Текст книги "Пылающий мир (ЛП)"

Автор книги: Айзек Марион

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

–Папа? – говорит Спраут. Она стоит в середине прохода с огромными перепуганными глазами. Эйбрам не обращает на неё внимания. Он прибавляет газу и рвётся вперёд.

Кажется, ракета настроена серьёзно. Она ворвётся в центр пилотской кабины и сожжёт всё дотла: наши мятежные надежды и своё видение мира, лучшего, чем дал нам Бог, мира, где мы, бесполезные существа, надменно создаём свои правила... ракета взрывается перед нами и самолёт подбрасывает вверх, как от удара в подбородок. Я падаю назад, в проход, ударяюсь головой о кресло и растягиваюсь на полу. Самолёт влетает в огненный шар, и кабина превращается в адскую пещеру. Из окон льётся красно-оранжевый свет, яростные крики проклятых требуют правосудия, настоящего суда, а не эту вселенскую провокацию, крики детей, которые не просили о своём рождении, наказанные за пороки мира, который их приветствовал...

–Помогите! – Спраут перекрикивает вой ветра, ворвавшегося через два разбитых окна. Её волосы тянет наружу, из пореза на лбу вытягивает капли крови, и она вцепляется в сиденье.

Джули поднимается с пола и бежит к ней. Спраут протягивает руку, и Джули поднимает её, хотя девочка не намного меньше её самой. Она затаскивает её в кабину, садит в кресло второго пилота и хватает Эйбрама за ворот куртки.

Поворачивай, нахер! – орёт она ему в лицо.

Эйбрам смотрит мимо Джули. Сначала на дочь, потом на вихри пыли и мусора за окном.

–Да пошли вы, – шипит он, дёргая штурвал влево.

Я падаю на своё кресло, когда самолёт сильно кренится, скрипя от напряжения. Мы падаем на бок, пока окна не оказываются прямо напротив земли, грязного неба перевёрнутого мира. Я чувствую, как кислорода становится меньше. Над моей головой свисает кислородная маска, и я вспоминаю старые инструкции, которые на удивление идут вразрез с этикой: позаботьтесь о себе, а потом помогайте другим.

Не успеваю я обсудить с собой эту моральную головоломку, как кислород возвращается. Уши закладывает. Мы снижаемся так быстро, что я думаю, мы падаем, но потом вижу, как впереди выстраивается наша посадочная полоса: пятиполосное шоссе, ведущее в Детройт.

–Приземляемся... куда? – спрашивает М сквозь стиснутые зубы. – На долбанную дорогу?

Эйбрам молчит. Он ни о чём нас не предупреждает, не инструктирует. Или он

занят посадкой, или просто психанул на нас. Но нам не нужно сообщать о жёсткой посадке. Джули проскальзывает на сиденье рядом со мной. У неё напряжённое лицо, но не от страха. От чего-то другого. Я беру её за руку, и она позволяет мне это сделать, но пальцы не разжимает.

–Чёрт, – ругается М. – Чёрт.

Маркус, – говорит Нора. – Сделай вдох. Ты помнишь, как дышать? Он концентрируется и втягивает воздух сквозь зубы.

–Всё не так уж плохо. С нами всё будет в порядке.

Откуда... ты знаешь? – пищит М, набрав полную грудь воздуха. – Ты же никогда не летала.

Может, летала, только в другой жизни.

Может, я... разбился в другой жизни. Нора улыбается и хлопает его по колену.

–Так мило наблюдать, как большой мужчина ведёт себя, как маленькая сучка. М смотрит на неё с ненавистью.

–Точно! Это мило.

Он закрывает глаза и медленным, медитативным выдохом высвобождает воздух из лёгких.

–Ну вот, – говорит Нора. – Может, стоит подержать их закрытыми. Автострада расстилается перед нами, разрезая километры полей,

единственным урожаем которых являются ежевика и пыль. Большинство дорог в Америке навечно застряли в пробках, но эта трасса проходит между изолированной нацией и древними руинами – дорога в никуда из ниоткуда. По ней очень долго не путешествовали, поэтому наша взлётная полоса чиста, не считая нескольких черничных лоз, ползущих по краям.

Мы приближаемся очень быстро и резко садимся. Когда мы ударяемся о землю, М издаёт тихий писк. Колёса с непрерывным хрустом бороздят тонкий асфальт, к шуму присоединяется хор двигателей и разбитых окон. Кабина так дребезжит, что я жду, когда самолёт рассыпется на кучу заклёпок. Но затем всё стихает, двигатели, взревев, отключаются, и мы едем к месту остановки. С верхней полки падает и разбивается кружка «I Love NY». Наступает тишина.

Я чувствую, что снова дрожу. Чувствую холод, липкими пальцами пробирающийся сквозь стену самолёта и щиплющий мою кожу. Это одинокое кладбище, которое мы старались миновать по воздуху, становится неуютно близким.

ОКРАИНЫ ДЕТРОЙТА вырисовываются на туманном горизонте, но в

остальных направлениях ничего нет. Поросшая кустарниками равнина превращается в пустыню. Эйбрам стоит на лестнице, прислонённой к конусообразному носу, и копается внутри. Весь фюзеляж покрыт копотью, но, кроме разбитых окон, видимых повреждений нет.

–Ну? – спрашивает Нора.

Эйбрам захлопывает конус и спускается с лестницы. Я вижу отчаяние в его взгляде, скользящем по группе оборванцев, стоящих напротив него: «Как меня угораздило оказаться здесь, с ними?»

–Нам нужна запчасть, – похоже, он кое-как подбирает слова. – Мы отправимся в аэропорт спасать эту развалюху, – он щурится, глядя на Джули. – Ты всегда добиваешься своего, да?

Джули молчит.

–Так ты сможешь его починить? – спрашивает Нора. – Мы сможем лететь дальше?

–Да, мы сможем лететь дальше, – ядовито отвечает он. – Мы сможем лететь, и лететь, и лететь.

Он берёт Спраут за руку, смотрит на порез на лбу и толкает её в самолёт.

Мгновением позже он съезжает с рампы на мотоцикле, в багажнике лежит рюкзак, а дочь цепляется за его спину.

–Он может мне помочь, – говорит он, кивая на М. – А вы можете остаться здесь.

–Нет, спасибо, – Нора уже поднимается по рампе.

–Здесь не на что смотреть. Детройт – это сухие кости.

–Никогда не знаешь, где окажется потерянное сокровище. Я иду. Эйбрам взмахивает руками.

–Ну, кому-то нужно остаться у самолёта. Наверняка те, кто нас сбил, уже едут сюда, чтобы обыскать обломки.

Нора останавливается на рампе и разглядывает пыльный горизонт.

–Если предположить, что в нас стреляла не автоматика, а люди, им потребуется минимум два часа, чтобы добраться до места крушения. И, если они решат ехать за нами, вряд ли нам захочется с ними встречаться.

Она исчезает в самолёте.

–Мы не будем разделяться, Эйбрам, – говорит Джули, следуя за Норой.

Эйбрам смотрит в небо, словно молясь о терпении, но дальше не спорит. Нора и Джули скатывают по рампе два оставшихся мотоцикла, Эйбрам нажимает брелком– ключом и рампа поднимается. Понимают ли происходящее вокруг мои дети? Они почувствуют себя брошенными или они слишком заняты поисками многомерных лабиринтов в своих головах? В любом случае, здесь они в большей безопасности, чем со мной. Никто не проникнет в самолёт без высокой лестницы и газового резака.

–Не обижайся, Р, – говорит Джули, ставя мотоцикл передо мной, – но вести должна я.

Я вздыхаю и сажусь позади неё, размышляя, мог ли Эйбрам оставить два мотоцикла в Хелене, чтобы посмотреть, как мы справимся.

Нора смотрит на М.

–Запрыгивай, бифштекс. Он смеётся.

–Ни за что.

Она возмущённо выпрямляется.

–Серьёзно? Мужчина должен ехать впереди? Это что, две тысячи двадцатые годы?

Нет, – отвечает он, качая головой. – Просто... так не получится.

Почему?

Он пожимает плечами и садится сзади. Его живот спихивает её на топливный резервуар, а грудь нависает над головой, отчего она склоняется до самого руля.

–Всё, всё! – она смеётся, задыхаясь, и толкает его локтем под рёбра. – Свали.

Он слазит, и Нора делает то же самое, продолжая смеяться. Она откидывает волосы с лица и указывает на мотоцикл: «После вас». Мотоцикл всё ещё довольно мал для этого дуэта, но тоненькая Нора цепляется за огромного, как гора, М, и это намного лучше, чем наоборот.

–А ты хоть ездить-то умеешь? – спрашивает она. М бьёт по дросселю и,

практически не теряя равновесия, делает быстрый круг вокруг самолёта.

–А, ну, тогда ладно, – удовлетворённо кивает Нора.

Мне хочется его стукнуть, чтобы он перестал ухмыляться.

–Эй, – Джули поворачивается ко мне. – Твои дети справятся одни?

Я смотрю на самолёт. Вижу, как они глядят на меня через задние окна. Видимо, выбрались из камеры туалета. Никаких эмоций, на лицах нет подсказок насчёт их внутреннего состояния.

–Они мертвы, – бормочу я. – Что может быть безопаснее?

Эйбрам, устав от наших разговоров, громко вздыхает и устремляется вниз по шоссе, подняв облако пыли. М едет за ним, Джули едет за М, а древний Детройт покрывается рябью, как мираж на горизонте.

* * *

Апокалипсис наступил не сразу. Мир не закончился чередой впечатляющих взрывных спецэффектов. Все происходило медленно. Скучно. По одному маленькому шажку за раз: один моральный компромисс, один забытый идеал, ещё одна оправданная несправедливость. Мир не захлестнула разрушительная волна, просто вот такие маленькие пятна гнили, разбросанные по миру, возникали там и тут на протяжении десятилетий до тех пор, пока не объединились в одно большое пятно.

Некоторые города на протяжении многих лет поддерживали иллюзию процветания. Как продолжают зеленеть листья срубленного дерева. Но Детройт был самой нижней веткой – он был мёртв так давно, что стал скорее похож на место археологических раскопок, чем на американский город. Современный климат превратил большую часть окружающих пастбищ в пустыню, и коричневый песок покрывает всё вокруг, образовывая дюны возле рассыпающихся зданий и на парковках. Восходящее солнце освещает вершины разрушенных башен, и они становятся похожи на маяки, в то время, как остальная часть города угрюмо ютится в тени. Не сомневаюсь, что за последние десятилетия мы первые, кто приехал в это место.

Когда мы въезжаем на мост через реку, бывшую когда-то канадской границей, я крепко обхватываю Джули за талию. В трещинах мостового полотна видно мутную красноватую воду, полную ржавых машин, мусора и старых человеческих останков. Я наклоняюсь к шее Джули и вдыхаю аромат корицы – это спасает от вони, идущей

снизу.

Кто-то может посчитать, что сидеть на мотоцикле сзади не очень мужественно, но это не самый худший способ путешествовать. Я прижимаюсь к спине красивой девушки, из-за выбоин на дороге и тряски мои движения напоминают те, что имеют место в спальне, так что я рад, что М едет впереди и не может этого видеть. На мгновение я забеспокоился, что окажусь в неловком положении из-за эрекции, но потом мрачно улыбаюсь. Всё те же подростковые волнения. Всё те же страхи юного мальчика, живущего в мире стыда. Этот мир умер много лет назад. Люди изо всех сил пытаются выжить, и у них нет времени переживать за поведение своих тел, так почему же труп старого мира все ещё цепляется за меня?

Мы – два человека, скрепленных любовью, так что мы заслужили те подарки, что предлагают нам наши тела.

В каком из этих утверждений я сомневаюсь?

* * *

Когда мост заканчивается и мы въезжаем в город, дорога резко ухудшается. Пропадает вся эротика поездки, мотоцикл начинает брыкаться, как разъярённый бык. Я подлетаю вверх и хлопаюсь назад на сиденье. Джули сбавляет газ, но мы на уличных мотоциклах, а это место едва ли можно назвать улицей. Я вижу, как Нора и М тоже изо всех сил борются с мотоциклом, она держит М за бока, чтобы не свалиться, а мотоцикл то тонет в выбоинах, то подпрыгивает на очередном куске мусора.

Эйб-брр-раам! – кричит Нора через плечо М. – Нам нужно остановиться!

Я вижу, как Эйбрам с трудом маневрирует по свалке, Спраут вцепилась в его спину, как испуганная маленькая обезьянка, но само собой, он игнорирует советы Норы. Он проезжает еще два квартала, поворачивает за угол на главную улицу и город берет над ним верх.

Дорога полностью занята автомобильными останками – река ржавчины и резины. Штабеля сплющенных машин занимают все боковые улицы – когда-то здесь пытались расчищать путь. Почему именно эта пробка стала последней? Началась война? Вторжение нежити? На город опустилось облако ядовитого воздуха? Или это был просто массовый побег? Тысячи людей вылезли из своих машин и отправились домой к семьям? Сомневаюсь, что кто-нибудь знает наверняка. Под удушающим облаком страха и радиопомех история прошла путь от искусства, науки и

большинства других достижений... и отступила назад. Факт превратился в слух, а знание – в предположение. Даже нынешний год открыт для обсуждения.

Эйбрам смотрит на непролазную стену ржавой стали. Он достает из куртки старую карту – пережиток тех времён, когда технологии начали откатываться назад, а информация неохотно вернулась к физической реальности. Он изучает линии на морщинистом листке, смотрит вперед, ища дорожные знаки, и слазит с мотоцикла.

Слава богу, – вздыхает Нора, отпуская М и разминая руки.

Эйбрам снимает рюкзак с мотоцикла, берёт Спраут за руку и поднимается на капот Пити Крузера. Оттуда прыгает на крышу микроавтобуса.

Ты хочешь перелезть? – спрашивает Джули, оглядывая каньон ржавчины и битого стекла.

Аэропорт всего в трех километрах, я не вижу способа лучше. Но как я уже сказал, вы мне не нужны. Идите, играйтесь в агентов ФБР, раскрывайте злодейский план, делайте всё, для чего вы сюда приехали.

Джули медлит, будто раздумывая над предложением. Потом смотрит на Спраут.

А как же она? Ей не обязательно карабкаться через всю эту свалку, если ты придешь через несколько часов, так ведь?

Она идёт со мной. Джули кивает.

Да, тогда я тоже.

Эйбрам холодно улыбается.

Ого, ты будешь охранять меня? Хочешь убедиться, что я не дезертирую? Джули игнорирует его, слезает с мотоцикла и начинает подниматься на Крузер.

Эйбрам посмеивается. Он прыгает с крыши фургона в кузов грузовика, но рюкзак перевешивает, и он чуть не падает назад. Спраут едва успевает отпрыгнуть.

Эй, – говорит М, приземляясь рядом с ним. – Давай я понесу, – он протягивает руку за сумкой. – А ты смотри за своим ребёнком.

Эйбрам колеблется, рассматривая шрамы, покрывающие лицо М, а затем отдает рюкзак. Обеими руками помогает Спраут перебраться на другую крышу, и они начинают медленно, но верно продвигаться вперёд.

Я поднимаюсь вверх следом за Джули. Замечаю маленький пистолет, спрятанный за резинку её джинсов под кобурой дробовика. Не помню, чтобы у неё был пистолет. Интересно, где она нашла его, и почему не сказала никому. Она оглядывается на меня, и я вижу стальной цвет её глаз, которым так восхищаюсь. Но

я не уверен, что мне нравится тот холодный блеск, который сверкает в них прямо сейчас...

* * *

Мы переползаем с машины на машину как альпинисты, пересекающие коварную местность, выбираем только самые крепкие авто и проверяем каждый шаг перед тем, как перенести вес на ногу. Сначала все карабкаются в тишине – мы полностью сосредоточены, но через час или около того движение становится инстинктивным, и мы уже можем поразмыслить.

–Маркус, – спрашивает Нора. – Кто стрелял по нам ракетами?

М полностью поглощён крышей автобуса с гармошкой – если у него получится на неё залезть, то это облегчит ему двадцать метров передвижения. Он не отвечает.

–Ты сказал, это Грей Ривер. Даже если в Канаде остались вооружённые силы, у них бы не было ракет Грей Ривер, так?

Да, – кряхтит М. Он забирается на крышу и неторопливо идёт до конца автобуса.

Но они были бы у Аксиомы.

Ага. Это материнская компания.

Нора поднимается на холм из нескольких автомобильных салонов и спускается

вниз.

–За каким хреном Аксиома стала бы вооружать канадскую границу? Кто, по их

мнению, будет сюда вторгаться? И что они здесь защищают? – она обводит руками разруху вокруг. – Вот это?

Тишина.

–Эйбрам? – зовёт она.

Если бы я понимал, зачем Аксиома делает то, что делает, – отвечает он. – Я бы сейчас был не здесь. Я бы открыл свой офис в Стадионе и в честь открытия потягивал классный скотч и наслаждался компанией девчонок.

Звучит фальшиво. Не верится, что в Аксиоме есть хорошие ребята. Мне трудно представить, чтобы этот человек наслаждался скотчем, женщинами или чем-нибудь ещё.

–Я здесь, потому что понятия не имею, чем они занимаются, – говорит он. – Думаю, они тоже.

–Думаешь, они лупили наугад? – говорит Нора. – Когда они вторглись в

Убежище, то казались очень организованными.

«Вспышка и захват» – это старая операция, разработанная до перерыва в деятельности. Аксиома неплохо повторяет себя, и некоторые старые приёмы ещё работают. Они продвигаются вперёд, но появляются трещины, – ветровое стекло под его весом покрывается паутиной трещин, но он не обращает внимания на получившийся каламбур. – Если бы я мог предположить, я бы сказал, что они пытаются восстановить границу. Снова поставить Америку в жёсткие рамки. Даже до перерыва им не нравилась неопределённость.

–Зачем граница, если на другой стороне никого нет? – задумчиво интересуется Джули, будто это какой-то абсурдный дзен-коан. Думаю, она даже не слушала.

Последние несколько кварталов она ничего не делала, только настороженно смотрела на отдалённые переулки и боковые улицы. – Можно и на Луне нарисовать границы.

–Ты имеешь в виду Лунную Республику Божественной Кореи? – спрашивает Эйбрам с мрачной улыбкой.

Нора хихикает.

–Помню-помню. Если вы ходите проехать севернее места приземления Аполлона, вам понадобится виза, подписанная призраком Уважаемого Лидера.

Когда луна бросается тебе в глаза... – запевает М низким баритоном. – … это Корея.

Кажется, Джули не слышит этих глупостей. Её взгляд перестал блуждать и она смотрит прямо перед собой.

–Значит, нам придётся обойти стену. Пауза.

–Обойти, – повторяет Эйбрам.

–Пройти на север по штату Мэн и обойти вокруг Новой Шотландии. Тишина. Только скрежет сапогов по металлу и скрип старой подвески.

–Канада вышла из игры. Ты это знаешь. Нам надо валить с этого континента.

–Я говорил тебе, – говорит он, не оглядываясь на неё, – что я не могу лететь через океан без навигации и радио.

Кончай брехать, – огрызается она. – Я ещё тогда не купилась на это, а теперь тем более не куплюсь, потому что ты довёз нас из Убежища в Хелену и в Онтарио как по рельсам.

Коан – буддистская притча, которая даёт ученику возможность обдумать и понять суть учения и достигнуть просветления.

Эйбрам молчит.

–У тебя есть какая-то аналоговая система. Полагаю, это та запчасть, которая вышла из строя, поскольку от носа самолёта идёт навигационная передача. Один из друзей Перри был пилотом, я знаю, как устроены самолёты.

Эйбрам оглядывается через плечо, но не на Джули.

–Ты понимаешь эту девчонку? – спрашивает он меня. – Можешь перевести мне?

Потому что я растерялся. Лицо Джули темнеет.

–Она хочет сражаться с Аксиомой и спасти Америку? Или она хочет сбежать в Исландию? Или она хочет всё сразу, но не знает, как устроена реальность?

Джули останавливается, вскарабкавшись на крышу Чеви Тахо. Она сжимает губы и прищуривает глаза, но это не гнев. Эйбрам задаёт правильные вопросы, думаю, она это знает. Чего же она хочет? Что важнее? Как сделать выбор, когда от одной мелочи зависит так много?

Кажется, будто она сжимается от неловкости, и я ищу, чем бы разрядить обстановку, когда раздаётся крик.

Спраут смотрит через плечо Джули на рухнувшие останки старинного кинотеатра, её здоровый глаз стал огромным от страха. Эйбрам снимает винтовку с плеча и берёт в руки. Он разглядывает окружающие здания, перескакивая от окна к окну.

–Что такое, малыш? Что ты видела?

–Вон то здание, – говорит она. – Оно изменилось.

–Что ты имеешь в виду?

–Я не знаю, – отвечает она, сосредоточенно хмурясь. – Оно было... другим.

–Каким другим? Ты видела, как что-то двигалось? Малыш, это важно. Если ты видела...

–Оно было целое, – её хмурые брови становятся удивлёнными. – Оно было красивое.

Кажется, в этот момент Эйбрам что-то отмечает для себя и расслабляется. Он убирает дробовик в кобуру и продолжает идти. Спраут ещё несколько раз оглядывается, а потом догоняет отца.

–С ней всё нормально? – спрашивает Нора, подняв брови.

–У неё проблемы со зрением, – отвечает Эйбрам. – Иногда она кое-что видит.

–Что, например?

–То, чего нет.

Я смотрю, как девочка забирается на автомобиль, вцепившись в отцовскую руку как в альпинистский трос. Каждые несколько минут она таращит глаз то на одни развалины, то на другие, но держит увиденное в себе.

–Что с ней случилось? – я слышу свой вопрос.

–Ничего, – отвечает Эйбрам, пронзая меня мрачным взглядом. – Она с этим родилась.

Я смотрю туда, куда смотрит Спраут, щурясь от жаркой ряби, поднимающейся от разогретого солнцем асфальта. Она замечает, чем я занимаюсь, и мы встречаемся глазами. Спраут смотрит пугающе многозначительно, учитывая нашу разницу в возрасте, потом закрывает глаз, и сначала я решаю, что она мне подмигивает, но Спраут легко взбегает на следующую машину, не открывая глаза, и даже не заметно, что она ничего не видит.

Она оглядывается, постукивает пальцем по маргаритке на повязке и озаряется беззубой улыбкой. Я чувствую покалывание в позвоночнике.

МЫ

« В Ы МОЖЕТЕ ВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ? Существует ли будущее? Что вы собираетесь делать? Вы что-нибудь делаете?»

Мальчик задаёт вопросы, зная, что мы не ответим. Он читает корешки наших книг на бесконечных стеллажах, но мы не расставлены по категориям, и найти что– то конкретное невозможно. Нас нужно читать всех и сразу.

«Для чего это? Зачем всё это запоминать? Что мы можем с этим сделать?»

Он преодолевает милю за милей по безмолвному шоссе, волоча босые ноги по мусору и мёртвым листьям, и его гнев то идёт на убыль, то вспыхивает с новой силой. Одномоментные всплески ярости тонут в мрачном созерцании. Нам понятны эти чувства. Мы наблюдаем, как они заполняют страницы книг мальчика и множества книг вокруг.

«Вы хорошие люди? – это угрюмое бормотание обычно предшествует всплескам. – Или вы все разные?»

Внезапный порыв ветра кружит вокруг лодыжек мальчика листья и пивные банки.

«Вы – мои мама и папа?»

Никто не отвечает мальчику, хотя нам бы очень хотелось. Он видит нас, говорит с нами и почти способен прочесть нас, некоторые страницы его книг стоят

на самых верхних полках, поэтому мы очень хотели бы ему помочь. Но нас много, и нужно большие усилия, чтобы заставить нас двигаться.

Ещё один город. Ковёр из мусора становится толще. Осколок битой бутылки прокалывает мозолистую кожу и врезается в живую плоть. Появляется несколько пятен чуть тёплой крови, тёмной, но не чёрной. Он не чувствует боли. Его мысли далеко отсюда, занятые другими мирами, и у него нет времени следить за нуждами своего тела. Он не слышит, как его окликает мужчина, и не понимает, что его уединение нарушено, пока тот не встаёт перед мальчиком на колени.

Ты в порядке? – спрашивает мужчина. – Где твои родители?

Мальчик смотрит на него через полумрак солнцезащитных очков. Глаза мужчины округлились от удивления и беспокойства. У него худое загорелое лицо и короткая пушистая бородка. Мужчина ждёт ответа.

Мальчик пожимает плечами.

Ты здесь один, приятель? – спрашивает второй мужчина, и мальчик смотрит на фургон. Старый ржавый Фольксваген до отказа забит сумками, коробками, едой и оружием. Из пассажирского окна высовывается голова мужчины. У него бледное лицо, светлые лохматые волосы и большие зелёные глаза. Очки душат мальчика, ему хочется снять их, чтобы рассмотреть эти глаза, но он не делает этого. Даже в этом своём состоянии он способен учиться. Мальчик здесь именно за этим.

Зеленоглазый выходит из фургона и становится на колени рядом с кареглазым. Его руки покрыты спиралью цифр. Он касается лица мальчика. Мальчик чувствует, как инстинктивно напрягается челюсть, заряжая зубы неестественной твёрдостью, но заставляет чувство отступить.

Ты такой холодный, – говорит зеленоглазый мужчина. – Ты болен?

Холодный? – осторожно уточняет кареглазый.

Не в этом смысле, Геб.

Можно снять их на секундочку? – спрашивает кареглазый, протягивая руку к очкам.

Мальчик отступает назад и яростно мотает головой.

Хорошо, хорошо, – говорит мужчина, поднимая руки. – Тебе хочется выглядеть круто, я понял.

Зеленоглазый улыбается. У него ласковые глаза.

Как тебя зовут, дружище? Мальчик пожимает плечами.

Хочешь поехать с нами?

Мальчик задумывается. Его разум начинает составлять для нас конкретные настойчивые вопросы, но он останавливает этот процесс, вместо этого обращаясь к Библиотеке. Он закрывает глаза и просматривает наши бесчисленные страницы.

Находит что-то. Слово в бесконечном кроссворде. Смутное интуитивное чувство. Он кивает зеленоглазому.

Меня зовут Гейл, – говорит мужчина. Мальчик отмечает ритм его голоса – отзвук далёких мест. – Это Гебре.

Может, мы попозже поговорим, – говорит Гебре, – когда будешь готов, – у него тоже экзотический, но знакомый акцент. – Не хочешь подкрепиться? Ты голодный? – мальчик отрицательно качает головой.

Пить хочешь? – он достаёт из фургона бутылку с водой и предлагает её мальчику. Тот берёт её, смотрит на плескающуюся внутри жидкость и на микроорганизмы, плавающие внутри – миллиарды маленьких ромбов и спиралей, живущих своей непостижимой жизнью в неизвестном нам мире. Он делает глоток и чувствует, как они скользят по сухому горлу, становясь его частью. Мальчик садится в фургон вместе с Гейлом и Гебре.

Я

П ОЛ.

Я сижу на крыше с другом Полом Барком и курю сигарету, которую стащил у отца. Мне не нравится курить, – я чувствую, как она сжигает меня изнутри, – но суть как раз в этом. Когда я спросил у отца, почему он не бросит привычку, которая его убивает, он сделал глубокую затяжку и процитировал священное Писание:

– Любящий жизнь свою погубит ее; а ненавидящий жизнь свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную».

Тогда я его не понял, но теперь понимаю. Я набираю полные лёгкие дыма и сдерживаю кашель, пока он не превратится в тупую боль. Это здорово – ненавидеть свою жизнь. Чувствуешь себя в безопасности. Если я желаю смерти, то ничто не сможет причинить мне вреда.

Чем занимается твоя мама? – спрашивает Пол.

Внизу на лужайке мама обрезает розовый куст. На фоне его тусклых зелёных стеблей цветки кажутся невозможно красными, как пятна чистого оттенка, проникающего из какого-то другого королевства. Несмотря на мучительную жару, весь двор стоит в цветах. Каждую неделю она привозит для них целую цистерну воды.

Зачем она тратит время на этот дурацкий сад? – спрашивает Пол. – Она что, не верит в Последний Закат? – его голос звучит сердито, как и всегда, когда он думает об атеизме, и я вспоминаю игру, в которую мы когда-то играли, когда были помладше. Мы представляли, что наши велосипеды – это драконы, а его дом – это замок, который мы должны захватить.

Разрушьте стены Иерихона! – радостно кричал он, когда мы подъезжали к маленькому домику. – Господь предопределил их уничтожение!

Мой велосипед поскользнулся на гравии, и я упал.

Не велик, а кусок дерьма, – сказал я, пиная колесо. Пол смотрел так, будто его предали.

Это не велик, это дракон! Твоего дракона убили Ханаанеи!

Я разбил коленку. Я иду внутрь.

Нет! Ты не можешь! – в его голосе звучал и гнев, и паника. – Ты всё портишь!

Сейчас он смотрит на розы моей мамы с такой ненавистью, будто она портит более крупную игру. Меня тоже беспокоят эти розы, потому что моя мама верующая. Она верит сильнее всех. А ещё выращивает цветы. Кормит беженцев. Сквозь почву её веры пробивается глубокий, инстинктивный родник, и она занимается этими бессмысленными вещами.

Она – женщина, – говорю я другу. – Она любит цветы. Она не думает о том, что это значит.

Пол хмурится.

Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей.

Я знаю Писание, Пол.

А она знает? – он тычет рукой в хрупкую женщину в грязном комбинезоне, ухаживающую за своими яркими питомцами. – Среди наших родителей есть кто– нибудь сильный, способный жить с жестокой правдой? Или они все стараются её смягчить?

Она срезает листья с самого яркого цветка, и сложно не увидеть любовь в

улыбке, появившейся на её лице.

Ты слушал проповедь прошлой ночью, – говорит Пол. – Мир создан не для того, чтобы его любили. Он создан для того, чтобы нас проверить. «Не дом, но поле боя».

Я выпускаю последнее колечко дыма и выбрасываю сигарету. Сухая трава начинает тлеть.

* * *

Я просыпаюсь от назойливых красных пятен солнца на веках. Открываю глаза и виновато озираюсь вокруг, охваченный внезапным страхом, но никто на меня не смотрит. Никто не видит, как в моей голове растёт молодой парень. Меня разбудило солнце, со мной рядом друзья – я не сделал ничего плохого.

Я выпрямляюсь, возвращаясь к реальности. Горячий воздух. Тихий город.

Эйбрам копошится в носу старого самолёта. М что-то пилит.

Маркус, – зовёт Нора. Она сидит на дороге, скрестив ноги и оперевшись спиной на колесо самолёта, и наблюдает, как Спраут играет с отвёрткой.

М останавливает работу. Со дна самолёта свисает квадрат алюминия. М стоит на шасси и смотрит на Нору.

Да?

Сколько ты вспомнил?

Сколько?

Ты вспомнил всю жизнь или пока ещё только картинки?

Вдалеке слышно карканье ворона. Интересно, что он ест в этой бесплодной городской пустыне.

Картинки, – говорит М. – Но их много. Как для фильма.

Как раскадровки?

Как раскадровки.

Он возвращается к работе. Ветерок свистит в дырах стен терминала, подыгрывая его пиле.

Я сто лет не смотрела фильмов, – меланхолично улыбается Нора. – С тех пор, как была подростком.

Какой был последний?

Она на секунду задумывается.

«Возвращение живых мертвецов».

М хихикает.

Я знаю. Но это не я выбирала. Мне разонравилось кино про зомби, когда они стали реальными, но я сидела в тюремной яме, а его смотрели охранники, так что...

Солнце начинает опускаться, окрашивая аэропорт в сюрреалистичный оранжево-красный цвет. Джули сидит за невидимой границей нашей компании, отгородившись от разговора и глядя на рябь города. Она больше ничего не говорила с последнего спора с Эйбрамом. Интересно, о чём она думает. Интересно, сны, которые её беспокоят, такие же, как мои?

Расскажи мне о своих картинках, – просит Нора, наблюдая, как М делает распил в её сторону. – Мне любопытно.

Он заканчивает пилить и квадрат падает вниз. Когда М передаёт его Норе,тот трясётся и издаёт жуткий гул.

Пианино, – говорит М, разглядывая обнажённые внутренности самолёта. – Любил играть на пианино.

Правда? – спрашивает Нора.

Он начинает вырезать следующий квадрат.

Семья тоже удивилась. Сказали, что я для этого слишком огромен. Сказали, что я похож на цирковую обезьяну.

Нора молчит.

Я никогда особо не любил спорт, – он перекрикивает пилу, добавляя к голосу грубую жёсткость. – Но в моей семье все большие ребята были борцами. И я боролся.

Маленькие капли металлического дождя капают с пилы и падают на землю рядом с Норой. Он смотрит вниз. – Тебе надо пересесть. Не хочу, чтобы они попали тебе на волосы.

Она поспешно пересаживается и смотрит на Джули.

Джулез, ты в порядке? – кричит она издалека. Джули, не оборачиваясь, кивает. Не убедительно. Нора смотрит на меня и поднимает брови. Я осознаю, что на меня возложены обязанности бойфренда. Я приближаюсь к своей девушке, не зная, с чем мне предстоит иметь дело, и сажусь рядом с ней.