Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"
Автор книги: Айзек Марион
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Кажется, он смотрит на неё с неподдельным скепсисом.
–Ты что, спала, когда «мой работодатель» пытался меня убить? Или когда они передавали по национальному телевидению ориентировку на меня? Я думаю, более чем очевидно, что я уволен.
Когда мы проезжаем десятый этаж, из динамика над головой раздаётся резкий хлопок и в лифт начинает литься музыкальный поток. Песня «Анархия в Соединённом Королевстве», исполненная на блестящем саксофоне и синтезаторе.
Anarchy In The UK – Sex Pistols
–Ничего не очевидно, – бормочет Джули. – Уже давно ничего не было очевидно.
На пятнадцатом этаже, за пять этажей до нашего, лифт останавливается. Мой желудок возвращается на место. Потом двери открываются, и он снова проваливается вниз.
Снаружи в тёмном коридоре стоит мужчина в серой рубашке. Чёрные брюки.
Красный галстук. Утончённая деловая одежда выглядит немного непрофессионально из-за рваных краёв, нескольких пятен и неподходящих к образу рабочих ботинок.
Что-то стучит в мою подвальную дверь, но я прислоняюсь к ней, не давая ей открыться. Сказал, не сейчас!
Мужчина вежливо улыбается, но остаётся снаружи, будто ожидая менее наполненного лифта.
–Заходи, – говорит Эйбрам.
Мужчина входит. Спраут забивается в угол.
Мужчина ниже меня ростом. Его волосы светлее моих, а глаза другого цвета. Лифт наполняется густым ароматом его одеколона – сахарной ваты и прогорклого масла.
–Миллер, – говорит Эйбрам.
Мужчина наблюдает, как закрывается дверь, потом смотрит на номер этажа.
–Я помню тебя. Ты был помощником Вардена.
Мужчина оборачивается и улыбается Эйбраму, демонстрируя отличные зубы, которые не имеют ничего общего с моими кривыми.
–Привет, спасибо,что посетили нас. Я генеральный директор Второго Филиала компании Аксиома. Чем я могу вам помочь?
Эйбрам смотрит в его невероятно яркие голубые глаза.
–Что случилось с Варденом?
–Мой предшественник был вовлечён в деятельность, которая не отражала ценностей нашей компании, – отвечает мужчина сквозь неподвижную ухмылку. – Реструктуризация стала необходимостью.
Эйбрам встряхивает головой.
–Это ты его сдал. Так и знал, что ты чёртов червяк, – он смотрит наверх. – Он мёртв? Вы его казнили?
Самое неприятное в улыбке этого мужчины – то, насколько искренне она выглядит. Будто он убедил притворяться каждую, даже самую маленькую, лицевую мышцу. Будто это не игра, а просто его реальность. Я беру кончик его галстука и
подношу к своему лицу, разглядывая блестящие волокна.
–Что они сделали? – спрашиваю я. – Как они сделали тебя таким? Мужчина улыбается ещё шире.
–Я чувствую себя фантастически.
Эйбрам отталкивает меня и приближается очень близко к лицу Миллера.
–Скажи, что тут происходит, – низко рычит он, не заботясь об отсутствии оружия. – Где все?
Второй Филиал переживает переходный период, – щебечет Миллер. – Проходят испытания новых концептов сотрудников.
В лифте раздается звон. Мы приехали на двадцатый этаж.
–Хочешь узнать больше? – спрашивает он.
Честно говоря, я не знаю, как бы ответил на этот вопрос, но когда дверь закрывается и Миллер шагает наружу, мы идём следом.
* * *
Мы находимся в огромной комнате размером с ангар для самолётов. От одного конца здания до другого нет стен, минимум на три этажа выше нет потолка.
Единственное освещение – бледный дневной свет, пробирающийся через прорези вместо окон. Всё видится смутными очертаниями, словно комната наполнена тёмным туманом. Сквозь этот туман я вижу людей. Сотни людей, окружающих сотни станков: стальные прессы, фрезы и более сложное оборудование, которое я не узнаю. Некоторые станки полностью автоматизированы, например, тот, который выкатывает маленькие латунные цилиндры, и тот, который наполняет их чёрным порошком, и тот, который запечатывает их свинцовыми конусами. Другим нужна помощь человека, например, тому, который отправляет пачки с клееобразной субстанцией на сборочную станцию, где мужчина встраивает в клей какую-то электронику и вставляет её внутрь металлического чемодана.
–Я знаю их, – бормочет М. – Я знаю эти машины.
–Мы рады представить вам обновленную Грей Ривер Нэйшнл, – голос Миллера разносится эхом по обширной тусклой комнате, пока он идёт впереди нас. – Это стало возможным благодаря недавним достижениям в области управления людскими ресурсами. Мы с нетерпением ждём создания упрощённой, но эффективной системы безопасности всех филиалов Аксиомы, поскольку наша семья продолжает расти...
Его голос исчезает в темноте. Мы перестаём идти за ним следом. Мне понадобилось немного времени, чтобы в слабом свете я начал замечать у рабочих странную особенность. Они двигаются небрежно, а когда закручивают винты и подсоединяют провода, смотрят не на свою работу, а в окна, словно работают только с теми инструментами, на которые наталкиваются. Вдалеке я слышу голос Миллера, разговаривающим с пустотой едва слышным обертоном, который смешивается с грубой мелодией фабрики, шлифовкой металла и скрипом ржавых колесиков. Рука рабочего, стоящего рядом со мной, попадает под пресс и он вытаскивает её с оставшимися двумя пальцами. Из обрубков остальных равномерно, без пульсации, начинает сочиться чёрная жидкость, но мужчина продолжает свою работу.
– Они сделали это, – шепчет Джули. – Они сделали это и без нашей помощи.
Я осторожно подхожу к рабочему. Он не останавливается и не смотрит на меня.
Нет признаков сознания.
Кто ты? – спрашиваю я. – Как ты сюда попал? Он молча работает, истекая кровью.
Зачем ты это делаешь?
Его глаза встречаются с моими меньше, чем на секунду. Его движения замедляются, затем возобновляются, и в моей голове возникает воспоминание. Не из подвала, не из первой жизни, а из пыльной, кровавой второй.
Мои отношения с большинством своих жертв были простыми: они пытались меня убить, потом от меня удрать, а когда ничего не получалось, они кричали, пока я их пожирал. Стандартный материал документальных фильмов о дикой природе. Но был один молодой парнишка, который, возможно, был немного неуравновешенным и чрезвычайно проницательным. Пока я на него охотился, он задавал мне вопросы. Он был в отчаянии и пытался договориться. «Зачем ты это делаешь? – спрашивал он. – Зачем тебе меня есть? Что это тебе даст? Для чего это?»
Это был единственный раз, когда кто-то пытался до меня достучаться. Остальные были рады отыграть стандартный сценарий хищник-жертва. Они слышали отчёты и видели фильмы; они знали, как выглядит нападение зомби и играли роль до конца, чтобы сохранить порядок повествования, ужасный, но комфортный в своей последовательности.
Парень проигнорировал это и совершил нечто абсурдное: он попробовал наладить общение с безликим символом неумолимого ужаса. И на мгновение тот прислушался. Его вопросы проникли под толстую оболочку моего сознания, и несколько холодных нейронов в мозгу сгенерировали связную мысль. Простой
ответ: «Я не знаю».
Кажется, тогда я колебался столько же времени, сколько этот рабочий.
Смелость молодого человека дала ему всего несколько лишних секунд жизни. Но что она дала мне?
Я оставляю рабочего со своим заданием и догоняю Миллера в темноте фабрики. Я нахожу его стоящим на краю прямоугольной, утопленной в пол бетонной ямы, похожей на пустой бассейн, накрытый стальной решёткой.
… всё ещё на стадии эксперимента, и потребует больше усилий, чтобы максимизировать потенциал, – говорит мужчина. – Но результат уже впечатляет, – когда я приближаюсь, он поворачивается ко мне, продолжая улыбаться. – Конечно, мы по-прежнему проявляем большой интерес к вам, поскольку ваш процесс даёт более универсальные результаты. Вы пришли, чтобы пересмотреть наше предложение?
Яма под решёткой – это буйство зомби. Сотни трупов стоят плечом к плечу, покачиваясь, как зрительская волна на концерте, цепляясь за стены и друг за друга. Их возбуждённое состояние указывает на сильное голодание. Должно быть, даже моя наполовину живая плоть пахнет очень вкусно.
Что вы с ними делаете? – спрашиваю я у мужчины, чей галстук такой же красный, как тот, что висит в шкафу в доме – нашем с Джули доме в конце тихой улочки.
Мёртвые пусты, – говорит он. – Они внушаемы и податливы. Мы делаем их полезными.
Вы создаёте рабов.
Он показывает на бурлящую яму с телами, и они подпрыгивают за его рукой, наползая друг на друга, добираясь до люка и яростно громыхая им.
Посмотрите на них, – говорит он, и его улыбка становится преувеличенно неодобрительной. – У них нет ни культуры, ни религии, ни национальности – ничего. Это сырой материал. Кто-то должен сказать им, кем быть, – он перестаёт хмуриться и показывает на мрак вокруг нас. – Мы говорим им стать такими.
Кто вы? – спрашиваю я, напряжённо разглядывая его гладкое безупречное
лицо.
Его глаза с необычной прямотой встречаются с моими.
Я чувствую себя фантастически, – он улыбается так широко, что я думаю, у
него порвётся рот. – Я знаю, зачем я здесь. Я каждый день знаю, что буду делать. Я ответил на все вопросы и решил все проблемы. Всё стало таким понятным.
Р, – окликивает меня тихий голос. – Мы ничего не можем здесь сделать. Пошли, пока он не позвал настоящую охрану.
Я уже уведомил Службу Региональной Безопасности, – заверяет её мужчина утешительным тоном. – Они скоро приедут за вами.
Р, пошли!
Я смотрю на бурлящую массу Мёртвых в яме, они запутались, они неистовствуют и испытывают отчаянный голод. Могу ли я предложить им что– нибудь получше? Могу ли я указать на свою новую жизнь, полную боли и ужаса, и сказать: «Видите, что вы теряете?». Мой взгляд блуждает по безмолвным шаркающим рядам сытых работающих Мёртвых. Ни стонов, ни хрипов, ни тревожного клацанья зубов. Они плавают в ещё более мрачном сне, завёрнутые в серое одеяло и похороненные под мягкой пылью.
Должен ли я оставить их здесь?
Мои друзья бегут к лифту. Я делаю несколько шагов и останавливаюсь.
Возвращаюсь к яме.
Вы решили пересмотреть наше предложение? – спрашивает Красный Галстук сквозь натянутую безрадостную улыбку.
Я даю одинаковый ответ и на свой, и на его вопрос:
Нет.
Открываю защёлку на люке и бегу.
Где ты ходишь? – спрашивает Джули, когда я проскальзываю в лифт. – Сначала ты бежал за нами, потом пропал.
Я несколько раз жму кнопку закрытия двери.
Р?.. – её озабоченность нарастает.
Я сделал кое-что... импульсивно, – выдыхаю я.
Когда двери закрываются, фабрику заполняет хор голодных стонов.
МУЗЫКУ В ЛИФТЕ снова замыкает. Я смотрю на динамик на потолке,
желая, чтобы он наполнил этот стальной куб каким-нибудь скучным посткультурным богохульством, потому что даже песня «Ещё один кирпич в стене» была бы предпочтительнее, чем рычание, просачивающееся к нам снаружи.
М смотрит на меня и вздыхает.
Ты их выпустил, что ли? Я виновато улыбаюсь.
Нора закрывает лицо ладонью.
Я ожидаю от Эйбрама более пылкой реакции, но он смотрит куда-то вдаль, словно дверь – это окно.
Ничего, – говорит Джули, кивая самой себе. – Они двадцатью этажами выше. Мы успеем убежать отсюда и оставим их крушить это место. Ничего.
Стоны не стихают так быстро, как должны. Большой лифт движется мучительно медленно, и даже когда мы приближаемся к первому этажу, то по– прежнему слышим рычание и царапанье.
Ничего,– повторяет Джули, продолжая кивать.
Another Brick in the Wall – Pink Floyd
Дверь открывается, и, когда мы бежим к выходу по тёмному фойе, все четыре двери с лестниц распахиваются настежь. Мёртвые льются оттуда, как вода, не столько спускаясь по ступеням, сколько падая с них, скатываясь, сталкиваясь и топча друг друга в погоне за нашим жизненным ароматом.
Возможно, «импульсивно» – это слишком мягкое слово для описания моих действий.
Охранники у передних дверей всё ещё не предпринимают попыток нас остановить. Ещё несколько ошибок в «процессе». Эйбрам выставляет локти, чтобы заслонить свою дочь, пока тащит её, как маленького ребёнка, не обращая внимания на агонию ран, но мы проходим мимо охраны, не встречая сопротивления. Когда Совсем Мёртвые обступают охранников, но не интересуются их плотью, хотя всё равно убивают их в стихийной бессмысленной погоне.
Мы взбегаем на мост и тот же сценарий повторяется с охраной моста, но в этот раз мы дальше. Голод может разбудить Мёртвых, ускорить их шаг до трусцы, но сделать гниющий труп , каким бы мотивированным он ни был, хорошим бегуном не может. К тому времени, как мы перебираемся через реку, мы отходим от них на безопасное расстояние и можем бежать тише, чтобы перевести дыхание.
Козёл ты, Арчи, – задыхается М, склоняясь к коленям. – Ненавижу бегать. И ненавижу, – он делает глубокий вдох, – необходимость дышать.
Эйбрам, – говорит Джули. – что такое Региональная Служба Безопасности? Эйбрам смотрит в сторону центра Питтсбурга стеклянным взглядом.
Эй! – Джули щёлкает перед ним пальцами. – С чем мы имеем дело? Откуда они придут?
Не знаю, – бормочет он, не глядя на неё. – Всё поменялось.
Я оглядываюсь на мост и вижу, что Мёртвые опасно близко. За несколько секунд они преодолели большую часть дистанции. Конечно, в этом и состоит опасность. Их медлительность усыпляет вашу бдительность. Вы думаете, что в безопасности. Останавливаетесь передохнуть, может, начинаете спорить, отвлекаетесь на свою личную драму, и пока ваши сложные умы плетут запутанные нити, Мёртвые просто идут. Медленно, уверенно и без конфликтов.
Двигаемся дальше, – говорю я на бегу.
* * *
Наш осторожный путь от аэродрома в город занял час. Обратно мы вернулись
за двадцать минут. Грузовая рампа самолёта закрывается за нами со щелчком, но я не даю себе расслабиться. Образ охранников, исчезающих под волной трупов, опять появляется у меня в голове, и я прокручиваю его снова и снова.
Эйбрам идёт в кабину, а мы с Джули идём в салон проверить останки наших семей, но я уже вижу, что у нас проблемы. Повсюду вмятины и царапины, будто здесь находилось дикое животное. Мои ребятишки со страхом в глазах выглядывают из туалета, и, кажется, объект этого страха – мать Джули, которая сидит на ковре, скрестив ноги и сердито на нас поглядывая.
Мама, – говорит Джули, стараясь говорить уверенно. – Ты что натворила? Одри ещё прикована к креслу, но оно упало набок и валяется рядом с ней,
вырванное из пола. Её руки похожи на тёмное кровавое месиво, отсутствуют ногти и большая часть кожи, пальцы стёрты до костей. На ковре вокруг неё разбросана огромная коллекция деталей самолёта.
Эйбрам кричит что-то бессвязное, и я слышу в передней части самолёта быстрые шаги. Джули поднимает пистолет, но Эйбрам не обращает на неё внимания и начинает собирать детали с пола. Одри бросается к нему, но Джули дёргает её за ошейник.
Прицепи её куда-нибудь, – сдерживая злость говорит Эйбрам. – Или я вырву ей мозги голыми руками.
Что она сделала? – спрашивает Джули, вытаращив глаза.
Разобрала кабину. Сорвала рычаги со стержней, – он собирает в рубашку столько деталей, сколько может поместиться, и возвращается назад.
Мама, – жалобно говорит Джули, крепко сжимая поводок из кабеля. – Ну зачем ты это сделала?
Невозможно прочесть эмоции на лице Одри, если они там вообще есть. Они похожи на гнев и неповиновение, а при небольшом изменении угла обзора превращаются в печаль. А может, никаких эмоций нет. Просто случайные движения лица, в которых нет ничего.
Джули протягивает кабель через крючок на полу, за который крепилось кресло, и закрепляет так, чтобы Одри едва могла подняться. Одри бесстрастно смотрит, как дочь привязывает её, но, кажется, Джули мучается.
Прости, мама, – бормочет она, словно мать обвиняет её в чём-то. – Прости.
Я решаю дать им минутку. М и Нора нависли над Эйбрамом и наблюдают, как он устанавливает на место всё, что можно, соединяет разорванные провода изолентой, а поломанные части закрепляет скотчем.
Мы можем... помочь? – предлагает М.
Эйбрам игнорирует его. Торопливость его движений указывает на опасность нашего положения, и мне кажется, что причиной этому стали два мягких сердца: моё и Джули. Две крупные ставки против жестокой реальности. Должны ли мы чувствовать себя глупо, если рискуем жизнью ради вещей, которые важнее, чем жизнь?
Я возвращаюсь в середину самолёта. Иду вниз по лестнице. Прохожу через дверь в грузовой отсек. Иду мимо возвышающегося чудища, который когда-то был моим домом, и выхожу из тени крыла в оранжевый свет вечернего солнца. Я прислоняюсь спиной к переднему колесу, наблюдая, как рой Мёртвых сочится с улиц и объединяется в толпу на взлётной полосе. Возможно, они ответят на этот вопрос.
Р! – кричит Джули из окна кабины пилотов. – Ты что делаешь? Возвращайся назад!
Всё готово? – кричу я. – Мы можем лететь?
Он ещё чинит, заходи внутрь!
Я переключаю внимание на надвигающуюся толпу. Теперь они достаточно близко, чтобы разглядеть отдельные лица. Все их характеристики – цвет кожи, глаз, даже цвет волос у некоторых покрытых пылью трупов – всё поглотил серый поток, но следы их личностей остались. Татуировка. Пирсинг. И, конечно же, выбор одежды. Даже уничтоженные смертью они полны историй.
Как же мне им напомнить?
–Р!
Её голос доносится до меня через километры, пронзительный и отчаянный.
Я выхожу из тени конусообразного носа и разрешаю солнцу согревать моё лицо.
–Кто вы? – спрашиваю я у Мёртвых. – Вы были людьми. Вы всё ещё люди. Кто из вас?
Я не кричу. Я спрашиваю спокойно, как друг за столом паба, который задаёт серьёзный вопрос, уводящий разговор от пустой болтовни в настоящую глубину. Готовы ли они следовать за мной? Или они посмеются надо мной, обзовут занудой и убьют?
–Кто вы? – спрашиваю я снова, не в силах сдержать страх в голосе, когда они подходят ближе. – Подумайте! Вспомните! – я вижу рябь на их лицах. Голодное рычание сменяется неопределённостью. Сомневаюсь, что они видели прежде то, что я сделаю сейчас, – я шагаю в их сторону.
Кто вы?
Они перестают приближаться. Смотрят на землю, потом на небо. Это... момент.
Затем идущие позади врезаются в парализованный головной отряд, и момент заканчивается. Они помнят одно: они голодны. И устремляются вперёд, чтобы пожрать мою новорождённую плоть.
Но затем они начинают падать. Какие бы семена я не сумел посеять в их головах, они выходят оттуда с брызгами крови. Какие бы мысли там не появились, они расщепляются, когда пули разделяют нейроны и рассеивают их электрические разряды в вечернем воздухе.
Нора и М стоят на крыле на коленях. Нора стреляет точно, каждая пуля находит мозг, выбирая ближайших ко мне. М поливает из АК-47 всех без разбора, но убивает так же хорошо, благодаря большому потоку пуль. В моём горле возникает крик, я хочу наорать на друзей, но не могу. Они действуют рационально. Они живут в этом мире и хотят здесь остаться. Они не обязаны присоединяться ко мне на этом алтаре.
Я отступаю к грузовой рампе, закрываю её и выбегаю на крыло. Они ещё стреляют.
–Остановитесь! – кричу я им.
Мы не можем, Р! – кричит Нора между выстрелами. – Они залезут в самолёт! – она смотрит на молодого парня, взбирающегося по переднему колесу и снимает его.
Они... не смогут пролезть!
Ты знаешь, что смогут, – рычит М. – Толпа уплотняется, взбирается выше, разбивает окна... помнишь автобус, который мы взяли в Олимпии?
Он выпускает очередь в приближающуюся толпу, скашивая передний ряд.
Я прячу лицо в ладонях. Что случилось с моим актом доброты? Как он превратился в это? Я дважды за эту неделю спровоцировал убийство. Что со мной не так, почему все мои благородные попытки становятся дерьмом?
Я бегу в кабину и нахожу Джули проверяющей выключатели, пока Эйбрам заматывает остатками скотча стержень управления.
–Пожалуйста, скажи, что закончил, – умоляю я.
Он садится на своё место и осторожно подталкивает комок скотча, в который замотан большой рычаг. Тот щёлкает, и двигатели с рёвом оживают. Я слышу, как М и Нора вбегают внутрь и захлопывают дверь аварийного выхода. Зомби падают с самолёта, когда мы включаем реверс, и к тому времени, как Эйбрам разворачивает самолёт по U-образной дуге настолько, насколько гигантский авиалайнер может это
сделать, мы освобождаемся от их роя.
Они стоят среди неподвижных тел своих соратников и наблюдают, как мы улетаем, и, пока расстояние не сделало их лица неразборчивыми, я вижу, как голодное выражение сменяется тоской. Совсем крохотное изменение, видимое только тем, кто чувствовал это раньше. Возможно, где-то под выжженной землёй выжило несколько семян. Возможно, я способен на добро в череде своих неудач. Возможно, если я буду повторять это снова и снова, пока мы улетаем с этого континента, я смогу заставить себя в это поверить.
ЕГО ЛИЦО между прутьями.
–Как тебе живётся со своими соратниками по преступлениям, Р...?
–Я завёл много новых друзей.
Мой дедушка улыбается. Я – нет. Моё лицо – сплошной синяк, и улыбаться очень больно. Я тощий, жилистый и мускулистый. Кожа на кулаках, наконец, стала мозолистой.
–Я знаю, как тяжело в тюрьме, – говорит он. – Но, кажется, тебе тяжелее всех.
–Я тренируюсь.
–Тебе надрали зад. Я смотрю в пол.
–Некоторые меня недолюбливают.
–Почему?
–Обычно всё начинается с моего имени.
–А что с ним не так?
–Они никогда раньше не слышали такого имени, поэтому оно им не нравится. Он хихикает.
–Никогда не выяснял, каким образом такой любитель Библии, как твоя мать, додумался до этой хрени. Спорю, у ребят в школе был простор для креатива, – он замечает мой раздражённый взгляд и возвращается к теме. – Но ты не можешь сказать, что заработал всё это, – он показывает на моё лицо, – только за дурацкое имя.
–Нет.
–Так почему твои новые товарищи тебя не любят?
–Потому что они знают, что я лучше их.
Он улыбается шире, показывая коричневатые зубы.
–О, понимаю.
Я плюю на пол, частично выражая презрение, частично потому, что мой рот полон водянистой крови.
–Просто они – подонки. У их преступлений нет цели, они совершают их как животные, когда голодны, сексуально возбуждены или скучают.
–А ты лучше их, потому что сжёг город и сделал это для бога?
–Точно.
Он хохочет. Его смех звучит, как сухие ломающиеся кости.
–Ты сделал так потому, что ты – обозлившийся ребёнок. Ты сделал это, потому что твоя мать умерла, а тебе нужно было кого-то обвинить. Но ты не можешь обвинить бога, потому что знаешь, что его не существует.
Пока он говорит, я скриплю зубами. Не понимаю, что я к нему чувствую. Я должен его ненавидеть, но это не совсем так.
–Ты и они – вы все лжецы. Ты сочиняешь херню, чтобы оправдать свои поступки. Ты говоришь, что делаешь что-то, потому что так велел бог, а они – потому что «жить трудно» и «у них не было выбора». Неблагородные поступки всегда прячутся за благородными оправданиями, – он смеётся. – Вы – кучка хлюпиков. Самый большой и суровый ублюдок в этом месте – полное ссыкло, можешь ему передать, что это сказал я.
–Чего тебе надо, дедушка? – рычу я.– Что я могу для тебя сделать, папуля? Он качает головой.
–Для начала оставь это дерьмо, с нами всё будет не так. Можешь звать меня мистер Атвист.
Я взрастил много мрачных убеждений о своём месте в этом мире, но очень волнуюсь, когда слышу, что одно из них так откровенно подтверждается.
–Лады, мистер Атвист, – говорю я, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Зачем ты продолжаешь сюда приходить? Всю мою жизнь ты был просто слухом. А теперь – мой единственный друг?
Он оглядывает зверинец накачанных головорезов и сумасшедших с дикими глазами и останавливает взгляд на пустой камере напротив моей.
–Твой партнёр, Пол Барк. Знаешь, что он уже начал поджигать снова? Выждал всего неделю после того, как вышел. Он набрал около трёхсот человек, претендующих на членство в этой... как они это называют? «Церковь Огня»?
Похоже, они растут. Все подразделения нервничают. Даже федералы стоят на ушах.
Я смотрю в пол.
–В свои шестнадцать вы создали успешный культ. В вас есть что-то, что движет людьми. Это интересует меня, как бизнесмена.
–Пошёл вон, – бормочу я.
Он снова хихикает и встаёт. Охранники забирают его стул и отпирают замок.
–Ты прав только в одном, – говорит мистер Атвист. – Ты лучше них. Но не из-за своих моральных притязаний.
–Тогда почему? – говорю я сквозь зубы.
–Ты лучше остальных, потому что ты Атвист, а они – нет. У тебя есть будущее, а у них – нет.
В моей ракушке появляется крошечная трещина. Перед тем, как я успеваю её запечатать, оттуда проблескивает отчаяние.
–Ты можешь вытащить меня отсюда? – спрашиваю я у дедушки. Он улыбается.
–Конечно, могу.
Он уходит.
* * *
–Р, – говорит Джули.
Мои глаза уже открыты, но я моргаю, возвращаясь в настоящее.
–Ты в порядке?
Стандартный вопрос, который часто задают незнакомцы. Я отвечаю так, как он этого заслуживает: пожимаю плечами и киваю.
–Ты же знаешь, что это не твоя вина, – говорит она, и мне нужно время, чтобы понять, что она говорит о недавней бойне, а не о тёмном пути, развернувшемся в
моих воспоминаниях.
Это не твоя вина, – повторяет она. – Ты поступил так, как считал правильным, в соответствии со знаниями, которые имел на тот момент. Это всё, что можно было сделать.
Она не в моей голове, и мне становится тревожно оттого, насколько мне полегчало. Было время, когда я не хотел ничего сильнее, чем пригласить её туда, чтобы она узнала мои мысли, узнала меня. Когда я отменил это приглашение? Мне бы хотелось, чтобы она отпустила грехи негодяю из моего подвала, но она с ним даже не встречалась.
–Мы по-прежнему летим с Исландию? – спрашиваю я.
Мы сидим на полу в хвосте самолёта и наблюдаем за её матерью, грызущей мясо на своих пальцах. Джули сдалась и больше её не останавливает.
–Р, – говорит она, бросая на меня страдальческий взгляд. – Ты понимаешь, что я должна была это сделать?
–Ты понимаешь, что мы не можем её спасти?
Не похоже, что это мои слова. Кажется, это его. Ожесточенного юноши, который дуется в своей камере, шепчет проклятия через решётку. Он зовёт своего двойника, девушку в подвале Джули? Сиротку, покрытую шрамами, которая плачет во сне и убивает, не моргая, которая убеждена, что недостойна любви?
Мы строили дом. Он должен был стать прекрасным. Как мы могли позволить им запереть нас?
–Да, – отвечает Джули на мой холодный вопрос, и меня задевает отсутствие гнева. Вместо того, чтобы взорваться, она сжимается вовнутрь, стискивает колени и смотрит в пол. – Я понимаю.
Я хочу притянуть её к себе, растопить стену простым тёплым жестом, но мерзавец тянет меня назад. «Ты ранишь её. А она ранит тебя, – шепчет он. – Опасно».
Нора выходит из-за занавески и садится рядом со мной. Мы втроём смотрим на Одри, которая исподлобья оглядывает салон мутными встревоженными глазами.
–Прости, Р, – говорит Нора. Я киваю.
–Они были слишком далеко. Я киваю.
–Когда работаешь медсестрой, то узнаёшь одну важную вещь: нужно отпускать тех, кто ушёл, ради спасения тех, кто ещё здесь.
Джули зарывается подбородком в колени. У неё мокрые глаза. М прислоняется к дверному проёму, не желая навязываться.
–Мы не всех убили, – выдаёт он, пожимая плечами.
Ага, – весело подхватывает Нора. – Может, несколько десятков, но их были сотни, – она пихает меня локтем. – Ты спас сотни людей, Р.
Я могу ответить только ещё одним кивком. Друзья понятия не имеют, какие сражения идут внутри нас. Они не слышат нашего молчаливого крика.
М вздыхает и входит внутрь. Садится рядом с Норой, оставляя между ними несколько вежливых сантиметров. Эйбрам появляется в дверях следом за ним, и останавливается, наблюдая сцену: в середине комнаты сидит мёртвая женщина, а наша четвёрка сидит напротив неё в ряд. Но у него нет едких комментариев по этому поводу. У него равнодушное выражение лица.
–Мы направляемся на юг, – говорит он. – Просто хотел, чтобы ты знала, и не стала стрелять в меня, когда увидишь океан.
Мы смотрим за реакцией Джули, но, кажется, она не слушает.
–Исландия не на юге, – говорит Нора.
Мы не можем лететь через Нью-Йорк. У Аксиомы охрана по всему штату. Нужно облететь вокруг.
–Это большой круг. У нас хватит топлива?
–Я пролечу так близко к Лонг-Айленду, как смогу, потом поверну на юг к Бостону и...
–Валяй, – бубнит Джули себе в колени. – Делай, что нужно, только увези нас с этого ненормального континента.
Эйбрам кивает. Джули замечает, что мы все смотрим на неё, и выпрямляется, упираясь затылком в окно.
–Может, когда-нибудь мы сможем вернуться вместе с исландской армией и спасти всех. Эллу. Дэвида и Мари... Даже Эвана, если хочешь, Нора. Но сейчас... как ты говорила, да? – её голос – это вымученных вздох, пронзённый горечью. – Отпустим тех, кто уходит.
Я чувствую, что все вокруг в смятении, но сейчас трудно спорить. Мы путешествовали по стране и в каждом углу находили смерть. Мы искали отряд сопротивления, а нашли рабов. У нас были грандиозные планы, но их было не с кем разделить, потому что мир заткнул уши, завернулся в одеяло радиомолчания и приказал всем спрятаться в бомбоубежищах и ждать в темноте прихода смерти.
Итак, кажется, мы скажем «прощай» нашей стране. Нашему континенту. Всему
и всем, кого мы знали. Мы позволим своим городам сгореть в фанатизме и утонуть под гнётом. Оставим наши недостроенные дома крысам и дождю. Скинем свои воспоминания в кучу, сложим на обширную баржу земли, и будем наблюдать, как она тонет.
Пока я сижу и размышляю, мои мысли прерывает незнакомый голос.
–Нью, – говорит Одри.
Джули вскакивает на ноги. Она прислоняется к стене, и её глаза становятся такими большими, как только возможно. Мать смотрит на неё. Не просто позволяя своему стеклянному взгляду скользить сквозь Джули, а по-настоящему на неё глядя.
–Что? – дрожащим шёпотом спрашивает Джули.
–Н-нью... И-йорк. Джули смаргивает слезу.
–Мама?
Одри осматривает салон. Она ненадолго встречается взглядом с каждым из нас.
Затем опадает и смотрит в пол, тихо хрипя.
–Одри? – Джули падает на колени перед матерью, сопротивляясь желанию коснуться её и сжав вместо этого воздух в кулаке. – Одри Арнольдсдоттир? – она рискует быстро погладить холодную материнскую щеку и улыбается сквозь слёзы. – Ты... ты вспомнила меня, мама? Свою дочку? Джули?
Одри издаёт низкий стон и продолжает разглядывать ковёр.
–Это не случается так быстро, – ворчит М.
Джули смотрит на него, инстинктивно вспыхивая гневом, но он продолжает.
–Сначала вспоминается всякая мелочь. Места. Предметы. Проходит много времени, пока мы не вспоминаем...людей.
–Но... это она, правда? – спрашивает Джули. – Она вспомнила, где она жила? М пожимает плечами.
–Первое, что я вспомнил... манная каша. Потом... квартиру в Сиэттле, -Джули улыбается М впервые после пропитанного кровью дня, когда они встретились.
–Это подражание, – говорит Эйбрам. У него скрещены руки и в общем поза скептична, но его выдают слегка расширившиеся глаза. – Я сказал: «Нью-Йорк», и она повторила следом. Иногда они так делают.
–Брук...лин, – вздыхает Одри, глядя в пол. Эйбрам таращит глаза ещё больше.
