит назад в камеру. Эйбрам захлопывает дверь в тот момент, когда раздаётся звонок лифта.

Я жду допрашивающих. Пичменов. Ухмыляющихся привидений в галстуках высоких рангов. Но не четырёх уставших мужчин в бежевых куртках, которые выходят из лифта и идут прямо в камеру Одри, едва взглянув в нашу сторону. Они надевают ошейники на трёх заключённых – хрупкую печальную женщину и двух недоедающих беспризорных ребятишек – и вытаскивают их, держа за палки.

Джоанна и Алекс смотрят на меня, когда идут к лифту. Хотелось бы знать, что нужно сказать, но я почти ничего не знаю. Куда они идут. Что с ними случится. Могу ли я что-нибудь сделать. Всё, что я могу – слабо помахать. Они машут в ответ, потом исчезают в лифте.

Одри останавливается между открытыми дверями.

Здесь, – говорит она.

Джули отвернулась, не в силах наблюдать за мрачной процессией, но голос матери заставляет её обернуться. Одри смотрит прямо на неё, в глазах если не узнавание, то сознание.

Я... здесь.

Джули закрывает руками рот. Она визжит сквозь поток слёз, но они с матерью смотрят друг на друга лишь до тех пор, пока их не разделяют двери лифта.

В камере стоит долгая тишина. Джули забивается в угол подальше от всех и

трёт глаза. Мне сложно представить, что она чувствует. Её мать может выкарабкаться, но куда? Впереди нет счастливого исхода. Одри погибла много лет назад, жестоко и безвозвратно. Чума, которую мы надеемся вылечить, – единственная вещь, которая удерживает её с нами.

Я сажусь рядом с Джули, но не близко. Остальные расселись на свои привычные места, распределившись по парам, определёнными отношениями, на расстоянии, определённом близостью. Какое-то время Эйбрам вышагивает, наверное, насилуя мозг планом побега, а может, просто от волнения, но в итоге он уступает. Мы сидим кругом по периметру комнаты. Люминесцентные лампы над головой мерцают, освещая наши лица, как желтоватый костёр.

Наконец, Джули замечает мой взгляд, и я отвожу глаза. В моей голове расцветает мысль, которой я позволяю распространиться, наполнить грудь давно отсутствовавшим там теплом. Что, если бы мы встретились в другое время? В одну из многих других эпох, только не в эту? Что, если бы я был просто мальчиком, сидящим в кафе, и, вместо того, чтобы делать домашнюю работу, наблюдал за девочкой, попивающей кофе? Что, если бы эта девочка жила обычной жизнью, волновалась о школе, работе и ещё о чём-то? Что, если бы её сердце, возможно, было лишь немного ушиблено, но не было сожжено и не почернело? Что, если бы никто из нас никого не убивал, никогда не видел, как наши родители умирают, не подвергался избиениям и пыткам, не был обременён непроходимым квестом? Что, если бы она увидела, как я смотрю на неё и улыбаюсь, и я бы сказал: «Привет!» и спросил, как её зовут, и всё было бы так просто?

«Такие миры существуют, – напоминаю я себе. – Такие миры возможны. И не важно, насколько они кажутся далёкими от нашего».

ИМЯ ТОЙ ЖЕНЩИНЫ.

–Нравится то, что ты видишь? – шепчет мистер Атвист мне через плечо.

Я учусь не шарахаться от запаха его дыхания. Он сказал, что бросил курить в тот день, когда умер мой отец, но либо дым навсегда пропитал его ткани, либо это просто запах гниющего старого человека.

–Один из многих плюсов работы здесь, – говорит он, присоединяясь к моему зрительному пиру. Блондинка в узком красном платье изо всех сил пытается добраться до своего рабочего места. В Атвист Билдинг не так много женщин, но те немногие, которых я видел, выглядят невероятно привлекательными и непрактично одетыми.

–Кто она? – спрашиваю я, не отводя от неё глаз.

–Что значит «кто она»?

–Как её зовут? Что она здесь делает? Он хихикает.

–Ты задаёшь неправильные вопросы, малыш. Но, наверное, ты всё ещё

девственник, да?

Я смотрю на него, затем снова на женщину.

–Начиная от Святого Огня и заканчивая Юто-Аризонским изолятором, догадываюсь, у тебя не было больших шансов посеять свой овёс, – он ухмыляется. – И нет, потеря анальной девственности с тем головорезом из твоей камеры не считается.

Несмотря на все усилия, я немного сжимаюсь от его влажных словесных ударов.

–Слушай, Р... – говорит он, шлёпая ладонью мне по плечу, – эта компания запустила свои пальцы во множество горшков, но есть одна идеология, которая связывает их вместе – мы получаем то, что хотим. Это наша миссия как компании и как мужчин. Чёрт, это – причина существования жизни на планете, потому что когда-то несколько микробов решили, что хотят большего, и сделали всё, чтобы это получить.

В отличие от большинства сотрудников Аксиомы, эта женщина носит бейджик. Должно быть, она привезла его с другой работы. Я стараюсь прочитать его: Ракель? Розанна? В это время она замечает мой взгляд. Она улыбается безрадостной натянутой улыбкой в предвкушении открывающихся возможностей, выпрямляет осанку и демонстрирует пышное декольте. В глубоких расщелинах моего мозга закипают сигналы, ниспадая каскадом у поверхности, и я забываю о бейджике.

–Кто она? – повторяет мистер Атвист, качая головой. – Она – дырка. Она – жертва. И если ты собираешься помогать мне в компании, которая будет управлять страной, мне нужно, чтобы ты научился охотиться.

* * *

Итак, я учусь.

Я сижу на всех собраниях, слушаю рычание и лай стариков из руководства. Я тайком слежу за каждой операцией, наблюдая за тем, как участники переговоров умело смешивают страх, надежду и иногда насилие. Я впитываю всё с фанатичным рвением, поэтому настолько быстро понимаю суть бизнеса, что никто даже не начинает кричать про кумовство, когда мистер Атвист протаскивает меня в Управление. Впервые в жизни у меня есть власть, пылающий меч по сравнению со слабой зажигалкой, которой я владел вместе с Полом, и я начинаю им размахивать.

–Я хочу, чтобы вот этого уволили, – говорю я, и это происходит.

–Я хочу, чтобы вон того убили, – говорю я, и это происходит.

Я по-прежнему молод и нахожусь внизу карьерной лестницы, но у меня есть обещание. У меня есть инстинкт. Мистер Атвист даёт мне ответственную работу в связях с общественностью, и я лезу в молодого злого себя, в мою мрачную пугающую семью и в маленькие умишки, окружающие нас, и думаю: «Чего они хотят? Во что они верят?». Я падаю перед пыльной, заплесневелой полкой отчаянных моментов, глупых побуждений и стонущих потребностей, и просматриваю её уродливые книги.

Я говорю:

–Я хочу подняться на вершину мира и плюнуть в дыру, где находился Бог. И это происходит.

Когда цивилизация угасает, Аксиома поднимается над группами более слабых образований. Мы переживаем переход от валюты к товарам. Мы продаём правительству оружие для того, чтобы они сражались со своими же жителями, загребая миллионы тонн усовершенствованного сырья и карбтеина, и к тому времени, как старое правительство сгнивает изнутри и рушится древняя система, мы понимаем, что находимся в удобной позиции, чтобы их заменить.

«Кто, мы? – спрашиваем мы, невинно хлопая глазами, как Люсиль Болл.-

Хорошо, если ты настаиваешь...»

Это происходит на удивление спокойно. Десятью или двадцатью годами ранее один необдуманный комментарий политика мог взорвать целый мир, стать заголовком новостей и поднять шум в интернете, но в ту ночь, когда Соединённые Штаты перестали существовать, никто об этом не говорит. Об этом даже знает только несколько человек. Интернет превратился в общенациональное сообщение об ошибке, давно уничтоженный щелчком выключателя, чтобы защититься от кибертерроризма. Замолчали и радиоволны, кроме раций, работающих на небольших расстояниях. Всё оказалось похороненным под одеялом помех BABL. Даже федеральный радиоканал, казалось, взял выходной, уснув в море статических шумов. Единственными новостями, транслирующимися в этот особенный вторник в 14:48, являются искажённые спазмы федерального телевидения, которого пытается сообщить нам нечто важное, но по-прежнему не может говорить откровенно.

«Я дуну, – кричит волк из старого чёрно-белого мультика, – и сдую твой домик!»

Старинное фото солдатов Конфедерации. Белый дом. Поросят согнали в загон.

Искры болезненно-зелёной статики.

Ведущий новостей сидит за столом, смотрит в камеру, открывает рот...

Кадры горящего Пентагона, снятые на дрожащую в руках камеру. Снова ведущий:

«Леди и джентльмены, боюсь, у нас ужасные...»

Голубые помехи. Красные. Армия разрисованных танков входит в Вашингтон.

«Простите, у нас некоторые...»

Вертолёт снимает невероятно большую толпу, окружённую пылающим Пентагоном, тысячи, если не миллионы, людей взбираются по его стенам.

«Леди и джентльмены, я боюсь...»

Камера падает со штатива. Крики, громкий шум, перед объективом проносятся ботинки.

Экран гаснет. Квартира погружается во мрак. В темноте исчезает моя богатая меблировка. Экран остаётся чёрным ещё пять минут, затем стрелки часов встают на 15:00 и флаг США гордо махает, постепенно исчезая, пока нарастает музыка и прокручиваются картинки с восхитительной едой. Канал ЛОТОС возобновил свою работу.

Пищит рация. Я беру трубку.

–Это случилось, – говорит мистер Атвист.

–Всё получилось?

–У нас больше шансов победить на выборах, но всё равно, будет нелегко.

Множество других кандидатов тоже захотят поучаствовать.

Я разглядываю цветные картинки, случайно вспыхивающие на экране. Каналу не хватает той поддержки, которая у них была. Он поменяет направление и будет вращаться, как самолёт с мёртвым пилотом, пока однажды на станции не закончится энергия.

–Мы вели себя тихо, – говорит мистер Атвист. – Мы осторожничали, когда закладывали фундамент, и это хорошо. Мягкой силе своё время. Но если мы собираемся перестроить эту страну и сделать её такой, какой она должна быть, нам нужно хорошо потрудиться. Ты готов к этому?

Я смотрю в телевизор. Не отвечаю.

–Я спросил, ты готов хорошо потрудиться, малыш? Разбуди свою секретаршу, если тебе нужен флаффер.

–Что ты планируешь? – я испугался, услышав, как тихо это прозвучало.

Маленький дрожащий звук, который напомнил мне о мальчике, который прятался на крыше за трубой. Я говорю себе,что просто уже поздно. Я просто устал. Обессилен и истощён суровым режимом индульгенции. В моей постели спят две женщины из

компании, зловоние дыма и запах тел смешивается в прогорклый парфюм. Одна из них – моя помощница. Вторую не могу вспомнить. Они – мои болеутоляющие, которые я принимаю, чтобы проще переживать сомнения. Они подтверждают мой выбор, давая в качестве награды свои тела, извиваясь в большой кровати в моей большой квартире, где я наблюдаю за концом Америки в максимальной безопасности и комфорте. Это – вершина, разве нет? Как мой путь может быть неверным, если он привёл меня на вершину?

–Будь в конференц-зале через час, – говорит Атвист. – Мы поднимем тост за Америку и поговорим о том, как приготовить её тушку.

Рация в руке кажется такой тяжёлой. Я роняю её и смотрю на мигающее безумие в телевизоре. Я чувствую странное желание расплакаться, но душу его внутри.

–Ты в порядке?

Моя помощница сидит на краю кровати и смотрит на меня.

Я встаю и надеваю брюки, набрасываю серебристую рубашку.

–Ты уверен, что хочешь пойти?

–Должен.

–Я думала, ты всегда делаешь только то, что хочешь.

Я пронзаю её предупреждающим взглядом, и она замолкает. Застёгиваю рубашку и тянусь за красным галстуком.

Снаружи, на девяносто этажей ниже моих огромных окон, город корчится в лихорадке, улицы трещат от паники, выстрелов и пожаров. Но всё, что я вижу – Башню Свободы, сверкающую в лунном свете и Башню Синопек, насмешливо подмигивающую мне.

Есть здания и повыше наших. Это не вершина.

* * *

Безумец бубнит в покрытых плесенью тенях моего подвала,рассказывая свою историю. Он сидит в углу сгорбившись, его некогда дорогая одежда стала грязной и потрёпанной, красный галстук потемнел и стал коричневым. Негодяй рассказывает истории о своей невероятной славе. Я хочу, чтобы он был именно здесь.

Прикованный к полу, голодный и бессильный. Я не хочу его убивать. Даже не хочу, чтоб он заткнулся. Я буду держать его здесь и слушать, пока не узнаю все его секреты, сильные и слабые стороны. Он никогда не будет снова меня

контролировать.

Я открываю глаза и вижу бледный свет своей последней тюрьмы. Джули спит рядом со мной, свернувшись в клубочек, оставив между нами запас прохладного воздуха. Наша жизнь стала настолько отягощена страхом, что любовь кажется роскошью, которую мы не можем себе позволить. Даже здесь, в этой камере, где нечего делать, кроме как ждать, мы отталкиваем её от себя. Но я отказываюсь верить, что она исчезла. Временами я замечаю, как она поблёскивает в разломах.

Быстрый взгляд. Поцелуй в падающем самолёте. Как-нибудь, среди огня и смерти, мы снова её найдём.

Раздаётся звонок лифта. Джули открывает глаза. Она видит, что я смотрю на неё, и кажется, она озадачена слабой улыбкой на моём лице, но, как всегда, сейчас не время делиться с ней своими мыслями. Лифт открывается, и мне не нужно отводить взгляда от её лица, чтобы понять, кто выходит оттуда. Всё ясно по панике в её глазах.

–Всё будет в порядке, – говорю я, шокированный тем, насколько ровным оказался мой голос. Я больше не Мёртвый, я дышу, истекаю кровью и чувствую боль, но по какой-то причине я не боюсь. Я сажусь ближе к ней и касаюсь её руки. – Теперь мы стали сильнее. Они не знают, как причинить нам боль.

Она смотрит на меня и сжимает губы, чтобы они не тряслись. Кивает, и этот простой жест наполняет меня надеждой.

Дверь камеры открывается, и мы встаем, чтобы встретиться с ними.

–Привет! – щебечет Жёлтый Галстук.

МЫ

МАЛЬЧИК СИДИТ на столе. Ему сказали, что стол – это

привилегированное место для людей с большим потенциалом. Впервые за все его жизни кто-то сказал, что у него есть потенциал, но это его не вдохновило. Он находится в комнате, полной людей с большим потенциалом, они разного возраста, пола и внешности, но у всех есть общая черта. Какой бы ни был цвет их кожи, он исчез. Каким бы ни был настоящий цвет их глаз, он изменился – в основном, на серый, но у некоторых глаза с жёлтыми вкраплениями. Мальчику кажется, что потенциал – туманное понятие. У яда есть потенциал для убийства. У плоти есть потенциал для гниения.

Все эти люди с высоким потенциалом сидят на столах, как и мальчик, впитывая сбивающий с толку поток информации. Экраны находятся в каждом углу, транслируя на полную громкость различные программы – спорт, фильмы, старые выпуски новостей с постоянными перерывами на рекламу – и сражаясь за доминирование с поп-песней из динамиков, похожей на звуки женских оргазмов, положенные на биты.

Посреди всего этого в передней части комнаты стоят двое мужчин, вроде бы

читающих лекцию или что-то в этом роде, хотя мальчик может выхватить только несколько обрывков в вихре этого шума. Что-то о безопасности от одного из них, и что-то о свободе от второго.

Большинство людей в комнате смотрят дикими глазами то на один экран, то на другой, то на динамики. Некоторые смотрят прямо перед собой, с их разомкнутых губ стекают слюни. Двое или трое с ясным, как у мальчика, взглядом осматриваются по сторонам, сосредоточенно нахмурившись в попытках понять, что за странная атака. Внезапно одна из них вскрикивает и вскидывает руку, сбивая свою капельницу. Трубка выскакивает из пакета. Сиропообразный розовый коктейль льётся на пол и мужчина в лабораторном халате бросается его подключать.

Мальчик чувствует сироп в своих венах, взаимодействующий с его чуть тёплой кровью. Он следит глазами за трубкой от руки к пакету, а потом к потолку, где она соединяется с остальными, свисающими как лианы в джунглях из центрального хаба, который питается от толстого шланга, выходящего из комнаты. Мальчику интересно, куда он ведёт и что внутри него. Ему интересно, во что эти люди хотят его превратить.

Пока лаборант борется с непослушной студенткой, сеанс останавливается. В оглушительной тишине мальчик слышит стоны и вопли менее привилегированных учеников в соседних классах. Они слишком глубоко увязли в чуме, чтобы действовать, как люди. У них нет столов. Они не смотрят телевизор. У них низкий потенциал, и они будут переориентированы для более грязных работ, в соответствии с очевидным порядком природы.

Дверь открывается. Женщина в лабораторном халате вталкивает внутрь двух ребятишек. Мальчик смотрит на детей, а дети в ответ смотрят на него.

Один из них улыбается. Это девочка примерно семи лет, серость едва коснулась её смуглой кожи, её тёмные глаза сверкают золотом, как прожилки руды, обещающие богатство.

Она бежит к мальчику, обнимает его, и он вспоминает, что её зовут Джоанна.

Светленький брат Джоанны пританцовывает возле стола мальчика, трогает его за щёки и смеётся.

–Нашли тебя, нашли тебя! – говорит Алекс.

Эти дети находят его не в первый раз. Давно-давно, в отдалённой части этого мира, они нашли его скитающимся по подвалу аэропорта и вытащили на дневной свет. Его друзья, Джоанна и Алекс. Ещё два хороших человека.

Женщина в лабораторном халате хватает их за ошейники и тащит к столам,

усаживает и подсоединяет к рукам капельницы. Сеанс продолжается. Вихрь шума бьёт им в глаза и уши, но Джоанна и Алекс, похоже, не обращают на это внимания. Они улыбаются мальчику, и он понимает, что их радость заразна. Он улыбается в ответ.

Страницы на Верхних полках шелестят, наполняясь новыми словами. Простые предложения полируются и сверкают.

Я

ВОТ И ОН. Мегаполис, который я хотел увидеть. Больше нет тихих

двориков, пустых зданий и ветра, завывающего на призрачных улицах. Это Нью– Йорк. Через окно внедорожника я наблюдаю за тем, как он бурлит, как перемешивается настоящее и будущее. Я – заключённый, или это просто очередное возвращение с работы? Очередная поездка в лимузине от Атвист Билдинг до дома после долгого дня? Тротуары забиты пешеходами, улицы стоят в пробках, как в час пик. Это энергия и коммерция, и через плотную тонировку окна мир выглядит прежним. Но когда я опускаю окно, чтобы посмотреть на него без фильтров, появляются несоответствия. В окнах небоскрёбов трепещет стираное бельё, превращая сверкающие бизнес-башни в диккенсовские трущобы. Каждый сквер и парк был переоборудован в некое подобие рабочих мест: импровизированные сборочные линии и станции для переработки мяса, временно огороженные зоны ожидания для подающих надежды иммигрантов. Шум пробок отсутствует, и это кажется странным – где духовой оркестр? Где диссонирующая симфония клаксонов?.. Потом я замечаю, что все автомобили на дороге помечены логотипом Аксиомы. Строительные машины и транспортировочные фургоны двигаются в молчаливом единодушии.

Окно поднимается, затемняя неприятные детали сцены. Голубой Галстук

ловит мой взгляд в окне заднего вида.

Для обеспечения оптимальной безопасности при движении по населённым пунктам следует держать окна закрытыми. У нас трудности с сотрудниками, которым мы не заплатили.

У каждого есть возможность продвинуться в этой компании, – говорит Жёлтый Галстук, поворачиваясь ко мне с переднего сиденья и улыбаясь. – Если он будет достаточно трудолюбивым и готовым к самопожертвованию.

Чёрный Галстук ничего не говорит. Он смотрит на лицо Джули, и она отодвигается от него так далеко, как только может, почти садясь мне на колени.

Ты воняешь, как дерьмо, – рычит она и поворачивается к переднему сиденью, чтобы обратиться к остальным двоим. – Вы воняете, как дерьмо старика, забрызганное освежителем воздуха. Куда вы нас везёте?

В настоящее время 432 дом на Парк Авеню – это самое высокое здание в западном полушарии, – с мягкой уверенностью заявляет Жёлтый Галстук. – Девяносто этажей просторных квартир со всеми удобствами, которые вы можете себе представить. Это действительно новый стандарт элитного жилья.

Что за хрень ты несёшь? – кричит Джули. – Ты вообще себя слышишь? Я смотрю на людскую реку, плывущую по обеим сторонам улицы.

Измождённые худые лица, тощие, либо ожиревшие тела, обёрнутые в потрёпанные выцветшие остатки дорогой одежды, логотипы на которой не видны из-за пятен и дыр. Разрушенные войной и землетрясениями здания не восстановлены, а отремонтированы сырой фанерой. Витрины огорожены и заставлены непонятными механизмами. Город гудит, как завод, но что он производит? Ни на одном лице не видно удовлетворённости от результатов тяжёлой работы. Этот завод – продукт многих заводов.

Как это произошло? Даже негодяй в моём подвале не хотел бы жить в таком мире. Он хотел собирать плоды общества, а не сажать сад. Из-за чего Аксиома сошла с ума? Я взываю к своим воспоминаниям, но они отказываются мне открываться.

Ты хочешь всю дорогу ехать по Парк Авеню? – спрашивает Джули.

Это самый короткий путь, – отвечает Голубой Галстук.

Пробки ужасные. По Третьей было бы быстрее.

Голубой Галстук смотрит на неё через зеркало, но продолжает ехать по Парк Авеню. Джули вздыхает.

Вспомнить, что мы с ней оба нью-йоркцы, доставляет мне некоторое удовольствие, как бы плохо сейчас не звучало это звание. Кусочек общей земли в

огромной пропасти между её прошлым и моим. Я представляю, как она едет в центр вместе с группой своего отца, впитывая всё, что попадает в поле зрения её голодных юных глаз, и стремясь скорее вырасти. А потом, навещая его в форте Гамильтон, когда начали кипеть Конфликты Районов, ей хотелось этого меньше. Я вижу её двенадцатилетней, воображение подкидывает мне удивительные детали: она ниже, худее, на мягких щеках меньше шрамов, крошечное тельце утопает в мешковатой рабочей одежде. Она идёт по Бруклинскому мосту, вдалеке добавляет текстуры восходу солнца дым от взрыва. Эта мысль заставляет меня улыбаться, пока я не вспоминаю, что я тоже там был. Может быть, смотрел на неё из какого-нибудь мрачного окна высотки, но видел только ещё один пиксель в порнухе моих амбиций.

Я хочу выкашлять своё прошлое, сплюнуть его подальше, но оно закладывает мне горло. Есть только один способ справиться с ним – переварить его.

Вот мы и приехали! – объявляет Жёлтый Галстук, когда автомобиль подъезжает к обочине.

Не прошло и трёх дней, – говорит Джули, закатывая глаза.

Мы признательны вам за энтузиазм, – говорит Жёлтый Галстук. – Надеемся, это значит, что на сегодняшнем интервью вы решите сотрудничать.

Да пошла ты. Ты воняешь, как вишнёвый презерватив с тухлой спермой.

Я фыркаю. Жёлтый Галстук хмурится. Какими бы красочными не были оскорбления Джули, они остаются отвратительно меткими.

Я выхожу, сильный ветер выдувает из моего носа зловоние пичменов, но только чтобы заменить его на густой городской аромат мусора и отходов человеческой жизнедеятельности. Чёрный Галстук выталкивает Джули, и она оступается. Я подхватываю её, насколько это возможно сделать со связанными впереди запястьями. Мы оба в наручниках, но мы неукротимы. Если бы мы внезапно пустились в бега, то, возможно, смогли бы уйти, но, судя по явному отсутствию беспокойства у пичменов, эта идея бесполезна. Куда мы побежим? Как далеко сможем убежать? Город сам по себе тюрьма.

Прежде, чем я нахожу вершину Парк Авеню, 432, моя шея несколько раз хрустит. Здание представляет собой совершенно симметричный прямоугольник, его квадратные окна идут всё выше и выше в непрерывной последовательности, пока не становятся слишком маленькими, чтобы можно было их разглядеть. Голова кружится, но не от высоты: здание мне знакомо. За дверью подвала раздаётся взволнованное бормотание.

Я жил здесь.

«Это было великолепно, – вздыхает негодяй. – Но, что более важно, это было необходимо. Людям нужно видеть кого-то у власти, кого-то, кто будет наблюдать за ними с непостижимой высоты. Это таинственность, которая поддерживает власть, это усталое допущение, что кто-то должен быть выше них, ведь Богу разумно прятаться на Небесах».

Но что-то не так. Вестибюль удивительно неряшлив для божественной силы.

Белые мраморные полы запачканы следами ботинок, мебель раскидана, всё покрыто пылью. Нет ни швейцара, ни консьержа – вообще никаких признаков жизни. Я запомнил это здание роскошной крепостью для нескольких выживших людей с большим влиянием, но сейчас она такая же холодная и тихая, как и любое разрушенное здание.

Это не самое высокое здание, – говорит Джули, пока пичмены ведут нас к лифту. – Как вы собираетесь управлять страной, если даже не знаете контуры Нью– Йорка?

Башня Синопек выше, – признаёт Жёлтый Галстук.

Вот именно. Член хорош, но я видала и побольше.

Мы поднимаемся наверх. Квадратные окна проносятся мимо прозрачных стен лифта, открывая нам мигающий зоотропный вид на город, который становится прозрачнм, когда мы прибавляем скорость.