Текст книги "Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»"
Автор книги: Автор неизвестен Древневосточная литература
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Свиток второй
1О странном происшествии, которое случилось, когда Иккю позвали читать сутры
Был среди столичных жителей известный человек, которого звали Огия Сукэдзиро. По рождению принадлежал он к школе Чистой земли, но часто заходил в Мурасакино к преподобному Иккю и от чистого сердца неустанно ему помогал.
Был он из богатой семьи и имел всё, чего душа хотела, так и проводил жизнь в довольстве и радости, но всякой жизни положен предел, овеяли его осенние ветры, он как будто бы простудился и со временем слёг от болезни. Беспокоясь о возможной его кончине, жена, дети и прочие близкие люди несказанно страдали. Испробовали всякие способы лечения, но лучше ему не стало, и он сам, чувствуя это, подозвал жену и детей к изголовью, тепло попрощался с ними и сказал:
– Приходит мой час уходить в иной мир. После того как умру, позовите настоятеля нашего храма, где всегда проводили службы для наших предков, это само собой, а ещё хорошенько просите преподобного Иккю из Мурасакино, учению которого при жизни я следовал всей душой, пускай придёт читать сутры на похоронах, и будьте с ним особенно вежливы.
Так он обо всём распорядился. И вот уж закончился день, а ночью, как будто унесла его буря, угас он, как бесследно исчезает роса. Велика была скорбь расставания с ним тех, кто любил его, но нужно было сделать необходимое, в конце концов подготовили его к погребению и, следуя воле покойного, пригласили для чтения сутр Иккю из Мурасакино. Перед храмом, где проводили службы для семьи покойного, стояло множество храмовых флагов, балдахины, бумажные цветы. Вдоль улицы горели свечи, и их неясный свет как будто рассеивал тьму на дороге в иной мир на церемонии погребения, грусть навевал звук гонгов, кимвал, возглашения имени Будды, когда настоятель храма поднялся, зажёг ароматные благовония, взял в руку мотыгу[343]343
В старину при погребении наставление произносили с мотыгой в руках. Возможно, этот жест указывал на особую важность момента, на то, что тело вскорости предадут земле.
[Закрыть], чтобы должным образом произнести наставление, и сказал:
– Как печально, велики, как океан, грехи покойного! – и далее, меняя интонацию, с чувством говорил он. Иккю, который пришёл читать сутры, посмотрел на всё это и подумал: «Произнося наставление, монах должен учить тому, как нужно жить в мире, а этот хочет покрасоваться перед людьми», – сокрушался Иккю о том, что настоятель произносит наставление напоказ. И тут, несмотря на то, что покойный при жизни взрастил в себе добродетель и следовал Учению Будды, неведомо, из-за какой такой кармы или давнего злого дела, – Небо как будто б разгневалось на него. Собрались вдруг тучи, засверкали молнии, полил дождь, и одна чёрная туча сгустилась над гробом покойного, обволокла его и подняла на целый дзё[344]344
Около 3 метров.
[Закрыть] вверх. Настоятель, его ученики, послушники, монахи, читавшие сутры, люди, пришедшие проститься с покойным, все перепугались и кричали в страхе: «Что делать!» Тут преподобный Иккю встал, развернул веер и громко прокричал:
– Переход! Переход!
Удивительно, но чёрная туча спустилась, поставила гроб на место, рассеялась, дождь и гроза утихли. Все удивились чуду и преисполнились благоговения. Настоятель того храма сказал:
– Воистину, только благодаря тому, что с нами оказался такой просветлённый монах, как Иккю, беда обошла нас стороной, покойного нам вернули, и мы можем его похоронить, как положено!
На следующий день настоятель пришёл в келью Иккю, обсудил с ним необычное событие, случившееся накануне, вознёс хвалу святости Иккю и вежливо попросил:
– А кстати, когда вы обратились к небесам и возгласили: «Переход! Переход!» – что это за заклинание? Обучите и меня!
Иккю рассмеялся:
– Да нет, давешнее «Переход! Переход!» – вовсе не заклинание. Тот Сукэдзиро при жизни всё жалел, что между гостевой комнатой и главным храмом нет крытого перехода, и дал много денег на то, чтоб построить его. А когда вчера так неожиданно всё случилось, я вспомнил об этом, решил, что такое благое деяние, создающее заслугу, могло бы ему сейчас помочь, потому и закричал «Переход! Переход!». Небо, наверное, решило так же и вернуло гроб на место. Только и всего! – так он объяснил, а настоятель был разочарован:
– Жаль, это совсем не то, что я думал, впрочем, благодаря необычайной святости преподобного, вы и есть Иккю, а я, вовсе не имеющий святости, даже если б научился делать, как вы, это было бы как ворон, который старается походить на баклана, – оба они чёрные, только и всего, или бронза подобна золоту, но с ним не сравнится, что уж тут говорить… – так осознал он правду о себе, вежливо попрощался и удалился в свой храм.
Преподобный Иккю встал, развернул веер и громко прокричал: «Переход! Переход!» Удивительно, но чёрная туча спустилась, поставила гроб на место, рассеялась, дождь и гроза утихли.
2О том, как Иккю рассказывал историю о старухе, практиковавшей дзэн
Иккю как-то вечером на досуге собрал учеников и рассказал им историю:
– Давным-давно жила где-то одна старуха. Искренне практиковала она учение дзэн, устроила хижину, крытую травой, поселила там старого монаха и кормила его, слушала его наставления и так почитала его целых двадцать лет. У неё служила прекрасная лицом и осанкой девушка, которой было дважды по восемь лет. Ей было приказано носить каждый день монаху еду, прислуживать и покупать, что ему нужно. Однажды выдались дождливые сумерки, монаху заняться было особенно нечем, и, воспользовавшись таким грустным вечером, старуха решила проверить, что у него на душе. Сказав той девушке, что нужно сделать, как стемнело, отправила её к нему. Девушка зашла в келью, сказала монаху, как научила её старуха: «Настаёт ночь, и никто не знает о нас. Грустно жить одному, – чем бы вы хотели заняться в этот час?» – и с этими словами обняла его. Монах отвечал: «Сухая сосна прилепилась к холодной скале, зимой неоткуда взяться теплу». Смысл тут в том, что, даже если обнимет красавица, душа подобна сухой сосне на холодной скале, в зимнее время теплу взяться неоткуда, вот так же и душу его поколебать невозможно.
Девушка же давно служила у этой старухи, почитавшей дзэн, и, вероятно, могла уяснить смысл трудных для понимания слов. Догадалась она, что постижения дзэн этот монах не достиг. Эти его незрелые слова пересказала она старухе, а та изрядно разозлилась: «До сих пор думала, что он просветлённый, двадцать лет уж кормлю этого монаха, который всё равно что мирянин, чтоб его!» – и тут же прогнала монаха, а его хижину сожгла. Тот монах не постиг сути дзэн, зато старуха хорошо осознала дух учения. Вам же нужно как следует постараться. Попробую изложить это в стихах! – Иккю тут же взял кисть и написал китайские стихи:
– Следует вам осознать, глядя на эти стихи. Монах повёл себя неправильно, старуха тоже. Я не веду себя ни правильно, ни неправильно, – разъяснил он.
Смысл стихов в том, что старуха намеренно приставила лестницу для вора, и так устроила для него путь. Это о том, что она предложила непорочному отшельнику прекрасную женщину. Нынешним вечером, если бы красавица предложила такое, то, как ива, которая засохла, но в конце весны даёт новые побеги, так же и Иккю помолодел бы душой, и мысли его бы смешались, это и выражено в стихах: то, что он вовсе не как тот монах, который подобен засохшему дереву и неспособен на тёплые чувства. Здесь Иккю, хоть удалился от мира, но не привязывается даже к этому, и, должно быть, Хэндзё-содзё[346]346
В главе 168 «Ямато-моногатари» архиепископ Хэндзё в переписке с Оно-но Комати в ответ на просьбу одолжить ей одежду написал стихи: «У отринувшего мир // Монашеская одежда // Одна всего. // Не одолжить – жестоко. // Что ж, может быть, ляжем вдвоем?» (пер. Л. М. Ермаковой, см. [Ямато-моногатари 1982]).
[Закрыть] в своих стихах «Не одолжить – жестоко. Что ж, может быть, ляжем вдвоём?» говорил о том же.
О том, как Иккю ответил Нинагаве Синъуэмону
Осень, что ни говори, очень печальное время, навевающее уныние, и вот два-три дня дождь лил, не переставая ни на мгновение, и, чтобы скрасить досуг, Нинагава Синъуэмон решил сходить в келью к Иккю, поговорить с ним о том о сём и так занять себя в этот дождливый день. Дошёл он до кельи, спросил позволения войти, а преподобного одолевали такие же мысли – от криков обезьян, с печалью взывающих к облакам, становилось невыносимо грустно и охватывала тоска. Только заслышав, что пришёл его друг Нинагава Синъуэмон, он, обрадовавшись, тут же вышел к нему:
– Сегодня как никогда чувствуется, что не зря иероглиф «печаль» состоит из знаков «осень» и «сердце»![347]347
Один из иероглифов, которыми можно записать слово «печаль» (урэи), состоит из элементов «осень» и «сердце, душа, настроение».
[Закрыть] Как хорошо, что ты зашёл разогнать мою грусть. Давай, заходи!
Синъуэмон прошёл в дом, и вели они с преподобным доверительные беседы, обсуждали, что происходит в мире, и Синъуэмон сказал:
– Сейчас, когда сюда шёл, в одном доме, – уж не знаю, о чём там речь шла, но какая-то женщина громко бранилась. Я остановился послушать, а оказалось, это свекровь кричала, издеваясь над невесткой. С чего бы это, не возьму в толк, но в этом мире если уж кто станет свекровью, то непременно возненавидит ту, что назовётся невесткой. Но ведь даже без этих криков можно добиться понимания, а она честила невестку на все лады. Всё-таки в бренном мире, чему ни учи людей – всё равно что для лошади наше возглашение имени Будды, шум, да и только.
Когда он это сказал, тут же что-то пришло ему в голову, и он так закончил свои слова:
«В этом мире, чему ни учи – всё как лошади наши молитвы, шум, да и только».
Сказал он так, подумал – а ведь получился китайский стих из семи иероглифов!
– Сложите второй стих к этому?
Не успел он это сказать, как преподобный ответил:
– Ответный стих я уже придумал. Вот так, наверное:
«А я иногда ощущаю себя бекасом, читающим сутры»[348]348
«Говорить лошади имя Будды» (ума но мими ни нэмбуцу) – японская поговорка, означающая примерно то же, что и «метать бисер перед свиньями». «Бекас, читающий сутры» (сиги но канкин) – в японской поэзии – осенний образ, метафора недолгой неподвижности. Иккю здесь с самоиронией говорит, что иногда он ощущает себя подобным бекасу, который иногда замирает, будто бы читает сутры, хотя ничего подобного не делает.
[Закрыть].
Услышав это, Синъуэмон восхитился:
– Прекрасные стихи! В одной строке выражен дзэн, печаль и суть медитации, воистину прекрасный ответ! Необычные, чудесные, удивительные стихи! Среди моих друзей есть такие, кто сможет от души порадоваться им, если им рассказать, так что пойду, отнесу им гостинец поскорее! На том прощаюсь! – так он радовался, достал из-за пазухи бумагу, записал это и устремился домой с радостью в душе.
4О том, как Иккю молился о дожде, а также о божестве-драконе в Исорагасаки, что в земле Сима
Когда огонь ян побеждает инь, приходит жара, иссушает деревья и сжигает пять злаков. Когда инь побеждает ян, вода поднимается, переполняет реки и разрушает людские дома. Всё это происходит от нарушения гармонии между инь и ян. Таковы причины природных бедствий, а что же творится в этом году? С конца третьей луны начало припекать, и до середины шестой луны не пролилось ни капли дождя. Крестьяне, выращивающие урожай, в каждой земле поднимали глаза к небесам и изливали свои печали, по-разному старались умилостивить божеств, проводили всевозможные моления о дожде, но почему-то на небе не появилось даже маленького облака, и непохоже было, чтобы когда-нибудь пошёл дождь.
Где-то в деревне возле Кусацу[349]349
Город, находящийся в 10–15 км к востоку от Киото.
[Закрыть] собрались крестьяне. В тамошних местах большая часть полей находилась в горах, и с водой на них было плохо: если дождь не пойдёт, то на поля не попадёт и маленькая росинка. Судили-рядили они, как бы так провести моление о дожде, чтобы хоть раз он пошёл и немного смочил их поля. Один из крестьян говорил:
– Преподобный Иккю из столичного храма Дайтокудзи, который в прошлые годы освящал в посёлке Сэки статую Дзидзо[350]350
Этот эпизод описан в гл. 6 св. 1 «Рассказов об Иккю».
[Закрыть], сейчас направляется в Исэ и прошлой ночью останавливался на постоялом дворе неподалёку. Я раньше его часто видел, так что догоним-ка его, расскажем о наших горестях и попросим помолиться о дожде!
Все крестьяне той деревни согласились:
– Вот это ты хорошо придумал! – и толпой пустились вслед за Иккю. Наконец догнали его у реки Тамурагава[351]351
Небольшая река примерно в 15 км на юго-восток от Кусацу.
[Закрыть], тут же уцепились за его рукава и принялись изливать свои горести.
– Вы всех одаряете своей жалостью, мы все только об одном просим – проведите моление о дожде! – так просили они, припав лбами к земле.
Иккю подивился такому:
– Со мной можно поговорить о том, как человеку стать буддой, а в молениях о дожде я ничего не смыслю. Тут лучше к Кукаю обращаться[352]352
Монах Кукай (774–835) – основатель эзотерической школы Сингон. Монахи эзотерических школ буддизма проводили моления о дожде. Здесь под словом «Кукай» подразумеваются, скорее, ученики Кукая и вообще эзотерических школ. Дзэн же основное внимание уделяет внутреннему миру человека, его самосовершенствованию и достижению просветления.
[Закрыть]. Попробуйте их попросить, – так отвечал он и собрался двинуться дальше, но его обступили со всех сторон:
– Пожалуйста, просим вас! – молили его. Иккю стало неловко:
– Ну что вы за люди, не слушаете, что вам говорят. Знакомых во дворце Царя-дракона у меня нет, и смысла умолять там кого-то, чтобы дождь пошёл, нет никакого. Ладно, вот это письмо унесите домой, установите на алтарь божества, которое вы почитаете за родовое божество, а там будет видно.
Тут же стоя начертал он послание и отдал им. Крестьяне обрадовались, унесли послание домой и показали письмо старосте той деревни. Там было написано:
«Дождя всё нет, и крестьяне от горя заливаются слезами, но ни капли, хоть с маленькую ракушку, из тех слёз не доходит до моря[353]353
Вероятно, здесь Иккю упрекает Царя-дракона, живущего в море, что он забросил свои обязанности – создавать облака и проливать дождь.
[Закрыть]. Небо, сжалься над над ними, поплачь о них два-три дня!»
– Это какое-то издевательство. Не может быть, чтобы из-за такого письма пошёл дождь! – так говорили многие, но нашёлся кто-то из старших, кто сказал:
– Нет, на открытии глаз статуи Дзидзо в посёлке Сэки на людей как раз и пало проклятие оттого, что презрели преподобного. Потому и к этому письму нужно отнестись с почтением. Особенно же потому, что наше здешнее божество – Бог-дракон, поднесём ему письмо с почтением.
Нашлись и такие, кто с ним согласился:
– Воистину так! – и в тот же день поднесли письмо на алтарь божества. В тот же вечер собрались тучи, с часа Собаки[354]354
7–9 часов вечера.
[Закрыть] и до вечера следующего дня лил такой дождь, что поворачивал колёса телег, промочил ветви всех деревьев, оросил все заливные поля и огороды, и не только в той деревне, – к радости жителей окрестных деревень и земель, как будто сжалилось над ними Небо, и удивительная милость на них снизошла. А всё оттого, что Иккю написал: «Небо, сжалься над ними и поплачь!» – и не было таких, кто бы не рассказывал об этом.
Крестьяне толпой пустились вслед за Иккю, догнали его у реки Тамурагава, уцепились за его рукава и принялись изливать свои горести.
В старину среди трёх гор Кумано жил наставник Унсё, который практиковал чтение «Лотосовой сутры». Не совершал он грехов в своей жизни и читал эту сутру. Прискучило ему, наверное, в горах Кумано, бросил он свою хижину, в которой жил, и подался оттуда на дорогу по землям Ямато, дошёл до мыса Исорагасаки[355]355
Этот топоним неизвестен. Вероятно, один из мысов на юго-востоке от г. Исэ в преф. Миэ.
[Закрыть], взглянул вокруг – впереди широко расстилались морские просторы, покрытые белыми гребнями волн, позади возвышались стройные сосны, негромкие голоса птиц навевали печаль, – вот место, где следует вести жизнь отшельника! Он сразу же сплёл себе хижину из трав, днём и ночью, утром и вечером читал «Сутру Лотоса». А как-то раз вечерней порой ударил в нос отвратительный запах, и сердце его сжалось от страха, стал он усердно читать сутру, а посреди ночи подул сильный ветер, зашумели ветви деревьев, вонь сгустилась, как дым, и почувствовал он, как что-то приблизилось к нему. И вот, вдруг появился перед ним огромный змей, разинул пасть и высунул красный язык, стал подползать, чтобы лизнуть Унсё. Не помня себя от страха, был он ни жив ни мёртв, но всё-таки успокоил душевное смятение и ещё громче произносил он слова сутры. Тот змей, слушая сутру, уверовал, оставил грешные устремления, закрыл пасть и склонил рога. Послушав сутру, он тихо уполз и скрылся из глаз.
А вскорости начал хлестать ужасный ливень, шум льющейся воды разносился в долине, потоки едва не рушили горы, а потом всё утихло, показалась луна в чистом небе, и пришёл человек, высокородный по виду, в придворных одеждах, учтиво приветствовал Унсё и сказал:
– Я – свирепый дракон, обитающий здесь, между морем и горами. До сих пор пожирал я скот и людей, тем и утолял свой голод. Сотворил я грехов без счёта, а ныне, к счастью, услышал, как почтенный монах читает сутру, и мысли о злых делах вдруг исчезли. Дождь, который прошёл этой ночью, – не обычный дождь с неба, – это я, услышав Закон, обратился к добру, и от избытка чувств, охвативших меня, когда исчезли грехи, я заплакал. По размеру капавших слёз можешь представить, насколько я велик в настоящем моём облике. Теперь уже совершать грехи я не буду! – так говорил он, и скрылся неведомо куда. Воистину тот монах до глубины души прочувствовал, что наступил на хвост тигра и избежал ядовитой змеиной пасти[356]356
Изменённая цитата из пьесы театра Но «Атака», повествующей о бегстве Минамото-но Ёсицунэ от гнева его брата, Ёритомо. На заставе в местечке Атака Ёсицунэ с вассалами прошёл заставу под видом монахов-ямабуси, и таким образом он «наступил тигру на хвост (и выжил) и счастливо избежал ядовитой змеиной пасти, так удалось ему добраться до земли Муцу».
[Закрыть], и страху он натерпелся, наверное. С тех пор, говорят, он ещё больше укрепился в вере и без устали читал сутру. А то, что слёзы этого божества-дракона омыли корни гор и учинили такой потоп, что двигал даже большие скалы, хоть и сложно в то поверить, но записано это в правдивых книгах о чудесных способностях Унсё. А что божество-дракон, расчувствовавшись от письма преподобного Иккю, проливал слёзы целый день и целую ночь, то, если подумать, Исорагасаки не так уж далеко от Кусацу, так что, наверное, был это один из таких же царей-драконов, вызывающих дождь.
О том, как чайный мастер Мияма Соки попросил Иккю написать стихи
В восточной части столичного района Окадзаки жил чайный мастер, которого звали Мияма Соки. Почитал он Иккю как просветлённого монаха и временами посылал справиться о его здоровье в холода или в жару, сам заходил к нему без стеснения. Дело было в конце третьей луны, когда поздно темнеет и дни тянутся долго. Близких друзей у него было мало, так что вышел он из Окадзаки, что на самом востоке столицы, пришёл на западный край, в Мурасакино, постучал в дверь кельи Иккю и сказал, что зашёл узнать, не расцвела ли вишня в саду у кельи. На это Иккю отвечал стихами:
Любоваться цветами до вечера —
В этом прелесть весны.
Но только раз в жизни
Суждено увидать,
Как вернётся к корням цветок
Пустоты изначальной.
Хана митэ курасу
Хару тотэ ва
Ми но иссё: ни
Хитомэ хонрай
Ку: но хана ва
Нэ ни каэру кана
Мияма Соки сказал:
– В недавнее время я вам не писал, вы меня и позабыли, а я «не видел поступи весны»[357]357
Цитата из 137 главы «Записок от скуки» Ёсиды Кэнко: «Тосковать по луне, скрытой пеленой дождя; сидя взаперти, не видеть поступи весны – это тоже глубоко волнует своим очарованием» (пер. В. Н. Горегляда). См. [Записки… 1970, 106].
[Закрыть], пока в столице шли дожди, заскучал и пришёл вас проведать.
Преподобный отвечал:
– Да и я тоже не посылал вам вестей и через людей не мог передать, так и не знал о вас ничего, – так они обменивались любезностями.
Соки сказал:
– Преподобный прозревает мирские дела, ничего суетного в нём нет, но как раз потому, что вы удалились от мира, не пристаёт к вам мирская пыль и ваш дух не ведает заблуждений, – людские печали вам, наверное, непонятны.
Иккю рассмеялся:
– Когда рождаются люди, неважно, насколько высоки их ранги и должности, высокородные, низкорождённые – все родились с лысой головой, вроде монахов. Постепенно с годами в разных условиях вырастают они мирянами, монахами или же, например, отшельниками в миру, – так обретают разные формы. Однако чувства у всех одинаковые, все они – люди, обладающие природой будды. Так что и у нас, монахов, бывают заблуждения, бывает просветление, и вовсе не значит, что мы не знаем людских страстей.
– Всё так и есть, как вы говорите, но всё же очень отличаются от вас миряне, привязанные к цвету и форме.
Преподобный сказал:
– И правда, сам не будучи мирянином, не знаю, что на душе у мирян, и не ведаю, как суетные заблуждения омрачают душу, но весной я любуюсь красотой цветов, осенью наслаждаюсь цветом осенней листвы, так что вещи, имеющие цвет, меня тоже впечатляют.
Тогда Соки сказал:
– Ну, раз вы вдохновляетесь разнообразными вещами, дам я вам темы о любви. Попробуйте-ка сложить «безумные стихи»!
– Не настолько уж я в себе уверен, но предложите тему.
И Соки стал предлагать темы, а преподобный отвечать.
«Любовь с первого взгляда»
Ослеплённый любовью,
Чем дальше, тем больше я слепну.
Я смотрю на тебя —
Всё темнее вокруг,
И всё гуще тучи страстей.
Кодзато: но
Харэну омои я
Масинаран
Миру ни мэ но ёку
Бонно: но кумо
«Клятвы в вечной любви»
Дали друг другу
Нерушимые клятвы
В вечной любви?
И тем отдали в залог
Доброе имя своё[358]358
В этом стихотворении использована смысловая связь между дзити, «клятва, залог», и нагасу, «переход права собственности закладной лавке». Смысл его в том, что клянущиеся в вечной любви как бы отдают в залог своё доброе имя, хотя не могут быть уверены в будущих своих чувствах и с большой вероятностью нарушат данную клятву.
[Закрыть].
Тигири оку
Котобадзити о я
Торинуран
Томо ни футари га
На ва нагасу томо
«Расставание влюблённых»
Вот только что
Колокол пробил семь раз[359]359
Начало каждого часа по старой японской 12-часовой системе отмечали ударами колокола. В полночь и в полдень 9 ударов, и с каждым часом на один удар меньше. 7 ударов колокола – около 4 часов, в данном случае утра.
[Закрыть].
Разговор о любви
Ещё не закончен, и ты
Не торопи расставанье!
Има нару ва
Нанацу но канэ дзо
Муцугото мо
Мада цукисэну ни
Вакарэисогу на
«Утро после ночи любви»
Недавно расстались,
А мысли стремятся назад,
Возвращаются к ней,
И всё утро теснятся в душе
Смятенные чувства.
Вакарэкоси
Ато ни хикаруру
Усирогами
Кэса кусикуси то
Омоимидаруру
«Любовь под луной»
Таим мы любовь,
И в тот вечер, когда
Навестить тебя не могу, —
Тайком не встречаешься ли
С «лунным мужчиной»[360]360
«Лунный человек» – согласно поверьям, отражённым, например, в «Повести о старике Такэтори», на Луне тоже обитают существа, подобные людям, но неизмеримо прекраснее. В переносном смысле – «прекрасный мужчина».
[Закрыть] ты?
Синобу тотэ
Товану ёсугара
Тэру цуки но
Кацура отоко ва
Кими га ёкомэ ка
«Любовь у колодца»
Как верёвкой ведро
Привязано к вороту,
Так и мысли мои
Стремятся только к тебе, —
Доведётся ли повидаться?
Курумаи но
Цурубэ но нава но
Хитосудзи ни
Какэтэ омоваба
Мегуриаванан
Так он сразу же сложил несколько стихотворений. Соки их все записал, перечитывал и восхищался.
– Я говорил, что вы не мирянин, а потому не можете понять чувства мирян, но вы сложили стихи о любви на каждую из предложенных тем, и с глубоким смыслом. Воистину, как говорил Киёсукэ[361]361
Фудзивара-но Киёсукэ (1104–1177) – придворный, поэт, создатель поэтических антологий. Его стихотворение включено в сборник «Сто стихотворений ста поэтов». Источник, который цитирует Соки, неизвестен.
[Закрыть], «даже человек, несведущий в поэзии, если пишет о чём-то важном для него, может сочинить выдающиеся строки». Стихи принца Мотоёси «Застава Аусака на восточной дороге»[362]362
Принц Мотоёси (890–943) – первый сын императора Ёдзэя, его стихотворение включено в сборник «Сто стихотворений ста поэтов», но стихи о заставе Аусака принадлежат Фудзивара-но Митимаса (992–1054).
[Закрыть] или Сотан[363]363
Сонэ-но Ёситада – поэт периода Хэйан. Годы жизни неизвестны. Один из «тридцати шести бессмертных» японской поэзии. Стихотворение «По стремнинам Юра» – 46-е в сборнике «Сто стихотворений ста поэтов».
[Закрыть] с его «По стремнинам Юра» выглядят необычно и очень талантливы, пишут, что их повторяли в народе. Стихи преподобного не наполнены страстью, и в этом-то их суть, они выше страстей, и это их выделяет – можно называть их необычными, а можно назвать удивительными! – так восхищался он в написанном позднее сочинении, где всё подробно изложил.
