Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)

За забором закопай, а кого – поди узнай!

Тили-бом-бом-бом…

Дзинь-дзинь-дзинь – звенит Мачек ключами. Рашула забирает их у него, бренчит под самым ухом у Мутавца. Издали приметив, что к нему идут, Мутавац затаился, как жучок, съежился и крепко зажмурился. Но сейчас его глаза широко раскрылись – Рашула бьет его ключами по лицу. Веки красные, отекшие, гноящиеся, лопнули, как стручки, а в них показались зрачки, точь-в-точь мелкие, усохшие горошины.

– Ч-ч-что вам н-н-надо, что?..

– Цыц! – брызжет слюной Рашула, и песня начинается снова: «За забором закопайте!»

Солнечный шар наполовину скрылся за крышей тюрьмы и сияет там, как ослепительная верхушка купола. Тень начинает наползать на Мутавца.

Как закопать? Этот страшный, мучительный вопрос парализует Мутавца. Его закопать? Значит, он уже покойник? Поют над ним писари, скалятся, и в самом деле кажется, что над ним склонились могильщики, а под ним разверзлась яма. О какой-то могиле во дворе сегодня уже был разговор. Да ведь это было бы решением всех проблем – успокоиться в земле. А Ольга? Что она? О чем же они сейчас поют, хотят его похоронить за забором? Как преступника! Мутавац предпринимает последнее усилие спастись и остаться в живых, он отползает, отталкивает крестик, который Рашула пытается положить ему на грудь.

– Ос-т-т-авь-т-т-те м-меня в п-по-к-к-кое…

В караулке охранники, кроме тех, что спят, шумно играют в карты и, конечно, не слышат этот сдавленный вопль. Рашула заглянул в окно и дал писарям знак. Все четверо окружили Мутавца, каждый ухватился за край козел и пытаются поднять его, как на смертном одре. Хотят нести? Куда? Рашула охотнее сбросил бы его с доски.

Мутавац приподнялся, заметил картинку, потянулся за ней, но Рашула отступил в сторону. Мутавац съезжает с доски, корчится, словно в падучей, пытаясь схватить картинку, а Рашула хохочет, тычет ею в него, дразнит.

– Кар-кар-кар…

Один из охранников, тот, что утром появлялся с ключами, протирая глаза, смотрел на происходящее. Писари увидели его и испугались, как бы Мутавац не поднял шума, а их, как это уже случилось утром, не загнали бы снова в камеру.

– Lassen Sie den Dummen! [64]64
  Оставьте дурака в покое! (нем.)


[Закрыть] – шепелявит Розенкранц.

– Это уж действительно чересчур! – громко, чтобы услышал охранник, кричит с дров Майдак.

– То, что чересчур, можете получить вы! – пригрозил ему Рашула. А охранник стучит в окно, предупреждает их. Поэтому Рашула позволяет Мутавцу взять у него картинку, а сам усаживается на доску под окном. – Все в порядке! – успокаивает он охранника, который уже открыл окно. – Могло быть и хуже, только утром, – с издевкой смеется он, намекая на то, как этот охранник по своей халатности не нашел у Мутавца записку.

– Что могло быть? – зевает охранник и, не ожидая ответа, идет к своей койке. У него все еще болят зубы. Глядя на возню с картинкой и не понимая намека Рашулы, он припомнил, как утром обыскивал Мутавца. Он тогда нащупал записку, но, пожалев Мутавца, еще глубже затолкал ее за пояс штанов. Может, Мутавац ее уже нашел?

Заполучив картинку, Мутавац прижал ее к груди и с чувством минутного облегчения забился с ней в дальний угол. Вот он стоит там, и ему кажется, что все не так страшно. Как будто дыхание возвратилось к нему, когда он смотрел на эту картинку.

На минуту воцарилась тишина, в этой тишине по двору шествует благородный Петкович и торжественно, как школьник свидетельство об окончании школы, несет свое прошение императору.

Солнце уже совсем зашло за крышу, и сейчас весь двор и стены караульного помещения выше окон в тени. Словно при появлении Петковича упорхнули, как светлые птицы, все солнечные лучи. Только лицо его светилось.

Молча смотрят на него писари, а Рашула с усмешкой. Все знают, что из себя представляет свернутый в трубочку лист бумаги в его руке. Только Мутавац сейчас не думает об этом. Увидев Петковича, он окаменел от тоски. Петкович смотрит ему прямо в глаза и, кажется, вот-вот подойдет к нему. Что он опять ему скажет? То, что сказал утром: она не придет – подтвердилось. Ольги нет. А может, он Ольгу считает своей принцессой?

– Кланяюсь, господин Мутавац, – улыбнулся Петкович и не останавливаясь пошел дальше. Остальных писарей он словно и не заметил. Изумленный таким приветствием, Мутавац что-то пробормотал в ответ. Ни с кем другим этот человек не поздоровался, только с ним. Все утренние намерения Мутавца подойти к Петковичу и посоветоваться с ним по поводу Ольги снова ожили, как птицы собрались в стаю. Утром их еще удерживал страх, они словно были в клетке, но теперь Петкович своим приветствием как бы раскрыл эту клетку, и все они устремились к выходу. Еще мгновение, и они выпорхнут, полетят. Приведут ли Ольгу охранники? А если приведут, то что это будет означать? Что не следует бояться смерти, а надо жертвовать собой ради ее жизни? Разве его смерть могла бы спасти жизнь Ольги?

– Господин Пет… Пет…

Петкович в эту минуту закрыл за собой ворота.

– От десяти до двадцати! – расхохотался Рашула, потом серьезно продолжил: – Он единственный еще может спасти тебя, не бойся его!

Не отрывая взгляда от ворот, Мутавац тут же сник, разочарованно отошел в сторону и сел у стола. Он как будто уже забыл, что писари только что отпевали его, заживо хоронили, и сейчас, съежившись, сидел с ними рядом, не замечая их присутствия. Посматривал то на ворота, то на картинку, которую судорожно сжимал в руке, и все его мысли были сейчас о смерти.

Тихонько насвистывая, во дворе появился доктор Пайзл, локтем он оперся на поленницу дров и в такой позе смотрел на ворота. Совершенно определенно, сегодня или завтра они перед ним откроются. Что его ждет на воле, что он оставляет здесь? Розенкранца, своего клиента? Время от времени он бросает взгляд на Рашулу; этому типу он не воздал должное за все безобразия и… услуги, – усмехается про себя Пайзл, – а надо бы его проучить хорошенько еще до ухода!

Мимо прошмыгнул Наполеон. Кланяется и просит в долг сексер. Ведь он ему вымыл камеру. Смеясь, Пайзл подарил ему целую крону. Это приметил Розенкранц, такая щедрость Пайзла его обрадовала. После стычки с Рашулой в камере у него еще больше причин бояться, что Рашула по злобе может все испортить, сорвать симуляцию. Надо бы на всякий случай обстоятельно переговорить с Пайзлом, возможно, и Пайзл мог бы как-то ублажить Рашулу. Пообещать ему что-нибудь? А что, если Пайзл и Рашула в этой симуляции видят способ устроить ему западню? Розенкранц не может придумать, как бы в глазах Пайзла дискредитировать эту продувную бестию – Рашулу. Терзаемый сомнениями, он приплелся к Пайзлу и шепнул ему:

– Herr Doktor, ich mocht Sie bitten… nur a halbe Minute… in vier Augen… [65]65
  Господин доктор, я хотел бы вас попросить… лишь полминутки… с глазу на глаз… (нем.)


[Закрыть]

Что еще? Пайзла передернуло. Дело сделано, в кармане у него уже лежит подписанное соглашение, согласно которому жена Розенкранца обязана немедленно выплатить ему приличный аванс.

Уверенный в себе, подошел к нему и Рашула.

– Господин доктор, я вижу, вы очень внимательны к Розенкранцу. Было бы мило с вашей стороны, если бы и ко мне вы были более снисходительны.

– Я и так слишком снисходителен. Теперь, пусть с опозданием, вы должны были в этом убедиться, – с усмешкой отвечает Пайзл, он стоит и о чем-то размышляет: не проучить ли Рашулу в присутствии Розенкранца? Поиздеваться над ним перед этим кретином, унизить? Все-таки для проформы он попросил Розенкранца на минутку оставить его с Рашулой наедине. Розенкранц удивился. Уж не значит ли это, что Пайзл готов отдать предпочтение Рашуле, а не ему? Стоит, не шелохнется. – Впрочем, между нами нет решительно никаких тайн, – пробормотал Пайзл с усмешкой и обоим предложил зайти в его камеру. Для Рашулы это вполне приемлемо, но Розенкранц что-то медлит. Только с глазу на глаз он хотел бы говорить с Пайзлом. Хотя разговор можно и отложить, а сейчас почему бы не быть свидетелем при их беседе?

Они отправились в камеру Пайзла. Надзиратель в коридоре вопросительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Пайзлу он все разрешал. С достоинством, как паж, Наполеон распахнул перед ними дверь. И тройка интриганов, три руководителя страхового общества, ненавидящие друг друга, готовые на всякую подлость, расселись в узкой камере шириной в три, а длиной в четыре шага, с вымытым полом и на скорую руку заставленной привезенной из дома мебелью.

– Рабочий кабинет не очень удобен, но прошу без церемоний, – усмехнулся Пайзл. В пику Рашуле ему приятно, что при беседе присутствует Розенкранц. – Итак, пожалуйста, господа, – Рашула ждет, что Розенкранц первый начнет, но тот вопросительно смотрит на него.

– Господин Розенкранц может начать, – улыбнулся Пайзл. Разговор, разумеется, ведется преимущественно по-немецки. – Ах, так, вы уступаете мне? Ну хорошо, я буду говорить вместо вас.

– Für sich, nicht für mich! [66]66
  Не вместо меня, а за себя! (нем.)


[Закрыть]

– За нас. Я убедился, доктор, что вы можете быть галантным, – обратился Рашула к Пайзлу, который закурил сигарету и угощает их. – Спасибо! – Рашула тоже закурил сигарету, а Розенкранц, тронутый оказанной ему честью, взял сигару. – Вы дали на чай коротышке Наполеону. Денежный вопрос, следовательно, не будет играть особой роли в наших отношениях.

– Только без длинных увертюр! – вздохнул Пайзл. – Вся партитура нам известна, переходите сразу к финалу. Тем более что общий финал действительно уже близок. – Пайзл встал, пытаясь, очевидно, скрыть внезапное возбуждение.

– По совести сказать, деньги являются увертюрой ко всему, – вопросительно смотрит на него Рашула. – Ну хорошо, они могут найти место и в финале. Я как раз и начал с этого финала.

– Конкретно?

– Конкретно? – удивлен Рашула волнению Пай-зла. – Конкретно в той мере, как в вашем сговоре с Розенкранцем.

– В той же мере? – Пайзл сощурился и стрельнул глазами на Розенкранца, неужели этот все уже выболтал? – А что вам сказал господин Розенкранц?

– Ich hab ihm gar nichts gesagt [67]67
  Я ему ничего не сказал (нем.).


[Закрыть]. – Розенкранц покраснел и опустил голову. Ему довольно плохо известна партитура этих двоих, и сейчас он с неимоверным трудом вникает в финал.

– Вам и нечего было ему сказать, – поправляет его Пайзл. – Итак, что же вы имели в виду, господин Рашула?

– Что? На все условия, которые принял Розенкранц, я, естественно, не мог бы согласиться, – рассмеялся Рашула. – Впрочем, все просто: я плачу аванс, какой вы пожелаете. В качестве свидетеля мне довольно одного Розенкранца (и жены, подумал он, которая вручит аванс). И еще… в суде я откажусь от всех показаний.

– Теперь? – сощурившись, посмотрел на него Пайзл и минуту помолчал. Есть ли все-таки смысл отказываться от денег? Однако Розенкранц утром подогрел в нем старые сомнения в платежеспособности Рашулы, имея в виду разгульную жизнь его жены. Таким образом, чувство мстительности возобладало в нем. – А теперь, господин хороший, – зашептал он, почти зашипел, – все это мне не нужно: ни ваши деньги, ни ваш отказ от показаний. Помните, что я вам сказал утром?

– Ну? – встает Рашула.

– Я сказал вам: сегодня или завтра будете искать доктора Пайзла, а его здесь уже не будет. Сегодня еще не прошло.

– А вы все еще здесь.

– Я здесь затем, чтобы сказать вам вот еще что: никогда помощь доктора Пайзла не станет ключом к вашей свободе, никогда! Зарубите себе на носу! Доктор Пайзл умеет сочувствовать, умеет награждать, но умеет и наказывать.

– К чему эта истерика? Я вас спокойно слушаю.

– О гадостях, которые вы сделали каждому, с кем имели дело, а особенно мне, невозможно говорить спокойно, – теперь Пайзл говорил с достоинством и даже улыбался. – Вот что я вам скажу в финале финала: вон! – Пайзл показал ему на дверь.

Рашула сел, схватился за живот и громко захохотал.

– Забыли, доктор, что здесь вы не дома и что на камеры мы все имеем право, которое заслужили. Или вы в самом деле думаете, что это ваш кабинет? Вспомните, что я вам утром говорил. Со скамьи подсудимых я громко крикну: Где Пайзл? Подать его сюда!

– Господин Рашула! – Розенкранц встал и принялся уговаривать его уйти. Обрадованный и одновременно испуганный негодованием Пайзла, он опасался, как бы Пайзл не устроил ему то, что и Рашуле.

Пайзл повернулся к двери, чтобы кликнуть надзирателя, но передумал.

– Вы можете очень скоро получить право на эту камеру – стоит мне только уйти. Но сейчас ниже моего достоинства иметь с вами какие-либо дела. Я не боюсь ваших обвинений. Кричите, что хотите, вы, клеветник прожженный!

Рашула отталкивает Розенкранца и снова встает.

– Ну конечно, не боитесь, – улыбается он, с трудом скрывая раздражение. – Ваша храбрость есть доказательство того, что достоинство ваше пало столь низко, что вы уже не опасаетесь потерять честь и совесть. Такова, собственно, сущность всех правительственных конформистов. Не возражайте! Общественность все узнает, в этом я вас могу заверить! Но мне сдается, что правительство не слишком щедро вам заплатило, чтобы так поспешно отказываться от моего предложения. Тут дело в другом: вы меня даже как правительственный конформист не можете освободить из тюрьмы. Не так ли?

– Прежде всего, – Пайзл поборол растерянность и улыбнулся, – вы можете мне представить доказательства ваших новых клеветнических измышлений? Письмо, знаю. Но не смешное ли это доказательство – адрес на конверте! Если вы думаете, что я вас не смог бы освободить, – а этого мнения вы придерживаетесь постоянно, – то я действительно не могу еще раз не посмеяться над вашей наивностью и упованием на то, что, по-вашему, неисполнимо.

– А по-вашему?

– По-моему – исполнимо. Но поскольку я этого не хочу, следовательно – неисполнимо. И довольно об этом. Я вам показал путь, и, пожалуйста, следуйте им. Мне надо еще с господином Розенкранцем закончить дело. Видите ли, это для меня важнее. – И Пайзл снова улыбнулся, злобно, мстительно, лицо его исказилось.

– Закончить дело с Розенкранцем? – встал перед ним Рашула. – Значит, финал еще не наступил? Значит, опять начнем с увертюры. – Он с улыбкой повернулся к Розенкранцу и сделал знак, чтобы тот вышел с ним. Куда? Розенкранц скроил кислую мину. Ведь Пайзл не его прогнал, ему еще надо поговорить с доктором с глазу на глаз. Но Рашула настаивает, чтобы он следовал за ним.

– Господин Розенкранц может остаться, более того, я его прошу остаться, – похоже, Пайзл хочет еще сильнее уязвить Рашулу. – Вы можете отправляться один. Довольно я говорил с вами в его присутствии, теперь хочу с ним поговорить, но без вас.

– Так дело не пойдет, дорогой доктор. – Рашула снова садится. – Я уже сказал, что финал не наступил, а это означает, что вам не так просто отделаться от меня. Я сейчас менее чем когда-либо убежден, что вы можете что-то сделать для него и для меня. Единственно, – Рашула захохотал, – единственно, что нам еще остается, – симулировать.

– Как? – удивился Пайзл. Он, правда, когда-то предлагал Рашуле устроить симуляцию, и этому типу нетрудно было угадать суть его сговора с Розенкранцем. Но знает ли он это сейчас со всей очевидностью? Этот дурак Розенкранц непременно должен был себя выдать раньше времени, но Пайзла это не очень волновало: в кармане уже лежал задаток. Неплохо было бы получить всю сумму, а следовательно, надо помочь Розенкранцу добиться успеха! Поэтому Пайзл решительно отвергает утверждение Рашулы. – Симулировать вы могли бы и самостоятельно, для этого я вам не нужен. Не так ли, господин Розенкранц?

Розенкранц стоял, замирая от страха, с горькой обидой на Рашулу, недовольный Пайзлом, было бы лучше, если бы Пайзл принял предложение Рашулы, тогда можно симулировать беспрепятственно.

– So is, s is wahr. – Jedoch, wär es nicht möglich, Herr Doktor, sich zu veständigen mit Herrn Рашула? [68]68
  Да, это так, это правда. Тем не менее разве не было возможности, доктор, найти общий язык с господином (нем.).


[Закрыть]

– В ваших советах я не нуждаюсь! – осадил его Рашула и обратился к Пайзлу. – Мне все ясно, дело в том, что по вашему совету Розенкранц должен был симулировать сумасшествие. Другой вопрос, удастся ли ему это, потому что я тоже здесь. Вы, впрочем, меня отвергаете якобы из-за гордости! А я глубоко верю, что вы бы забыли гордость, появись у нас обоих возможность симулировать. Тогда для вас желаннее были бы деньги.

– Ваши деньги? – с напускным презрением процедил Пайзл. – Сегодня ваши, а завтра бог знает чьи!

При этом он имел в виду жену Рашулы. Так его Рашула и понял.

– Пока еще мои! – сердито рявкнул Рашула. – По всей видимости, вам мои деньги не кажутся более грязными, чем деньги Розенкранца? Это бесспорно, но тут речь о другом: вы знаете, что я не пошел бы на такую глупость, в какую вы втянули Розенкранца.

– Неправда!

– Нет! Вы предлагали мне это, но я отказался, сейчас тоже отказался бы. Чтобы добиться свободы, я готов унизиться до того, чтобы человека вроде вас назвать честным. Но унизиться до положения дурака, унизить свой ум, самое дорогое, что есть у меня в жизни, – этого никогда не будет! Ни-ког-да! На это способны вы, солидные политики, адвокаты, торговцы, честные фарисеи; способны, если предоставится возможность. Я всем расскажу, как вы упрятали в тюрьму своего шурина, и буду кричать: Розенкранц симулирует, его подговорил Пайзл! Итак, желаю успеха, господа! – С усмешкой, которой он подавлял свою ненависть к этим двум своим бывшим товарищам, Рашула шагнул к выходу. Но его опередил Пайзл. Он выглянул в коридор, не подслушивает ли кто, и возвратился назад. – Две вещи, дорогой доктор, – продолжает Рашула, – во-первых, вы будете распространять обо мне клевету, которую утром при многих свидетелях сами объявили вымыслом и отреклись от нее, а во-вторых…

– И на которую не как на клевету, а как на неоспоримый факт я снова укажу пальцем, ведь ее автор все-таки Мачек.

– Все равно, вы сами признали свое авторство! И во-вторых, откуда это взялось, что вы определяете, кто симулирует, а кто на самом деле сумасшедший? Все, кто имел дело с вами сегодня, могли убедиться, насколько ваши суждения о сумасшествии и симуляции недостоверны и глупы. Всем, в том числе и мне, вы утром уши прожужжали, что ваш шурин симулирует.

– Is wahr! – вмешивается Розенкранц, которого слова доктора развеселили; да разве бы Пайзл раскрывал карты, если бы не верил в успех? – Den ganzen Vormittag haben Sie einen Narren als Simulanten dargestellt… [69]69
  Да, это так! Все утро он изображал из себя дурака, симулянта… (нем.)


[Закрыть]

– Halten Sie den Goschen! Wie haben Sie mich beim Pajzl dargestellt! Als einen Pantoffelheld? [70]70
  Держи карман шире! Каким вы меня обрисовали Пайзлу? Как подкаблучника? (нем.)


[Закрыть] – обрушился на него Рашула. – Как дурака, который, как и вы, полон сомнений? А вас, доктор, я хорошо понял. Из-за моей жены вы не доверяете моему кошельку и прикрываете свой поступок видимостью справедливости. Но ошибаетесь, это вы симулянты! – В первый раз за этот день Рашула потерял самообладание. Почувствовав, что его обвели вокруг пальца, а жена надула (разве не исключено, что она, не сказав ему, уезжает или уже уехала?), он впал в бешенство, выпятил грудь и закричал: – Сговорились! Думаете, провели меня? Нет – себя, если не сегодня, так завтра вы в этом убедитесь! Придет и мое время, и вы сами, довольные, что имеете дело со мной, сами раскроете свои кошельки! Для меня, Франё Рашулы! – Он захлебывается, бьет себя в грудь, поворачивается то к Розенкранцу, то к Пайзлу, от сильного возбуждения переходит на крик и визг, машет руками перед лицом Пайзла.

– Вы что, сумасшедший или сами решили симулировать безумие? – испуганно отступил Пайзл к двери.

– Что такое, господа? – дверь открывает надзиратель и строго смотрит на них с порога. – Так вести себя в нашем заведении не положено.

Пайзл молча показывает на Рашулу.

– Покажите лучше на себя! – взъярился Рашула и, смерив его ненавидящим взглядом, перешагнул через порог. – Вот этого жулика призовите к порядку! – повернулся он к надзирателю. – Он для этого нас сюда и завел, потому что считает, что у вас здесь все дозволено.

– Выбирайте выражения! – взрывается Пайзл. Он оскорблен: Рашула осыпает его ругательствами в присутствии надзирателя.

– Я сказал вам, имея более веские основания, то же самое, что и вы мне утром. – И уже совершенно не обращая внимания на угрозы надзирателя, кричит на весь коридор: – Жулик, жулик, жулик, это я вам скажу всегда, всюду и перед всеми!

Пайзл даже не посмотрел ему вслед. Счастливый, что избавился от него, он полагал, что надзиратель займется им. Все его внимание было обращено сейчас на Розенкранца, который в страхе перед взбешенным Рашулой забился в угол и только сейчас выползал оттуда бледный, с искаженным лицом.

– Gott sei Dank, daыs er schon weg is, der Räuber! Er konnte uns umbringen! Heute wollte er den Mutavac umbringen lassen, s is a Vorbrecher, Lepoglavianer! [71]71
  Слава богу, что этого разбойника теперь нет! Он мог нас всех убить! Сегодня он хотел, чтобы убили Мутавца, он преступник, по нему Лепоглава плачет! (нем.)


[Закрыть]

– Was vollte er? [72]72
  Чего он хотел? (нем.)


[Закрыть] – Такой страх даже Пайзлу непонятен.

На пороге снова появился надзиратель, закончивший отчитывать Рашулу.

– Господин доктор, извольте в комнату для свиданий. Ваша супруга ждет вас.

– Кто? – Пайзл рванулся к дверям. Не в комнате для свиданий, а в коридоре, совсем близко стоит и смотрит на него Елена. По телу побежали мурашки. Подавив вопль, Пайзл бросился к ней. Именно сейчас, после всех этих криков и ругани, ей надо было прийти.

– Herr Doktor, ich möcht Sie was noch fragen [73]73
  Господин доктор, я бы хотел вас еще кое о чем спросить (нем.).


[Закрыть], – назойливо цепляется за него Розенкранц.

– Was noch? Kommen Sie später, später! [74]74
  Что еще? Приходите позже, позже! (нем.)


[Закрыть] – нетерпеливо отмахивается Пайзл и еще энергичнее устремляется дальше.

Розенкранц умолк, сообразив, что о том, о чем он с Пайзлом хотел потолковать с глазу на глаз, то есть о симуляции, разговор уже состоялся. В страхе перед неизбежной встречей с Рашулой во дворе он еще больше захромал по коридору, припадая на больную ногу.

Елена отошла к дверям комнаты для свиданий, а на его попытку поцеловать ее в губы ответила тем, что протянула руку для поцелуя. Пайзл вздрогнул, но повиновался. Они вошли в комнату.

Комната для свиданий посередине разделена двумя решетчатыми перегородками, между которыми обычно ходит охранник, надзирающий за заключенными и посетителями. С одной и другой стороны к стенам приставлены грубые скамьи. На противоположной стороне у окна сидят три молодые дамы, занятые оживленным разговором, и Юришич с ними, но сейчас он что-то очень уж молчалив. Охранника нет. Исключения и здесь допускаются, тем более что один охранник находится совсем близко, на посту возле дверей, ведущих в Судебный стол ^{24} . И Елена, и Пайзл, вначале она, потом он, сели на скамью за перегородкой, так что им не видно сидящих напротив.

– Пришла, значит, – испытующе смотрит на нее Пайзл. Его не интересует Юришич с его сестрами.

– Что у тебя с директором Рашулой? – Она знает Рашулу, он бывал в их доме.

– Ты слышала? Ах, все это ерунда! Он поссорился с Розенкранцем, и я безуспешно их мирил.

– Неужели ты еще не порвал с этой бандой?

– Порвал, но что из этого, пристают.

Ее черные и, как ртуть, живые глаза сегодня мутноваты, они усталые, заспанные. Долго не ложилась спать, поздно встала. Однако сейчас в них засверкали смешливые искорки. Ей показалось, что Рашула закричал потому, что увидел ее; выкрикивая ругательства, он все время смотрел на нее и в последнюю минуту сделал попытку пойти ей навстречу. Чем это объяснить, если он не поссорился с ее мужем? Но она промолчала.

– Я уже не надеялся, что ты придешь, – тихо добавил он, немного помолчав.

– Да я и не хотела. Вчера ко мне поздно приходили с визитом.

Пайзл проглотил слюну, догадывается он, что это был за визит. Но чтобы она именно с этого начинала! Там, напротив, смеются дамы. Елена говорит негромко, но ее все-таки могли там услышать.

– Визит? Какой-нибудь родственник приходил?

Дерзко, вызывающе рассмеялась Елена, ей как будто нравится разбивать все его иллюзии.

– Елена! – Пайзл прижался к ней и судорожно сжал ее руку. – Тише, мы не одни!

– Знаю, но какое мне дело до этого? Впрочем, они нас не слышат. Развлекаются, молодые, хорошо быть молодым. Почему ты больше не молодой, Пайзл? Ах да, это было бы все равно.

– Все равно! – глухо отозвался Пайзл. – Но ты, наверное, пришла не для того, чтобы рассказывать мне о визитах? Доктор Колар, разумеется, был у тебя?

– Да, да. Так зачем же ты звал меня? После вчерашнего меня это удивило.

– Удивило? – поник Пайзл и выпустил ее руку. Он должен был сейчас ей сказать, зачем позвал, но сделать это при свидетелях очень трудно, тем более он совершенно не подготовился к этой встрече. А как бы он подготовился? Все-таки странно, что она пришла. Растерянно смотрит он на нее. – Тяжело мне, очень тяжело, Елена. Ты знаешь…

– Знаю, знаю. Но я бы пришла, даже если бы ты меня и не звал.

– Пришла бы? – удивился и воспылал надеждой Пайзл, но его внезапно охватил страх, подсознательно мучивший его весь этот день, страх, смешанный со злорадством. – Не странно ли, что я все еще нахожусь здесь? Похоже, визит к барону фон Райнеру дал немедленные результаты только в Вене.

– Дал и здесь, пока дело не натолкнулось на сопротивление известной банды. Но я преодолела и это препятствие, потому и пришла тебе сказать. Это первая причина. – Смеясь, она рассказала ему, как вчера пригласила к себе его товарищей по партии и отчитала их за отказ аннулировать заявление партии о Пайзле. Они оправдывались, что и сами были не согласны, и доверительно сообщили ей кое-что важное. Так, один надежный человек или, может быть, покровитель из правительственных кругов информировал их, что правительство поставило перед Пайзлом ряд условий, но он отказывается их принять. Кроме того, многие активисты напали на руководство партии с требованием отречься от недавнего заявления. Это вынудило приятелей Пайзла в руководстве воздействовать на остальных лидеров партии, что им, как ей стало известно, удалось на вчерашнем заседании. Еще сегодня вечером в газетах будет опровергнуто предыдущее заявление партии, а Пайзл реабилитирован. Друзья ему советовали не уступать правительству; они все сделают, чтобы вызволить его. Кроме того, она узнала от следователя, у которого получала разрешение на свидание, что сегодня вечером соберется судебная коллегия, которая непременно примет решение об освобождении Пайзла.

На лбу у Пайзла собрались морщины, казалось, каждое слово Елены запечетлевалось на нем. Теперь, когда он принял условия правительства, партия выступает с новым заявлением, чтобы его спасти от необходимости их принимать. Где прежде были его друзья? Стало быть, активисты вынуждены были призвать их к порядку! И его жена! Опять Елена! Они все сделают, как она пожелает. Да, так всегда, и через него, и через других она влияла на решения партии. Играет в политику, кокетничает и здесь любит играть первую роль. Но что ее заставляет так заботиться о нем, когда она бросает его, рвет семейные узы? Это тоже кажется Пайзлу довольно загадочным, приносит страдания и порождает определенные надежды.

– Тебя это как будто не очень обрадовало? – спросила она, перестав смеяться.

– Оставим сейчас дела, – мрачно проговорил он, думая одновременно о том, что, разрушив мосты, связывающие его с Рашулой, он отрезал себе путь к отступлению. – Господа приятели могли бы подумать обо мне, когда в этом была самая большая необходимость.

– Это более всего необходимо сейчас! – перебивает она. – Посмотри, что я придумала: прежнее заявление принято без моего ведома, мешало еще единственно то, что мои хлопоты в Вене и здесь могли иметь успех. Твои приятели и понятия не имели об этих хлопотах. Я им, естественно, вчера вечером намекнула. Да, а теперь новое заявление сделает невозможным любой дальнейший нажим на правительство. Не ты должен уступить ему, а оно тебе. Но серьезно! Какие условия оно тебе поставило?

– Правительство? Я тебе как-то говорил. Все остальное – только досужие разговоры моих приятелей. С тех пор как я в тюрьме, никаких условий не поставлено. А если и так…

– Ты бы их отклонил? Но это понятно. Ты знаешь мое мнение об этом бандитском правительстве. Но видишь, загадочно для меня только то, как правительство уступило и, не дождавшись нового заявления партии… – она вопросительно, с улыбкой сомнения смотрит ему в лицо.

– Возможно, мои приятели известили его об этом заранее.

– Может быть. Но ни вчера они мне не сказали, ни сегодня, что пойдут на подобный шаг.

– Наверняка они это сделали. Совесть в них наконец заговорила. Опоздали и теперь спешат. – Пайзл нетерпелив, говорит суетливо. – Но знаешь ли, что и для меня загадочно?

– Ну? – Она все еще думает о правительстве и об освобождении Пайзла. Не дают ей покоя предположения и сомнения в том, что Пайзл уступил-таки правительству. Почему так поспешно собирается сегодня судебная коллегия?

– Вот что мне непонятно, – голос Пайзла дрожит, в каждом слове тревога и тоска. – Из-за меня ты едешь в Вену, ведешь разговоры с моими приятелями, говоришь, что и без приглашения пришла бы сюда сообщить мне об этом, и вообще, все еще хочешь, чтобы я подчинялся твоей воле. На основании этого я заключаю, что между нами еще не все кончено, как ты вчера заметила. Это было бы непоследовательно.

– Непоследовательно – последовательно, – она громко, взахлеб рассмеялась, так что дама напротив встала посмотреть, что случилось. Непоследовательна и загадочна! Этого она и добивается и останется такой, даже если бы не хотела этого. Но в чем тут загадочность? Ей уже надоело, что раб ей досаждает. Да и староват уже этот раб, лицо в морщинах. В чем она виновата перед ним, если молодым принадлежит женская любовь и, наверное, любовь вообще? Поублажать его на прощанье и расстаться с миром, сделав вид, что расстаются они друзьями, и это все! В конце концов ее годы идут, надо торопиться взять от жизни как можно больше. Кто знает, быть может, так, как она сейчас поступает с Пайзлом, поступит однажды и с доцентом? К чему тогда такая ревность? Ведь это не что иное, как ревность, неудовлетворенная гордыня. – И как вижу, – говорит она озабочено, – я зря надеялась, что ты передумаешь. Но, в общем-то, я на это и не рассчитывала. Скажу тебе и другую причину: я пришла проститься.

Проститься? Да, сегодня вечером она едет с доцентом в Опатию. Она приглашена туда на несколько концертов. Кроме того, он поедет с ней и в турне по Германии, получил для этой поездки отпуск. Таким образом, они теперь долго не увидятся, а ей еще нужно с ним переговорить о некоторых формальностях развода.

– Я этого не понимаю, не понимаю! – корчится в судорогах Пайзл. – На кого ты оставляешь детей? Неужели тебе их не жаль?

– Да ведь ты сегодня выйдешь, они получат тебя. Ведь и так они останутся с тобой, ты сам этого хочешь.

– Да, но ты их бросаешь, ты же мать.

– Я не их думаю бросать, а тебя. Они могут приходить ко мне, когда им захочется.

– Л меня тебе не жаль? На кого ты меня оставляешь?

– Да и ты можешь, – усмехнулась она, – прийти к нам, вольному воля. Доцент не такой ревнивый, как ты.

Пайзл умолк. Если бы здесь не было этих дам и Юришича, он бы закричал, устроил скандал, как это бывало с ним дома. Но он должен скрывать свои чувства и даже терпеть то нежелательное обстоятельство, что Елену слышат люди, сидящие напротив. Ему уже кажется благом, если бы сейчас сюда пришел Марко.