Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 47 страниц)

V

Панкрац, естественно, не был рад этой встрече, ибо, задержавшись с капитаном всего на минуту-две, он совсем потерял надежду отыскать незнакомку. Впрочем, по всей вероятности, она живет где-то поблизости и ее всегда можно найти! – и он остался с Братичем. Втроем они шли по аллее, беседуя о самых обычных вещах: чем занят один, что делает другой. Приезд деда в город (с последним поездом) Панкрац истолковал капитану необходимостью консультации у врача по поводу его астмы, а капитан, в свою очередь, не забыв поздравить деда с выздоровлением, объяснил свое пребывание здесь трехдневным отпуском, который взял в связи со смертью тетки. В свертке, что он держал под мышкой, находится вуаль для кузины, у которой он остановился, а несет он ее от другой сестры, живущей здесь неподалеку, поскольку сама она, будучи на сносях, не сможет прийти на похороны.

– Вот так, одни умирают, другие рождаются, и этот удивительный круговорот жизни бесконечен! – перестав смеяться, глубокомысленно заметил капитан и, вопросительно посмотрев на Панкраца, спросил: – А что нового у вас? Как поживаете, господин Панкрац? Сто лет мы с вами не виделись! – и, поколебавшись, произнес, попытавшись улыбнуться: – Помните последнюю нашу встречу, тогда вы обманули меня, сказав, что придете ко мне на конный завод!

Панкрац тогда действительно не пришел к капитану, да и до него ли ему было, когда в семье ждало столько неотложных дел! Но не мог ли капитан по слухам, дошедшим, наверное, и до него, истолковать его отсутствие как занятость более важными заботами, связанными со смертью Краля, а может, и убийством? Такое объяснение ему показалось вполне вероятным, уж очень странно смотрел на него капитан, улыбка какая-то фальшивая, да и слово резкое: обмануть! Впрочем, все равно! Усмехнувшись, Панкрац сказал просто и коротко:

– Мне было очень жаль, но не от меня это зависело, а вечером я уже уехал! Ну, а как вы? Все еще носите мундир? Я слышал, мне недавно сказал Васо, что вы снова где-то хорошо устроились, на каком-то складе!

– Поначалу в войсковой части, а потом на складе. Но это место скорее бы подошло Васо, а мне какая польза от него? – сказал капитан тихо и добавил, не скрывая отвращения: – Помимо всего прочего, это страшная дыра! Если бы я там не нашел друга, было бы вообще невыносимо!

– А что бы вас устроило? Вы всегда говорили о своем желании перейти на гражданскую службу! До сих пор не можете решиться?

Капитан наклонил голову и уставился в землю.

– С этой мыслью я не расстался, – пробормотал он, – есть у меня уже и кое-какой план! – Он поднял голову, усмехнулся, глядя на Панкраца, но не продолжил.

– Какой?

– Ну, об этом нельзя говорить вслух! – капитан пропустил мимо себя прохожего, затем, помедлив, сказал: – Сейчас вы бы на все это по-иному посмотрели, нежели прежде.

– Как это? – насторожился Панкрац.

– Так… – капитан вроде смутился, – я ничего не знаю, только слышал, – он остановился и посмотрел Панкрацу прямо в лицо.

Остановился и Панкрац и, догадываясь, о чем тот может сказать, не отвел взгляда.

– О чем вы слышали? Интересно было бы узнать, и от кого?

– Да… да… – капитан явно колебался, – конечно, ничего нового в этом нет! Об этом можно было догадаться уже по тому, что вы в то последнее воскресенье, – капитан скользнул взглядом и по старому Смуджу, отрешенно стоявшему у скамьи в двух шагах от них, – сказали Васо! Только я это тогда, да и после, когда Васо, обидевшись, уверял меня в противном, считал удачным розыгрышем!

– Ничего не понимаю, я столько раз обманывал Васо! – нарочно заигрывая с ним, сказал Панкрац. – Впрочем, кое о чем догадываюсь, но почему тогда вы сейчас это… а что это?.. перестали считать розыгрышем?

Старый Смудж опустился на скамью, вслед за ним, как бы неосознанно, а скорее всего, чтобы выиграть время, то же самое сделал и капитан.

– Это вовсе не было сплетней! – решился наконец произнести капитан. – Я интересовался вами как старым знакомым, поэтому и спросил о вас! Мы говорили с нотариусом Ножицей обо всякой всячине, не только о вас, кажется. Вчера я случайно встретился с ним в городе, вы, наверное, знаете, он приехал со своей женой! Так вот… он мне сказал то же самое, что и Васо… вернее то, что вы сами сказали Васо… что стали орюнашем!

– Ах, вот в чем дело! И для этого нужно было столько ходить вокруг да около! – Панкрац расхохотался, будто только теперь до него дошло сказанное. – При этом у вас такое трагическое выражение лица! – Но улыбка быстро сошла с его губ, он внимательно посмотрел на капитана. – Что вам еще сказал славный наш полицейский Ножица?

Капитан провел рукой по лицу, словно на ощупь хотел узнать, какое у него выражение. Затем, сильно покраснев, отвел взгляд:

– Да ничего особенного… Он говорил, как ему хорошо живется в браке! Да вот! – он вдруг оживился, и взгляд его устремился куда-то вдаль. – Это он идет со своей женой! Да, он мне сказал, что сегодня вечером возвращается назад!

И в самом деле по аллее шел нотариус Ножица. Он шагал впереди, а жена, на голову выше его, со свертками в руках, несколько отставала от него и держалась чуть левее. Они торопились и, наверное, заметив их, перекинулись друг с другом парой слов, а потом, подойдя ближе и не собираясь, кажется, задерживаться, поспешили дальше. По-настоящему и не поздоровавшись, – его жена, в ответ на приветствие капитана только кивнула головой, – нотариус, рассмеявшись, сказал:

– Ого, как это вы друг друга отыскали? – и взгляд его скользнул по Панкрацу и старому Смуджу.

Глядя на свертки, Панкрац верно рассудил, что нотариус в город приехал по делу, но было очевидно, что эти дни он выбрал не случайно, – не хотел попасть в то неприятное положение, в котором как полицейский чиновник мог оказаться в связи с обнаружением костей Ценека. Еще больше он был уверен в том, что все эти новости о Ценеке и Смуджах Ножица поведал вчера и капитану; в этом его окончательно убедило замешательство, в которое пришел капитан от его вопроса. Поэтому, помня о прежних наговорах нотариуса и не видя причин таиться от капитана, он со злостью сказал:

– Куда это вы, наш достопочтенный полицейский, так спешите, словно хотите убежать от нас? Или, может, вам неудобно останавливаться с преступниками? Ну чего тебе? – он быстро повернулся к деду, который поднялся со скамьи и дрожащим голосом окликнул нотариуса:

– Господин нота… – начал он, но не договорил, ибо Панкрац, испугавшись, как бы старый не захотел уехать с Ножицей, толкнул его, потеснив к скамейке.

– Хе-хе-хе! – как-то по-заячьи рассмеялся нотариус в ответ на замечание Панкраца и тут же на минуту умолк, услышав, как к нему обращается Смудж, а затем спросил: – Что тебе нужно, старый? – И снова заспешил. – Нет у меня сейчас времени, старик, поезд уходит!

– Поспешите, поспешите! – сердясь на деда и желая замять его нелепое вмешательство, Панкрац откровенно издевался над нотариусом. – Где преступление, там должен быть и полицейский. Ценека нашли, приедете в самый разгар событий, ха-ха-ха!

– Хе-хе-хе! – задетый за живое, засмеялся нотариус, и как пришел, ни с кем не поздоровавшись, так, не попрощавшись, ушел, и они опять остались одни.

Наступила короткая пауза, которую прервал Панкрац, обратившись к капитану:

– Что это вы вдруг примолкли и так на нас странно смотрите, капитан? Может, сочувствуете (это хорошо, подумал он, что мы встретились; можно будет его сейчас прощупать и обработать как возможного свидетеля), размышляете, что теперь, когда обнаружили кости Ценека, с нами станет?

Капитан, впрочем, скорее смотрел вслед удалявшейся жене нотариуса, чем на старого Смуджа и Панкраца. Но, в сущности, думал и о них и сейчас, услышав его слова, вздрогнул, как бы не зная, что ответить.

– Да нет! – попытался он улыбнуться, но улыбка получилась неубедительной. – Наверное, все не так ужасно, коль вы смеетесь. Но куда путь держите? – Он встал. – Мне нужно отнести билет кузине, чтобы не заставлять ее слишком долго ждать, да и спешу я, вечером иду в театр! Управа театра недурно поступает, – он улыбнулся, теперь уже искренне, – словно по моему желанию дает сегодня «Фауста», оперу «Фауст»!

Не в театр ли были билеты и у той дамы? – вспомнил Панкрац; вот где, если и ему пойти с капитаном, мог он с ней встретиться! Но ему стало жаль денег, и он отказался от этой мысли; сейчас же думал о том, как ему задержать капитана.

– «Фауст»! – протянул он и, не обращая внимания на напоминание деда, что пора идти к Васо, сел, приняв, насколько мог, серьезное выражение лица. – Это ваша давняя излюбленная тема! Припоминаете, о том же вы рассуждали и в тот последний вечер! И что же, – Панкрац вспомнил, какую свинью подложил он тогда капитану, позволив ему на глазах у всех увлечься, вспомнил и теперь не мог не усмехнуться, – поняли вы его лучше после того, как прочли в девятнадцатый раз?

Капитан взглянул на часы и, сощурившись, какое-то время молча смотрел перед собой, ничем не выдав, что, правда с опозданием, разгадал тогдашнее недоброе намерение Панкраца, а затем усмехнулся и сам, как-то расслабленно и наивно.

– А вы и это помните? Хи-хи-хи! Но, – он сделал движение, будто собирался сесть, но не сел, а продолжал стоять, оживленно говоря, – у меня нет необходимости читать его в девятнадцатый раз, чтобы лучше понять! И так, – он все же сел и, глядя в пространство, с какой-то внутренней убежденностью сказал: – Он больше не может для меня быть тем, чем был когда-то!

– Как, вы нашли его глупым?

– Ну, нет, не глупым! – возразил капитан. – Как произведение искусства, как поэма он стоит неизмеримо высоко, так сказать, над временем! Но идейно, видите ли, – капитан повернулся к Панкрацу, явно начиная увлекаться, – я понял, что он больше не может удовлетворить современного человека… я имею в виду особый тип современного человека… и не может уже ни выражать, ни решать его проблем! Видите ли, в нем присутствует излишний балласт классицизма и… вопреки его либерализму, средневековой мистики! Правда, я понимаю, чего Гете добивался, обращаясь к античности и эллинизму! Рабский, несвободный, грубый и несовершенный европейский дух, несмотря на Ренессанс, Реформацию и французскую революцию, он хотел соединить и пронизать ясным и гармоничным духом Эллады, вот в чем смысл влечения Фауста к прекрасной Елене, не так ли? Но это был как порыв Икара, ибо что у него в конце концов осталось в руках от прекрасной Елены? Только жалкие одеяния! Весь эллинизм тогдашней Европы оказался пустой скорлупой без ореха! Следовательно, если это был всего лишь фантом… а, в сущности, само стремление было верным… что оставалось делать Фаусту? Он обратился к реальной жизни… но что он делает и как поступает в ней… именно в ней, нам сейчас должно быть чуждо! Ибо, помогая императору задушить мятеж и анархию, которая стремилась к миру, то есть, поступая как контрреволюционер, он получает в награду какой-то пустынный берег и собирается его цивилизовать… Это, конечно, могло бы отвечать духу нашего времени, которое поставило своей задачей с помощью труда расширить границы цивилизации! Но, – устроившись поудобнее и немного передохнув, капитан окинул взглядом прохожих и сидящих на скамейках людей и продолжал, – эта его цивилизация насаждается за счет тех же, правда немногочисленных, старожилов, Филемон и старуха Бавкида становятся жертвами ее ненасытности ^{44} , и разве вам это не напоминает колонизацию, типичную для капитализма от его зарождения по сей день? Сначала он служит реакции, а затем чинит произвол над слабыми, вот истоки и конец обращения Фауста к реальной жизни, следовательно, разве может он олицетворять и проводить в жизнь сегодняшние человеческие стремления, сегодняшнюю проблему человечества так, как ее в личном и общественном аспекте поставила… почему бы об этом не сказать? – улыбнулся капитан, – русская революция? В сравнении с ней Гете со своим «Фаустом» обычный либерал, Freigeist [129]129
  вольнодумец (нем.)


[Закрыть], идеолог зарождающегося капитализма.

– Да вы, капитан, заражены революционными идеями! – осклабился Панкрац, слушая его только из любопытства. – У меня такое впечатление, будто вы в своем захолустье закончили московскую академию!

– Нет, ничего подобного не было! – живо повернулся к нему капитан. – И все же вы почти угадали! Я уже вам сказал… только не говорите так громко… единственное мое спасение там – один товарищ! К сожалению, он там временно, это инженер, который выполняет заказ частного предприятия, – он прокладывает дорогу. Чрезвычайно интеллигентный человек, начитанный и марксист. В беседах с ним я провел много вечеров, говорили мы и о «Фаусте»! Но о чем это я? – назвав Панкрацу имя своего товарища, капитан, подперев рукой голову, задумался. – Ах да! – вспомнил он, но тут же осекся и засмеялся. – Но могу ли я вообще вам все это говорить? Вы теперь… враг!

– Пожалуйста, говорите, лично вам я не враг! – намереваясь его остановить, когда надоест, Панкрац не мешал ему поверять свои мысли.

– Не уверен, есть ли в этом смысл! – все же засомневался капитан. – Убедить вас наверняка не смогу! – Очевидно, у капитана была слишком большая потребность высказаться, чтобы так легко его можно было прервать, поэтому, немного помолчав, он продолжил: – Вы, наверное, помните, я говорил вам о противоречии, существующем между фаустовской философией Гете и пессимистической философией Шопенгауэра, с одной стороны, и их жизнью – с другой, и пришел к выводу, что одно из них – или их философия, или их жизнь – ложны! Я сторонник оптимистической, жизненной философии, такой, которая бы могла сказать, что жизнь не трагична, а прекрасна, она прекрасна для всех людей! Тогда я считал такую философию вполне возможной, как бы это сказать? – в духе вашего идеала… вы понимаете, о чем я говорю! Да, скажите откровенно, возможно ли что-либо подобное с точки зрения капитализма, который якобы искренне стремится к классовой гармонии, а на деле увековечивает классовый эгоизм, такой эгоизм, когда большинство обречено на вечные страдания и нищету, рабство и невежество, да еще в любое время может стать пушечным мясом? Нет! Когда горсточка людей наверху предается оргиям, в то время как миллионы тех, что на дне, тонут все глубже, нет, это не тот путь, по которому должно идти человечество, это ложный путь, даже для тех, кто сам же его и прокладывает. Он не приведет к ренессансу, о котором в своем «Фаусте», но там только сугубо лично, мечтал Гете! В еще меньшей степени может осуществиться такой ренессанс, к которому стремимся мы, сегодняшнее поколение людей, добиваясь его коллективными усилиями для каждого самого ничтожного человеческого существа на земле! Но как, как достичь этого ренессанса? Видите ли, – зашептал капитан, но, увлекшись, продолжил уже громче, – это мое глубокое убеждение… он возможен только в результате победы пролетариата! И только там, где это произойдет в совершенно новом виде и форме, базирующийся на достижениях техники, свободный от разделения на классы, будет восстановлен жизнелюбивый и гармоничный эллинский дух – так уже, я слышал, воспитывают молодежь в сегодняшней России. И вот что интересно: старая царская Россия развивалась в традициях рафинированной Византии, пролетарская народная Россия возвращается к естественной и здоровой Элладе, к Афинам Перикла, а ее примеру последует… хи-хи-хи! – захихикал самодовольный капитан, словно все это он уже видит осуществленным. Но в тот же миг осекся, слова застряли в горле, лицо залил румянец, он встал, вернее, подскочил и застыл, вскинув руку для приветствия.

Мимо них, приблизившись сзади, проходил высокий по званию офицер; Панкрац, заметивший его несколько раньше, признал в нем генерала. В мягких, безукоризненно начищенных сапогах, коренастый и тучный, с мясистым и холодно-неподвижным лицом, он, собственно, уже шага на два отошел от них, но все еще, бросая взгляды через плечо, продолжал пристально и вопросительно смотреть на капитана. Сейчас же остановился и, небрежно ответив на приветствие, подозвал капитана к себе.

У Братича из-под мышки выпал сверток для кузины, но, не обратив на это внимания, он поспешил к генералу и застыл перед ним. Потом что-то стал объяснять, что – разобрать было нельзя. У генерала, напротив, был сильный, зычный голос, он не мог говорить тихо, а возможно, и не хотел из-за снующей вокруг любознательной публики. Так, Панкрац услышал, как генерал спросил капитана, где тот служит, что делает в городе, с кем это там сидит и о чем рассказывает? Сегодняшняя Россия, пролетарская народная Россия, что это значит, разве приличествуют офицеру подобные разговоры?

Кончилось все тем, что генерал, строго и холодно посмотрев на капитана, отпустил его. Тот вернулся весь красный и растерянный и бессмысленно уставился на свой сверток, который поднял и положил на скамью старый Смудж. Вдруг он спохватился, схватил сверток и посмотрел вслед генералу, перешедшему уже на другую сторону аллеи.

– Пойдемте, господа! – выдавил он из себя и собрался уйти. – Или вы остаетесь?

– Нет, и мы идем, – поднялся и Панкрац с дедом и, зашагав в ногу с капитаном, стал его расспрашивать, еле сдерживая улыбку. – Что случилось? Как неожиданно появился, мы даже и не заметили! Кажется, он вас спрашивал, с кем вы сидите?

Капитану было стыдно признаться, что он, чтобы рассеять возникшие у генерала подозрения, прикрылся орюнашством Панкраца, поэтому глухо бросил:

– Да, пришлось сказать, откуда я вас знаю! – И замолчал, не поднимая глаз. – Ах! – вздохнул он как-то беспомощно и в то же время гневно. – Приказал завтра явиться на рапорт в местную комендатуру. Из-за… непозволительных для офицера разговоров и неумения вести себя в общественных местах!

– Вот как? – искренне удивился Панкрац; этого он не слышал и не ожидал услышать. – Впрочем, что он вам может сделать, подробности до него не дошли! Хотите, чтобы я был вашим свидетелем? – предложил он с определенной коварной целью.

– Нет, благодарю вас, в этом нет необходимости, да и вряд ли бы это помогло! – пробормотал капитан. – Я попытаюсь сам себя защитить, а если не удастся, к черту все! К черту! – чуть было не крикнул он с каким-то странным воодушевлением и даже удовлетворением. Но тут же снова помрачнел и замолчал, правда, ненадолго. – Civil [130]130
  Штатский (фр.).


[Закрыть] – цивилизация, militaire [131]131
  военный (фр.).


[Закрыть] – милитаризация! – пробормотал он и опять едва сдержался, чтобы не крикнуть. – Мы живем не в эпоху цивилизации, а в эпоху милитаризации! Хи-хи! – засмеялся он тихо, жалобно, горько. – Отравляющий газ вместо чистого воздуха!

– И в такое время вы все же хотите стать человеком гражданским! – не без злорадства, но и с любопытством заметил Панкрац. – Вы сказали, что у вас уже есть какой-то план, поэтому на вашем месте я бы не принимал все это близко к сердцу!

– Возможно, это подтолкнет меня к осуществлению моего плана! – пробормотал капитан, а затем доверительно обратился к Панкрацу: – Наверное, после того что я вам скажу, вам станет более понятен мой замысел! Видите ли, – он подошел к нему ближе, – мне очень мешает, да вот и сейчас перед генералом я чувствовал себя скованно из-за того, что служил во времена Австро-Венгрии офицером. Единственно, что меня еще удерживает, так это то, что по отцу я православный и что мой брат чиновник в министерстве. Но именно этим, полагаю, и надо воспользоваться, чтобы наилучшим образом выкрутиться… я думаю, нужно добиться отставки, а будучи на пенсии, если не найду места на гражданской службе, мне будет на что жить и… и… – капитан не закончил, да и Панкрац его прервал:

– Но как вам это удастся, вы еще так молоды?

– Подают в отставку и значительно моложе меня! – уверенно сказал капитан. – А как я себе это представляю, вам я, наверное, могу сказать: серией анонимных писем вызову к себе еще большее недоверие. Вы бы их могли писать прямо из… – улыбнулся капитан, сделав вид, что шутит.

– А вы не опасаетесь, что добьетесь совсем обратного результата, – наказания и разжалования?

– То-то и оно, – сникнув, согласился капитан, – поэтому я и не решаюсь привести свой план в действие. Но раз нельзя так, – он снова повеселел, – то всегда можно найти другой выход! Не удивляйтесь и не считайте меня и в самом деле ненормальным, если в один прекрасный день услышите, что я нахожусь в сумасшедшем доме! – Вдруг, испугавшись, что мог произвести на Панкраца неприятное впечатление, капитан поспешил пояснить. – Вы не можете себе представить, до чего все это для меня невыносимо! Нахожу, что из всех ложных путей, на которые капитализм толкает человечество, милитаризм является наихудшим. Я это знаю по службе в австрийских войсках: грубая военная машина старается всех причесать под одну гребенку, а жить без свободы духа тяжело.

Капитан замолчал; к ним снова приближался офицер, впрочем, теперь рангом ниже, поэтому он первым отдал честь капитану.

– Вот видите, вы тоже власть! – усмехнулся Панкрац. Впрочем, капитан не произвел на него неприятного впечатления, он был просто смешон; все его рассуждения казались обычным фантазерством мягкотелого человека. Об этом он, правда, ничего не сказал, только повторил: – Да, власть! Если бы он вам не отдал честь, вы тоже могли бы потребовать явиться на рапорт!

– Зачем мне это, да и вообще, к чему мне власть? Я хочу жить свободно и… довольно с меня и прошлой войны!

– Вы не настоящий большевик! – засмеялся Панкрац.

– Конечно, нет! Мне до этого далеко, я и сам знаю! – капитан стал вдруг необычно серьезным. На самом деле он просто не решался продолжать, ибо Панкрац говорил слишком громко, а на улице становилось все многолюднее. – Я так и не выяснил, – он остановился и огляделся, – в какую сторону вы идете; мне нужно сюда! – показал он рукой и назвал улицу.

Они стояли на другом конце пристанционного сквера. Капитан движением руки указал на небольшую улицу, которая вела к главной площади, оттуда капитану до дома кузины было еще прилично далеко, следовало пройти через весь верхний город. Между тем, чтобы до конца выяснить все с капитаном, из-за чего он собственно и задержался, у Панкраца не было необходимости идти так далеко, и он решился:

– Да я никуда не спешу, могу вас немного проводить! – и тут же обратился к деду: – Ты бы мог и один, тебе вон туда! – он показал ему в направлении небольшой аллеи. – Улицу, наверное, найдешь, – он сказал ему и ее название, – и запомни, дом номер двадцать, третий этаж!

Старый Смудж стоял подавленный, погруженный в свои мысли. Покашливая и умоляюще глядя на капитана, он снова напомнил Панкрацу, что пора идти к Васо и… и…

– Я непременно приду, он наверняка уже там! – прервал его Панкрац. – Ты иди, а я потом зайду и обо всем расскажу! Пошли? – обратился он к капитану.

Но капитан продолжал стоять. Он удивленно и сочувственно смотрел на старого Смуджа, будто видел его впервые; затем сказал, обращаясь к ним обоим:

– Знаете что, вы сделайте все свои дела, а там и я освобожусь! И тогда, – он обратился к Панкрацу, – если у вас есть время и желание, мы могли бы встретиться вечером! У меня как раз есть два билета, один я купил для кузины, но она отказалась идти в театр, сославшись на смерть тетки, поэтому билет я мог бы отдать вам! Ну как, хотите? В таком случае вы бы могли подождать у театра, поскольку билеты у меня дома!

Прекрасно! – подумал Панкрац. – Пойти в театр, да еще бесплатно, к тому же, вероятно, он там встретит и свою незнакомку. Конечно, он согласился. Но и сейчас ему не хотелось расставаться с капитаном; идти к Васо, куда его тем не менее подталкивало любопытство, было еще слишком рано!

– Я могу еще немного побыть с вами! – сказал он и потащил капитана за рукав. Но капитан медлил, какой-то вдруг просветленный и бодрый, он обратился к старому Смуджу:

– А почему бы и вам не пойти, господин Смудж? Билет, наверное, смогли бы купить, да и не мешает вам немного развеяться! К тому же вы ведь сами старый театральный кларнетист! Вспомните молодость, хи-хи-хи!

У старого Смуджа округлились глаза, он даже раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Но за него ответил Панкрац и при этом еще настойчивее потянул капитана за рукав.

– Что вам взбрело в голову! Думаете, «Фауст» – идеальное средство для омоложения, подобно одному из методов Штайнца?

– В таком случае, прощайте, мне было очень приятно, господин Смудж! – улыбнувшись, капитан протянул старому Смуджу руку, затем, сделавшись серьезным, похлопал его по плечу. – Держитесь! Надо надеяться на лучшее! – И, отсалютовав еще раз, направился вслед за Панкрацем.

Старый Смудж застыл на месте и с минуту еще стоял, не двигаясь, вытаращив глаза и раскрыв рот. Рука его, согнутая в локте для рукопожатия, так и повисла в воздухе, будто за подаянием.