Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

– А, это вы, господин король, президент республики мертвецов! – снова добродушно смеется Петкович и подает руку, будто впервые видится с ним сегодня. – Вы, верно, пришли меня застраховать?

– О, нет, я больше этим не занимаюсь, да и вы слишком здоровы.

– Главное для здоровья – хороший стул и чистая совесть.

– Самое главное – чистая совесть! Я того же мнения. Ну, а как долго, господин Петкович, вы еще пробудете в тюрьме? Поговаривают, что вас выпустят на свободу.

– Не знаю, не знаю, не помню, а если бы и знал, то не сказал бы, – Петкович поднимает руку с расширенными пальцами, словно отталкивает Рашулу от себя. Почему этот человек называет его Петковичем? Откуда он знает его имя, когда он здесь инкогнито?

– Я вас ни о чем не спрашивал, – ничуть не теряется Рашула и делает вид, будто испугался, а глаза его хитровато щурятся. – А вы так можете посмотреть на человека, что у него сердце холодеет! Прав Микадо, вы в самом деле могли быть гипнотизером. Почему вы этим так мало занимаетесь?

– Гипнозом, вы имеете в виду? – встрепенулся Петкович, как магнитом притянутый этим словом. И снова рассмеялся, но одна мысль тайно завладела им: как было бы славно загипнотизировать своих врагов и таким образом облегчить себе спасение от преследований и бегство от смерти! – Вас? Все ваши деньги превратить в уголь, так, что ли? А на этих углях водрузить короля мертвецов, чтобы он там копал свою могилу или возводил трон? Хо-хо-хо!

– Вы шутите, как я вижу, – хихикает Рашула, теряя терпение. – Но помните, как вы вчера да и сегодня успешно гипнотизировали Микадо, Майдака, так ведь? В этом деле вы действительно мастер. А здесь вот и Мутавац в вашем распоряжении, с ним у вас еще лучше бы вышло. Уже сегодня дело дошло до того, что он чуть не заснул под вашим взглядом. Попробуйте с Мутавцем, господин Петкович. Я уверен, у вас получится.

– Мутавац, кто это? А, это тот, онемевший от несчастья. Тот? – Петкович уставился немигающим взглядом на Мутавца, примостившегося на поленьях. Не он ли сам там сидит, отдыхая от преследования?

– Но дрова уже загипнотизированы, – осмелился съязвить Рашула. – Давайте теперь Мутавца, устроим хорошую шутку! Вы любите шутки? Ничего плохого не сделаем, только посмотрим, действительно ли он будет делать все, что вы как гипнотизер ему прикажете.

– Какую шутку? – вопросительно и угрожающе взглянул на него Петкович. – Это не шутка!

– Нет, конечно, но мы должны как-то узнать, загипнотизирован он или нет. Ну, например, пусть заберется на дрова и прыгнет вниз головой. Или пусть повесится, только вот веревки у него нет. Да и где здесь найти веревку-то? – Рашула тайком бросил взгляд на смотанную веревку возле водопроводной колонки. – Вот что-нибудь такое заставьте его сделать. Естественно, гипноз не шутка, это наука.

С Иудиной усмешкой он взял Петковича под руку. Весь этот разговор ему самому вдруг показался смешным. Однако нервы у него сильно напряжены. Как поступит Петкович? А тот уставился на красные напульсники и отпрянул назад.

– Убийца! – почти кричит он срывающимся голосом, лицо исказилось. Он поспешно отворачивается. Неужели испугался и убежит?

– Да нет же, я Рашула, – шипит Рашула, неотступно следуя за Петковичем, а сам внутренне содрогается: так ли уж безумна эта болтовня Петковича об убийце? Да, вот возле дров блеснул на солнце высоко поднятый топор, и раздался глухой крик, внезапный, как будто кричала жертва перед казнью.

Но эта жертва не Петкович. Он здесь, поблизости, крик привел его в неописуемое смятение. Не замечая больше Рашулы, он стоял с выпученными глазами. Взгляд его прикован к тому месту возле дров, где только что Юришич выбил топор из рук Наполеона, набросившегося на Мутавца. Или, может быть, Мутавац на Наполеона. Кто знает? Все произошло быстро, как по мановению волшебной палочки.

– Was is denn los? [55]55
  Что случилось? (нем.)


[Закрыть] – Розенкранц выскочил из здания тюрьмы и чуть не налетел на Петковича. После обнаружения секретной книги он договорился с Пайзлом, и ему ничего не оставалось, как симулировать. Пайзл ему дал некоторые советы, как это сделать, и гарантировал успех. Успокоенный на сей счет, Розенкранц торжествующе смотрел на Рашулу.

Но Рашула только обжег его взглядом и быстрыми шагами направился к дровам.

Здесь Наполеон, дурачась, принялся колоть поленья, но его неуемная натура не давала покоя, руки прямо чесались хотя бы раз замахнуться топором на Мутавца, словно собираясь зарубить. И еще раз, совсем близко махнул он топором и даже задел его руку повыше локтя. Юришич, наблюдавший до этого за Рашулой и Петковичем, соскочил с дров и выбил у него из рук топор. Может быть, этим все и кончилось бы, если бы Мутавац после второго взмаха топором не вскочил с воплем и рычанием и не вытянул руки в сторону Наполеона. Все время до этого он неподвижно сидел на поленьях; первый взмах топора его испугал, второй разъярил. Приставания Наполеона казались ему случайными, а сейчас он убедился, что это делается намеренно и кем – этим несчастным карликом, еще более чахлым недомерком, чем он сам. Привыкший сносить унижения, сейчас он оскорблен, вдобавок его ободрила поддержка Юришича. Дрожа всем телом, он с вызовом замер перед Наполеоном и бросил ему в лицо:

– Я н-н-не по-ле-но… Я ч-ч-человек!

– Тоже мне адвокат нашелся! – крикнул Наполеон, увернувшись от Юришича. Но неужто он отступит перед Мутавцем? Видит он, что сюда идет Рашула, и, воспользовавшись своим крохотным ростом, ныряет под руку Юришича и натыкается прямо на Мутавца.

– Полено, чурбан! – со злостью завизжал он, поняв, что дело нешуточное. Головой он так сильно пихнул Мутавца в живот, что бедный Мутавац упал навзничь на дрова. Но к своему несчастью, и Наполеон растянулся, так как Мутавац судорожно ухватился за него, и оба они катались по дровам, сцепившись в клубок, на который было смешно и грустно смотреть.

– А Мутавац, кажись, сильный! – иронизирует подошедший совсем близко Рашула.

Мачек тоже подбежал и подзадоривает:

– Давай, Наполеон! За шею! За шею!

– Вас обоих бы так! – крикнул им Юришич, а сам бросился к Наполеону, который в это мгновение, словно кошка, вырвался из судорожных объятий Мутавца, вскочил ему сверху на спину и принялся душить. – Наполеон, отпустите его! Наполеон… – разъярился Юришич, схватил Наполеона за пояс, оторвал от Мутавца и, подняв вверх, со всей силой бросил под ноги Рашуле. На спину или на голову должен был упасть карлик, но в воздухе он с кошачьей ловкостью перевернулся и упал на руки. И тут же подпрыгнул вверх, подхватил топор и с исцарапанным ногтями Мутавца лицом кинулся на Юришича.

– Вы идиот проклятый! Что я вам сделал? Чуть не убили меня! (Юришич сделал движение, чтобы вырвать у него топор.) – Не троньте! Вы у меня еще попляшете!

И, видя, что Юришич действительно может отобрать у него топор, он увернулся и крепко зажал в руках обух… Юришич вырвал бы его и так, но тут вмешался Рашула и, якобы желая помочь Юришичу, прищемил ему пальцы и таким образом в действительности помог Наполеону. Потом он подтащил их поближе к Мутавцу, который уже успел выкарабкаться из груды поленьев и дрожал от ужаса.

– Отвяжитесь от него, Наполеон! – повелевает Рашула, а его собственное исцарапанное лицо кривится в кровавой усмешке. – Юришич ни в чем не виноват. Если у вас есть претензии, то только к Мутавцу. Здорово он вас разукрасил!

Тут подскочил, правда, довольно неуклюже и Майдак, чтобы помочь Юришичу, но действовал он так неумело, что лишь помешал ему. Пытаясь занять удобное место, чтобы ухватить топор, он оттолкнул руку Юришича, этим воспользовался Рашула и вырвал топор; проделал он это удивительно быстро и ловко, и тут же, словно не сумев удержать в руках, выронил его. Этим не преминул воспользоваться Наполеон, незамедлительно подняв его с земли.

– Как вас расцарапали! Я бы этого не спустил! – глухо шепнул Рашула.

Ничего не соображая от ярости, Наполеон посмотрел на него и вокруг себя мутным взглядом: кому врезать, неужели этому Мутавцу? И всего лишь за два гроша. Он с проклятием отбросил топор.

– Вы мне за это заплатите! – пригрозил он Юришичу. – И ты, ворюга паршивый! – повернулся он к Мутавцу, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

Все произошло как в немом кинематографе, быстро, одни движения. Но на самом деле шумок все-таки был, что не могли не заметить охранники. Может быть, в первый момент, видя, что Наполеон вошел в свою роль, им все показалось шуткой, и в караулке поэтому все было спокойно. Потом охранники вышли во двор, и настоящий шум поднялся только с их приходом.

– Это непорядок, господа! Стоит нам только уйти, как здесь устраивают кино. Извольте все наверх, в камеры.

– Я не пойду, – кричит Юришич, – пока здесь не будет подтверждено, что Рашула вырвал у меня топор с той целью, чтобы Наполеон мог напасть на Мутавца. И он подстрекал его к этому!

– Вы сами его спровоцировали! – спокойно, но с признаком неудовольствия парировал Рашула. – И на вас он хотел напасть, но я вас защитил! Спасибо мне за это скажите!

– Глупо прикидываться! Крови Мутавца вы захотели! Правильно вам Петкович сказал: убийца! Что вы задумали с этим Наполеоном? Целый день о чем-то шушукаетесь. Это свинство, как можно позволять такие безобразия! – обратился Юришич к охранникам.

– Я думал, что мы имеем дело с одним дураком, а их оказалось два, – ехидничает Рашула и вдруг рявкает на охранника, дотронувшегося до его локтя. – Вы не имеете права нас прогонять! Прогулку нам разрешил надзиратель!

– Но это не прогулка, господин Рашула!

– И мне это известно! Выпустите на свободу, тогда мы найдем другой способ гулять!

Охранники смеются и злятся. Никто им не покоряется. Юришич умолк, не желая говорить о Петковиче, чтобы не тревожить его; дело в том, что Петкович все еще стоит у ворот и ошарашенно смотрит в их сторону.

Там кто-то упомянул его псевдоним. С какой целью? Решено его помиловать? Нет. Наверняка из дворцовой канцелярии пришло подтверждение о смертной казни. И его хотели вести на расправу, убийцу, палача подослали, чтобы обманом, гипнозом заманить его на место казни. Смотри-ка, и Наполеон, шут при дворе императора, стал подручным палача, топором размахался, Мутавца пытался зарубить! Почему именно Мутавца? Нет, здесь ошибка, произошла подмена жертвы, промелькнула у Петковича мысль, в горле застрял крик, это он смертник, нельзя рубить голову невинному. Но ведь Мутавац дал отпор, а Юришич встал на его защиту, и палач со своими подручными потерпели поражение; жертва была спасена. А сейчас пришла императорская стража и гонит всех куда-то. Неужели все здесь осуждены на смерть?

И все медленно приближаются к нему. Уж не хотят ли они обмануть его, чтобы потом легче было схватить? При этой мысли Петковича передернуло. Хотят его схватить, прежде чем он успеет проститься с сестрой? Пятясь назад, словно забиваясь в нору, он входит в дверь, ведущую в здание тюрьмы, и уже внутри на цыпочках подходит к лестнице и, будто спасаясь от погони, стремглав взбегает вверх по ступенькам.

И как только он исчез, из дверей грузно вышел начальник тюрьмы, так резко подавшись всем телом вперед, что, казалось, он непременно сейчас плюхнется на живот. Он еще на лестнице услышал шум, мимо прошмыгнул Петкович, а здесь охранники переговариваются с заключенными. Что это опять? Лицо его побагровело, с трудом переводя дыхание, он принялся отчитывать:

– Господа, что вы опять натворили? Это никуда не годится! Извольте все в камеры! – Исключительно строг он сегодня с интеллигенцией. После долгих отлагательств он явился к судебному попечителю с докладом, но не успел и рта открыть, как попечитель сделал ему выговор за крики, которые сегодня утром были даже слышны в Судебном столе. С грехом пополам удалось начальнику тюрьмы объяснить, в чем дело. Ведь он доложил еще вчера, что у Петковича наблюдаются признаки сумасшествия. Ах, да, припомнил попечитель. Об этом ему говорил и доктор Колар. Хорошо, сегодня его отправят, но все равно – больше порядка в тюрьме, больше порядка, начальник! Расстроили начальника эти заслуженные и незаслуженные укоры, и вот под их впечатлением он появился сейчас во дворе тюрьмы. Все заключенные и даже эти господа чересчур пользуются его слабостью и добротой. Они должны уважать его старость, словами он их в этом не мог убедить, попробует делами, пришел он к заключению, опасаясь, однако, что они все-таки его не послушают. – Порядок есть порядок, и его надо соблюдать!

– Как это так, что случилось? – любопытствует Рашула.

Может быть, высказать начальнику тюрьмы свои опасения насчет Рашулы? – колеблется Юришич. Но чем бы он мог доказать? Да и чего бы он добился от этого безвольного человека? Неожиданно Юришичу пришла в голову мысль попросить поместить его вместе с Мутавцем в отдельную камеру. Впрочем, можно не спешить! Юришич вошел в тюремный корпус, пропустив вперед себя Мутавца, которого, что ему показалось очень странным, вел под руку Майдак.

За ним вошли все остальные. С начальником тюрьмы остался только Рашула. И не напрасно: интересуясь сегодняшним рапортом, он узнал, что суд принял предложение Колара об отправке Петковича в сумасшедший дом. В этом, собственно, не было ничего нового, если бы начальник не проболтался и о том, что еще сегодня будет выпущен на свободу доктор Пайзл. Ожидая судебного попечителя, он услышал в соседней комнате разговор об этом. Официально ему еще не сообщили, поэтому надо молчать.

Разумеется, он будет молчать, успокаивает его Рашула. Опустив голову, он внимательно рассматривает носки своих ботинок и наконец идет к тюрьме, но тут же возвращается к дровам и поднимает с земли картинку, оброненную Мутавцем. И с ядовитой усмешкой входит в здание тюрьмы.

Двор опустел. Только каштан одиноко стоит у ворот. Чисто, всюду подметено, потоки солнечного света как будто вымыли все вокруг. Но все же этот двор похож на несмываемое позорное пятно. И на этом пятне появился Наполеон, выбравшийся из-за поленьев, где он скрывался от охранника, который всех, и его тоже, загонял в тюремный корпус. Вот он сел в опилки, роется в них, процеживает сквозь пальцы. Эх, раньше бы вспомнить и кинуть в глаза Мутавцу или Юришичу!

Остановившись у окна, сверху на него смотрит Юришич. Его тревожит, что он не высказал свои сомнения начальнику тюрьмы, а теперь поджидает Рашулу. Зачем? Бессмысленно все это, полагает Юришич, но продолжает, однако, стоять, терзаемый сознанием своего бессилия повлиять на ход событий, кому-то помочь.

А по ступенькам медленно поднимается Рашула. Мысленно перебирает все детали своей затеи с Петковичем и Наполеоном. Действительно, что плохого в том, что коротышка Наполеон мог потерять контроль над собой и ударить топором Мутавца? Хотел этого Рашула, не вышло, но он и не рассчитывал, что выйдет. Зачем об этом жалеть? Ему смешно. Уже другая забота беспокоит его: вероятный успех Розенкранца в деле с Пайзлом. Позволить такое ему, когда сам он потерпел неудачу? Никогда! – он стиснул зубы, зная наперед все, что необходимо сделать для осуществления своей цели. Он как раз дошел до поворота лестницы, когда увидел Юришича. Смотрит ему прямо в глаза.

– Не скрывайте ничего, господин Рашула! – Юришич преградил ему дорогу. – Я, как мне кажется, понял, что Мутавац, особенно после обнаружения этой несчастной книги, встал вам поперек пути. Но запомните, что, кроме ваших прихлебателей, есть здесь и такие, что внимательно следят за всеми вашими махинациями и могут по всем статьям свидетельствовать против вас!

– Ого! – Рашула попытался его обойти, но вынужден был остановиться. – Что, например? Почему вы не изволили сообщить начальнику тюрьмы свои подозрения?

– Это никогда не поздно! – почувствовал себя задетым Юришич. – И не думайте, что вам удастся отделаться шуточками. Мутавца вы хотели безнаказанно убить чужими руками! Вы у меня вырвали топор!

– Фикс-идея! Топор у вас вырвал Наполеон, и если бы меня не было… – Он вдруг замолк и потом многозначительно продолжил: – Вы думаете, я такой человеконенавистник, что убиваю направо и налево? Может, мне этого Мутавца больше жаль, чем вам. Но собаку бьют, когда она нашкодит.

– Или она кусает всех без разбора, когда взбесится, как вы. Берегитесь!

Через открытые двери из коридора было слышно, как их зовет Бурмут. Посерьезнев было, Рашула снова усмехнулся и, махнув рукой, пошел прочь.

Еще с минуту стоит Юришич. Его угроза словно растворилась в пустоте. Да, в пустоте, как все происходит сегодня. Несомненно, видно невооруженным глазом, что в этом черном королевстве сидит на троне негодяй. И кто этого негодяя свергнет и когда? Все внутри Юришича кричало о справедливости; сознавая свое бессилие и одиночество, он входит в коридор. Первым делом бросает взгляд на камеру Петковича. Там, ему кажется, похоронена справедливость.

У канцелярии столпились писари, а перед ними Бурмут размахивает ключами.

– Ну что, прогнали вас? – встречает он Рашулу и Юришича. – Так вам и надо, подонки! Только драки у вас на уме! Читайте внутренний распорядок! Видишь! – Он за ухо подтащил перепуганного Мутавца к стене, где висел обсиженный мухами внутренний распорядок тюрьмы. – Видишь, что тут написано: tas hajst. Это значит, молчи и терпи, подонок!

– Молчи и плати! – мудро замечает Ликотич; он в хорошем расположении духа, потому что ни вчера, ни сегодня не заметил никакого сходства между собой и Петковичем.

– Терпи и кричи! – пытается шутить Мачек, настроение у него паршивое с тех пор, как узнал, что нашли секретную книгу.

Бурмут распалился. Эти ворюги хотят быть умнее его и даже внутреннего распорядка. Он отвернулся от Мутавца и накинулся на Ликотича, стоявшего к нему ближе всех.

– Ты, подонок! Молчи и плати! Много же ты платишь! Задарма спишь и жрешь харч казенный. Вот задам я тебе! Один раз раскошелился на ракию, можешь заплатить и за харч, если не хочешь остаться голодным.

– Nicht ziirnen, nicht zürnen! [56]56
  Не сердитесь, не сердитесь! (нем.)


[Закрыть] – сюсюкает и угодничает перед ним Розенкранц. Совет Пайзла его радует, да и папашка проявит к нему больше внимания, не зря же он всучил ему сегодня гульден. Но Бурмут всем своим видом упрямо демонстрирует равнодушие к какому бы то ни было подношению. Он даже раскричался на него.

– А ну ты, марш отсюда, убирайся! Am Eise Tote halten, was? [57]57
  Хотите, чтобы мертвые оставались обманутыми? (нем.)


[Закрыть] – Но тут он заметил, что Рашула стоит у него за спиной. Ну, этот угощает, когда сам хочет что-то получить! – А ты что прячешься, директор! Тут писарь из суда за документами приходил, а ничего еще не готово, ворюги! Так ты отвечаешь за канцелярию! Мне, что ли, писать вместо вас? А ну, быстро за работу!

– Папашка, да нам стоит только обмакнуть перо, и готово! А сегодня ваш день рождения, – успокаивает его Рашула, вопросительно-угрожающе поглядывая на Розенкранца. Не хочется ему сейчас писать.

– Вот именно, день рождения, черт возьми! Раз я должен исполнять службу, и вы тоже работайте! День рождения! Вы что, в гости меня пригласили, что ли? Подонки! Давай, давай! – Он гонит и толкает их в канцелярию, только Мачека не трогает, потому что он политический заключенный и освобожден от обязанности еще и здесь марать бумагу, как он это делает в редакции. Его и Юришича Бурмут запирает в камеру, а Рашула того и ждет, как бы остаться с ним в коридоре наедине и окончательно разузнать, принимает ли он его утреннее предложение. И разумеется, не забывает о своем намерении встретиться ночью с женой. Он столь искусно увязал одно с другим, что Бурмуту не трудно было понять, что пьянка не состоится, если он не пообещает впустить жену в тюрьму.

– Бабник ты чертов! – шепчет он таинственно, а его шепот в таких обстоятельствах всегда означает, что он принимает то, что ему предлагают; шепчет, потому что не хочет, чтобы его услышали те, кому не положено. – Опять тебе жену подавай! Да была бы хоть баба стоящая! Тощая, что щепка, потаскушка офицерская. Сам как медведь, черт бы тебя побрал, а нашел жердь вместо женщины! Так думаешь, стоит отпраздновать мой день рождения? А если нас накроют? И я потеряю службу? – Он еще упирается, но решение им уже давно принято, поэтому он берет у Рашулы деньги для покупки вина и мяса. – А что касается жены – посмотрим. Если не завтра, так послезавтра. Знаешь, подонок, и у меня есть жена! – И тут он принялся заталкивать Рашулу в канцелярию, подкрепляя свои действия словами, из-за которых только что разозлился на Ликотича. – Молчи и плати! Работать, работать! – кричит он.

Рашуле, в сущности, все равно куда, в канцелярию или в камеру, здесь тоже неплохо, здесь он вроде хозяина. Раздал писарям документы для переписки, Розенкранцу и Мутавцу сунул работу потруднее. И все принялись за писанину. Скрипят перья. Скрипит шея у Ликотича, что больше всех потешает Розенкранца, но меньше всех нравится самому Ликотичу. Он напряг шею как аист. Смеется Розенкранц, видя, как косит глазами Рашула, он почти забыл о предательстве Мутавца, и строчки, как вода, бегут из-под пера. А вот Мутавац с усердием склонился над бумагой. Он получил документ с одними цифрами и был полон решимости переписать все, что ему дали, но три раза подряд портил почти полностью переписанный документ. Рашула и Розенкранц кричат на него, грозят пожаловаться Бурмуту. Майдак его защищает, но и у него дела с перепиской идут из рук вон плохо. Мутавац старается сосредоточить внимание. Напрасно. Наполучал он синяков в драке с Наполеоном, и вообще эта потасовка вконец его расстроила. И главное, не приходит жена. Нет и ее картинки. По дороге со двора он ощупал карманы и с огорчением обнаружил, что потерял ее. Скорее всего, она выпала, когда он боролся с Наполеоном. И бог знает, найдет ли он ее теперь? Это, может быть, последний подарок, полученный им от жены! И теперь ее нет! Плохой знак! А тут еще цифры! Словно кузнечики, прыгают они у него перед глазами из графы в графу! И непрестанно среди них появляются цифры десять и двадцать, маленькие, а потом все больше и больше, растут – это смерть, уменьшаются – это свобода. И в четвертый раз он испортил копию. Капли пота, как горох, усыпали лицо, стекают вниз, одна капля шлепнулась на бумагу, прямехонько на свеженаписанную цифру. Чернила расплылись, на бумаге образовалась огромная клякса, так что с противоположного края стола ее заметил даже Рашула.

– Мазила безрукий! – притворно негодует Рашула. Из-за него он должен получать нагоняи от попечителя тюрьмы за то, что документы переписаны неряшливо. Пусть все знают, кто не руками, а ногами здесь пишет, кричит Рашула и встает, чтобы позвать Бурмута. А Бурмут как раз появился в дверях. Он пришел в ярость, услышав упреки Рашулы, но, заметив на глазах у Мутавца слезы, прикрикнул на Рашулу, а потом вспомнил, зачем пришел.

– Дайте мне лист бумаги. Этот сумасшедший помещик опять чего-то хочет намарать.

– В дворцовую канцелярию? Тогда надо хорошую бумагу, вот, берите эту, самую лучшую, – усмехается Рашула.

Бурмут отнес Петковичу бумагу и сел за столик в коридоре перед своей каморкой. Обычно он здесь читает газеты, отдает распоряжения дежурному, а летом воюет с мухами связкой ключей. Ну а сейчас он ждет вечера. Время ползет как улитка, а ему ох как хочется домой. В эту Каноссу ^{22} , коли уж в нее все равно придется возвращаться, лучше отправиться сегодня, когда его ждет купленная сыновьями литровочка.

Он снова встал: кашевары принесли обед. В двух котлах – квашеная капуста и картошка. Раздают, все заключенные довольны, только один цыган канючит, просит еще одну картофелину. Получил от Бурмута удар в ребра.

Закончилась и раздача еды. Осталось еще писарям получить обед, и тогда Бурмут может отсюда смыться. Он выпустил их из канцелярии в камеру, где их ждал принесенный домашними обед, только Мутавац не получил его, что Бурмуту казалось странным и непонятным. Уж ему-то жена раньше всех приносит еду.

– Где твоя жена? – теряя терпение, орет на него Бурмут. – Думаешь, я здесь к одному тебе приставлен?

Мутавац забился в угол, сел на парашу. Он с завистью смотрит, как едят остальные писари. Глотает слюну, в горле пересохло. Только глаза у него влажные. Лицо синее, словно после оплеух. Где его жена? Этот вопрос его волнует больше, чем кого-либо. Придет, наверное, придет. Но он никак не может да и боится попробовать разъяснить Бурмуту, почему ее еще нет. Но вмешался Рашула. Слышал он, как Юришич утешал Мутавца, и сейчас, набивая рот, он злорадствует, высказывая предположение, что очаровательную госпожу Ольгу арестовали. За что? – поинтересовался Бурмут. Э, за что! Спросите Мутавца, папашка! Но Мутавац тупо уставился на Рашулу. Чувствует себя он ужасно, как будто тот сдирает с него кожу. Он пробует успокоить себя, обмануть. Может быть, с Ольгой на кухне случилась какая-нибудь неприятность, кастрюля перевернулась, соус подгорел, а может, она упала где-нибудь с его обедом, как это случилось утром. Он пробовал объяснить это Бурмуту, пробормотал несколько слов и умолк. Почему же она тогда не принесла обещанный завтрак? Безграничный страх и отчаяние застыли в его похожих на шляпки гвоздей мертвых зрачках. Кажется, они потухли и никогда больше не вспыхнут пламенем радости, никогда, больше никогда.

– Хватит болтать! – обрывает его Бурмут, он весь как на иголках, ему не терпится уйти. – Ты должен был сразу сказать, что твоя жена, наверное, в полиции, а не заставлять меня ждать. – Но словно луч соучастия пробил кору, которой за долгие годы службы затянулось сердце этого человека, он обрушился на Рашулу, продолжавшего издеваться над Мутавцем. – А ты молчи, о своей жене прежде позаботься! Растащат ее офицеры на кусочки! Да, а ты, – он снова повернулся к Мутавцу, – подонок, убедись, какой добрый папашка: я велю охраннику прислать сюда обед, если жена тебе его принесет.

И он запер дверь на ключ. Внизу во дворе ударили в колокол. Полдень – и в городе зазвонили колокола.

– Тихо, ребятки! Тихо! – кричит он, запирая последнего заключенного, которого охранник только что привел из суда. Потом сам как призрак шмыгнул по коридору и исчез на лестнице, словно он на самом деле призрак, спустившийся в преисподнюю.

Два часа послеобеденного отдыха наступили тихо, торжественно. Кажется, время остановилось. Все пусто кругом. И только раздающийся то здесь, то там шум в камерах свидетельствовал о присутствии жизни.

В городе, где сейчас царит наибольшее оживление, звонят полуденные колокола. Звуки взлетают, сливаются, множатся. Как будто в этот час, когда солнечный шар достиг высшей точки над землей, огромные стаи птиц с металлическим криком взлетели над городом и затеяли веселый свадебный танец.

Но и они устали и улетели на отдых. Солнечный шар покрылся патиной облаков, и кажется, что опускаются сумерки, вечерний звон смолк печально и уныло над черной обителью преступления без наказания и наказания без преступления.