Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)

– Чего ты добиваешься? Разве тебе не стыдно, что за четыре года ты не сможешь закончить университета? Каждый прилежный студент…

– Каждый прилежный студент, – цинично прервал ее Панкрац, – это может сделать! Но я не прилежный студент, а хорошее мнение о всех вас зависит только от меня, так что я могу себе позволить учиться и пять, и шесть лет! Кроме того, – не обращая внимания на Мицу, которая ему прямо в ухо крикнула: «Сто!», он рассудительно добавил, – за эти четыре года я могу заболеть, университет могут закрыть, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и ты должна знать, что Мица, такая, какая она есть, – он приблизился к бабке, – может оставить меня ни с чем!

– Иди ты к черту! – попыталась было отделаться от него бабка, но в конце концов приняла благоразумное решение: – Выбросим мы из завещания эти четыре года, а ты раз и навсегда прикуси язык!

Панкрац, заметив Йошко, входившего в комнату с лампой в руках, опять вернулся к дверям и столкнулся здесь с Мицей. Та обрушилась на мать:

– Как, как ты сказала?

Панкрац, желая услышать ответ, задержался.

– Хорошо, я согласен, чтобы вы это убрали из завещания, – произнес он, снова ухмыляясь. – Кроме того, я требую, ты об этом, бабуся, уже знаешь, – он повысил голос, а звучал он у него вкрадчиво и от этого казался еще более вызывающим, – вместо квартиры, которую я не могу получить в доме, поскольку Йошко его скорее всего продаст, я требую повысить мне месячное содержание.

Какое-то мгновение Мица стояла, словно окаменев, затем налетела на него и, сложив пальцы кукишем, сунула ему под нос.

– Вот тебе, пиявка! Вот! Видел это! – и разошлась вовсю, обращаясь то к нему, то к матери, то ко всем остальным. – Он будет вечно учиться, а ты ему плати больше! Ты, наверное, и с этим согласишься! Тогда все на него запиши! Все! В таком случае, будете иметь дело со мной! Я сама Блуменфельду обо всем расскажу! Натравлю Краля, и он по всему селу растрезвонит: Ценека убили здесь, здесь его убили!

Продолжать она не смогла – Йошко, поставив на столик лампу, закрыл ей рот ладонью.

– Проклятая бабища, с ума, что ли, сошла?

Короткой паузой, прерванной бабкиным внезапным приступом кашля, воспользовался Панкрац, чтобы сказать:

– Тебе, Мица, не придется этого делать. Ибо на меня все равно все не запишут! Но если не будет сделано то, о чем я прошу… – он остановился и обвел всех выразительным взглядом.

– Убили! – снова завопила Мица, освободившись от ладони Йошко.

– Успокойся! – к госпоже Резике сразу вернулся голос, и она крикнула, обращаясь одновременно и к Мице, и к Панкрацу. Тело ее напряглось от попытки встать, сойти с кровати, броситься к ним и разнять. Ей показалось даже, будто что-то в парализованной стороне тела отпустило, но затем снова сковало, онемело; так ошеломляюще подействовали на нее слова Панкраца, брошенные им в другую комнату:

– Что с вами, Краль? Куда вы?

– Гм! – сначала все услышали, а потом и увидели Краля. Пошатываясь, он дошел до дверей и заглянул сюда, пиджак, брюки и даже ботинки – все было заблевано. В той, другой комнате икнула Пепа, словно ее стошнило. А Васо, до сих пор молча ухмылявшийся, теперь помрачнел и отшатнулся, отпрянул и Панкрац. Краль же, опершись плечом на дверной косяк, скаля зубы в мерзкой и страшной улыбке и пуская слюну, вместе с пей выплевывал и слова, такие же скользкие и мокрые.

– Убили его, это мы знаем! Гм! – И попытался войти в комнату.

VII

– Выкиньте его вон! Он испортит нам воздух, – закричала госпожа Резика и замахала руками, будто сама его выталкивала.

Не успела она это произнести, как Краль, повернувшись и упершись лбом в дверной косяк, рыгнул, и изо рта его брызнула желтоватая струя. Панкрац отпрянул еще дальше, но в это время подлетел Йошко. Не приближаясь к нему, а только протянув руки, он схватил Краля сзади за сюртук и оттащил от двери, а затем стал выталкивать на улицу через другую комнату.

– Так дело не пойдет, Краль! Это не двор! Идите на улицу и там делайте что хотите! Сережа, Сережа! – Притворившись, будто и впрямь направлялся сюда, в то время как до этой минуты подслушивал в коридоре, Сережа не торопясь вошел в комнату. Йошко ему тут же спихнул Краля. – Пусть на улице отблюется, и отведите его на сеновал!

До сих пор Краль безвольно повиновался, не оказывая Йошко никакого сопротивления, только время от времени у него подгибались колени, словно были резиновыми. Теперь же он уперся. Его больше не рвало, но подбородок был мокрым, и он, насколько мог достать, облизнул его языком, затем вытянул шею и пробормотал:

– А в ту ночь меня не отправляли на сеновал!

– В какую ночь? Что ты опять болтаешь? – Низенький и кругленький Йошко застыл от неожиданности перед высоким и худым Кралем, словно слоненок перед жирафом. – Я сказал: на сеновал отведи! – крикнул он Сереже. – Куда его еще такого пьяного!

– Я пьян, гм! – Краль хоть и сопротивлялся, но все же позволял Сереже тащить себя. – А вы трезвые! – И он еще раз оглянулся на дверь. – Мы еще не готовы, я не иду в сарай!

Сережа, ухмыляясь и подталкивая Краля, вывел его в коридор, Йошко быстро закрыл за ними дверь. В комнате снова собрались все, кроме госпожи Резики, все были бледны и молчали. Красным и по-своему довольным был только Васо; в Мице, напротив, чувствовалась злость и испуг, на лице старого Смуджа ничего, кроме страха, нельзя было прочесть. Собираясь последовать сразу же за Йошко, он пришел сюда последним, ибо сначала достал из-под кровати смятое завещание, затем выслушал жену, наконец, должен был взять лампу, чтобы посветить Йошко. Теперь он стоял с лампой в руках, и руки у него так дрожали, что в наступившей вдруг тишине, в которой слышалось только учащенное дыхание госпожи Резики, печально позвякивал, ударяясь о железный обод, зеленый стеклянный абажур.

Посмотрев на свои руки и понюхав их, Йошко подошел к нему, взял лампу, поставил ее на стол, и тут его взгляд столкнулся со взглядом Мицы, он тихо ее упрекнул:

– Могла бы и попридержать свой язык! Как бы ни был пьян Краль, он все слышал и все понял!

– Это ты ему скажи! – едва успокоившись, Мица снова пришла в возбуждение и показала рукой на Панкраца. – От этой дряни Краль все и узнал!

Это было самое тяжкое обвинение, которое она, – не веря и сама в него, – могла выдвинуть против Панкраца и когда-то за это уже заработала от него оплеуху. Сейчас же Панкрац, стоя у дверей, только презрительно посмотрел на нее и бросил еще более презрительно:

– Дура!

– Сам дурак! И даже хуже…

– И все же виновата ты! – прервал ее Васо, неожиданно напомнив о себе. – Все слышали, как ты кричала!

– Конечно! – быстро согласился с ним Панкрац и, пройдя мимо комнаты бабки, сказал преднамеренно громко: – Мне сегодня и в голову бы не пришло угрожать Кралю!

– Никак снова начинается? – отозвалась бабка, а Мицу уже понесло.

– Ты-то что лезешь? Какое тебе до всего этого дело? – напустилась она на Васо.

– Да ты совсем спятила! – усмехнулся Васо и, продолжая улыбаться, как бы по-дружески и с пониманием посмотрел на Панкраца. Но, направившись к Мице, сразу помрачнел. – Мне не безразлично, когда об этой женщине, – он указал на Пепу, все еще сидевшую на кровати, только теперь более внимательно следящую за происходящим, – когда о той, чьим мужем я являюсь, открыто говорят, что ее родители убийцы! Вот так! А ты грозилась раструбить об этом всему миру.

– Так и сделаю! – снова в запальчивости выкрикнула Мица. – Допустить, чтобы этот бездельник до конца дней моих меня мучил!

– Мица, перестань! – Йошко стукнул кулаком по столу. – И ты, Васо, оставь ее в покое!

– Что ты мне рот затыкаешь? – подбоченилась Мица. – Не перестану до тех пор, пока здесь не перестанут выполнять любую прихоть этой пиявки! Сто лет, что ли, я должна его содержать, да еще, наверное, на тысячу динаров в месяц больше платить на всякие его городские развлечения! Никогда! Никогда этому не бывать!

– Да кто говорит, что так оно и будет? – то ли упрекая ее, то ли удивляясь, но явно заинтересованный, прервал ее Йошко.

– Кто? Мама! Ты что, не слышал, ради него она хочет изменить завещание! Чего она только не сделает для этого мальчишки! В конце концов увеличит ему содержание! Вот так! – растянула она пальцами веки, показав Панкрацу белки глаз.

– Так оно и будет! – Панкрац засунул руки в карманы брюк и вызывающе посмотрел на нее и на Йошко. – В противном случае, сами будете вытаскивать Ценека из ила, если еще раньше, – это нетрудно сделать, – его не найдут жандармы!

– Теперь видишь, кто угрожает! Ты и теперь не слышишь? – Мица повернулась к Васо, затем опять к Панкрацу. – Но мы тебя не боимся.

– Сам себя подведешь под тюрьму, ты же в этом участвовал! – присовокупил Йошко.

– Тогда я был еще ребенком, – с холодной улыбкой на губах отпарировал Панкрац. – Выйдет все это дело на свет, мне могут только посочувствовать, что я так самоотверженно отстаивал честь семьи.

– Честь семьи! – ехидно и зло воскликнула Мица. – Эту честь семьи ты себе уже достаточно оплатил! И все мало! Догола всех нас разденешь! – Она повернулась лицом к комнате, откуда госпожа Резика осыпала бранью ее и всех остальных. – Догола нас хочет раздеть! И ты в этом ему помогаешь! Можно подумать, что от него зависит честь семьи! А что от всех нас зависит и что зависело, об этом ты и не спрашиваешь!

Она стояла в дверях, крича на мать, и та, выведенная окончательно из себя, со злостью откликнулась:

– Что ты орешь! Если пьяна, иди спать! Йошко, отец!

Старый Смудж приблизился к Мице и, тихо назвав по имени, хотел взять за руку, но она вырвала ее, не подпустила к себе и Йошко и вся как-то обмякла, движения стали жалкими, глаза наполнились слезами.

– Пьяна, я пьяна. Так ты сейчас говоришь. А когда в молодости ты заставляла меня бражничать с итальянскими конюхами, и здесь в комнате ведрами лилось вино, тогда я не была для тебя пьяной! Пепа, – она проворно повернулась к ней и жалобно всхлипнула. – Ты помнишь? Еще у нас груди были с орех, а старики нас уже свели, помнишь, с теми городскими бухгалтеришками! Нажились на нашем грехе, теперь же этот… – обессиленная, почти не владея собой, она взглядом искала Панкраца и уже собиралась на него закричать. Но тут вскочила с кровати Пепа и истерично завизжала:

– Что ты и меня приплетаешь! Оставь меня в покое! Это неправда!

– Что неправда? – возмутилась Мица и, в недоумении глядя на нее, замолчала. – Что нас использовали и здесь, и в городе как приманку для гостей, заставляя завлекать холостяков? Это неправда?

– Да! – покраснела Пепа, задрожав, а ее испуганный взгляд встретился со взглядом мужа. – Может, ты и была такой…

– Замолчи! – грубо оттолкнув, прервал ее разъяренный Васо, позвякивая волочащейся по полу саблей. – Я сам разберусь со своей женой! – Подбоченившись, он встал перед Мицей, откинув голову. – Что ты брешешь, потаскуха! Ну-ка, попробуй повторить!

– Повторить? – попятилась назад Мица, а ее глаза, уже совсем высохшие, метали искры, и чувствовалось, что она готова оказать любое сопротивление. Как ни старались успокоить ее проклятиями и уговорами и Йошко, и мать, и отец, она расходилась все больше и больше. – Вместе со мной валялась с парнями на сеновале, и в конюшне, и даже в отхожих местах – только бы преуспела семья! Все об этом знали, не лучше была и мать, Ценек о многом мог бы порассказать!

Йошко было ринулся к ней, но передумал, решив выслушать мнение другой стороны. Тяжело, словно выпустив из себя весь воздух, вздохнул Васо. Он сдержался во время ссоры с Мицей из-за Сережи, усмотрев в ее словах «если я такая» дерзкий намек на его жену. Тогда ему казалось не совсем удобным свою злость на Йошко вымещать на Мице. Да и теперь, несколько раньше, его голова была занята другими мыслями. Прежде всего, он намеревался поддержать Панкраца, решительно настаивая на том, что их с Панкрацем в завещании обошли, выиграли только Йошко и Мица. Но поскольку Мица настойчиво утверждала, что якобы к Панкрацу свекровь благоволит, его вдруг осенило: если Панкрац, будучи внуком Смуджей, может претендовать на какую-то долю наследства, то почему бы и его сыну не получить некую часть? Разве у матери Панкраца, Луции, приданое было меньше, чем у его жены, Йованки? И неужели его заслуги перед этой семьей меньше, чем Панкраца? К тому же разве обогащению этого дома не способствовали спекуляции с поместьем конного завода? Он рассчитывал, что подобные соображения наверняка могут стать важным козырем при возобновлении им разговора о городском доме, но начать его не решался. Панкрац в этой враждебно настроенной хорватской семье принял его сторону, так не держаться ли с ним заодно? А у дверей уже вновь раздавался голос Краля, наверняка сейчас, в присутствии такого свидетеля неудобно говорить о своих махинациях! Да и пользы от этого не было бы никакой! Без всякого сомнения, и тут уже ничего не изменишь, родители Йошко и Мицы скорее предпочтут своих детей, нежели его и Панкраца! Сейчас для Васо стало абсолютно ясно, и он, почувствовав двойную обиду за нанесенное его жене раньше и теперь оскорбление, сам принялся неистово поносить Мицу. Выдохнув и сжав кулаки, он пошел в наступление, тесня ее к стене:

– Возьми свои слова обратно, сука, или захлебнешься в своей же крови!

– Не возьму! Правда это! – Мица потрясала перед ним кулаками, голос ее дрожал, а в глазах стоял страх. Она попыталась отделаться от него улыбкой. – Что это с тобой, Васо? Неужели ты и впрямь так наивен? Сережа-а! – защищаясь от него руками, она пригибалась, увертывалась, не переставая кричать. – Сережа-а!

– Все это можешь говорить о себе, стерва! Стерва-а! – протянул Васо. Он прижал ее коленями к стене и, схватив за волосы, дергал, тряс ее. Волосы рассыпались, еще минута, и она повалилась на пол, стукнувшись затылком о ножку кровати с такой силой, что та заскрипела, а Мица вскрикнула:

– Разбойник! Убил! Сережа, он убил меня! Разбойник!

Единственно, кто мог и хотел ей помочь, – отец и брат, – находились в противоположном конце комнаты. Там, у дверей, ведущих в коридор, Сережа, Йошко и старый Смудж боролись с Кралем. Отказываясь идти спать на сеновал и не разрешая никому принести оставленную в трактире шляпу, он старался вырваться от них, упрямо повторяя, что идет домой. Он не захотел взять шляпу даже из рук Смуджа, вбив себе в голову, что должен непременно войти в комнату. Был он еще грязнее, чем раньше; по словам Сережи, на улице его рвало. Вот почему к нему никто не рисковал прикоснуться, это и позволило ему беспрепятственно войти в комнату. Здесь он взял свою шляпу, нахлобучил на голову и, пошатываясь, бормоча что-то невразумительное, уставился в бесформенную груду Мициного тела, распластавшегося по полу у стоявшей возле стены кровати.

– Встань, Мица! Как тебе не стыдно! Сама ведь упала на пол! – пыталась вразумить ее Пепа, как бы даже сочувствуя ей.

Так оно и было на самом деле. Мица, как только Васо выпустил ее волосы, сама повалилась на пол; так она хотела не только уклониться от удара, но и показать всем серьезность поступка Васо. Теперь, лежа на полу, она терла ладонью нос, который, пытаясь подняться, ударила, и вдруг, взглянув на руку, пронзительно закричала.

– Кровь! – ужаснулась она, будто увидела смерть. – Убил меня, разбойник, это он меня толкнул! Сере-е-жа-а! – и из глаз ее хлынули слезы, смешавшись с текшей из носа кровью. Руками она беспомощно шарила по полу, но не для того, чтобы встать, а ища, чем бы запустить в Васо. – Разбойник!

И здесь, и в комнате госпожи Резики поднялся невообразимый крик и шум, все столпились возле Мицы, успокаивая ее и помогая подняться. Она привстала ровно настолько, чтобы прислониться к кровати, и, закрыв лицо руками, то рыдала, то жалобно скулила, обиженно и пьяно.

– Так вот что я заслужила, и вам хоть бы что! Краль, идите за жандармами!

– Мица! – остолбенело уставившись на ее окровавленные пальцы, взывал к ней старый Смудж. – Успокойся! Нужно за ворот полить немного воды, тогда кровь остановится! Кх-а!

– В самом деле, ну что ты упрямишься? – ругался Йошко, стараясь насильно ее поднять.

– Ну, Мица, вставай же, вставай! – подошел наконец к ней и ее русский. Он сразу услышал крик, но то ли потому, что, выполняя приказание, возился с Кралем, то ли и сам считал, что так будет лучше, только решил не откликаться, – так всегда, исподтишка натравливая Мицу, сам он избегал вмешиваться в их семейные ссоры, хорошо понимая, что он здесь всего-навсего слуга. – Ну же, Мица, – он пытался вытереть ей лицо грязным носовым платком, сам же едва сдерживая смех.

– Оставь ее, Сережа! Надоест, сама поднимется! – намучившись с ней, отвернулся от нее Йошко и, осмотрев комнату, задержал взгляд на Крале.

Как только Мица крикнула о жандармах, Краль, до этого тупо пяливший на нее глаза, словно что-то поняв, изобразил на лице подобие улыбки и подошел ближе.

– Опять кого-то убили, гм! – буркнул он.

Васо, чертыхнувшись, отошел от Мицы; заложив руки за спину, он теперь с мрачным видом разгуливал по комнате. Затем остановился, смерил Краля презрительным взглядом, отвернулся, снова начав вышагивать взад-вперед. Йошко взревел:

– Что значит убили? Черт возьми, протрезвеете ли вы когда-нибудь! Если вам не хочется идти в сарай, так устройтесь в трактире! Проспитесь лучше, чем нести вздор о каком-то убийстве!

– О каком-то, гм! – злобно оскалился Краль. – Известно о каком, Мица сказала! Ценек, гм! Вот когда вы себя выдали, хе-хе-хе! А за жандармами я пойду, или вы должны будете мне хорошенько заплатить! – Он как бы сразу протрезвел, и выразительная хитрая складка прорезала его заросшее лицо. То ли он, хотя и был пьян, за всем вполне осознанно наблюдал, заранее решив шантажировать, потому так рвался в комнату? То ли мысль о шантаже ему только что пришла в голову? Вероятно, правда была и в том и в другом, но пьяным он оставался и сейчас: пока шел к выходу, его заносило из стороны в сторону, и у самых дверей, неловко повернувшись, он столкнулся с проходившим мимо Васо.

– Марш отсюда, скотина! – испугавшись, как бы Краль не упал на него, Васо с силой отпихнул его от себя. Краль, скорее из-за своей неуклюжести, нежели от удара, поскользнулся, но все же попытался удержаться на ногах. Безуспешно. Казалось, сама земля с дьявольской силой притянула его к себе, и он упал на бок через порог, так что голова и туловище оказались в коридоре, а ноги в сапогах – в комнате. Однако сейчас он поднялся намного быстрее, чем в первый раз. Он встал, ухватившись за дверной косяк, шагнул к Васо и хрипло процедил:

– Это в последний раз, влашский разбойник! Для всех вас это будет последним разом, я вам вместе с жандармами покажу, гм. Я не Ценек! – Он повернулся, собираясь уходить.

– Краль! – Йошко схватил его за сюртук, тем самым преградив путь Васо.

– Краль! – завопил и старый Смудж, до сих пор все еще одеревенело стоявший над Мицей. Но голос его потонул в проклятиях Васо, увещеваниях Йошко, угрозах Краля, несколько уже утихших Мициных рыданиях и криках госпожи Резики.

– Неужто ты, отец, так беспомощен, что не можешь призвать этих мошенников к порядку?

Мица у его ног, глотавшая кровавые слезы и отчаянно сопротивлявшаяся Сереже, пытавшемуся ее поднять, да ее окровавленные пальцы – это все, что старый Смудж еще смог увидеть. Тут были окровавленные пальцы, а там где-то Краль, поминающий Ценека и угрожающий отправиться за жандармами. Разве бы он решился пойти на это, если бы ему пообещали и тут же дали сто динаров? С ясной мыслью, но не с таким ясным взглядом, старый Смудж, спотыкаясь, сделал два-три шага и проговорил упавшим, ослабевшим голосом:

– Краль! Кх-а, – но тут же побледнел и схватился за сердце. – Мама! – то ли сказал, то ли вздохнул он и сам себе показался большим растерявшимся ребенком. – Ma…

Он не закончил, закашлялся, стал задыхаться, и слова вместе со вздохом застряли в горле. Он еще раз обвел всех широко раскрытыми глазами, посмотрел сквозь кроваво-красный круг света, упавший на него от лампады, а затем покачнулся всем телом, и руки его безжизненно повисли. Он упал, рухнул навзничь, угодив головой на вытянутые Мицины ноги.

– Оставь меня и ты, лицемер! Ты лжешь, как и все остальные!

Мице наконец удалось прогнать Сережу, и теперь, быстро вытащив из-под головы отца свои ноги, она чуть было не выругалась от боли. И проворно вскочила, тупо уставившись на отца.

– Отец! – первой закричала Пепа, нагнувшись над ним. – Папа! – она совсем низко склонилась над ним и стала трясти его за плечи. – Папа-а-а! – взвизгнула она, и из ее глаз, словно сок из раздавленных виноградин, брызнули крупные слезы. – Ум-е-ер!

В ту минуту, когда отец упал, Йошко, будто угадав его мысль, полез за бумажником, чтобы сунуть Кралю сотню динаров. Не успев этого сделать, он, подобно Пепе, пронзительно закричав, бросился сюда. Без кровинки на всегда румяном, как яблоко, лице, он упал перед отцом на колени, бессознательно расстегнул ему воротник, затем жилет и рубашку и приложил ухо к сердцу.

Мица, вытерев передником оставшуюся на лице кровь, смачно и громко высморкалась и с возмущением посмотрела на Пепу:

– Что ты воешь! Удар с ним случился, не видишь, что ли? Доигрались! – с некоторым самодовольством упрекнула она неизвестно кого и столкнулась взглядом с Васо.

Йошко поднял голову, на лице его снова играл румянец:

– Сердце еще бьется! Сережа, что ты стоишь? Уксуса принеси, уксуса! – он приподнял голову отца и стал всматриваться в его серые, широко раскрытые глаза. – Отец, отец!

С первой же минуты, как только послышался стук упавшего на пол тела Смуджа и раздался Пепин крик, в своей комнате встревожилась и госпожа Резика. Она кричала что есть мочи, чуть не сорвала голос:

– Что вы с ним сделали! Разбойники вы, а не дети! Йошко, отведи меня туда, Йошко-о-о! – послышался скрип кровати, а вместе со скрипом и ворчание Краля, которого Сережа потащил за собой, и голос Васо, обращенный к Мице:

– Что сделали? Это ты во всем виновата!

– Я? – набросилась на него Мица, перегнувшись через тело отца. – Это ты, ты виноват! Если бы ты уехал с капитаном, ничего бы не произошло! Ты только для того и остался, чтобы заварить ссору!

– Опять начинаешь! – тоже через тело Смуджа рванулся к ней Васо.

– Вам все еще мало! – не выдержал Йошко и добавил, обращаясь к Васо: – Лучше помоги мне перенести его на кровать!

Васо медлил, ибо неподалеку стоял Панкрац. Но и тот вроде не собирался броситься на помощь. Минутой раньше его внимание раздвоилось между дедом и Кралем, но он не подошел ни к тому, ни к другому, только улыбаясь, грыз ногти. После того как Краль, произнеся свое «гм» и ехидно посмотрев на всех, вышел вслед за Сережей, он, продолжая с еще большим остервенением грызть ногти, все внимание сосредоточил на деде. В конце концов вместе с Васо, не переставая прислушиваться к тому, что происходило в комнате бабки, он взялся помогать Йошко. Решившись на этот шаг последним, он первым же от него отказался, а за ним и Васо. Тому мешала сабля, и, собираясь ее поправить, он взглянул туда, куда смотрел Панкрац, куда уже смотрели все, кроме неподвижно лежащего на полу Смуджа.

– Мама! – первым вырвалось у Йошко, и от неожиданности он чуть не выпустил голову отца.

Возможно, то же самое хотел крикнуть и еще кто-нибудь. У Мицы, например, губы разомкнулись, словно створки раковины, но у всех слова застряли в горле, говорили только их широко раскрытые глаза: на пороге комнаты показалась госпожа Резика, в ночной рубашке до пола, белая, будто привидение. Левой стороной туловища она опиралась на перевернутую метлу и так, держась сначала за дверной косяк, а потом за стенку, дотащилась до комнаты и тут, пошатнувшись, чуть было не упала, но удержалась. Каких усилий ей это стоило, видно было по ее лицу, но и ярость ее должна была быть страшной, потому что она дико прохрипела:

– Я здесь! Что с отцом? Что вы!.. – она осеклась, колени ее подогнулись, и она упала возле мужа, лицом на его грудь. Повернув голову, с минуту смотрела в его бледное, измученное и безжизненное лицо, затем, подвинувшись, села с ним рядом и, как безумная, закричала. – Разбойники, вы его убили, убили! Не трогай меня! – она ударила Пепу, собиравшуюся ее поддержать. Метла лежала неподалеку, схватив ее как и прежде обратной стороной, она стала размахивать ею. Поскольку все, кроме Васо, стояли поблизости, в одно мгновение вокруг нее образовалась пустота. Только Йошко не мог отойти, он держал голову отца, поэтому и досталось ему больше других, удар ручкой пришелся прямо по голове.

– Маменька! – смутившись, вздрогнул он, чуть не выпустив голову отца, но не сделал этого из-за внезапно раздавшегося, будто смеющегося голоса Панкраца:

– А старый шевелится!

Действительно, старый Смудж, лежавший вытянувшись во всю длину, попытался согнуть ногу в колене. На его лице появились признаки жизни, а приоткрывшиеся губы жадно ловили воздух. В тот же момент, не торопясь, что выглядело сейчас особенно оскорбительно, вернулся и Сережа. Переступив через брошенную бабкину метлу, он протянул Йошко бутылку с уксусом. И хотел что-то сказать, но как бутылка осталась у него в руках, так и слова застряли на языке – вместо него проговорил старый Смудж. Он заморгал ресницами, зрачки расширились, а губы пролепетали:

– Мама!

– Отец, вот я, здесь, рядом с тобой! – Госпожа Резика рукой грубо погладила его по лицу и тут же заорала. – Да отнесите же его на кровать, что уставились как бараны на новые ворота!

Старый Смудж между тем хотел подняться сам, но ему подчинялась только правая половина тела; левая же вместе с рукой и ногой оставалась неподвижной, она словно приросла к полу. Сам он этого еще не заметил и, широко раскрыв глаза, с удивлением смотрел на жену:

– Как ты пришла, кх-а, сюда?

Когда Йошко, Пепа и даже Панкрац попытались его поднять, он ощутил мертвенную тяжесть в левой половине тела, почувствовали это и они, видя, как его левая рука безжизненно падает, а на левой ноге он не может стоять.

– Что с тобой, папенька! – пораженный, смотрел на него Йошко. Он поднял его левую руку, а она снова, будто неживая, упала.

– Кх-а! – только и можно было услышать от старого Смуджа.

Даже Мица кашлянула. Удовлетворение, которое минутой раньше появилось у нее на лице, теперь сменилось болью.

– А что может быть! – произнесла она хрипло. – Не видишь разве? После удара у него парализовало левую сторону, как и у матери!

Не следовало ей об этом говорить при госпоже Резике. Сидя на полу, та чуть не вскрикнула – стиснув лицо руками, она страшно, протяжно, почти по-кошачьи, завопила:

– Вот до чего мы дожили, отец! Звери это, а не дети! Мне бог помог, а тебе… звери это… ради таких мы мучились, ют вам благодарность!

– Что ты причитаешь? – снова начав прохаживаться взад-вперед, возмутился Васо. – Сама больше всех виновата! – и, желая еще что-то добавить, вытаращил на нее глаза. Но, по-видимому, передумал, отвернулся и, подтянув саблю, чтобы она не звенела, стал всматриваться в черную пустоту окна, а затем буркнул: – Где эту скотину носит!

Между тем старого Смуджа быстро уложили в постель, разобранную Пепой, еле слышным стоном прозвучал его вопрос:

– А Краль? Где Краль? Кх-а…

Сережа, помогавший Йошко отнести его на кровать, сказал шепотом:

– Господин Йошко, мы не смогли удержать Краля! Он пошел за жандармами! За жандармами, – повторил он громко.

– И ты мне только сейчас об этом сообщаешь? – изумился Йошко. – Гони за ним, приведи его назад! Этого нам только недоставало, – глядя вслед Сереже, он схватился за голову, а затем уставился на Панкраца, находившегося к нему ближе других. – А ты куда смотрел?

– Я? – с небрежной, холодной, заранее приготовленной улыбкой, будто только и ожидал этого вопроса, спросил Панкрац. – Да разве вы имеете право требовать от меня подобное?

Откуда-то из коридора, а потом и со двора слышно было, как Сережа зовет Краля. Наверное, никто не откликался, потому что кричал он все громче.

– Дурак! – вспылил Йошко. – Все село разбудит! – И снова повернулся к Панкрацу. – Ты только сам себе навредишь! Сходи за ним! Тебе известно, чем его можно умаслить! Скажи, что мы заплатим! На! – И он протянул ему сотню. Тем временем госпожа Резика с помощью Пепы и Мицы, делавшей это, естественно, без всякого желания, тащилась к кровати, намереваясь сесть возле мужа. Она тяжело опустилась рядом с ним и теперь могла сама во всем разобраться и начать действовать.

– Что ты стоишь? – дрожащим голосом прикрикнула она на Панкраца. – Неужели действительно хочешь, чтобы Краль всех нас погубил? Ведь и тебе тогда нелегко придется! Ни копейки уже не вытянешь из этой семьи!

– Опять я? А почему ты не идешь? – не трогаясь с места, обратился тот к Йошко.

– Я должен ехать за доктором. Отправлюсь на автомобиле в объезд.

– А я ничего не должен! – отрезал Панкрац. – Если только, – он буквально сверлил их глазами, – не дадите мне честное слово, что запишете в завещании: платить до конца учения и вместо квартиры повысить месячное содержание.

– А вот это видел! – оживилась Мица, допивая вино, и снова показала ему свою излюбленную комбинацию из трех пальцев.

– Хоть теперь помолчи! – прикрикнул на нее Йошко и вложил в руку Панкраца сотню. – Честное слово, все будет так, как скажет мама! Только иди, иди скорей! – и он сам побежал за плащом и шляпой.

Панкрац, направившись к выходу, задержался возле бабки.

– А ты что скажешь?

– Иди ты к черту! – в беспомощной злобе отмахнулась она от него. – Дал ведь тебе Йошко честное слово, и поговорим об этом завтра! Только приведи Краля назад!

Медленно, не обращая внимания ни на Мицины проклятия, ни на то, как тяжело вздохнул дед, ни на совет Васо прихватить с собой фонарик, Панкрац засовывал руки в рукава плаща, который ему подавал Йошко.

– Из тебя бы вышел хороший официант! – пошутил он, а затем, закатав брюки и снова обведя всех присутствующих взглядом, усмехнулся, глядя на уродливо перекошенное лицо Мицы, и, не сказав ни слова, только прислушавшись к Сережиным выкрикам, шагнул в грязь и в ночь.