Текст книги "Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»"

Автор книги: Автор неизвестен Древневосточная литература

Неподалёку от кельи преподобного Иккю жил зажиточный крестьянин, которого звали Синнодзё. Он почитал Иккю, и он, и жена его всегда хорошо о нём отзывались, особенных пороков за ними не водилось, и они временами навещали Иккю в его келье. Бывало, целый день они внимали толкованию Закона, и преподобный тоже запросто навещал семью Синнодзё. Сам Синнодзё был от рождения человек неглупый, сыну его сравнялось семь лет, заливных и суходольных полей имел вдоволь, ни в чём не знал недостатка, жил вольготно, как хотелось бы каждому. Характер имел прямодушный, тайных страстей не имел, но вот почему-то случались у них иногда споры с женой, так что по полдня или по целому дню не разговаривали они и старались не встречаться, и так бывало один-два раза в месяц. Потом снова мирились, так что близкие к ним люди и даже родственники махнули рукой: «Опять они за своё!» – никто их не мирил, и так оно и шло.

Как-то раз, когда Иккю зашёл к Синнодзё, эти двое как-то странно себя вели, и понял преподобный, что они снова взялись за старое. Не подавая виду, он зашёл к ним и сказал:

– Сегодня у меня к вам обоим есть небольшая просьба. Подойдите-ка поближе.

Они подошли к преподобному, чтобы узнать, в чём дело, и он объяснил:

– То, о чём я хочу попросить, – дело совсем несложное. Один человек мне сказал: «Пускай мужчина и женщина напишут на одном листе по половине стихотворения», и я согласился выполнить его просьбу, подумав, что это легко устроить. Я хотел бы, чтобы вы вдвоём это написали. Первую часть пусть напишет Синнодзё, а вторую часть даю вам! – с такими словами он разделил стихотворение надвое, тщательно завернул в бумагу и передал супругам.

– Храните это в совершенной тайне завёрнутым до вечера, пока не стемнеет, а потом уже напишете в спальне, чтоб не проведал никто. Ни в коем случае никому не показывайте! – так он упрашивал их, и они легко согласились:

– Это нам будет сделать несложно! Что вы, вы всегда так о нас заботитесь!

Обменявшись любезностями, подали угощение, Иккю вежливо с ними поговорил, попрощался и ушёл. Супруги же были в ссоре и, когда преподобный ушёл, о том стихотворении не говорили, и вот смеркалось, наступил поздний вечер, и Синнодзё зашёл в спальню жены.

– Нужно бы написать стихотворение, которое сегодня оставил преподобный. Достань-ка бумагу и тушечницу.

Жена молча достала свою часть стихотворения, сунула супругу бумагу и тушечницу, тайком развернула свою часть и прочитала:

«Махать вовсю кулаками, когда уже кончилась драка».

Она подумала: «Странное окончание стихотворения! Надо бы узнать, что в первой части!» – а Синнодзё тем временем развернул свою часть и увидел:

«Нет никого, кто помог бы любви… Странное дело».

Он обмакнул кисточку в тушь, проглядел написанное и подумал: «Да уж, странное начало стихотворения. Что же там дальше? Поскорее бы увидеть!» – быстро переписал первую часть и молча передал жене. Она тоже быстро записала окончание стихотворения. Оба привстали и прочитали вслух:

 
Нет никого,
Кто помог бы любви…
Странное дело —
Махать вовсю кулаками,
Когда уже кончилась драка.
 
 
Та га наосу
Нака то ва наси ни
Мё: то суру
Исакаи сугитэ
Ёру но тигирики
 

Супруги, ни слова не говоря, ещё какое-то время смотрели на стихотворение, потом взглянули друг на друга и засмеялись. Отложив написанное в сторону, Синнодзё сказал жене:

– Он понял, что мы в ссоре, но ничего не сказал, а попросил нас написать эти стихи, чтобы усовестить нас, и такое за ним бывает, и всё равно удивительно.

Жена тоже это поняла:

– И правда, когда ничего не скажешь, не подумать плохо о людях и, ничего такого не говоря, наставить на путь истинный – удивительное дело. Даже стыдно как-то, что он так о нас заботится, а мы так себя ведём – надо бы исправиться!

С тех пор меж ними не было ссор, и зажили они мирно.

Вот уж вправду, необычный способ мирить людей, – жили они в старинные времена, и те супруги были людьми порядочными, так что не пренебрегли наставлениями преподобного, и стал тот случай примером, как люди исправились.

^{Жена достала свою часть стихотворения, сунула супругу бумагу и тушечницу, развернула свою часть и прочитала: «Махать вовсю кулаками, когда уже кончилась драка». Она подумала: «Странное окончание стихотворения! Надо бы узнать, что в первой части!» – а Синнодзё тем временем развернул свою часть.}

В келью Иккю пришло четверо или пятеро разгорячённых молодых людей. Преподобный пригласил их внутрь.

– Мы к вам пришли, чтобы кое о чём узнать! – загалдели они, а Иккю посмотрел на них и спросил:

– Что же у вас за дело? Подходите сюда! – Они зашли и притихли, а один из парней сказал:

– Со вчерашнего вечера на Первом проспекте, на воротах, где вешают объявления, что-то повесили странное. Мы все вместе читали, да так и не поняли. Переписали и принесли вам. Объясните нам, в чём здесь дело! – достал из-за пазухи написанное и положил перед преподобным. Там было написано:

Нос

 
Чашка для чёрта
Обучение стихосложению
В новом святилище
В том, что на ноги надевают,
Быстрая лодка
Покидает родные места.
 
 
Они но сакэирэ
Ута но ёминараи
Синъясиро
О-аси но фукуро
Хасирибунэ
Мото о хику
 

Сообщаем о проведении этого. Порядок такой:

 
Вверх поглядишь —
И возрадуешься
Весенним туманам.
Из котла тут же
Накладывают еду,
Старец почтенный
Дёснами сливу жуёт.
Птицы, цветы,
Ветер, луна —
Всё здесь есть без остатка.
Десять по десять
И десять по тысяче
Вместе сложив,
«Маа» – сказали
Наоборот.
 
 
Уэ мирэба
Сироу таносиму
Хару касуми
Иабэ кара сугу ни
Моно ёсоу нари
Тосиёри ва
Хагуки дэ умэ о
Курихикэри
Катё:фу:гэцу
Сидзю: мацумаси
Too дзуцу о
Too то сэн дзуцу
Too авасэ
Маа то юутэ ва
Каэсарэникэри
 

Иккю, даже не дочитав, зашёлся смехом:

– Надо же, что написали! А вы, значит, не смогли это прочитать и пришли ко мне? Это же объявление театра Но. Ладно, расскажу вам, в чём тут дело, раз у вас соображения не хватает! – и прочитал это от начала до конца:

– Нос – это то, что выше рта, «кутиуэ», то есть разъяснение программы. Чашка для чёрта – чёртова бочка, «китару», читается так же, как «приходящий» или «наступающий», обучение стихосложению проходит в двадцатый день[364]364
  Указание на связь 20 числа месяца и стихосложения не вполне ясно.


[Закрыть], новое святилище – это Имамия, «нынешнее святилище», на ноги надевают носки-таби, «о-табидокоро» – это место перед святилищем, быстрая лодка – значит, поставили парус, «хоидэ», пишется так же, как «оитэ» – «там, где это проводят». Выражение «покидает родные места» читается так же, как «выращивают урожай», а выращивание урожая называется «но», читается так же, как и «театр Но»[365]365
  Общий смысл начала объявления: «Наступающего 20 числа во дворе перед святилищем Имамия будет проводиться представление театра Но».


[Закрыть].

 
Вверх поглядишь —
И возрадуешься
Весенним туманам.
«Хакуракутэн»[366]366
  Здесь и далее – названия пьес театра Но, зашифрованные в стихах. Пьеса «Хакуракутэн» (кит. Бо Лэтянь) – одна из пьес, открывающих представление Но. Она повествует о китайском поэте Бо Цзюйи (772–846), которого ещё называли «Бо Радость небес» (кит. Бо Лэтянь, яп. Хакуракутэн). Он якобы по императорскому указу прибыл в Японию, чтобы узнать о японском искусстве стихосложения. На Кюсю он встречает старого рыбака, слагающего стихи, старик оказывается божеством Сумиёси. В объявлении на название пьесы указывает выражение «вверх поглядишь и возрадуешься», намекающее на имя главного персонажа, «Радость небес».


[Закрыть]
Из котла тут же
Накладывают еду.
«Ацумори»[367]367
  Пьеса «Ацумори» посвящена одному из эпизодов «Повести о доме Тайра». То, что из котла тут же накладывают еду, указывает на то, что еда горячая, ацуй. Один из синонимов ёсоу, «накладывать (рис)» – мору, что вместе даёт слово ацумори, омофоничное названию пьесы.


[Закрыть]
Старец почтенный
Дёснами сливу жуёт.
«Нокиба но умэ»[368]368
  «Слива у дома» – пьеса Но, обычно третья в программе. Нокиба – «край крыши, дома» омофонично выражению «выпавшие зубы, беззубый».


[Закрыть]
Птицы, цветы,
Ветер, луна —
Всё здесь есть без остатка.
«Кагэцу»[369]369
  Пьеса «Кагэцу» названа по имени одного из персонажей; это имя записывается как «Цветы и луна».


[Закрыть]
Десять по десять,
И десять по тысяче
Вместе сложив,
«Хякуман»[370]370
  Имя персонажа, по которому названа пьеса, записывается как «Сотня десятков тысяч», то есть десять по десять и десять раз по тысяче.


[Закрыть]
«Маа» – сказали
Наоборот.
«Ама»[371]371
  Ама в названии пьесы – «ныряльщицы». В стихотворении использовано восклицание маа, выражающее удивление, и указано, что его нужно прочитать, поменяв слоги местами.


[Закрыть]
 

Так разъяснил Иккю, и молодые люди восхитились:

– Действительно, всё сходится! Вот уж вправду хорошо вы всё разгадали! – возрадовались они безмерно, а Иккю ещё объяснил:

– Ничего особенного, это обычные детские загадки. Однако, если к загадке нет ключа, то бывает невозможно разгадать. Здесь же сказано: «Сообщаем о проведении этого. Порядок такой…» – с этого и начинается отгадывание. По этим словам ясно, что речь о представлении Но или борьбе сумо. Зная это и видя «вверх поглядишь и возрадуешься», сразу понятно, что это про Бо Лэтяня, написано, что еду сразу накладывают, то это «Ацумори», так и можно быстро разгадать. Вы ещё молоды и способов разгадывания не знаете, потому вам сейчас объясняю. К слову, есть такая старая история, но наверняка вы не все её слышали, так что расскажу. Некто задал загадку о том, что может означать иероглиф «запад». Те, кто там был, старались отгадать, используя свои собственные знания. Человек, увлечённый стихосложением, решил, что запад – место, где солнце (хи) ночует (томару), и разгадал как «Хитомару»[372]372
  Другое имя поэта Какиномото-но Хитомаро, одного из «тридцати шести бессмертных» японской поэзии, чьи стихи вошли в антологию «Собрание мириад листьев».


[Закрыть]. Служитель богов рассудил, что запад – направление «птицы»[373]373
  В китайской натурфилософии сторонам света, временам суток и т. п. соответствуют 12 животных – крыса, бык, тигр, кролик и т. п. Западному направлению соответствует петух, или птица.


[Закрыть], поэтому в нём зашифровано «место, где находится птица», или тории[374]374
  Ворота перед синтоистским храмом. Тории записывается иероглифами «птица» и «быть, находиться».


[Закрыть]. Настоятель храма буддийской школы Икко подумал, что «западное направление» (сайбо) читается так же, как «жена»[375]375
  Основатель школы Дзёдо-синсю, которая произошла от школы Икко, монах Синран (1173–1263) впервые отменил запрет на вступление в брак для монахов, и сам женился в 1207 году. Здесь видно ироническое отношение к этой школе, у монахов которой якобы все мысли о женщинах.


[Закрыть], а жена бывает на кухне, потому разгадал как «кухня». Лекарь решил, что в иероглифе «запад» можно увидеть иероглифы «два» и «четыре», то есть цифры, которые идут «до и после тройки» (сандзэн-санго), а это звучит как «(уход) до и после родов». Так что такие загадки всяк разгадывает по-своему. На таких вещах вы хорошо поймёте свои способности.

Те четверо или пятеро юношей исполнились благодарности:

– Этого преподобного следует называть «прозревающий мир воплощённый ныне Татхагата»! Как интересно, лучше не бывает! – Так, восхваляя его на все лады, и разошлись по домам.

Конец второго свитка «Продолжения рассказов об Иккю»

Свиток третий

В квартале Агуи на севере столицы жил человек, страдавший от проказы. Испробовал он все способы лечения и всякие возможные лекарства, а всё-таки выпали у него брови, распухло лицо, он подурнел и стал распространять ужасный запах. Так и влачил он жалкое существование день за днём. Была у него единственная дочь. Беспримерно почитала она отца, для него старалась, молилась за него богам и буддам, не спала днями и ночами, а всё делала для того, чтобы исполнить дочерний долг, пеклась о его выздоровлении. Однажды, будучи женщиной, поверила она словам жадного лекаря-шарлатана, в сумерках пришла в келью Иккю и попросила о встрече с преподобным. Иккю вышел к ней и пригласил войти.

Девушка, заливаясь слезами, пала на колени перед ним и говорила:

– Я дочь такого-то человека из Агуи. Неизвестно, за какие прегрешения в прошлых рождениях случилось это, но отец заболел страшной болезнью, проказой. Испробовали все способы, применяли всё, о чём только можно помыслить, но всё напрасно, и сейчас осталось ему жить совсем недолго. Всякой жизни положен предел, и тут уж надо было бы и смириться, но ведь говорят, будто люди, страдающие проказой, не могут достичь просветления в будущей жизни? От жалости к отцу горевала я, и тогда один лекарь сказал: «Болезнь уже зашла очень далеко и приняла тяжёлую форму, но в нашей семье передаётся один рецепт. Я могу поручиться за полное выздоровление, давайте вылечу его. Но лекарство подействует, только если в него добавить печень женщины, родившейся в год Огненной Козы». Я подумала об этом и сказала: «Я сама родилась в год Огненной Козы, так что возьмите мою печень, смешайте лекарство для отца и вылечите его!» – так твёрдо пообещала я, и нынче ночью пойду на гору Фунаока, оставлю записку о том, что я сама покончила с собой, скажу, чтобы мне разрезали грудь, как и договаривались, сделали лекарство и дали отцу. Сейчас я туда направляюсь. С давних пор я много слышала о достоинствах преподобного, и перед тем, как идти туда, я зашла к вам, надеясь получить наставление, услышать напутственные слова перед смертью, чтобы благодаря этому потом, когда отец выздоровеет, он прожил до конца краткий век людской и после смерти возродился бы в том же цветке лотоса, что и я. В надежде на это я и пришла к вам! – сказала она и залилась слезами перед преподобным. Иккю выслушал её историю до конца.

– Надо же, какие чудесные у вас устремления! А братья-сёстры у вас есть?

– Нет, одна я у отца! – И тогда преподобный сказал:

– Послушай, девочка, ты так молода и так печёшься об отце, это прекрасно, но вот о чём подумай. Ты лечила отца, старалась изо всех сил, но ему даже тогда становилось всё хуже. А что теперь, пропадут твои усилия впустую? И при этом ты у него единственная дочь, ни братьев, ни сестёр у тебя нет, и ты собираешься уйти раньше этого тяжко больного человека. Допустим даже, вдруг лекарство, о котором говорил тот мошенник, подействует, и отец излечится, – захочется ли отцу съесть собственного ребёнка и тем продлить свою жизнь? Да и лекарство это, – где это слыхано, чтобы для лекарства нужна была девичья печень? Врёт он всё. Такие проходимцы пользуются людьми, которым некуда деться, и приумножают своё богатство. А выздоровеет отец твой или нет, это зависит от его кармы прошлых рождений. При этом, если посмотреть, как в действительности обстоят дела, то в народе говорят, что от человека, больного проказой, отворачиваются тысяча будд, тысяча божеств и тысяча людей, и болезнь эта не проходит до тех пор, пока не исчерпаны грехи, совершённые в прежних рождениях. Настолько неприятна болезнь для будд, богов и людей потому, что, как ни старайся, её не излечишь. Если же в этой жизни искупить свои грехи за прошлые жизни, то будущее рождение будет настолько хорошим, что каждый мог бы позавидовать. Поэтому ты сейчас должна пойти домой, прожить свою жизнь до конца и заботиться об отце ещё больше. Это твоё усердие и проявление почтительности к отцу пойдут ему на пользу. Так что иди поскорее домой! – такими словами он напутствовал её и назначил человека, который бы её сопроводил, а она поклонилась в благодарность за поучение и сказала:

– Если я умру, отцу будет очень грустно… – так она постепенно приближалась к пониманию Пути Будды. Когда она собралась уходить, преподобный Иккю ей сказал:

– Слушай, девочка! Возьми-ка вот это. Передай отцу, и пускай он не печалится о своей болезни, а лучше подумает о будущем перерождении, так ему и скажи. Вот, возьми! – и передал ей «безумные стихи»:

 
На тело, больное проказой,
Черти не станут зариться,
А потому сам собой
Сможешь достичь просветленья
И наконец станешь буддой!
 
 
Санбё: но
Мусаки о они га
Куравадзу ва
Хитори хотокэ ни
Эн ва мусубамэ
 

Девушка взяла это и унесла домой, а поскольку стихи были написаны рукой преподобного, отнеслась к ним бережно, сделала из них свиток, повесила его у изголовья больного и с ещё большим усердием старалась облегчить страдания отца. Верно, Небо сострадало девушке, столь преданной отцу, и его постепенно перестали мучить боли, язвы исчезли, а в срединный день праздника Хиган, в начале второй луны, на самом восходе солнца он преставился, и говорят, что возродился в Чистой земле.

Девушка та, хоть и была неумна, но столь большая преданность родителю не могла, наверное, остаться без вознаграждения. Нельзя не пожалеть её, и такая почтительность её будет служить всем примером отныне и до конца времён.

^{«Если я умру, отцу будет очень грустно…» – Девушка постепенно приближалась к пониманию Пути будды. Когда она собралась уходить, преподобный Иккю ей сказал: «Слушай, девочка! Возьми-ка вот это. Передай отцу, и пускай он не печалится о своей болезни, а лучше подумает о будущем перерождении!»}

Один человек пришёл в келью Иккю и сказал:

– В деревне есть у меня знакомый, и временами он просит прислать ему разные товары из Киото. Обычно я достаю эти товары и отсылаю ему, а в этот раз в его заказе, среди всего прочего, упомянута какая-то вещь, название которой я прочитать не смог. Обращался я к учёным людям, но вот это они тоже понять не могли, не знаю даже, что и делать теперь. Не попробуете ли разъяснить, что здесь написано? – с этими словами он вытащил список товаров. – Вот здесь написано «торихицудзи», «птица-овца», а я не слышал до сих пор никогда ни о каких птицах-овцах. Может, это название какого-то снадобья или разновидность сладостей? Подумайте, пожалуйста!

Преподобный немного подумал и сказал:

– Это просто необычные иероглифы подобрали к известному слову, потому и не очень понятно. Это «торимоти», клей, чтобы ловить птиц на клейкую палку.

Тот человек удивился:

– Как же это записали клей для ловли птиц иероглифами «птица» и «овца»?

– Когда не помнят какой-то иероглиф, то записывают как придётся, иероглифами, которые помнят, это называется «атэдзи» – «наложенные знаки». Здесь это из-за рододендрона. Нераспустившиеся бутоны рододендрона напоминают соски, и из-за такого сходства рододендрон записывают как «овца валяется», как будто она катается по земле выменем кверху, а читается это как «мотицу-цудзи» – рододендрон. Тот, кто писал, подумал, что первый иероглиф «овца» может читаться как «моти», и записал «торимоти» как «птица-овца».

Так ответил Иккю, а тот человек подумал и сказал:

– Да, точно, так и есть. Следующим в списке стоит сетчатая сумка, которую привешивают к поясу. Значит, это клей для птиц и есть. Наконец-то смогу собрать заказанное!

Кстати, бывает и по-другому, когда один неграмотный человек напишет, а другой неграмотный легко прочитает. Одному человеку, который занимался обмоткой рукоятей для мечей и ножей, его поставщик написал в послании знак «си», или «цукамацуру», «делать», и «дзэн», или «маэ», «перед». После этого было дописано «просим придти». Тот прочитал, сказал посыльному: «Понял!» – и отпустил его. Был там один грамотный человек, который спросил: «Это приглашение человеку по имени Сидзэн?» – а тот изготовитель рукоятей отвечал: «Нет, там сказано, чтобы я пришёл до того, как там будут делать то, что я заказывал». А если показать эти два иероглифа тому, кто умеет читать и писать, он ни за что не догадается о смысле написанного. Как говорится, лекарство от холеры помогает только тем, кто болен холерой.

Один человек из Утино пришёл в келью Иккю, сплетённую из трав, и привёл с собой пятерых или шестерых друзей, старых и молодых, и сказал:

– Сегодня знакомый играл свадьбу, и мы с вот этой компанией подарили на праздник бочонок сакэ, а он и говорит: «Открывайте его, и гостей соберём!» – тогда мы все к нему вошли, а люди там деревенские, и так они нас угощали, выпили мы полбочонка, напились даже те, кто не пьёт обычно, лица у нас раскраснелись, возвеселились мы, а поскольку давно к вам не заходили, решили, что как раз хороший случай вас навестить. Расскажите-ка нам что-нибудь интересное!

Так они шумели, а Иккю тогда раздувал огонь через бамбуковую трубку.

– Как вы заботливы, что решили зайти! Что же, проходите внутрь! Не слышно ли ничего необычного в мире?

Среди пришедших один докучливый, с головой, как у Хонэна[376]376
  Монах Хонэн (1133–1212) – основатель направления Дзёдосю; его голова, судя по традиционным изображениям, была слегка приплюснута сверху.


[Закрыть], сказал:

– Нет, не слышали мы ничего необычного, а вот помнится, вы рассказывали забавную историю о том, как веер нарушает пять заповедей, и до сих пор я вспоминаю её и восхищаюсь.

Преподобный отвечал:

– Да что вы, разве это только веер? Можно замечать, можно не замечать, а в действительности нет таких вещей, которые бы не нарушали правил и заповедей. На самом деле и вот эта трубка для раздувания огня, которую я держу в руке, тоже нарушает все пять заповедей!

– Вы снова что-нибудь тут же придумаете? Ну что же, если бамбуковая трубка нарушает все пять заповедей, то для начала скажите, как насчёт запрета на причинение вреда живому? – спросил тот.

– А если собака, увидев вас, подойдёт сюда, к печке, то не станете ли её отгонять вот этой самой бамбуковой палкой, хоть собака никому ещё не навредила?

– Как же запрет на воровство?

– Сколько ни дуй, звук из неё не выходит, – что же это, если не воровство облика флейты-сякухати?

– Запрет на произнесение лжи? – спросил тот.

– Ложь – это, например, если что-то, подобное иголке, раздувать так, что оно становится подобным бревну. Здесь тоже из тонкого отверстия вырывается ветер, по толщине как бревно, – не похоже ли одно на другое?

– А запрет на винопийство?

– Насобираете листьев под деревьями, подожжёте их и, не в силах ждать, пока нагреется сакэ, дуете, пока рот не онемеет, а пока так делаете, трубка как бы лижет бок горшка с водой, в которой греют бутылку, – это ли не нарушение запрета на вино?

– Да, действительно, так всё и есть. Чего-то ещё не хватает… Да, вот! Прелюбодеяние? – спросил тот.

– Она нарушает и этот запрет тоже, но мне, как монаху, не пристало говорить о таком. Уж увольте, – отказался отвечать преподобный, а тот человек настаивал:

– Нет, на этих четырёх заповедях вы от нас не отвяжетесь! Об этой последней вы просто не можете ничего придумать! – с раздражением сказал он.

– Да нет, эту она тоже нарушает, дело только в том, что мне трудно говорить об этом! – с видимым сожалением отвечал Иккю, но тот так насел, что он, помолчав, сказал: – Ладно, если уж так, скажу. Как всем известно, дырка у этой трубки одна, а если вы вдруг все вместе соберётесь в неё подуть, то ничего у вас не выйдет, только слюной истечёте!

Так он изволил ответить. Собравшиеся захохотали:

– Опять преподобный такое придумал, что хоть стой, хоть падай! – говорили они, а потом замолчали, задумались и разошлись по домам.