Текст книги "Поэзия Латинской Америки"

Автор книги: авторов Коллектив

Латинская Америка дала немало выдающихся борцов за дело мира, отмеченных Международной Ленинской премией «За укрепление мира между народами». Среди них поэты П. Неруда, Н. Гильен, М.-А. Астуриас, А. Варела. В борьбе за мир принимали активное участие видные общественные деятели и поэты Хуан Маринельо (Куба), Луис Кардоса-и-Арагон (Гватемала), автор поэмы «Послание мира» Педро Лайа (Венесуэла), мексиканский поэт Эфраин Уэрта и др. Эта борьба охватила широкие круги прогрессивной интеллигенции – к ней примкнули и поэты, далекие от политики; Леон де Грейфф возглавил колумбийский Комитет защиты мира, Энрике Гонсалес Мартинес, один из создателей мексиканской лирической поэзии XX века, стал председателем Комитета защиты мира на своей родине. «Пролитием крови на полях сражения мир не может избавиться ни от одного конфликта, – писал маститый поэт, – но многие проблемы могут быть решены заключением чистосердечного договора, разумным словесным воздействием».

И, наконец, победа народной революции на Кубе вызвала отклик приветственных голосов со всех стран континента, была воспринята общественным мнением Латинской Америки как вдохновляющий пример. Эту мысль поэтически четко высказал Неруда:

 
Глаза откройте, братские народы,
Есть и у вас своя Сьерра-Маэстра!
 

(Перевод С. Кирсанова)

* * *

Историческая эпоха, охватываемая нашей антологией, на этом кончается, но поэзия Латинской Америки продолжает жить. Она наполняет просторную комнату с окнами на море в Гаване, где седой, коренастый человек в свои семьдесят лет сочиняет стихи о любви. Она на маленьком островке в Никарагуа вместе с бородатым и босоногим священником отпускает грехи его немногочисленной пастве и размышляет о судьбах человечества. Она в Чили бессменно стоит в почетном карауле над могилой своего любимца, народного певца, защитника Мадрида и Сталинграда. Она рука об руку с безвестными юношами трудится на кубинской сафре или пишет прокламация в парагвайском подполье.

Ибо поэзия многолика, как жизнь, и бесконечна, как время.

В. Столбов

ХОСЕ МАРТИ [1]1
  Хосе Марти-и-Перес (1853–1895) – национальный герой кубинского народа, революционный демократ, борец с империализмом США, организатор и вдохновитель национально-освободительной войны на Кубе 1895–1898 годов. 14 мая 1895 года пал в бою под Дос Риос.
  Поэт, прозаик, журналист, критик и педагог. Литературой занимался в основном в 80-е годы, живя в эмиграции в США. Новатор, искавший новые средства поэтического выражения и во многом предугадавший пути развития латиноамериканской поэзии в XX веке. Его сборник «Исмаэлильо» (1880) положил начало латиноамериканскому модернизму. «Простые стихи» (1890) предварили поэзию «постмодернизма». Последнее издание на русском языке: X. Марти. Избранное (ИХЛ, 1974).


[Закрыть](КУБА)

 
Для маленького принца
Затеян этот праздник,
Для маленького принца
С льняными волосами —
Волною по плечам
Рассыпались их пряди…
А темные глаза,
Как две звезды, играют:
То гаснут, то мерцают,
То вспыхивают ярко.
Он для меня подушка,
И шпора, и корона [3]3
  …подушка, // И шпора, и корона…– Поэтика Марти опирается на систему символических образов, в данном случае подразумеваются отдых, воля к борьбе, победа.


[Закрыть]…
С коварным зверем в схватке
Моя рука не дрогнет,
Но эта же рука
Как воск в его ручонке.
Чуть он нахмурит брови,
Как я уже в тревоге,
Едва слезу обронит,
От страха я белею…
Мое омыто сердце
Его горячей кровью,
И может оно биться
Лишь по его приказу…
Для маленького принца
Затеян этот праздник.
Приди ко мне, мой рыцарь,
Тропинкой заклинаний,
Войди, мой повелитель,
В прибежище печали!
Едва передо мною
Твой образ возникает,
Мне мнится, что звезда
Опаловым сияньем
Печальное жилище
Мое преображает;
И тени отступают,
Пронизанные светом,
Как тучи перед солнцем,
Им раненные насмерть!
Оружья не сложивший,
Я вновь готов сражаться
За маленького принца,
Его большое счастье!
Он для меня подушка,
И шпора, и корона…
Подобно черным тучам,
Когда пронзит их солнце
И радужным соцветьем
Их чернота займется,
Мрак моего жилища,
Пронзенный шпагой принца,
Лилово-алым светом
Мгновенно озарится…
Мой милый принц, ты хочешь,
Чтоб я вернулся к жизни?
Приди ко мне, мой рыцарь,
Тропинкой заклинаний,
Войди, мой повелитель,
В прибежище печали!
Смерть за тебя приму я
Как высшую награду…
Для маленького принца
Затеян этот праздник.
 

 
Да, я там был. И с головок обритой,
С тяжелой цепью на ногах влачился
Я среди змей, которые, на черных
Грехах своих виясь, казались мне
Червями теми, что с раздутым брюхом
И липкими глазами в смрадном чане
Средь бурой грязи медленно кишат.
Я проходил спокойно мимо грешных,
Как если б у меня в руках простертых,
Как на молитву, белая голубка
Раскрыла два широкие крыла.
Очами памяти мне страшно увидать
То, что однажды видел я глазами.
Я судорожно вскакиваю, словно
Бежать хочу от самого себя,
От памяти, что жжет меня, как пламя.
Кустарник цепкий память, а моя —
Куст огненный. В его багряном свете
Судьбу народа моего предвижу
И плачу. Есть у разума законы,
Порядок непреложный и суровый,
Как тот закон, которому подвластны
Река и море, камень и звезда.
Миндаль, который веткою цветущей
Мое окно от солнца закрывает,
Из семени родился миндаля.
А этот шар из золота литого,
Наполненный благоуханным соком,
Который девочка, цветок изгнанья,
На белом блюде протянула мне,
Зовется апельсин, и апельсином
Он порожден. А на земле печали,
Засеянной горючими слезами,
Лишь древо слез и вырастет. Вина —
Мать наказанья. Наша жизнь не кубок
Волшебный, что по прихоти судьбы
Несчастным желчь подносит, а счастливым
Токай кипучий. Жизнь – кусок вселенной,
Она мотив в симфонии единой.
Рабыня, за победной колесницей
Бегущая, прикованная к ней
Невидимыми узами навеки.
И колеснице этой имя Вечность,
Клубами пыли золотой сокрыта
Она от глаз спешащей вслед рабы.
О, что за страшный призрак! Как ужасна
Процессия виновных. [6]6
  …Процессия виновных. —Марти считал рабовладение «первородным грехом» кубинского общества, за который должны расплачиваться новые поколения.


[Закрыть]Я их вижу,
Они бредут в унынье, задыхаясь,
По траурным полям пустыни черной.
Там рощи без плодов, трава иссохла,
И солнце там не светит, и деревья
На землю не отбрасывают тень.
В молчании они бредут по дну
Огромного и высохшего моря.
У каждого на лбу веревка, как ярмо
На шее у быка, и за собою
Рабов волочат – груду мертвых тел,
Иссеченных тяжелыми бичами.
Вы видите роскошные кареты
И праздничные белые одежды,
Коня-красавца с гривой заплетенной
И узкий башмачок – темницей служит
Не только ножке он, но и душе.
Смотрите: иностранцы презирают
Вас– жалкое и нищенское племя.
Вы видите рабов! Как связку трупов
Из жизни в жизнь, вам их влачить на спинах,
И тщетно будете молить, чтоб ветер
Несчастной вашей тронулся судьбой
И ваше бремя в атомы развеял.
Вздыми свой щит, народ! Поступок каждый
Либо вина, которую в веках
Ты понесешь, как рабское ярмо,
Либо залог счастливый, что в грядущем
Тебя от бед великих сохранит.
Земля подобна цирку в Древнем Риме.
У каждой колыбели на стене
Невидимый доспех ждет человека.
Пороки там сверкают, как кинжалы,
И ранят тех, кто в руки их возьмет.
И, как стальные чистые щиты,
Блистают добродетели. Арена,
Огромная арена наша жизнь,
А люди – гладиаторы-рабы.
И те народы и цари, что выше,
Могущественней нас, взирают молча
На смертный бой, который мы ведем.
Они глядят на нас. Тому, кто в схватке
Опустят щит и в сторону отбросит
Иль о пощаде взмолится и грудь
Трусливую и рабскую подставит
Услужливо под вражеский клинок,
Тому неумолимые весталки
С высоких каменных своих скамей
Объявят приговор: «Pollice verso!»
И нож вонзится в грудь до рукоятки
И слабого бойца прибьет к арене.
 

 
Родился я во тьме, я мать сказала:
«Цветок моих глубин, Властитель добрый.
Итог и отблеск – мой и Мирозданья,
Ребенок-рыбка в облике орла,
Коня и человека, с болью в сердце
Я подношу тебе два знака жизни,
Свой знак ты должен выбрать. Вот ярмо —
Кто изберет его, тот насладится:
Покорный вол на службе у сеньоров
Спит на соломе теплой и вкушает
Обильные корма. А это, видишь,
О тайна, мной рожденная, как пик,
Горой рожденный, это знак второй,
Он озаряет, но и убивает, —
Звезда, источник света. Грешник в страхе
Бежит от звездоносца, и, однако,
Сам звездоносец в жизни одинок,
Как будто он чудовищно преступен.
Но человек, удел вода избравший,
Становится скотом – в нем разум гаснет,
И должен мир творить свой путь сначала.
А тот, кто в руки взял звезду бесстрашно, —
Творит, растет!
Когда из чаши тела
Он выплеснется, как вино живое,
И собственное тело, словно яство,
С улыбкой скорбной на пиру кровавом
Подарит людям и отдаст священный
Свой голос ветрам Севера и Юга,—
Звезда в сиянье облачит его,
И воздух над землею просветлеет,
И он, не знавший страха перед жизнью,
Во мгле взойдет на новую ступень».
 
 
И я воскликнул: «Дайте мне ярмо, —
Встав на него, я выше подниму
Звезду, что озаряет, убивая…»
 

 
Кузнечный горн и скорость – наше время!
Несется голос с быстротою света.
И молния в высоком шпиле тонет,
Словно корабль в бездонном океане,
И человек на легком аппарате,
Как окрыленный, рассекает воздух.
Лишенная и тайны и величья,
Любовь, едва родившись, умирает
От пресыщенья. Город – это клетка,
Вместилище голубок умерщвленных
И алчных ловчих. Если бы разверзлись
Людские груди и распалась плоть,
То там внутри открылось бы не сердце,
А сморщенный, засохший чернослив.
 
 
Здесь любят на ходу, на улицах, в пыли
Гостиных и бульваров. Дольше дня
Здесь не живут цветы. Где скромная краса,
Где дева чистая, которая готова
Скорее смерти вверить свою руку,
Чем незнакомцу? Где живое сердце,
Что выскочить стремится из груди?
Где наслаждение в служенье даме?
Где радость в робости? И тот блаженный миг,
Когда приблизившись к порогу милой,
Заплачешь вдруг от счастья, как дитя?
Где взгляд, тот взгляд, что на лице девичьем
Румянец в ярый пламень превращает?
Все это вздор! И у кого есть время
Быть рыцарем! Пусть украшеньем служит,
Как золотая ваза иль картина,
Красавица в салоне у магната.
А жаждущий пускай протянет руку
И отопьет из первого бокала [7]7
  …из первого бокала…– бокал, чаша, сосуд символизирует женщину.


[Закрыть],
Который подвернется, а потом
Бокал пригубленный швырнет небрежно
На землю, в грязь. И дегустатор ловкий
В венке из миртов и с пятном кровавым,
Невидимым на доблестной груди,
Своей дорогой дальше зашагает.
Тела уж не тела – ошметки плоти,
Могилы и лохмотья. Ну, а души
Напоминают не прекрасный плод,
Который не спеша душистым соком
На материнской ветке набухает,
А те плоды, которые до срока
Срывают и выносят на продажу.
 
 
Настало время губ сухих, ночей
Бессонных, жизней недозрелых,
Но выжатых еще до созреванья.
Мы счастливы… Да счастливы ли мы?
 
 
Меня пугает город. Здесь повсюду
Пустые иль наполненные чаши.
И страшно мне. Я знаю, в них вино
Отравлено, и в плоть мою и в вены,
Как демон мстительный, оно вопьется.
Того напитка жажду я, который
Мы разучились пить. Знать, мало я страдал
И не могу еще сломать ограду,
Скрывающую виноградник мой.
Пусть жалких дегустаторов порода
Хватает эти чаши, из которых
Сок лилий можно жадными глотками
Испить без состраданья или страха.
Пусть они пьют, я пить не буду с ними.
Я добрый человек, и я боюсь.
 

 
Две родины даны мне: это – Куба
И ночь. Иль – две в одной? Как только с неба
Свое величество низводит солнце,
Вдовой печальной, кутаясь в вуали,
Безмолвная, держа в руке гвоздику,
Передо мною возникает Куба.
Я узнаю кровавую гвоздику,
В ее руке дрожащую. Так пусто
В моей груди, так глухо там и пусто,
Где было сердце. Уже пора начать
Уход из жизни. Чтоб сказать «прощай»,
Ночь хороша. И свет помехой служит
И голоса. Людей красноречивей
Вселенная.
Но вдруг, как будто знамя,
Которое к борьбе меня зовет,
Заря пылает алая. Окошко
Распахиваю! Тесно мне. Немая,
Кровавую гвоздику обрывая,
Как туча заволакивая небо,
Передо мной вдова проходит —
Куба!
 

 
Хотят, о скорбь моя, чтоб я совлек
С тебя покров природной красоты,
Чтобы подстриг я чувства, как кусты,
И плакал только в кружевной платок.
 
 
Чтобы в темнице звонкой изнемог
Мой стих – его мне подарила ты.
Живительной лишенный простоты,
Засохнет он, как сорванный цветок.
 
 
Нет, так не будет! И пускай актрисы
Разучивают вздохи наизусть,
Картинно опускаясь на подмостки.
 
 
Душа не делит сцену и кулисы,
Румянами не скрашивает грусть
И, падая, не помнит о прическе.
 

 
Человек прямодушный, оттуда,
Где пальма растет в тиши,
Умирать не хочу я, покуда
Не родится стих из души.
 
 
Прихожу отовсюду, как чувство,
Уношусь в любые края,
С искусствами я – искусство,
На вершинах – вершина и я.
 
 
Я знаю много названий
Редчайших цветов я трав,
Знаю много гордых страданий
И смертоносных отрав.
 
 
Струились в ночь без просвета
Дождем на меня с высоты
Лучи чистейшего света
Божественной красоты.
 
 
Я видел, как светлые крылья
У прекрасных жен вырастали,
Я видел; из грязи и пыли
Бабочки вылетали.
 
 
Мужчину я видел: с кинжалом,
Вонзившимся в грудь, он жил,
Но ни разу вслух не назвал он
Той, кто жизни его лишил.
 
 
Душу, канувшую бесследно,
Два раза лишь видел я:
Когда умер отец мой бедный,
Когда ты ушла от меня.
 
 
Задрожал я лишь раз – это было
В саду перед входом в сторожку,
Когда злая пчела укусила
В лицо мою девочку-крошку.
 
 
Раз в жизни был рад я безмерно,
Как в час настоящей удачи:
Когда приговор мой смертный
Объявил мне тюремщик, плача.
 
 
Слышу вздох над землей и водой,
Он, как ветер, коснулся нас,
Но это не вздох, это мой,
Это сын мой проснется сейчас.
 
 
Говорят, в самоцветах нужно
Искать я ценить чистоту, —
Оттого-то верную дружбу
Я любви всегда предпочту.
 
 
Я видел: орел был подстрелен
И взмыл к небесам голубым,
А гадюка издохла в щели,
Отравлена ядом своим.
 
 
Я знаю, когда мирозданье
Без сил, побледнев, затихает, —
Журча в глубоком молчанье,
Тихий родник возникает.
 
 
Рукой ледяной, но бесстрашной,
С восторгом и суеверьем
Я коснулся звезды погасшей,
Упавшей у самой двери.
 
 
В груди моей год за годом
Прячу боль, что сердце терзает;
Сын народа-раба народом
Живет и без слов умирает.
 
 
Все прекрасно, и все постоянно,
Есть музыка, разум во всем,
И все, как брильянт многогранный,
Было уголь, а свет – потом.
 
 
Я знаю, что толпы скорбящих
С почетом хоронят глупцов
И что в целом мире нет слаще
Кладбищенских спелых плодов.
 
 
Молчу, обо всем размышляю,
Не желаю прослыть рифмачом
И в пищу мышам оставляю
Мой докторский пыльный диплом.
 

 
Я чувствую: время настало
Поведать – под сенью крыла —
О девочке из Гватемалы…
Она от любви умерла!
 
 
Цветами жасмина и лилий
Был убран безжизненный лоб…
И мы ее похоронили.
Землею засыпали гроб.
 
 
…Она полюбила когда-то
И так терпеливо ждала,
А он возвратился женатый…
Она от любви умерла!
 
 
Послы и прелаты в печали
Несли ее гроб на плечах.
Шли толпы – и толпы рыдали,
Тонули в цветах и слезах.
 
 
…Приехал! И с вестью крылатой
Надежда в груди ожила…
Но он возвратился женатый…
Она от любви умерла!
 
 
Прощаясь, я тронул губами
Ее восковое чело…
Забыть ли холодное пламя,
Которым меня обожгло?!
 
 
…Спустилась к реке… А оттуда
Служанка ее принесла.
Сказали, что смерть – от простуды…
Она от любви умерла!
 
 
У склепа, где тишь гробовая,
Сложили цветы и венки…
О, как целовал я, рыдая,
Две маленьких эти руки!
Меня увели от могилы,
Когда все окутала мгла…
Я больше не встретился с милой:
Она от любви умерла!
 

 
Я хочу умереть так же просто,
Как трава умирает в полях,
Вместо свеч надо мной будут звезды,
Усыпальницей станет земля.
 
 
Пусть предателей прячут от света
Под холодный, под каменный свод.
Был я честным, в награду за это
Я умру лицом на восход.
 

 
Свинцовый полог туч угрюмых
Вдруг луч багряный разорвал.
Корабль невольничий из трюма
На берег негров выгружал.
 
 
А пальмы гнулись. Сильный ветер
Вздымал кустарник на дыбы.
В страну чужую на рассвете
Шли вереницею рабы.
 
 
Ломилась буря в дверь барака,
Ломая ветки впопыхах.
И мать-рабыня шла, и плакал
Ребенок на ее руках.
 
 
В тумане солнца диск багровый
Встал над пустынею морской.
На ветке дерева, в оковах,
Висел невольник молодой.
 
 
Нет, мальчику не позабыть,
Как он в слезах любви и боли
Над трупом клялся отомстить
За тех, кто жизнь влачит в неволе.
 

 
Страданье? Кто посмел сказать,
Что я страдаю? Только следом
За светом, пламенем, победой
Придет моя пора страдать.
 
 
Я знаю, горе глубже моря,
Оно гнетет нас век от века,
И это – рабство человека.
На свете нет страшнее горя!
 
 
Есть горы, и подняться надо
На высоту их, а потом
С тобою мы, душа, поймем,
Кто положил нам смерть наградой!
 

 
Ну и пусть, ну и пусть твой кинжал
Вонзается в ребра мои!
Есть стихи у меня, и они
Сильнее, чем твой кинжал!
 
 
Ну и пусть, ну и пусть эта боль
Небо вычернит, высушит море!
Стихи – утешение в горе —
Рождает крылатыми боль!
 

 
О тиране? Скажи про тирана
Все – и больше того! Присуди
Всей яростью рабской груди
К бесчестью, к позору тирана!
 
 
О неправде? Скажи о неправде,
Как крадется она осторожно
В темноте: скажи все, что можно,
О тиране и о неправде.
 
 
О женщине? Даже развенчанный,
Отравленный, – умирай,
Но жизни своей не пятнай,
Говоря дурное о женщине!
 

 
Мраморные снились мне палаты.
В них в молчанье стоя почивали
Мраморные статуи героев. [9]9
  … Мраморные статуи героев.– Имеются в виду герои национально-освободительной войны кубинского народа 1868–1878 гг.


[Закрыть]
Душу я свою зажег, как факел.
Ночью говорил я с ними, ночью.
Проходил вдоль каменного строя,
Каменные руки целовал я,
Каменные губы шевелились,
Каменные бороды дрожали,
Каменные слезы исторгали,
И сжимали каменные руки
Рукоятки каменных мечей.
Молча целовал я руки статуй.
Ночью говорил я с ними, ночью.
Проходил вдоль каменного строя.
И с рыданьем приглушенным обнял
Мраморную статую героя.
«О, скажи мне, каменный воитель,
Слышал я, что пьют твои потомки
Из чужих отравленных бокалов
Не вино, а собственную кровь.
Что они язык свой позабыли,
Говорят на языке господском
И вкушают горький хлеб бесчестья,
Сидя за столом окровавленным.
И теряют в болтовне ненужной
Свой огонь последний. О, скажи мне,
Ты, воитель спящий, мрамор белый,
Может быть, твое угасло племя?!»
Но герой, которого я обнял,
На землю поверг меня ударом
Своего копья и мне на горло
Наступил, и поднялась десница,
Засверкав, как солнце. Грозным гулом
Отозвались камни, и к оружью
Устремились руки, и в сраженье
Мраморные ринулись герои.
 

РУБЕН ДАРИО [10]10
  Рубен Дарио (настоящее имя Феликс Рубен Гарсиа-и-Сармиенто, 1867–1916), никарагуанец, крупнейший поэт Латинской Америки, известен также как эссеист и журналист. Признанный вождь и организатор модернистского движения в испаноязычных литературах. Реформатор латиноамериканской поэзии, внес в нее ряд новых размеров и обновил язык. Замечательный мастер стиха.
  Первый поэтический сборник «Послания и поэмы» вышел на родине поэта (1885). Мировую известность ему принесли сборник стихов и прозы «Лазурь» (Чили, 1888) и, в особенности, книга стихов «Языческие псалмы» (Аргентина, 1896), в которых ярчайшим образом проявились основные черты поэтики модернизма. В 90-е годы в Буэнос-Айресе вокруг Дарио собирается кружок талантливых поэтов из разных стран Латинской Америки, его друзей и последователей (Л. Лугонес, X. Фрейре, X. Сантос Чокано и др.). С выходом «Песен жизни и надежды» (1905) в творчестве Р. Дарио начался этап антиимпериалистической поэзии, связанной с национальной латиноамериканской тематикой.
  Последнее издание на русском языке: Р. Дарио. Лирика. Серия «Сокровища лирической поэзии» (ИХЛ, 1967).


[Закрыть](НИКАРАГУА)

 
Размеренно-нежно дуд ветер весенний,
и крылья Гармонии тихо звенели,
и слышались вздохи, слова сожалений
в рыданьях задумчивой виолончели.
 
 
А там, на террасе, увитой цветами,
звенели мечтательно лиры Эолии [11]11
  Эолия– область античной Греции.


[Закрыть],
лишь дамы коснутся парчой и шелками
высоко поднявшейся белой магнолии…
 
 
Маркиза Евлалия с улыбкой невинной
терзала соперников двух своенравных:
героя дуэлей, виконта-блондина,
аббата, в экспромтах не знавшего равных…
 
 
А рядом – бог Термин [12]12
  бог Термин– бог-охранитель границ (рим. миф.), в честь которого ежегодно 22 февраля устраивались пышные пиршества.


[Закрыть]с густой бородою
смеялся, лозой виноградной увенчанный,
блистала Диана нагой красотою —
эфеб, воплотившийся в юную женщину.
 
 
Где праздник любовный – в самшитовой чаще, —
аттический цоколь. Там быстрый Меркурий
протягивал к небу свой факел горящий;
Джованни Болонский [13]13
  Джованни Болонский– итальянский скульптор Джованни да Болонья (Жан де Булонь, 1529–1608), прославившийся бронзовой статуей Дианы.


[Закрыть]– отец той скульптуре.
 
 
Оркестр волшебство разливал неустанно,
крылатые звука лились безмятежно,
гавоты летучие с чинной паваной [14]14
  Павана– старинный испанский танец.


[Закрыть]
венгерские скрипки играли так нежно.
 
 
Аббат и виконт полны страшной обиды —
смеется, смеется, смеется маркиза.
Ей прялка Омфалы [15]15
  Прялка Омфалы.– Омфала – царица Лидии, которая заставила Геракла прясть у ее ног, прежде чем согласилась выйти за него замуж. Прялка Омфалы символизирует власть женщины над влюбленным мужчиной (греч. миф.).


[Закрыть], и пояс Киприды,
и стрелы Эрота даны для каприза.
 
 
Беда, кто поверит в ее щебетанье
иль песней любовной ее увлечется…
Ведь, слушая повесть тоски и страданья,
богиня Евлалия только смеется.
 
 
Прекрасные синие очи коварны,
они удивительным светом мерцают,
в зрачках – точно отблеск души лучезарной —
шампанского светлые искры сверкают…
 
 
А там маскарад. Разгорается бурно
веселье, растет и растет, как лавина…
Маркиза без слов на подол свой ажурный
роняет, смеясь, лепестки георгина.
 
 
Как смех ее звонкий журчит и струится!
Похож он на пение птицы веселой.
То слышишь – в стаккато летит танцовщица,
то – фуги девчонки, сбежавшей из школы.
 
 
Как птица иной раз, начав свое пенье,
под крылышко клюв свой кокетливо прячет, —
вот так и маркиза, зевок и презренье
за веером спрятав, влюбленных дурачит.
 
 
Когда же арпеджо свои Филомела [16]16
  Филомела– поэтическое название соловья, идущее из греческой мифологии.


[Закрыть]
по саду рассыплет, что дремлет безмолвно,
и лебедь прудом проплывет, снежно-белый,
подобно ладье, рассекающей волны, —
 
 
маркиза пойдет, затаивши дыханье,
к беседке лесной, виноградом одетой;
там паж ей влюбленный назначил свиданье, —
он паж, но в груди его сердце поэта…
 
 
Бельканто певца из лазурной Италии
по ветру в адажьо оркестра несется;
в лицо кавалерам богиня Евлалия,
Евлалия-фея смеется, смеется.
 
 
… То не при Людовике ль было в Версале,
когда при дворе правил жизнью Амур,
когда вкруг светила планеты сияли
и розою в залах цвела Помпадур?
 
 
Когда в менуэте оборки сжимали
красавицы нимфы в прозрачных руках
и музыке танца небрежно внимали,
ступая на красных своих каблучках?
 
 
В то время, когда в разноцветные ленты
овечек своих убирали пастушки
и слушали верных рабов комплименты
версальские Тирсы [17]17
  Тирсыи Хлои– распространенные имена персонажей пастушеских романов и пасторалей XVIII в.


[Закрыть]и Хлои-подружки.
 
 
Когда пастухами и герцоги были,
галантные сети плели кавалеры,
в венках из ромашек принцессы ходили,
и кланялись синие им камергеры?
 
 
Не знаю, как сад этот чудный зовется
и годом каким этот миг был помечен,
но знаю – доныне маркиза смеется,
и смех золотой беспощаден и вечен.
 

 
Ты здесь, со мной, и вновь в твоем дыханье
я чую воскурений древний дым,
я слышу лиру, и в воспоминанье
опять встают Париж, Афины, Рим.
 
 
Дыши в лицо, пусть кружат роем пчелы,
сбирая с кубков олимпийских дань,
полны нектара греческие долы,
и Вакх, проснувшись, будит смехом рань.
 
 
Он будит утро золотой Эллады,
сжимая тирс, увенчанный плющом,
и славят бога пляскою менады,
дразня зубами и карминным ртом.
 
 
Вакханки славят бога, тают росы
вокруг костра, рассвет жемчужно-сер,
и от огня румяней рдеют розы
на пестрых шкурах бархатных пантер.
 
 
Ликуй, моя смешливая подруга!
Твой смех – вино и лирные лады,
у Термина он треплет ветром юга
кудель длинноволосой бороды.
 
 
Взгляни, как в роще бродит Артемида,
сквозя меж листьев снежной наготой,
как ищет там Адониса [18]18
  Адонис– красивый юноша, превращенный Афродитой в цветок (греч. миф.).


[Закрыть]Киприда,
с сестрою споря нежной белизной.
 
 
Она как роза на стебле, и нарды
в себя вбирают пряный аромат,
за нею мчатся свитой леопарды,
за ней голубки белые летят…
 

* * *

 
Ты любишь греков? Ну, а я влюбленно
смотрю в таинственную даль веков,
ищу галантных празднеств мирт зеленый,
страну Буше [19]19
  БушеФрансуа (1702–1770) – известный французский живописец, автор картины «Галантные празднества».


[Закрыть]из музыки и снов.
 
 
Там по аллеям шествуют аббаты,
шепча маркизам что-то на ушко,
и о любви беспечные Сократы
беседуют лукаво и легко.
 
 
Там, в изумрудных зарослях порея,
смеется нимфа уж который год
с цветком аканта, мрамором белея,
и надпись Бомарше [20]20
  Надпись Бомарше…– На одной из статуй Люксембургского сада в Париже есть надпись, по преданию, сделанная Бомарше.


[Закрыть]на ней живет.
 
 
Да, я люблю Элладу, но другую,
причесанную на французский лад,
парижскую нескромницу, живую,
чей резвый ум на игры тороват.
 
 
Как хороша в цветах, со станом узким
богиня Клодиона [21]21
  Клодион —псевдоним французского скульптора Мишеля Клода (1738–1814).


[Закрыть]! Лишь со мной
она лопочет тихо по-французски,
смущая слух веселок болтовней.
 
 
Без размышлений за Верлена разом
Платона и Софокла б я отдал!
В Париже царствуют Любовь и Разум,
а Янус власть отныне потерял.
 
 
Прюдомы и Омé [22]22
  Прюдомы и Оме– персонажи, воплощающие мещанскую тупость и ограниченность. Прюдом – карикатурный образ, созданный в 30-е годы XIX в. французским писателем и художником Анри Монье, Оме – герой романа Г. Флобера «Мадам Бовари».


[Закрыть]– тупы и грубы,
что мне до них, когда Кинрида есть,
и я тебя целую крепко в губы
и глаз не в силах от тебя отвесть…
 

* * *

 
Играет мандолина, звуки, плача,
влетают в флорентийское окно…
Ты хочешь, как Панфило [23]23
  Панфило– один из рассказчиков в «Декамероне».


[Закрыть]у Боккаччо,
тянуть глотками красное вино,
 
 
шутя, внимать соленым разговорам
поэтов и художников? Смотри,
как сладко слушать ветреным сеньорам
о шалостях Амура до зари.
 

* * *

 
Тебе милей Германии просторы?
Песнь соловья, луны белесый свет?
Ты будешь Гретхен, чьи лазурны взоры, —
навеки ими ранен твой поэт.
 
 
И ночью, волнами волос белея
в лучах сребристых, на крутой скале,
красавица русалка Лорелея
нам пропоет в сырой туманной мгле.
 
 
И Лоэнгрин предстанет перед нами
под хмурым сводом северных небес,
и лебедь, по воде плеща крылами,
напомнит формой шеи букву «S».
 
 
Вот Генрих Гейне; слышишь, как в дремоте
о берег трется синеглазый Рейн,
и, с белокурой гривой, юный Гете
пьет чудо лоз тевтонских – мозельвейн…
 

* * *

 
Тебя манят земли испанской дали,
край золота и пурпурных цветов,
любовь гвоздик, чьи лепестки вобрали
пылающую кровь шальных быков?
 
 
Тебе цветок цыган ночами снится?
В нем андалусский сок любви живой, —
его дыханье отдает корицей,
а цвет – багрянец раны ножевой.
 

* * *

 
Ты от востока не отводишь взора?
Стань розою Саади [24]24
  Саади– знаменитый ирано-таджикский поэт-лирик XIII в.


[Закрыть], я молю!
Меня пьянят шелка и блеск фарфора,
я китаянок, как Готье, люблю. [25]25
  …я китаянок, как Готье, люблю.– Готье Теофиль – французский поэт (1811–1872), воспевший красоту китаянок в стихотворении «Китайское».


[Закрыть]
 
 
Избранница, чья ножка на ладони
поместится! Готов тебе отдать
драконов, чай пахучий, благовонья
и рисовых просторов благодать.
 
 
Скажи «люблю» – у Ли Тай-бо [26]26
  Ли Тайбо– китайский поэт VIII в., мастер любовной лирики.


[Закрыть]немало
подобных слов, его язык певуч,
и я сложу сонеты, мадригалы
и, как философ, воспарю меж туч.
 
 
Скажу, что ты соперница Селены,
Что даже небо меркнет пред тобой,
что краше и милей богатств вселенной
твой хрупкий веер, снежно-золотой.
 

* * *

 
Шепни «твоя», явясь японкой томной
из сказочной восточной старины,
принцессой, целомудренной и скромной,
в глазах которой опочили сны,
 
 
той, что, не зная новшеств Ямагаты [27]27
  ЯмагатаАристомо (1838–1927) – японский реакционный политический и военный деятель. Реформировал японскую армию.


[Закрыть],
под пологом из пышных хризантем,
сидит недвижно в нише из агата,
и рот ее загадочен и нем…
 
 
Или приди ко мне индусской жрицей,
справляющей таинственный обряд,
ее глаза – две огненные птицы,
пред ними даже небеса дрожат.
 
 
В ее краю и тигры и пантеры,
там раджам на разубранных словах
все грезятся плясуньи-баядеры
в алмазах и сверкающих камнях.
 
 
Или явись смуглянкою, сестрою
той, что воспел иерусалимский царь, [28]28
  …той, что воспел иерусалимский царь…– Речь идет о «Песни песней» царя Соломона.


[Закрыть]
пускай под нежной девичьей ступнею
цикута с розой расцветут, как встарь…
 
 
Любовь, ты даришь радости любые!
Ты скажешь слово – зеленеет дол,
ты чарами заворожила змия,
что древо жизни некогда оплел.
 
 
Люби меня, о женщина! Какая
страна твой дом – не все ли мне равно!
Моя богиня, юная, благая,
тебя любить мне одному дано.
 
 
Царицей Савской [29]29
  Царица Савская —правительница древней Аравии, посетившая царя Соломона в Иерусалиме, привлеченная славой о его мудрости.


[Закрыть], девой-недотрогой
в моем дворце, где розовый уют,
усни. Рабы нам фимиам зажгут,
и подле моего единорога,
отведав мед, верблюды отдохнут.