Текст книги "Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»"
Автор книги: Автор неизвестен Древневосточная литература
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Как преподобный Иккю взобрался на гору Коя и слагал стихи о горных видах
Преподобный Иккю взошёл на гору Коя, любовался горными видами вокруг и восхищался: «Да это даже красивее, чем мне казалось по слышанным рассказам!» – когда появились монахи-паломники из монастыря на той горе, заметили Иккю и спросили:
– А кто ты такой?
– Да никто, так, сам по себе изучаю буддийское учение, в первый раз сподобился увидеть эти горы, и так мне эти виды нравятся, что захотелось написать китайские или японские стихи, пусть и нескладные, – только об этом и думаю, – отвечал он им, а те монахи и знать не знали, что это Иккю, и принялись они каждый по-своему потешаться:
– Какая прелесть! Ты похож на слепого, который пытается заглянуть за чужую ограду, или на человека с заячьей губой, услаждающего сердце свистом! Не холодно тебе в твоей бумажной одежонке – вон как шелестит на ветру? А воротник-то потоньше знаменитых бритв с горы Коя[110]110
В старину гора Коя славилась живописными местами для любования цветами и луной, производимыми там тушью и бритвами.
[Закрыть] – смотри, чтоб не перерезал твою хилую шею!
Иккю даже стало не по себе от таких насмешек, но он, не подав виду, сказал:
– Придумал стихи! Дайте-ка мне тушечницу и бумагу!
– Надо же, он стихи придумал! Да ещё так быстро! – засмеялись монахи. – Что ж, дайте ему бумагу и тушь!
Иккю взял в руку кисть, припомнил стихи Дунпо-цзюйши, которые тот написал в храме Цзиншаньсы[111]111
Су Ши (1037–1101) – китайский поэт и государственный деятель, писал под псевдонимом Су Дунпо. Цзюйши – мирской последователь буддийского учения. Храм Цзиншаньсы находится в г. Ханчжоу провинции Чжэцзян, известном живописными горными видами.
[Закрыть]:
Горы высоки, сразу над ними —
Внутренний чертог небес Тушита[112]112
Небеса Тушита – «Небеса Радости» – один из небесных миров в буддийской космологии, расположены над горой Сумеру, которая находится в центре нашего мира. Во Внутреннем чертоге этих небес рождаются существа, исповедующие буддизм.
[Закрыть],
Горы спокойны, являя собою
Подобие Мира-хранилища Лотосов,
Горы – одна за другой,
Подобны множеству миров будд,
Горы, сливаясь вдали,
Становятся землями будд.
В горах по весне цветы, раскрываясь,
Побуждают сердце раскрыться,
В горах летом прохладный ветер
Уносит заблуждения,
В горах осенью падают листья
Из пустоты в пустоту,
В горах зимой чистый снег
Заметает границу между «то» и «не-то»[113]113
Этого стихотворения нет среди дошедшего до нас творчества Су Ши. Авторство Иккю тоже не подтверждено.
[Закрыть].
Всё это он тут же записал, быстро водя кистью, а монахи захлопали в ладоши от восхищения:
– Как прекрасно он пишет! И стихов таких мы никогда не видали! – Застыли они с раскрытыми ртами, не в силах закрыть.
– Мы тут только что неприятные слова говорили, и как же нам стыдно, что мы насмехались над господином монахом! Скажите нам, что вы за человек, откройте нам своё имя! – наперебой заговорили они, а Иккю отвечал:
– Я его написал под стихами!
– Действительно, там написано «Один», а что бы это могло значить? – спрашивали они. Из них один монах всматривался в стихи, нахмурившись в задумчивости. Иккю сказал:
– Ну, я пошёл! – и направился к себе.
Тот монах сказал:
– Это не иначе как кисть Иккю из Мурасакино! Особенно видно по начертанию знака «один». Надо его вернуть! – и побежал вдогонку. Иккю изволил спросить:
– В чём дело?
– Мы не знали раньше, наговорили вам грубостей, уж простите нас! Прошу вас, вернитесь, проследуйте в наш храм! – упрашивал он, но Иккю отвечал:
– Я уже решил возвращаться! – Тогда монахи дали ему подарков и проводили. Тут один из них сказал:
– А ведь такой знаменитый монах вряд ли снова окажется на нашей горе! Надо его попросить написать славословие на изображении Великого учителя![114]114
То есть монаха Ку:кай (774–835), основателя школы Сингон. Главный монастырь этой школы находился на горе Ко:я.
[Закрыть] – и пошёл снова вдогонку за Иккю.
– В чём дело? – спросил Иккю, и монах объяснил, так, дескать, и так.
Иккю рассмеялся:
– Для такого дела мне и возвращаться не нужно. Принеси мне это изображение! – а сам устроился передохнуть в чайном домике при дороге. Монахи же удивились:
– Надо же, славословие Великому учителю он придумал тут же, не сходя с места! Вот это большой учёности наставник, даже более учён, чем мы слышали! – и прикусили языки от восторга, а когда принесли изображение Великого учителя, Иккю тут же стоя написал:
Великий учитель,
Распространяющий Учение, —
Воплощение Будды,
А как умер – стал
Землёй в полях и долинах.
Ко:бо: дайси
Икиботокэ
Синэба нохара но
Цути то нару
Так быстро записал он. Все подумали, что в написанном заключён глубокий смысл, поспешили на гору и показали учёному монаху из их монастыря, а когда поняли, что он так хитро над ними посмеялся, снова долго не могли закрыть рты от удивления.
Иккю взял в руку кисть, припомнил стихи Дунпо-цзюйши, которые тот написал в храме Цзиншаньсы: «Горы высоки, сразу над ними – внутренний чертог небес Тушита…»
5О том, как Иккю слагал стихи в форме гор в Кумано, а также о стихах Дунпо, сложенных в монастыре Цзиншаньсы
Преподобный Иккю как-то раз отправился на паломничество в Кумано и поднялся в главное святилище. Как раз весна перевалила за середину, и цветущая вишня в горах и долинах выглядела так чудесно, даже лучше, чем в столице во вторую луну. Иккю поднялся в малое святилище перед главным храмом и наслаждался видами, когда вышел один тамошний монах и сказал:
– Вы, господин монах, не похожи на обычного человека! – а Иккю отвечал:
– Да, я и вправду не обычный человек – я монах.
Тот монах сказал:
– А вы любите пошутить! – и рассказали они друг другу одну-две истории, а когда Иккю рассказал о стихах, сложенных на горе Коя, монах предложил:
– Давайте на этой горе сложим по стихотворению! – и принялись они сочинять стихи.
Иккю попросил у того монаха тушечницу и бумагу и преподнёс божествам написанные им стихи. Монах с восхищением смотрел на следы, которые оставляла кисть Иккю, и сказал:
– Так и есть! Не ошибся я, когда подумал, что вы прибыли из столицы! – а Иккю отвечал:
– Хорошо приметили! Меня зовут Иккю, и я из столицы.
– То-то я и смотрю, что человек необычный! – с этими словами он принёс Иккю его стихи, поднесённые божеству, и сказал: – А подпишитесь-ка! – и Иккю подписался.
Вот какое это было стихотворение:
Горный храм – первый в этой стране!
Горных паломников – числа не счесть.
Горы, как волны морские, высоки, лодки видны вдалеке,
Горной башни колокол зазвенит – и луна отзовётся,
Горный водопад загрохочет – и иссиня-чёрные тучи прольются дождём, заполнят
Горные долины, смоют лес заблуждений.
Горных посёлков свет освещает три вида святилищ[115]115
То есть главные святилища, новые святилища и уездные святилища.
[Закрыть],
Горными цветами славится весной горное святилище!
Сочинил старец Иккю
Монах предложил: «Давайте на этой горе сложим по стихотворению!» – и принялись они сочинять стихи. Иккю попросил у того монаха тушечницу и бумагу и преподнёс божествам написанные им строки.
Монах подумал: «Да это ведь Иккю!» – быстро подмёл в саду, поскорее приготовил батат, угостил Иккю и так его обхаживал, что и не описать. Как раз цвела сакура, и он предложил:
– А давайте полюбуемся цветами в саду! – достал сакэ и закуски, и они начали пировать. И вот наконец тот монах сказал:
– Не знаю, когда вы снова заглянете к нам в горы. Хранили бы следы вашей кисти как сокровище до скончания веков, если бы вы изволили написать что-нибудь – всё, что угодно!
– Это несложно! А что бы вы хотели?
– А скажите, те стихи, которые преподнесли в храме, – вы их сами придумали, или такие стихи уже были в старину?
– Такие стихи когда-то уже были. Китайский поэт Дунпо-цзюйши как-то написал в храме Цзиншаньсы:
В горах цветы распускаются среди буйного леса,
Горы простираются вдаль, и дорога теряется в дымке.
В горах летят облака там и тут,
Горные реки черны, глубоки и спокойны их воды,
Горные птицы склёвывают плоды, тем и живут,
Горные обезьяны, дерево обхватив, кричат.
В горы монах пришёл, и спрашивает дорогу,
В горы пришедшие люди уводят его за собой.
– Ах, какие удивительные стихи! Дожил до этих лет здесь, в горах, и не читал, и не слышал такого! Не изволите ли написать что-то такое, более привычное для наших глаз и ушей? – попросил тот монах.
– Что бы вам такое написать, что более привычно для ваших глаз и ушей…
И только он это сказал, как тут стали осыпаться лепестки с цветов сакуры и разлетались вокруг. Иккю тут же вспомнил стихотворение Ки-но Цураюки и записал его большими знаками:
Ветер, что веет
Под сакурой, что опадает,
Не холодит,
Но невесть откуда берётся
Снег с чистого неба.
Сакура тиру
Ко но сита кадзэ ва
Самукарадэ
Сора ни сирарэну
Юки дзо фурикэру
– Как вам это? – спросил Иккю, а тот монах сказал:
– Нет, такого я тоже не слышал! – и тут снова налетел ветер и сорвал лепестки, которые разлетелись повсюду, и Иккю написал:
– А это? – спросил Иккю, а тот монах даже обиделся:
– Издеваетесь вы надо мной! Хоть такое, конечно, привычно моим ушам и глазам, но это уж слишком!
Такие стихи когда-то уже были. Китайский поэт Дунпо-цзюйши как-то написал в храме Цзиншаньсы: «В горах цветы распускаются среди буйного леса…»
Тогда Иккю рассмеялся:
– И то правда! Что ж, напишу, так и быть, как вы просите, о том, к чему привыкли ваши уши и глаза!
Жрецов колокольцы,
Шум моря, гор, рубка леса,
Гомон в долинах,
Колоколов перезвон —
И сакура в вашем саду!
Кинэ га судзу
Уми яма кикори
Тани но коэ
Ириаи но канэ ни
Тэйдзэн но хана
Так написал, и монах тот сказал:
– Что же, это хорошая шутка! Ведь и вправду неумно с моей стороны было просить написать о том, что я привык видеть и слышать! – повеселился он над тем, как подшутил над ним Иккю:
– Очень увлекательно было поговорить! – и угощал Иккю ещё, а потом проводил его.
6О том, как Иккю полюбил жену прихожанина
Как-то раз преподобный Иккю в середине весны увлёкся цветами, насобирал цветущих веток и расставил их в корзинах, пил сакэ и помолодел душой, когда зашла к нему жена одного прихожанина.
– Как хорошо, что зашли! – сказал ей Иккю, угостил её сакэ, и за интересной беседой выпито было немало, солнце уж закатилось на запад за горы, а прихожанка, подобно той кукушке, которой «нет пристанища, вовсю меж деревьев порхает»[117]117
Цитата из стихотворения неизвестного автора в антологии «Собрание старых и новых песен Японии» (Кокинвакасю:): «Нет пристанища ей – // вотще меж деревьев порхает, // и над склонами гор, // еле слышен, звучит порою // безнадежный призыв кукушки…» (перевод А. А. Долина).
[Закрыть], всё вела разговоры в том храме.
Неясно, что задумал Иккю, но сказал ей:
– Оставайтесь сегодня здесь на ночь!
Женщина ему отвечала:
– Совсем ненадолго зашла я, и даже то, что провела столько времени здесь, не совсем хорошо, а если ещё и останусь, то слухи пойдут о нас с вами. Кроме того, у меня есть муж, и, как бы я ни хотела, это невозможно, так что я ухожу! – и собралась уже выходить, как Иккю стал тянуть её за рукав:
– Прошу же вас, останьтесь только на эту ночь! – так останавливал он её, а она отвечала:
– Думала я до сих пор, что вы – воплощение Будды Шакьямуни, а тут вдруг я вам понравилась, и теперь вы хотите, чтобы я осталась? Какие легкомысленные слова! – а на это Иккю рассмеялся:
– Конечно же, вы мне понравились, потому и хочу, чтобы вы остались на ночь! Стал бы я вас удерживать, если бы вы мне не нравились!
– Это уж чересчур! Стану ли я, мужняя жена, так поступать! – с такими словами она вырвалась, села в паланкин и тут же уехала.
И вот она приехала к мужу и сказала ему:
– Я считала Иккю буддой, ты тоже, наверное, думал о нём так же, а он оказался никчемным монашком! Напоил меня сакэ, задержал до этой поры, да ещё и бесстыдно упрашивал остаться у него сегодня ночью! Больше в тот храм – ни ногой! – так и выложила ему всё без утайки и повторяла несколько раз. Муж её был умным человеком, всплеснул ладонями и рассмеялся:
– И всё-таки он будда! Понятно, конечно, что у тебя есть причины так говорить. А вот подумай – каким бы ни был испорченным человек, но нагло просить остаться на ночь жену прихожанина, который к тебе же ходит за наставлениями, – так никакой монах не поступит. Ладно уж, если возложите свои изголовья рядом, обретёшь благую карму в этой и в будущей жизни. Не беспокойся обо мне, ступай скорее да развлекись этой ночью. Клянусь тебе чем угодно, ревновать я не буду!
– Что ж, если так, поеду-ка обратно. То-то он, верно, обрадуется! – сказала она.
– Скорее иди, да не торопясь развлеки преподобного Иккю! – услышав это, та женщина обрадовалась, закрылась в комнатке и накрасилась белилами да помадой, став подобна лисице, обернувшейся человеком, принарядилась покрасивее, тут же села в паланкин и направилась к Иккю.
А Иккю уже спал, и она постучалась в ворота. Иккю удивился, вышел, а она тоненьким голоском проговорила:
– Сегодня вы меня так уговаривали, но мне нужно было спросить мужа, потому-то я вырвалась и убежала. Запали в сердце мне ваши слова, я отпросилась у мужа, а он сказал: «Ничего страшного!» – вот я, хоть и стыдно мне, пришла к вам ночевать!
Иккю отвечал:
– Нет-нет, ты мне уже не нужна! Ступай домой! Раньше ты мне нравилась, а теперь разонравилась. Сейчас же иди домой, иди! – с такими словами он крепко запер ворота и больше не проронил ни слова.
– Что же, прогоните меня? – говорила она, но в ответ не раздалось ни звука.
Ничего не поделаешь, пришлось ей вернуться ни с чем и рассказать это мужу.
– Я так и думал! – рассмеялся он. – Преподобный учитель, единственный в Поднебесной! Когда сердце волнуется – следует велению сердца, а когда не волнуется – тогда ничего и не делает. А настроение у него меняется быстро. Сердце его подобно теченью реки – незамутнённое, чистое! Несомненно, он необычный человек! – И с тех пор оказывал Иккю знаки уважения ещё больше, чем прежде.
7О том, как один человек из Сакаи поел фугу и умер, а также о том, как Иккю написал и послал ему посмертное наставление
В городе Сакаи был один человек, который часто ходил к Иккю и без особого труда удостоился посвящения, а звали его Матадзиро. Как-то раз он от души наелся похлёбки из рыбы фугу, неожиданно отравился, а в конце концов и преставился в тот же день. В свой последний час он сказал:
– Пока пребывал в этом мире, казалось мне, что моя смерть придёт ещё не скоро, и не готовился к посмертному существованию. Но я очень привязан к преподобному Иккю, поскольку часто к нему ходил и слушал разные его рассказы. Попросите его прочесть посмертное наставление! Уж наверное снизойдёт к моей просьбе, пожалев меня, что вот так неожиданно приходится мне умирать. Непременно… – так сказал он и скончался.
Вдова с детьми, родные горевали и убивались по нему, и говорили Иккю, как было завещано, а он ответил:
– Ничего не бывает проще! Какая жалость, что так вышло…
Однако же, когда к нему дважды и трижды присылали посыльных со словами: «Уже всё готово! С нетерпением ждём Вас!» – Иккю заявил:
– Нет, не стоит мне туда идти! Лучше напишу ему подробное наставление, пусть кто-нибудь зачитает, всё равно кто!
Вдова и дети покойного стенали:
– Таковы были его последние слова! Пожалуйста, сжальтесь, придите! – так уговаривали на все лады, но Иккю отвечал:
– Если я пойду, – наоборот, это по смерти ввергнет его в заблуждение. Лучше напишу наставление и пошлю ему! – и написал следующее:
В море есть ядовитая рыба.
Зовётся она фугу.
Всё брюхо у неё белое, а спина цветная.
Люди эту рыбу не едят.
Ах, какая жалость, Матадзиро!
Поел этой рыбы и внезапно скончался!
Ему было пятьдесят четыре года!
Ему было пятьдесят четыре года!
Прилагаю к сему чётки – пресеки связь со ста восемью заблуждениями и направляйся прямиком туда, куда хочешь! – так написал и отдал.
Все были поражены, но раз уж им так было сказано, то и поступили, как изволил распорядиться Иккю, а ту бумагу, на которой было написано наставление, дети Матадзиро бережно хранили как семейную реликвию, и на протяжении многих поколений их потомки хранят эти бесценные следы кисти Иккю по сей день.
8О стихах, написанных по случаю подношения фонарей во дворец, а также об обряде подношений духам
Во времена Иккю каждый год в четырнадцатый день седьмой луны разные храмы отправляли во дворец фонари[118]118
В этот день начинается празднование О-Бон, праздника поминовения усопших. В буддийских храмах в этот день читают сутры и молятся о загробном существовании покойных.
[Закрыть]. В Дайтокудзи тоже начали так делать ещё со времён Учителя страны Великий Светоч[119]119
Одно из почётных званий монаха Мё:тё: (1282–1337), принадлежавшего к направлению Риндзай Дзэн и основавшего монастырь Дайтокудзи.
[Закрыть], после него это вошло в обычай, от которого нельзя было просто так отказаться, но Иккю, наверное, счёл его обременительным и как-то раз, когда отправляли фонари во дворец, написал «безумные стихи» и отправил их с фонарями.
Духи покойных нынче приходят.
На мириадах листьев, как на полках,
Сами собой улеглись дожди и туманы.
Подобно светильнику, висит на небе луна,
Ветер в соснах, бегущие воды читают сутры[120]120
Иккю, вероятно, говорит о том, что бессмысленно устраивать для духов какие-то особенные подношения или церемонии, если природой Будды изначально обладают все вещи.
[Закрыть].
Так он сложил, а когда это прочитал государь, то изволил приказать:
– Действительно, всё верно говорит Иккю в своих стихах! Нет пользы в том, что мы требуем присылать нам фонари. Отныне и впредь – не нужно присылать фонари ни от Дайтокудзи, ни от прочих храмов!
Некие люди, услышав о том, говорили:
– Вот уж вправду великий монах! Если он так настроен, то Церемонию почитания духов в его храме точно не будут проводить! А если и будут, то это будет необычная церемония. Слушайте, идёмте-ка в храм к Иккю да поглядим, ведь об этом будут рассказывать до конца времён! – И вот, вчетвером или впятером пошли они туда, предстали перед Иккю и сказали:
– По всей столице только и говорят о ваших стихах, которые вы с фонарями отправили во дворец. Если вы так настроены, то не будете же проводить Церемонию почитания духов?
– Нет-нет, мы заботимся о всех живущих в Трёх мирах, а потому почтим и тех, кто уповал на Закон Будды, и тех, кто о нём не знал, почтим гневных духов, помолимся о спасении всех видов живых существ, и для того устроим особенно пышную церемонию! – отвечал Иккю.
Те люди растерялись:
– В вашем храме не видно никаких приготовлений – а где же вы будете проводить церемонию?
– Я попросил предоставить для церемонии участок тут, в стороне, в четырёх-пяти тё[121]121
1 тё: – ок. 109 метров.
[Закрыть] от храма! – сказал Иккю.
– Раз уж мы здесь, очень уж хочется посмотреть! Не дадите ли кого в провожатые? – просили они.
– Ну что с вами делать… Человека я вам не дам, я сам с вами пойду. Предложим духам подношения!
Все они обрадовались, как будто сам Шакья предложил их сопровождать. Пошли за ним, и вышли на восточный берег реки.
– Вы только посмотрите на это! – воскликнул Иккю и обвёл вокруг руками.
– На что? Где? – заоглядывались они, не понимая.
– Да вот же! – сказал Иккю, развёл руки в стороны и повернулся вокруг. Они всё ещё не могли сообразить, о чём речь, и он сказал: – Нет, вам этого не увидеть!.. Слушайте лучше, что я скажу. Имеющий уши да услышит!
Те люди упали духом, кто остался стоять, кто уселся, а Иккю возвысил голос и сказал:
Духам подношу
Кабачки и баклажаны,
Что растут в Ямасиро,
Предлагаю им
Воду из реки Камо!
Ямасиро но
Ури я насуби о
Сономама ни
Тамукэ ни нарэ я
Камогава но мидзу
– Ну как, поняли? Это ли не великая Церемония почитания духов? – сказал он, и те люди подумали: «Надо же, с этим и не поспоришь!» – так расчувствовались, и разошлись по домам.
9О том, как Иккю проповедовал своей матери, а также немного стихов
Мать Иккю была прихожанкой школы Чистой земли. Иккю часто писал наставления о Законе Будды азбукой-каной и посылал ей, а как-то раз отправил ей «Водное зерцало»[122]122
Сохранился ряд «наставлений», в том числе «Водное зерцало» (Мидзукагами), написанных азбукой-каной для широких слоёв населения, не владевших иероглифическим письмом.
[Закрыть], в котором учил Пути, однако же просветления она не достигла, лишь днём и ночью повторяла имя Будды.
Иккю услышал об этом и сказал ей:
– Вы так усердны! Конечно, нет сомнений, что вы станете буддой, повторяя имя Будды, но вот смотрите – если вы пойдёте отсюда, где вы живёте, к моей келье, то, несомненно, дойдёте. Вы хорошо знаете эту дорогу и потому найдёте мою келью без труда, даже если и не будете за дорогой следить. И вот какой-нибудь селянин из глуши, если захочет найти мою келью, то, сколько бы ни плутал, но всё равно и он тоже её найдёт. Разница лишь в том, сколько приходится блуждать по дороге!
– А не мог бы ты как-то ещё это объяснить? – спросила мать.
– Что ж, поясню немного! – отвечал он, и сказал – Слепые дружки! Идите на мой голос![123]123
Слова из детской игры в жмурки, когда водящий с завязанными глазами должен искать других игроков, ориентируясь на их голос.
[Закрыть] Все люди, осознавая, обретают осознание-просветление, а для начала им, чтобы ответить, чем было их «я» давным-давно, когда ещё не родились их отец и мать, нужно ответить, можно ли ответить на вопрос, может ли это узнать тот, кто стремится это узнать, – и всё же, если они всё ещё не знают его, то не знают и того, что препятствует их просветлению. Однако, если того, кто говорит: «Шакья и Амида бессвязно бормочут сами для себя», спросить, а что он сам бессвязно бормочет, он умолкнет и уйдёт. Подумайте об этом! – так он изволил сказать, а мать ему отвечала:
Спросить – не ответит,
Не спросить, то вопрос
Теснит мою грудь —
С нерассуждения
Начинается Будда.
Иэба ивадзу
Иванэба мунэ ни
Савагарэтэ
Омовану саки я
Хотокэ нару ран
Так она изволила сложить, а Иккю обрадовался, и тут же изволил сказать стихами:
Уже рассеялись
Облака заблуждений
В душе,
И нет горных вершин,
За которые бы закатилась луна.
Има ва хая
Кокоро ни какару
Кумо мо наси
Цуки то иру бэки
Яма синакэрэдо
Так сложил и сказал:
– Вот наконец-то вы всё поняли! – и с тем вернулся к себе.
10О том, как Синъуэмон и Иккю беседовали о буддийском Законе, а также о том, что у веера есть свои Пять заповедей
Как-то Синъуэмон пришёл к Иккю развлечься беседой о буддийском Законе, и Иккю сказал:
– Нынешние монахи не очень-то усердны. Будда вон соблюдал пять сотен заповедей, а этим хотя бы пять основных[124]124
Пять заповедей – основные положения буддийской этики, включающие в себя отказ от насилия, воровства, прелюбодеяния, обмана и пьянства.
[Закрыть] соблюсти!
Синъуэмон спросил:
– Монахам-то само собой – а вот я, пусть и мирянин, но хочу соблюдать Пять заповедей? – Иккю на это отвечал:
– Нет, мирянин-то уж точно не сможет. Тут хоть бы монахов заставить, но ведь всё, что видит глаз, всё, что слышит ухо, вынуждает нарушить Пять заповедей! Хоть даже складной веер, всего в один сяку[125]125
См. сноску № 79.
[Закрыть] длиной – и тот заставляет нарушить заповеди. Что уж говорить о живущих – ни монахи, ни миряне не могут соблюсти Пять заповедей!
Синъуэмон переспросил:
– Что, вот этот веер – и заставляет нарушать заповеди?
– Так и есть, заставляет!
– Вы, преподобный, верно, задумали что-то. Давайте я буду перечислять заповеди, а вы – отвечать. Как обычно, скажете что-нибудь интересное.
– Давай, перечисляй, попробую ответить!
Синъуэмон сказал:
– Воздерживаться от убийства?
Иккю отвечал:
– Разве не режут бамбук для спиц веера? – отвечал Иккю.
– Воздерживаться от воровства?
– Разве веером не воруют воздух у ветра? – отвечал Иккю.
– Воздерживаться от блудодейства?
– А разве не вставляют гвоздик в дырочки в спицах? – отвечал Иккю.
– Воздерживаться от лжи?
– Разве на веерах не рисуют вымышленные картинки и придуманные слова? – отвечал Иккю.
– Воздерживаться от пьянства?
– Разве не раскрывают веер, когда поют «Дзадзандза!»[126]126
Припев застольной песни эпохи Муромати.
[Закрыть] на пирушках? – отвечал Иккю. – Вот так веер и заставляет нарушать Пять заповедей!
– Не впервые я слышу ваши остроумные речи, но за услышанное сегодня особенно вам благодарен. Только вот одно меня смущает – вопрос о воздержании от воровства.
Иккю спросил:
– Что же это, что тебя смущает?
Синъуэмон сказал:
– В старых книгах сказано: «Веер в Японии сделан, но ветер – не только японский»[127]127
Это выражение встречается в сборниках стихов дзэнских монахов, например, в Байка мудзиндзо: — «Хранилище неувядающих сливовых цветов».
[Закрыть]. И когда я это услышал, я думал, что, даже если машешь японским веером, ветер не может быть только японским. На тысячи ри дует один и тот же ветер, как же тут говорить о воровстве? – попытался поддеть Иккю Синъуэмон. Иккю позвал:
– Синъуэмон!
– Да? – отозвался тот, и Иккю сказал:
Не выдаст себя
Ни звуком, ни видом
Душа, что внутри.
Тот, что на зов откликается, —
Кто он, если не вор?
Ото мо наку
Ка мо наки хито но
Кокоро нитэ
Ёбэба котауру
Нуси мо нусубито
Так он сложил, и Синъуэмон попросил:
– Как хорошо сказано! Не сочтите за труд, пожалуйста, записать собственноручно эту беседу! – И когда Иккю записал это для него, Синъуэмон сделал из записи свиток, чтоб вешать на стену. Этот свиток я обнаружил у одного человека в столице, с него и переписал.
Синъуэмон попросил: «Не сочтите за труд, пожалуйста, записать собственноручно эту беседу!» – и когда Иккю записал это для него, Синъуэмон сделал потом из записи свиток, чтоб вешать на стену.
