Текст книги "Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»"

Автор книги: Автор неизвестен Древневосточная литература

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

9
Как Иккю сочинял пьесу о горной ведьме и ходил на гору Хиэй, а также о том, как хиэйские монахи просили его написать каллиграфический свиток

Когда Иккю сочинял пьесу о горной ведьме для театра Но, он пошёл на гору Хиэй к одному человеку, с которым они были дружны, чтобы посоветоваться. Он спросил:

– Как лучше продолжить строки: «Будды есть в этом мире, есть в нем разные твари, и среди несчётных созданий блуждает горная ведьма»? – а тот, будучи человеком сведущим, отвечал:

– «Весной зеленеет ива, лепестки сливы алеют»[78]78
  Цитата из стихотворения китайского поэта Су Дунпо, широко применявшаяся в пьесах Но и Кабуки. Может использоваться в разных смыслах: 1) истинная природа вещей как они есть; 2) разнообразие мира неисчерпаемо и т. п.


[Закрыть] будет в самый раз.

Иккю обрадовался:

– Как вы хорошо предложили! Иве свойственно быть зелёной, сливе – быть красной, а людям свойственно развлекаться стихосложением!

– Так и есть! – И они рассмеялись. Воистину, родственные души тянутся друг к другу!

Получив такой хороший совет, Иккю пошёл поклониться местным святыням. Монахи горы Хиэй, прослышав об этом, заговорили:

– Иккю известен своим искусством владения кистью! – из рук в руки передавали бумагу и тушечницы. Иккю подумал: «Они только называются буддистами, наверняка эти монахи и читать не умеют! Ладно, напишу им что-нибудь», быстро набросал им какие-то сложные для чтения строки и отдал им.

Собрались монахи со всей горы:

– Раз такой известный монах, мастер каллиграфии, посетил наш монастырь, нужно его просить написать что-то такое, что станет драгоценностью нашего монастыря в веках! – говорили они, а бывший среди них старый монах сказал:

– Вот он уже написал раньше для тех монахов, а я там ни одного знака прочесть не могу. И знаки там какие-то короткие, для того, чтоб стать сокровищем монастыря, это не годится! Нужно писать большими знаками, и подлиннее. И нечего писать так сложно, нужно просить написать что-нибудь попроще! – Все монахи с ним согласились, и тогда Иккю сказал:

– Есть у вас бумага и кисть?

– Конечно-конечно! Есть большая кисть в семь-восемь сяку, которой писал сам Дэнгё-дайси – Великий учитель, Передающий учение[79]79
  1 сяку – ок. 30 см. Дэнгё-дайси – монах Сайтё (767–822), основатель направления Тэндай.


[Закрыть]. А бумагу мы вам склеим какой угодно длины!

– Ну, клейте бумагу. Так и быть, напишу я вам, как вы хотите, большими знаками что-нибудь такое, что прочитать будет легко. Клейте скорее!

Раз за разом подклеивали новые листы бумаги до той длины, какую ему хотелось. Получилось длинное полотно, тянувшееся от Золотого павильона храма Хиэй до жилищ мирян в Тодзусака.

– Что ж, наберём на кисть туши! – Хорошенько макнул кисть в тушь, приложил к бумаге и побежал к Фудосака, ведя линию по бумаге.

– Что, монахи, можете прочитать? – спросил он.

– Нет, ничего не понятно!

Тогда Иккю снова макнул кисть в тушь и от Фудосака побежал к самому подножию склона, ведя кисть по бумаге.

– Ну как? Ну как? Читаете? – прокричал он, а поражённые монахи отвечали:

– Нет, ничего не получается!

– Это знак «си», который в песне ироха использован в строке «Асаки юмэ миси»![80]80
  Песня ироха – стихотворение, приписываемое монаху Кукаю, в котором использованы все знаки японской азбуки, аналог алфавита. Строка «Асаки юмэ миси» в пер. Н. И. Конрада: «Брось пустые видеть сны».


[Закрыть] Он длинный и легко читается!

Всем стало ясно:

– Да он ещё больший шутник, чем мы слышали! – и они разом захохотали. Этот свиток с буквой «си» до сих пор является одним из сокровищ храма. А тамошние монахи и не могли ничего сказать, ведь видели, что он сделал как раз то, о чём они его просили.

10
Как Иккю написал славословие к картине с Лин Чжао

У одного человека была картина с изображением Лин Чжао[81]81
  Лин Чжао – дочь адепта Чань по имени Пан Юнь (тж. Пан-цзюйши) (?−808), который известен тем, что соорудил отдельно от своего жилища хижину, где практиковал изучение сутр и занимался медитацией. Уже будучи человеком средних лет, он отдал свой дом под храм, а деньги и все, чем владел, утопил в водах ближней речки, чтобы навсегда избавиться от того, что может быть помехой в достижении просветления. Отец и дочь жили тем, что плели корзинки из соломы. Подробнее о нём см. [Линьцзи лу 2001].


[Закрыть], которую написал преподобный Муци Фачан[82]82
  Муци Фачан – чаньский монах, живший в Китае в XIII в., автор монохромных картин, одна из которых и сейчас хранится в монастыре Дайтокудзи в Киото.


[Закрыть]. Услышав о том, что преподобный Иккю известен как просветлённый монах, он решил попросить Иккю написать славословие к картине. Принёс её к Иккю и изложил свою просьбу, а тот отвечал:

– Это нетрудно! Напишу вам славословие, раз уж вы хотите! – взял кисть, набросал текст и вернул картину владельцу.

– Большое спасибо! – поблагодарил тот человек, обрадовавшись: «Какой простой в обхождении монах!» – вернулся к себе и созвал друзей:

– Недавно Иккю написал славословие на той картине! – сообщил он.

– Давайте же посмотрим! – оживились они, тот человек повесил свиток в нишу-токонома, и все увидели, что на свитке иероглифами и каной написано:

 
Ты плела для отца соломенные корзинки,
Дочь глупца Пан-цзюйши!
Мацзу Даои[83]83
  Мацзу Даои (709–788) – ученик и преемник Наньюэ Хуайжана, принявшего Дхарму от Шестого патриарха Чань, Хуэйнэна.


[Закрыть] обвёл его вокруг пальца,
И он выбросил сокровища в море!
 

Прочитав, все от удивления всплеснули руками:

– Как он над нами подшутил! Все говорят: «Как мудры Пан-цзюйши и его дочь Лин Чжао, что жили в Китае!» – и мы думали, что Иккю тоже прославит мудрость этих людей, а он написал такое, чего никто не ожидал. Воистину, просветлённый монах, каких немного в Поднебесной! – поражались они.

11
Как Иккю ограбил горшечника, а также о том, как он получил приношения и произнёс наставление-индо

Преподобный Иккю был человеком, который, как говорится, «выбросил деньги в горах, а сокровища швырнул в пучину»[84]84
  Парафраз высказывания из «Записок на досуге», дан 38: «Деньги надо бы выбросить в горах, а сокровища утопить в море».


[Закрыть], и, если набиралась одна миска, больше подношений не принимал. Но вот наступил вечер последнего дня года, и служка сказал ему:

– Завтра Новый год, Три начала. Что вам готовить? У нас нет ни одного го[85]85
  Мера объёма, используемая для сыпучих и жидких продуктов – риса, сакэ и т. п.; 1 го: – ок. 180 мл.


[Закрыть] риса и ни одной монетки медных денег! – так печалился он, но Иккю отвечал:

– Нечего плакаться! Пойдём! – и с палкой на плече пошёл в горную деревню, на главную улицу. Там как раз мимо проходил продавец горшков. Иккю погнался за ним с криками:

– Не уйдёшь! – и перепуганный горшечник бросил своё коромысло с товаром и убежал.

– Ну вот! – сказал Иккю, отдал добычу служке, который был с ним, а тот продал горшки. Так они разжились деньгами и смогли встретить Новый год. Тут неожиданно умер один даймё, и послали за Иккю, чтобы тот прочитал посмертное наставление-индо.

– Не пойду! – отказался Иккю.

– Почему же? – спросил его посланец.

– Пойду, только если дадите мне денег! – ответил Иккю.

– Это несложно! Сколько же вы хотите?

– Одну связку и восемь монов![86]86
  Мон – самая мелкая медная монета. Часто считались на связки, в одной связке была 1000 монет.


[Закрыть]

– Хорошо! – отвечал посланец и заплатил Иккю, а тот, получив деньги, пошёл на то место, где разбойничал, намотал связку с деньгами на ручку корзины горшечника и установил табличку, на которой написал:

«Плата за горшки за последний день прошлого месяца. Прошу вычеркнуть из расчётной книги[87]87
  Тетрадь, в которую вносили записи о продаже товара в кредит.


[Закрыть] всё до последней монеты!» – а дальше приписал:

«Кража от бедности не является нарушением заповеди, и вот почему. Складывающие любовные стихи не нарушают заповеди о прелюбодействе. Уважаемый мудрец преподобный Дзитин[88]88
  Он же Дзиэн (1155–1225), монах, глава школы Тэндай, автор исторического сочинения Гукансё – «Избранные размышления».


[Закрыть] писал:

 
Как намочить сосну не может
Дождь осенний, так и любовь моя
Любимой сердце не затронет.
Лишь ветер свищет на равнине
В листьях кудзу[89]89
  Кудзу (пуэрария) – вьющееся растение, листья которого легко поворачиваются под ветром, показывая бледную обратную сторону листа. Отсюда, по созвучию слов урами – «видеть изнанку» и урами – «грусть, печаль, тоска, обида», упоминание кудзу указывает на печаль автора стихотворения. Кроме того, кудзу является сезонным словом, связанным с осенью.


[Закрыть].
 
 
Вага кои ва
Мацу о сигурэ но
Сомэканэтэ
Макудзу га хара ни
Кадзэ савагу нари
 

Про него нельзя сказать, что он будто бы нарушал запрет на прелюбодеяние. Так и я, украв от бедности, не нарушил запрет на воровство».

Потом он пошёл читать посмертное наставление:

– Человеку, идущему к Шести путям, дают шесть монет[90]90
  По обычаям того времени, умершему клали в гроб монеты для уплаты за переправу через реку Сандзу. Шесть путей – возможность перерождения в одном из Шести миров, которые включают в себя Мир богов, Мир асуров, Мир людей, Мир животных, Мир голодных духов и Мир адских существ.


[Закрыть]. Ты за наставление дал связку и восемь монов. Подсчитаем – итого у тебя получилось на одну связку и два мона больше, чем у прочих. Есть десять направлений. Можешь направляться, куда тебе вздумается. В том, что ты станешь буддой, нет никаких сомнений, ведь говорится: «Даже в аду, населённом демонами, деньги решают всё!»

Люди, бывшие там, поразились, и не было таких, кто не подумал бы: «Что за шутник этот Иккю!»

^{Мимо проходил продавец горшков. Иккю погнался за ним с криками: «Не уйдёшь!» – а перепуганный горшечник бросил своё коромысло с товаром и убежал.}

12
Как Иккю опьянел от сакэ, уснул и сложил стихи, а также о том, как он говорил с китайским монахом

Один монах, услышав, что Иккю – просветлённый, решил: «Проверю-ка, насколько он преуспел в постижении учения!» – и направился в монастырь Дайтокудзи. Спросил, где Иккю, – а тот как раз упился и спал без задних ног в питейном доме, что был у ворот монастыря. Послали за ним послушника.

– Тут пришёл один преподобный, на вид – китайский монах, и спрашивает: «Где Иккю?» Возвращайтесь в монастырь поскорее! – пытался он растормошить Иккю, а тот шатался, не открывая глаз. Тут подоспел хозяин питейного дома:

– Хорошо ли вам спится?

– Прекрасно! – отвечал Иккю и сложил для хозяина стихи:

 
Всё мечтал
Оказаться в Райской земле —
Вот она!
Криптомерии ветвь у входа
В тот дом, где в сугороку играют![91]91
  Ветками криптомерии (яп. суги) украшали вход питейных заведений. Позднее стали вывешивать шар из рисовой соломы – считается, что, когда солома от риса урожая этого года увянет и высохнет, сакэ из нового риса готово. Сугороку – азартная игра.


[Закрыть]
 
 
Гокураку о
Идзуку но ходо то
Омоиси ни
Сугиба татэтару
Сугороку га кадо
 

Хозяин был рад это слышать.

Снова пришёл туда послушник:

– Идите же в монастырь! Тот преподобный уже заждался! – а Иккю только захрапел, повернулся во сне и раскинул руки.

– Как я ни пытался его разбудить, ничего не вышло! – сказал он, а тот монах сказал:

– Ничего-ничего, пока он спит и ничего не соображает, я сам его растормошу и задам один вопрос! Тут уж будет ясно, о чём он думает! – И тот китайский монах подкрался к спящему Иккю, уселся к нему в изголовье, тот ещё не открыл глаз, а этот как гаркнет:

– Какое дело этим мирянам, почему к нам с Запада пришёл Бодхидхарма! – и не успел он это договорить, Иккю оттолкнул его:

– Сам ты мирянин! – а китайский монах даже не нашёлся, что ответить. «Вот уж и вправду просветлённый! В десять раз больше, чем я даже слышал! „Сам ты мирянин“ – воистину дзэнский ответ!» – так от всей души восторгался он.

13
Как Иккю зачёл Нинагава Синъуэмону постижение коанов

Когда Синъуэмон изучал коан «Другой»[92]92
  Коан – специфическая для дзэн-буддизма форма интуитивного постижения буддийского учения посредством размышлений над парадоксальными диалогами, повествованиями. По ответу на вопрос о коане наставник мог судить об успехах ученика. «Другой» – коан из сборника «Застава без ворот»; за основу перевода коана принят текст коана 45 из [Мумонкан 2000].


[Закрыть], Иккю задал вопрос:

– Шакьямуни и Майтрейя – слуги кого-то другого. Скажи мне, кто этот Другой? – а Синъуэмон отвечал стихами:

 
«Кто он?» —
За этим вопросом
Открылся другой:
Кто этот другой, кто спросил:
«Он – это кто?»[93]93
  Как и в случае со многими другими дзэнскими текстами, здесь невозможно выделить какой-то один основной смысл. Сам текст таков, что читающий вносит в него не меньше смыслов, чем автор, и единственное рациональное объяснение здесь не представляется возможным. Одно из возможных прочтений – Синъуэмон обыгрывает заданный ему вопрос «Кто он/Другой (которому служат Шакьямуни и Майтрейя)?», показывая, что вопрос не существует без вопрошающего, который вначале должен понять, кто вопрошает о том, кто тот «другой» (то есть он сам), и осознать, что не существует однозначного конкретного ответа ни на один из этих вопросов.


[Закрыть]
 
 
Тасо то иу
Котоба но сита ни
Араварэтэ
Тасо косо тасо ё
Тасо ва тарэ нарэ
 

Иккю был тронут этим ответом и зачёл Синъуэмону постижение коанов тысячи семисот наставников прошлого.

Свиток третий

1
Как Нинагава Синъуэмон перед смертью выстрелил в наваждение, а также о наставнике его Иккю

Нинагава Синъуэмон Тикамаса был многомудрым мужем, способным к постижению Пути. Стал он учеником преподобного Иккю, чтобы изучать Дзэн. Должно назвать его выдающимся мужем, который воистину прозрел Закон Будды до самых глубин и охватил умом сокровищницу Истинного закона, разгоняющего мрак. Они с преподобным понимали друг друга без слов, и преподобный его отличал.

И вот настал последний его час, предопределённый деяниями в прошлых рождениях, и он был готов отойти в нирвану.

– С давних пор, ещё когда я был во чреве матери, долго ждал я этого часа, и вот он наступает! – сказал он с умиротворением.

Домашние его спешно собрались, и ныне, когда наступил час разлуки, скорбели о нём, тосковали и плакали так, что даже вчуже смотреть было горько, и люди, не знавшие его, орошали слезой рукава.

Когда все пребывали в печали, на ясном небе с западной стороны начали громоздиться лиловые облака и заполонили всё небо, зазвучала музыка, разлилось несказанное благоухание и пошёл дождь из лепестков. Что за чудо! Сюда снизошли Три почитаемых[94]94
  См. сноску № 44.


[Закрыть] и двадцать пять бодхисаттв, а за ними – озарённый сиянием сонм праведников. Удивительное, чудесное знамение! Не было таких, кто не восхитился бы:

– Несомненно, Синъуэмон возродится на Западе, в бесчисленных мирах Вечной радости, и воссядет в цветке лотоса на верхнем из Девяти миров Чистой земли! Это так же ясно видно, как собственную ладонь!

И старики, что дожили до преклонных лет, и юнцы, не знающие жизни, – все с благоговением взирали на небо и падали ниц, всем казалось, что умереть сейчас – наилучший удел!

В этот миг старший сын Синъуэмона приник к коленям отца и, роняя слёзы на рукава, сказал, указывая пальцем на знамение:

– Взгляни на это! Можешь быть уверен в будущей жизни, возродись буддой в Чистой земле!

Тогда Тикамаса Синъуэмон враз открыл глаза и бросил грозный взгляд на сына:

– Да разве забудет рождённый в доме всадников и лучников искусство лука и стрел, хоть даже и воссядет в лотосе в Изобильном краю, в Чистых пределах?! Живо неси мне из моего кабинета мой лакированный лук, оплетённый глицинией, и стрелы к нему!

Не было таких, кто не поразился бы, услышав такое. «В чём же дело?» – гадали они, и увидели, как Тикамаса изготовил лук – сколько людей нужно, чтоб натянуть на него тетиву, неведомо, но видно, что лук не слабый, – наложил стрелу, натянул до наконечника, быстро выбрал цель и спустил тетиву. Стрела без промаха вошла точно в грудь и пронзила насквозь среднего из Трёх почитаемых, испускающего сияние будду Амиду. В тот же миг и лиловые облака, и те, кого принимали за сонм праведников, – всё исчезло без следа. Люди удивлялись: «Что же это было?» – а была это проделка жившего там старого барсука, насылавшего наваждения. Воистину, редко такое бывает!

^{Тикамаса наложил стрелу, быстро выбрал цель и спустил тетиву. Стрела без промаха пронзила насквозь испускающего сияние будду Амида. В тот же миг всё исчезло без следа. Это была проделка жившего там старого барсука, насылавшего наваждения.}

Перед смертью Синъуэмон сложил стихи:

 
Опочил
В то же утро,
Когда родился.
Нынче вечером дует
Осенний ветер.
 
 
Умарэнуру
Соно акацуки ни
Синурэба
Кё: но ю:бэ ва
Акикадзэ дзо фуку
 

Так сложив, он встретил свой смертный час. Удивительно, что он не только постиг пустоту всех вещей до самых глубин, избавился от наваждений, что насылают духи, и вошёл во врата смерти, но и пробуждал живых ото сна, в котором они пребывают, – редко кто из мирян на это способен!

После этого Иккю попросили прочитать посмертное наставление. Иккю сказал:

– Для Синъуэмона нужно прочесть что-нибудь необычное! – и приступил к приготовлениям. Когда же тело Синъуэмона положили в гроб и принесли, Иккю вышел и постучал по гробу. Мертвец отозвался и громким голосом прочитал стихи, обращаясь к Иккю. До сих пор передают люди: «Этот Синъуэмон – не простой человек!» В тех стихах говорилось:

 
Как пришёл в этот мир
В одиночестве —
Так я сам и ушёл.
Было б смешно, если б ты
Мне сейчас показывал путь.
 
 
Хитори китэ
Хитори каэру мо
Варэ пару о
Мити осиэн то
Иу дзо окасики
 

Так он сказал громким голосом. И он ещё не договорил, а Иккю уже сложил ответную песню:

 
«Как пришёл в этот мир
В одиночестве,
Так сам и ушёл» —
Заблужденье,
Покажу тебе путь,
где нельзя ни «прийти», ни «уйти».
 
 
Хитори китэ
Хитори каэру мо
Маёи нари
Китарадзу сарану
Мити о осиэн
 

Так ответил Иккю, и Синъуэмон, должно быть, подумал: «И верно!» – и больше уж голос не подавал. Все люди, услышав это, говорили:

– Воистину, он не человек, а будда или бодхисаттва, на время принявший человеческий облик! «Пришёл в этот мир в одиночестве, сам и ушёл» – этим он хотел сказать, что он не приходил и не уходил. Как чудесно! – Не было таких, кто это видел и слышал и не потирал в молитве свои испачканные руки и не почтил бы его.

Лао-цзы говорил: «Кто не гибнет в смерти, живёт вечно»[95]95
  Цитата из 33 главы трактата Лао-цзы «Дао дэ цзин» дана в переводе В. В. Малявина [Дао-Дэ цзин 2002].


[Закрыть]. Не о таких ли случаях это сказано?

2
О жене Синъуэмона

Жена Синъуэмона, которую он очень любил, с малых лет была вспыльчива, нрава недоброго, и к несчастным не выказывала сочувствия, и к малолетним слугам не проявляла жалости. Все вокруг потешались:

– Люди водятся с теми, кто похож на них самих, а она вышла за мужа, идущего по Пути просветлённых, и не ведает благого учения, – верно, за грехи в прошлых жизнях достался ей этот стыд!

Синъуэмон томился от этого днём и ночью, а поскольку он следовал Пути Будды, не жалея себя старался воспитать в ней мягкость характера. Однако ничего не помогало.

Однажды выбранил он её особенно строго, а она лишь сказала:

 
Как конопляная пряжа,
Длинна ли, коротка ли —
Разве поймёшь
В спряденной нити
Если не разорвёшь?[96]96
  Данный стих обыгрывает омофонию глагола уму «прясть» и существительного уму «бытие и небытие», указывая на невозможность судить о поступках человека, который осознал отсутствие различий между бытием и небытием.


[Закрыть]
 
 
Асаито но
Нагаси мидзикаси
Муцукаси я
Уму но футацу ни
Ицу ка ханарэн
 

Тикамаса удивился, так не увязывался тонкий смысл стихотворения с обычным её поведением, и устыдился. «Не мне её теперь учить!» – восхищался он. «Как удивительно! До сих пор была она своевольна и бессердечна, я уж держал её за безнадёжную дуру, а она обрела просветление раньше меня!» – поражённо думал он.

После этого у супругов не было раздоров, и навечно клялись они быть вместе, подобно птицам бии[97]97
  Кит. бии-няо, «птица с сомкнутыми крыльями» – мифическая птица, у самки и самца которой есть лишь по одному крылу и одному глазу, так что летать они могут только вместе. Широко известна благодаря стихотворению Бо Цзюйи «Вечная печаль», повествующему о великой любви императора Сюаньцзуна к Ян Гуйфэй: «Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах // птиц четой неразлучной летать. // Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле // раздвоённою веткой расти!» (Пер. Л. З. Эйдлина).


[Закрыть]. Были они неразлучны, как рыба с водой, но какой-то подлец придумал и тайно сообщил, будто бы встречается жена ещё с кем-то, и мужу не верна. Синъуэмону это показалось правдоподобным, и, хоть обычно не верил он ложным слухам, в этот раз подумал: «Правда-правда, похоже на то!» – а поскольку чувства скрывать не умел, без промедления с женой расстался и отослал её к родителям. Была она тогда беременна, и нездоровилось ей, горевала она. «Проверь меня хоть мечом, хоть огнём!» – молила и убивалась она, но поделать ничего не могла, и пришлось ей уехать. Как печально – ведь она была вовсе не виновата!

Однако же, поскольку то была ложь, вскорости правда вышла наружу, и он понял, что то была клевета. Раскаялся Синъуэмон, послал за женой и велел передать, что то была его ошибка, а жена отвечала:

 
Осенние ветры
Дуют в твоей душе —
Почему же тогда
Не говоришь ты: «Уйди!» —
Плодов не дождавшись?[98]98
  В данном стихотворении использовано существительное инэ, «Рис в колосьях», омофоничное императиву глагола ину, «уходить». Таким образом, вторая часть стиха может быть прочитана и как «Нельзя ли сказать, что (осень наступила) раньше, чем собрали урожай?»


[Закрыть]
 
 
Акикадзэ но
Хито но кокоро ни
Тацунараба
Минорану саки ни
Инэ то ивадзару
 

Так сложила она и отослала ему, а сама возвращаться не стала. А потому говорили: «Жалко её, как никого другого, и повела она себя мужественно, куда лучше, чем Синъуэмон!» – и не было человека, кто не восхвалял бы её. Так рассказал мне один человек.

Очень уж интересен был этот рассказ, запишу-ка, пока не забыл, ведь у меня в одно ухо влетает, а из другого вылетает. Так вот, оба эти стихотворения были написаны в ответ на стихи Синъуэмона. А что за стихи, я прослушал. Досадно.

3
О том, как ученик Иккю дал посмертное наставление синице

Неподалёку от кельи преподобного Иккю жил один человек. У него была синица, которую он очень любил, а синица, как положено всем живым существам, как-то померла в своей клетке. Синица привыкла к рукам, и он её лелеял, а когда умерла, безмерно печалился о ней, как о своём сыне.

«Даже у бездушных вещей есть природа будды. Само собой, она есть и у живых существ! Как же она там будет, в Горах, ведущих к смерти, на реке Сандзу, на Тёмном пути? Надо попросить кого-нибудь знающего, чтобы прочёл наставление!» – подумал он, пошёл к келье Иккю, рассказал там, с чем пришёл, тут вышел один из учеников Иккю и сказал:

– Ясно! Что ж, поможем ей обрести просветление! – положил её перед статуэткой Будды и стоя произнёс наставление:

– Шакьямуни когда-то упокоился у реки Бацудай в возрасте восьмидесяти трёх лет. Ныне же ты, синица, становишься буддой на равнине Мурасакино! – так громко произнёс он для неё, а тот человек приободрился, похоронил синицу и пошёл домой.

Дошли разговоры о том и до Иккю. Подумал он: «А неплохое наставление придумал этот послушник. Что-то в нём есть!» – возрадовался он, и был необычайно весел.

^{У одного человека любимая синица померла в своей клетке. «Надо попросить кого-нибудь знающего, чтобы прочёл наставление!» – подумал он, пошёл к келье Иккю, рассказал там, с чем пришёл, тут вышел один из учеников Иккю и сказал: «Ясно! Что ж, поможем ей обрести просветление!»}

4
О том, как Иккю развлекался

Как-то, когда новогодние праздники подходили к концу, Иккю вместе с кем-то гулял по горам и долам; они обсуждали то, что видели или слышали по дороге, и тем развлекались сами, и людям вокруг было интересно это послушать.

Смотрели они на диких гусей, летящих высоко в небе. Пролетели два гуся, – наверное, возвращались к гнездовьям на северном побережье, и тот человек спросил у Иккю:

– Как вы думаете, где сядут те два гуся, что пролетают над нами? Отвечайте!

Иккю на то:

– Говорят: «На небе золота полно, а борода у змеи в три изгиба». Быстро отвечай, длинна ли змеиная борода?

Тот человек сразу не нашёл, что ответить, а потом сказал:

– Не видал пока бороды у змеи, так что не знаю.

– Вот и я не знаю, сядут ли те гуси в Осю или, может, в Цукуси! – сказал Иккю.

5
О том, как Иккю научился секрету изготовления снадобья от болезни горла

Как раз в то время жил в столице один человек, который хранил секрет удивительного по целебным свойствам снадобья от болезни горла. Иккю услышал о чудесном лекарстве и подумал: «Надо бы как-нибудь о нём разузнать!» – тут же пошёл к тому человеку и сказал:

– Так и так, услышал я о вашем лекарстве, и пришёл к вам издалека спросить, не можете ли вы снизойти и поведать этот тайный рецепт, что унаследовали вы от предков?

Тот человек отвечал:

– Конечно, о чём речь! Вообще-то секрет изготовления этого снадобья передавался от отца к старшему сыну в нашем доме много поколений, и никогда бы мы не выдали его никому другому. Однако же не могу отказать такому добродетельному монаху, как вы. Если вам так уж хочется разузнать об этом, напишите клятвенное письмо, что больше никому не расскажете о нём, тогда я открою вам этот секрет.

Преподобный, услышав это, сказал:

– Для меня клятвенное письмо – великое дело, едва ли я напишу ещё одно в этой жизни, но, если уж вы расскажете мне о лекарстве, так и быть! – и написал чёрной тушью письмо.

Разузнав о лекарстве, Иккю вернулся в свою келью и рассмеялся:

– Только человек, лишённый сострадания к живущим, может в одиночку хранить секрет лекарства, которое облегчает людские страдания! Хотел бы я сохранить эту тайну, да не смогу, в силу великого Закона о причинах и следствиях. Однако же страшна кара богов и будд! Напишу-ка я рецепт на табличке! – и написал:

«Снадобье для лечения болей в горле

Если у вас болит горло, обожгите мандариновые косточки до состояния угля и пейте. Выздоровление происходит быстро, и боли не возобновляются. Это – чудесное лекарство».

Сделал он такую табличку и выставил на обозрение.

Тот человек, который ему рассказал об этом рецепте, когда узнал, разозлился, рассвирепел необычайно, тут же помчался в Мурасакино, вызвал Иккю:

– Слушай, ты, нарушающий заповеди монах, нет у тебя ни стыда, ни совести! Ты же выведал у меня секрет того бесценного лекарства и написал клятвенное письмо, что никому не расскажешь о нём, а сам выставил табличку с объявлением на обзор десяти тысячам людей, что это за бесстыдство! – На лице у него было написано, что он готов того убить, весь почернел от злобы, – пусть даже это был сам Иккю, казалось, эти крики любого могли бы уложить на месте.

Однако же Иккю, казалось, был ничуть не удивлён, и вежливо отвечал:

– Да, как же, как же, конечно, вы об этом! Что же вы такое говорите! Да, так и есть, я действительно написал клятвенное письмо. И вы не ошиблись, говоря, что я поставил табличку с объявлением. В письме я писал, что никому не расскажу, – и никому не рассказывал. Я не писал о том, что не поставлю табличку, и, поставив её, разве я нарушил обещание? А раз я ни в чём не нарушил то, о чём написал в клятвенном письме, – устрашусь ли кары будд и богов? – и продолжал сохранять невозмутимое выражение лица. Как тот человек ни поносил Иккю, как ни обижался, как ни злобствовал, но не нашлось у него ответа на уловку Иккю, он не нашёлся, что сказать, и ушёл домой.