Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

– Господин Петкович! – подошел к нему начальник тюрьмы.

– Я не Петкович! – содрогнулся он, прижался к стене и вытянул руки, как для защиты. А из глаз у него покатились слезы, из горла вырвался хрип. Он зарыдал глухо и протяжно, как будто он проваливается с этим плачем в бездну.

Наступившую мертвую тишину нарушил Наполеон, появившийся в конце коридора. Убедившись в неспособности начальства по-хорошему удалить отсюда Петковича, он решился на обман, кинулся к нему в ноги, целует руки и повторяет:

– Ваше Величество! Пойдемте!

Петкович вздрогнул не столько от этих возгласов, сколько при виде приблизившегося лица с выпученными глазами, и этот человек прошептал, указав на него пальцем:

– Eure königliche Majestät, Euer loyaler Untertan Rozenkranz! [112]112
  Ваше Королевское величество, ваш преданный, верноподданный Розенкранц! (нем.)


[Закрыть]

Розенкранц, это был он, только сейчас вышел из оцепенения. Он слышал, что здесь происходило, слышал и Рашулу, и только из-за Рашулы он сдвинулся с места. Тот подошел к нему и, пока все остальные занимались Петковичем, подталкивал его и угрожал. Мутавца, мол, задушил, он заявит об этом! Как удав зажал его. Розенкранц счел необходимым защищаться. Голос Наполеона он встретил как свое спасение и поспешно захромал к Петковичу и даже встал перед ним на колени. Рашула догнал и схватил его за пиджак.

– Симулянт!

– Палач! – вскрикнул Петкович, увидев перед собой еще и это лицо. Он перестал рыдать, но ощущение страха сделалось еще острее. Он был оскорблен: все его королевство – сплошная симуляция? – Это ложь! Долой опекунов! – крикнул он, отпрянул и попятился. – Мы все равны! Я лояльный анархист! – Он повернулся, продолжая кричать, рванулся прочь и скрылся в камере, двери которой перед ним настежь открыл Наполеон.

Бурмут кинулся за ним и поспешно запер дверь. Крики в камере не прекращались, они уже сопровождались стуком в дверь. А снаружи, пытаясь последовать за Петковичем, все еще безрезультатно вырывался из рук Рашулы Розенкранц. Председатель суда распорядился схватить Розенкранца, и тот оказался в клещах ревностно исполнявшего приказ Рашулы, который угодливо оглядывался на председателя и докладывал ему:

– У меня есть неопровержимые доказательства, что этот человек симулирует, неопровержимые доказательства!

– Hilfe, Hilfe! – корчится Розенкранц. – Er will mich töten, он упийца! Den, den, – он вытягивает свободную руку в сторону трупа Мутавца, – den hat er auch ermordet, er, nur er! [113]113
  На помощь, на помощь! Он хочет меня убить… Потому что… потому что он убил его, он, только он! (нем.)


[Закрыть]

– Симулянт! – встряхивает его Рашула, не давая говорить. – По уговору с доктором Пайзлом симулируешь!

А Розенкранц вырвался и, безутешно рыдая, бухнулся на колени перед судьей.

– Er, er hat den Herrn Untersuchungsrichter ermordet. Упийца. Fragen Sie den Юришич er weiss alles, der Junge! [114]114
  Он, он убил господина судью. Спросите Юришича, он знает все, этот юноша! (нем.)


[Закрыть]

Председатель суда в растерянности отступил, а инспектор обратился к Юришичу. Тот стоял поблизости окаменевший, как в параличе. Вопрос он услышал, понял. Отвечать на него? Обвинять? Этот председатель вел судебное заседание, которое вынесло ему приговор. И тем самым помочь Розенкранцу, который, можно сказать, всадил в Мутавца последнюю смертельную пулю. Чувство справедливости душит его, но он только пожал плечами.

– Спросите его! – показал он на Рашулу и замолчал.

– А я и отвечу! Вот этого здесь, Мутавца, убил Розенкранц. Притворившись сумасшедшим, он его душил и задушил. Все это видели, мне Мачек сказал!

– Is nicht wahr! – хрипло проговорил и вскочил на ноги Розенкранц, до крайности обескураженный и совсем позабывший, что притворяется сумасшедшим. – Sie, Sie! – и он задохнулся.

– Это правда, все здесь свидетели! Вот, и Мачек тоже! – Заглядывавший в дверь Мачек хотел скрыться, но поздно. Он вынужден был подтвердить. – Ну, слышали! – продолжает Рашула. – А в том, что он симулирует, я обвиняю здесь перед представителями суда тайного агента правительства доктора Пайзла, который подбил на это Розенкранца, чтобы добиться освобождения, а сам в свою очередь упек в тюрьму и погубил собственного шурина!

– Is nicht wahr! – пришел в себя Розенкранц. – Herr Юришич, sagen Sie, Sie wissen alles, er hat ihn in den Tod getrieben! [115]115
  Это неправда! Господин Юришич, скажите вы, вы знаете все, он его толкнул к смерти! (нем.)


[Закрыть]

– Сколько во всем этом истины, можно увидеть из письма, которое оставил Мутавац. Господин Бурмут, покажите письмо его превосходительству!

Бурмут вернулся, роется в карманах. Председатель суда нетерпеливо обращается к Юришичу.

– Юришич! – пропищал он. – Здесь уже дважды вас упоминали, говорите!

Все это время с улицы с небольшими интервалами слышалась танцевальная музыка. Слышно ее и сейчас, она звучит насмешливо и оскорбительно. О, как все глупо, отвратительно и бесполезно! О чем сейчас можно говорить! Тот же самый председатель суда с дрожащими руками и слезой в глазу, вспоминает Юришич, зачитал ему вчера подтверждение судебного приговора. Что можно сказать этому немощному человечку?

– Что я могу знать, – выдавил он из себя, – могу поручиться только за себя, а о других мне ничего не известно.

– Вы обязаны сказать суду все, что знаете! – затопал ногами председатель, размахивая письмом, которое ему передал Бурмут.

– Нет, не обязан! От суда, который освобождает Пайзла, а невиновного Петковича держит под стражей, я не жду никакой справедливости.

– Что? – истерически встрепенулся председатель. – Это оскорбление суда! Господин инспектор, об этом надлежит написать докладную записку! Здесь, возможно, совершено преступление, по закону каждый должен рассказать все, что знает.

– Er hat ihn mit Axt… mit Axt [116]116
  Он хотел его топором… топором (нем.)


[Закрыть], – закорчился Розенкранц от страха, что молчание Юришича даст повод обвинить его в смерти Мутавца. С трудом выговаривая слова, он принялся доказывать, что Рашула украл у Мутавца не только письмо, которое его превосходительство держит в руках, но и еще одно.

– Точно! – признается Рашула, довольный молчанием Юришича. – Но и то письмо в руках его превосходительства, потому что его тоже надо передать в суд.

– Негодяй! – крикнул Юришич, только сейчас почувствовав сильное, почти неодолимое желание высказать о Рашуле все свои подозрения, все, что он знает о нем. Но было уже слишком поздно, потому что Розенкранц снова встал на колени перед председателем суда, который совсем разбушевался, принялся звать охранников, даже запищал на начальника тюрьмы.

– В этом доме правды совершено преступление, всех завтра отдам под следствие! Надзиратель, немедленно всех по своим местам!

Начальник тюрьмы подошел к дверям и принялся скликать охранников. Двоих он определил быть неотступно при Петковиче. Ну где же они? Бурмут бросился разгонять заключенных по камерам.

И снова все разбрелись, но где же Розенкранц? А он, поднявшись было, снова оказался на коленях, теперь перед трупом Мутавца, принялся его целовать, весь измазался в крови, целуя в окровавленное лицо.

– Herr Untersuchungsrichter, bin unschuldig! Ich weiss, Sie wollen mich töten, ich liebe Sie doch! [117]117
  Господин судья, я не виноват! Вы хотите меня убить, а я вас люблю! (нем.)


[Закрыть]

– Симулирует или не симулирует – это мы узнаем, – смотрит на него несчастный председатель суда. – А пока его немедленно в карцер, надзиратель!

– Ich liebe Sie doch! – простонал Розенкранц и, обезумев от страха, что этого недостаточно, попытался обнять и самого председателя суда.

Инспектор и Бурмут его удержали, а председатель отскочил и снова стал звать охранников. Вероятно, они уже бегут сюда, потому что начальник тюрьмы, тяжело вздохнув, перестал их звать. Но вбежал только один, остановился немного ошарашенный, но быстро пришел в себя, взял под козырек и выпалил:

– Рашула, Мачек – в суд!

Рашула моментально сообразил, а вот Мачеку пришлось дважды повторять. Как, его в суд? Но ведь завтра его выпускают на свободу!

– Наверное, судья хочет вас поздравить! – потащил его из комнаты смеющийся Рашула.

Оба они вышли. Мачек идет сгорбившись, он недоумевает. Дошли до дверей, постояли немного, пропуская вбегающих охранников, которые, получив необходимые разъяснения, подхватили Розенкранца и поволокли его в карцер.

– Narrenhaus, nicht Dunkl! – захрипел Розенкранц, размахивая руками. – Dort ist kein Licht, Licht will ich, Sonne und Freiheit! [118]118
  В сумасшедший дом, а не в карцер! Там нет света, я хочу света, солнца и свободы! (нем.)


[Закрыть]

Посмеиваясь, Рашула вышел, a Юришич стоял перед дверями своей камеры, его била лихорадка. Ждет, пока Бурмут отопрет дверь. Смотрит: в колеблющемся свете разбитой лампы все эти люди кажутся призраками, как и их огромные тени на стене. В своей камере бушует Петкович, через порог канцелярии высовываются ноги Мутавца, и тут же рядом смешную и жалкую роль играет мошенник, подражающий во всем Петковичу. Сколько раз этот заблудший рыцарь страстно мечтал найти последователя во всех своих добрых намерениях и вот, безумец, дождался – один глупец нашел в нем свой идеал.

Эта мысль легла на него тяжким грузом, вызвала болезненную саркастическую улыбку. На улице гремит музыка, Бурмут наконец прибежал к нему, толкает в камеру. Розенкранца скрутили, ведут. Обернувшись на секунду, Юришич заметил, как с маленьким чемоданчиком в коридор ворвался доктор Колар, спешивший, судя по всему, оперировать жену Ферковича! А тут другая беда!

Снова Бурмут толкнул его в камеру. Запер на ключ.

Его окружили заключенные, просят рассказать, что произошло.

– Да вы весь в крови! Это вы его убили?

В камере он оглядел себя. Да, весь в крови. Руки, шея. Он убил, конечно. Он снова саркастически улыбнулся. Сел на край койки. Он все сознает, но он как пьяный, и кажется, его больше ничего не интересует. О чем говорить? А если бы даже захотел – кому и как рассказать о том, что произошло?

А разочарованные заключенные с презрением отвернулись от него и сгрудились у дверей. Очевидно, они и раньше подслушивали, что происходит снаружи.

Камера представляется Юришичу глубоким омутом, куда едва доносятся голоса, кажущиеся призрачными, нереальными, но они заполняют все пространство, как вода.

Дико кричит Розенкранц.

– Ха, наконец и этого жидовского симулянта засадили в карцер!

– Слышишь, и полиция уже тут!

– Мертвый, доктор говорит! А и за сумасшедшим, говорит, скоро пришлют санитарную карету. Пора бы ей уже приехать.

– Слушай, идут к нему!

– Не идут, еще протокол, наверное, составляют.

– Ах, вот сейчас идут!

– Эй, Феркович, доктор велел охраннику отнести что-то твоей жене, оперировать, говорит, ее будет.

– Ага, а теперь они уже у него. Слушай, слушай! А, черт побери эту бабу, орет, ничего не слышно.

В самом деле, жена Ферковича так еще не кричала. Прежде она время от времени разражалась воплями, сейчас вопли превратились в непрерывный вой. Вероятно, наступили последние схватки. Один человек умер, другой сошел с ума, а вот здесь, внизу, появляется на свет новый человек. И все это бездна, в которой жизнь и смерть встретились, переплелись, превратились в одно целое.

– Еще не у него. Ходят перед дверью.

– Слышите, слышите, карета пришла!

Во двор действительно с грохотом въехала карета «скорой помощи». Заключенные кинулись от дверей к окну, взобрались на подоконник, а Грош на койку, на которой лежит Феркович, ничем не интересуется и только время от времени скрипит зубами. Он мерзко обругал Гроша и снова затих, погрузившись в глубокую апатию. Инстинктивно, как глядят в могилу, приготовленную для кого-то другого, Юришич встал и тоже влез на подоконник.

Карета. Желтая, с окнами из матового стекла. Из нее неуклюже вылез человек в синем халате, вытащил что-то и перебросил через руку, как мешок. Свешиваются концы веревок. Юришич зажмурился. Смирительная рубашка. Скрутят его, скрутят!

– Где вы были так долго? Всю вторую половину дня вас ждем! – спросил подошедший охранник.

– Ждете нас? Ну, вам можно, А мы никогда не ждем, сразу забираем. Не вы первые, – прохрипел прибывший санитар. – Я даже не пообедал толком, столько вызовов было в городе, несчастный день.

– Вы живете за счет несчастий, ха-ха-ха!

– А вы за счет зла! Да, мы опоздали, мало того что работы навалом, еще чиновник все перепутал. Какого-то вора, думал, на осмотр надо, ну и послал карету не сюда, а в Стеневац. Мы как раз оттуда. Ну что, какая это конкуренция!

Старый Ивек уже наполовину затворил ворота и снова открыл их настежь. Появилась тележка на двух колесах, окрашенная черной краской, а на ней черный гроб с высокой округлой крышкой. Тележку толкает крупнотелый гробовщик. На красной фуражке поблескивает медная бляха.

– Где там ваш покойник?

– Никак, сумасшедший концы отдал? Нет? Жаль! Но где он?

Охранник вводит их во двор тюрьмы. Гробовщик толкает свою тележку. Через стены и окна проникает из парка музыка. Там не знают и не догадываются, что происходит здесь, совсем рядом. Вальс. Тра-ра-ра, тра-ра-ра… А если бы и знали? Тра-ра-ра, тра-ра-ра…

– Музыка! – взбешенно переворачивается Феркович, словно его обварили кипятком. И снова он цинично спокоен, издевается над женой. – Под музыку, как принц, выскочит из ее брюха ребенок.

Все смеются. Опять соскакивают с подоконника и бегут к двери, Юришич безвольно следует за ними. Он как соломинка на волнах больших событий.

– Я могу его забрать? – слышится снова голос гробовщика.

– Подождите секунду, вначале того надо отвезти.

Тихий разговор в другом конце коридора. Звуки шагов.

– Явились наконец! – это голос доктора. Кто-то оправдывается. Скрежет ключа в замке.

– Я король!

– Ваше Величество, как договорились, мы вас проводим на небольшую прогулку. На прогулку.

– В желтый дворец? На казнь? Хо-хо-хо! Нет, я не дам себя связывать, хочу умереть свободным!

– Но такой обычай в желтом дворце. Все короли туда так доставляются, все.

– Хо-хо-хо! На прогулку! И как, все поедем в автомобиле? Но нам будет тесно, господа! Не разместимся, руки некуда будет девать. А я буду держать в руке манифест. Ха-ха-ха!

По коридору рассыпался стук множества шагов. Похоже, это выносят покойника. Совсем рядом слышится возглас, разумный, светлый и металлически отчетливый.

– Прощайте, господа!

Возглас проник, врезался в душу Юришича и разорвал окутывающую ее пелену, как в легендарный час Голгофы разорвалась завеса в храме. Это реальность.

– Его увели. Плакал мой лес! – рассмеялся Грош и принялся грызть сухарь.

Юришич снова вскарабкался на окно. Другие за ним.

Первым из здания тюрьмы выбежал начальник и приказал гробовщику, который бог знает зачем оказался здесь, убираться с дороги со своей тележкой, лучше всего ему подождать за дровами. Гробовщик подчинился, но тележка застряла и ни с места, поздно уже ее куда-то оттаскивать.

А вот и Петкович появляется. С одной стороны доктор, с другой санитар. За ними судебные чиновники и полиция. Все молчат. Быстро шагает Петкович. Король всех хорватов затянут в желтую смирительную рубаху, на ногах у него тюремные башмаки. Но вот он остановился. Облит красным светом. Всмотрелся в тележку гробовщика. Потрясен, очевидно.

– Знаю, – проговорил он спокойно. – Меня осудили. Но я знаю, за что умираю. Не надо мне зачитывать ваш приговор.

– Вы не умрете!

– И не могу умереть. Вы разве не слышали, что король воскрес, ха-ха-ха! Убейте меня, но я воскресну. Все, кто умирает за правду, бессмертны!

И снова он шагает вперед, присматривается, воздух наполнен криками. Вот и карета. Санитар хочет ему помочь. Он высвободился и сам с завязанными руками поднялся в карету. Санитар полез было за ним, но Петкович задержался на подножке.

– Разве вы доктор Колар! А, все равно. Но почему вы не приехали за мной на моем автомобиле? Быстрее было бы. В желтый дворец. Пожалуйте ко мне с визитом, я всегда охотно дам вам аудиенцию.

– Ладно, приеду, – бормочет доктор Колар и шепчет что-то санитару, тот влезает вслед за Петковичем в карету и закрывает за собой дверцу.

– Поехали!

Медленно, осторожно, чтобы не зацепиться за стену, выезжает карета со двора – на свободу. Lasciate ogni speranza voi ch’entrate!

– Следователь!

– Слушаю вас!

– Значит, следствие будет проходить здесь, у вас? – интересуется полицейский в группе громко переговаривающихся чиновников.

– Да, уже отданы соответствующие распоряжения.

Проходит некоторое время, и снова раздается стук колес. Гробовщик везет Мутавца.

– А вы знаете куда? – спрашивает доктор и оглядывается на окно камеры, в которой лежит жена Ферковича, его зовут. – Да, да, иду! В прозектуру!

– Знаю, не впервой!

– Еще одно дело осталось! – вздыхает доктор, но одновременно улыбается. Утренняя операция в больнице была отложена на вторую половину дня, а потом надо было делать еще одну, довольно интересную, так что пришлось отложить операцию жены Ферковича. Сейчас он доволен, что все-таки не опоздал. – Мои инструменты уже наверху, господин начальник? И акушерка уже там? Отлично. Я в вашем распоряжении, господа. Вы готовы, а моя обязанность немедленно приступить к делу! – Он поспешно уходит, но, не успев дойти до входа, снова воскликнул: – О, доктор, мои поздравления!

– Благодарю, благодарю!

С чемоданчиком в руках, выпрямившись, расправив плечи, появляется доктор Пайзл и с улыбкой кланяется группе чиновников, уже начавших расходиться.

– О, здесь как будто идет совещание – выпускать или не выпускать Пайзла на свободу. – Извещенный судьей, что по решению судебной коллегии следствие по его делу прекращено, он мог уже сейчас быть на свободе. И он собрался уходить, но ему стало известно, что его шурина отправляют в сумасшедший дом. Чтобы избежать случайной встречи с ним, он предпочел подождать, хотя нетерпение не оставляло его, на уме было одно: увидеться с Еленой до ее отъезда. Что ждать от этой встречи? Знает, что ничего, а желает – все! Поговорить бы, по крайней мере, с доцентом! Он спешит, а теперь вот встретился с этими господами. Достоинство не позволяет ему пройти мимо и не остановиться хотя бы ненадолго!

– Суд уже закончил совещаться! – задетый иронией Пайзла ответил председатель суда. Из головы его не выходит секретное распоряжение правительства, чтобы решение судейской коллегии оказалось в пользу Пайзла. Стало быть, Пайзл человек правительства, он реабилитирован, влияние его теперь возрастет. Надо с ним быть на дружеской ноге. – Поздравляю, господин доктор! Надеюсь, вы на нас зла не держите, у нас вам, я уверен, было неплохо.

– О, да!

Все его поздравляют, только начальник тюрьмы стоит скромно в стороне, поздравил бы и он, но, растерянный, он только берет под козырек.

– Я совсем забыл, что вы еще здесь, – извиняется инспектор. – Определенно, вас никто не известил. А минуту назад отвезли вашего шурина в сумасшедший дом. Несчастный, вы знаете, наверное, он провозгласил себя королем всех хорватов.

– По родственной линии теперь и доктор Пайзл имеет некоторое право на хорватский престол, – простодушно заметил один из полицейских чиновников, но тут же пожалел об этом.

– Это не шутка, дорогой мой! – помрачнел и нахмурился Пайзл. В глазах у него слезы. Точнее, слеза, пресловутая слеза Пайзла. Поджидая в коридоре отправки Петковича, он узнал от Наполеона решительно все, что произошло на третьем этаже. Сейчас же он лицемерно сказал инспектору: – Я этого не знал, был в суде! Могли бы меня, однако, позвать; впрочем, может быть, и к лучшему, что не позвали. Мне было бы невыносимо тяжело видеть все это, можете себе представить!

– Поэтому-то я вас и не позвал, господин доктор, а намеревался… – подал голос начальник тюрьмы, счастливый, что сделал что-то хорошее.

– Страшный удар, а как же теперь быть с его сестрой?

– Но она, к счастью, как бы это выразиться, уже кое-что знает! – инспектор смотрит в землю; начальник тюрьмы уже сообщил ему о ее приходе в комнату для свиданий и появлении потом в окне соседнего дома. – Я слышал, она сегодня была здесь.

– Да, я сказал ей, подготовил, знаете ли. Бедняжка плакала, я с трудом ее удержал, чтобы она не выбежала к нему во двор. Но она, говорят, видела его в какое-то окно. Итак, спокойной ночи, господа! – Уже у самых ворот он остановился. – Может быть, кто-нибудь знает, когда отправляется поезд в Риеку? Точное время – час и минуты!

Один полицейский чиновник назвал время.

– Неужели господин доктор сразу же отправится на море?

– Нет. Пожалуй, нет. Но кто знает. – «Нет», твердо сказал он сам себе и резко отвернулся. Его окликнул быстро подошедший председатель суда. Он стоял у ворот вдали от всех.

– Простите, господин доктор, – почти испуганно извиняется председатель. – Неловко мне, но все-таки…

– Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас! – Пайзлу досадно, но он улыбается.

– Здесь находится один заключенный, Розенкранц. У него наблюдаются симптомы сумасшествия, однако кажется, а иные даже утверждают, что он симулирует. Но я не об этом хотел вас спросить, это дело медицины. Однако один из заключенных, – хочу сказать заранее, что я в это не верю, так как это утверждает заключенный, уличенный в афере, не имеющий к вам никакого отношения, – так вот, этот заключенный утверждает, что Розенкранц симулирует по вашему наущению.

– Кто он? – притворно удивляется Пайзл; обо всем ему в коридоре рассказал Наполеон, только не о том, что Рашула публично разоблачил его в связи с симуляцией Розенкранца. – Ах, угадать нетрудно! Вне всякого сомнения, это Рашула, – презрительно сказал он.

– Да, Рашула. А откуда вы знаете?

– Известный вам карлик, здешний заключенный, говорил об этом в коридоре! Рашула, кто же другой! Этот извращенный тип, господин председатель, распространял здесь обо мне, как мне докладывали, да и вам в суде, подлейшую клевету; хочу обратить на него ваше внимание. Вы сами его подозреваете в том, что он довел до самоубийства одного заключенного! Это вполне вероятно, тем более что охранник доверительно сказал мне сегодня, как тот подговаривал моего шурина зарубить меня топором. Он услышал об этом на лестнице. А что касается симуляции Розенкранца и моей роли в ней, то будьте уверены, здесь мы имеем дело с самой ординарной клеветой. Впрочем, я оставляю за собой право все это дело передать в суд.

– К вашим услугам! Спасибо вам за разъяснение. Я и сам так же думал. – Председатель суда считает иначе, но Пайзл человек правительства! – Так что прошу прощения. Только сделайте одолжение, не могли бы вы мне сказать, какой это охранник был с вами столь откровенен?

– Не знаю его по имени, хотя мог бы его узнать. Но ведь мы с вами, господин председатель, будем видеться в нашей совместной конторе! – всем своим видом Пайзл демонстрирует, что ему некогда. – Я многое могу вам порассказать. Справедливость должна торжествовать. Этот Розенкранц еще на свободе казался мне придурковатым, а здесь совсем свихнулся. Конечно, вы можете подумать, что я тем самым защищаю своего клиента!

– О, что вы, что вы, я этого и в мыслях не держал. Что же касается сумасшествия Розенкранца, то об этом, естественно, судить не вам, не мне, а прежде всего доктору Колару. Но вы спешите, я вас задерживаю.

– Ничего, ничего, ваше превосходительство! Судить, бесспорно, вам, а не мне.

– Знаете, он чуть не обнял меня своими окровавленными руками. Ну, мой поклон вам!

Оба улыбаются, жмут друг другу руки и раскланиваются. Пайзл, прежде чем закрыть дверь, еще раз обращается к председателю суда:

– Оклеветанным я пришел сюда, оклеветанным и ухожу, такова судьба доктора Пайзла.

И он смеется сухим, бесцветным смехом, в карцере застучал Розенкранц, председатель испуганно оглядывается, а Пайзл быстро захлопывает дверь: он приметил, как в окно через решетку на него смотрит Юришич.

– Ложь! – раздался сверху крик. Юришич ужаснулся своему воплю. Не потому что снизу на него цыкнул встревоженный председатель суда и отдал какое-то распоряжение охранникам, а потому что самому стало стыдно. Неужели надо было ждать, пока Пайзл во всеуслышание не изречет эту ложь? Не правильнее ли было упредить его и заявить, что он лжет?

Но какая польза от этого? Пайзл все равно бы вышел на свободу, как он это только что сделал! Юришич почувствовал тупую боль и подался немного назад.

Полицейские ушли, а судебные чиновники вошли в тюрьму.

– Господин начальник! – раздался голос председателя суда. – С завтрашнего дня навести порядок, здесь тюрьма, а не место для гуляний.

– Слушаю, ваше превосходительство! – Некоторое время начальник стоит навытяжку и отдает честь, а потом машет Юришичу, чтобы тот слезал с окна, и сам направляется в здание тюрьмы. Перед выходом на свободу Пайзл обязан был у него в канцелярии получить пропуск, но как можно требовать этого у такого важного господина? Он ковыляет в тюрьму, сгорбленный, безучастный ко всему. Двор затих и опустел.

Тихо и пусто. Как черное покрывало смертный одр, тьма укрыла двор. Словно большое кровавое сердце краснеет фонарь, красные пятна света на земле напоминают лужи крови. Груда дров кажется незажженным костром для еретиков. Высоко в небе как пылающие факелы шевелят огненными языками звезды. Ни одна из них не упадет, чтобы превратить в пепел эту тюрьму, это королевство Петковича с красной сыпью Ликотича. Следом за сумасшедшим – своей жертвой, и мертвецом – всеобщей жертвой, из этого королевства спасся один-единственный человек, и он, эта несчастная «жертва» клеветы – доктор Пайзл! Ave, victor [119]119
  Да здравствует победитель (лат.)


[Закрыть]. Пайзл. Тебя, как и твоего незадачливого клиента Рашулу, только женщине суждено победить и покарать! Вместо того чтобы судить, судьи тебя поздравляют, тебя оправдали те же люди, которые над всеми нами будут вершить следствие. Над всеми, только не над тобой! Ave, victor Пайзл!

О, судьи, судьи, ведите это бесплодное следствие, ведите его без главного и, может быть, единственного свидетеля обвинения, и пусть вынесут приговор только мне, отняв у меня право обвинять. Это будет еще одной карикатурой на правосудие. Уже объявленный преступником, я провел следствие над вами и всем вашим королевством – и знаю: виновны больше всего вы, собственные его дети! Я осудил вас, теперь судите и вы меня! Вы плакали, вынося мне свой вердикт; что означали эти слезы, как не собственное признание вины перед своей совестью? Вы вынесли несправедливый приговор! Итак, судите! Но сами вы уже осуждены! Вы караете, но и сами будете наказаны! Я обвиняю вас именем моей совести. Бессильный пока, потому что я один! Но грядет в конце концов высшая судебная инстанция великой совести, она устремит на вас свой пылающий взор, и вы побледнеете перед ней, как ночь перед багряным шаром, что утром встает на востоке!

Но сейчас пока еще вечер! И кто знает, что несет ночь, долгая, как годы! Зачем жить в этой ночи? – Юришич вздрогнул и судорожно схватился за прутья решетки. Была бы сила, сломал бы их.

Но что-то другое словно поколебало их: почти непрекращающиеся стоны жены Ферковича вдруг оборвались, раздался пронзительный крик, потом наступило тягостное молчание, как будто мученица успокоилась навсегда. Тишина. Вскоре она снова застонала, но теперь уже с чувством облегчения, в сладком бессилии, а ей вторил детский плач.

– Бом, бом, бом, в бой, в бой! – гремит, бухает барабан, духовой оркестр играет марш сигетской трагикомедии. – И-и-и, – пищит новорожденный.

– Феркович, у тебя мальчик! – слышится радостный возглас женщины. – Обошлось без операции!

Он прижался лбом к решетке. Напротив тюрьмы раскинулся черный город. Тут и там, как скелеты, торчат желтые шпили кафедрального собора, их силуэты – рога черного чудовища, вонзенные в еще более страшное чудовище – небо. Черные башенные часы как пустые глазницы ночного сторожа над городом, который ночь заключила в траурную рамку некролога. Но несмотря ни на что родился человек. Как будто иглой пронзил сердце этот детский писк. Юришич сползает с подоконника, падает на койку и прячет голову под соломенную подушку. Вся тюрьма ему кажется утробой, рождающей только издевательство над жизнью.

– Родился! Слишком рано все мы рождаемся! – бормочет он.

Феркович готов рассвирепеть, он лежит рядом и с обидой злобно шипит:

– Что значит, слишком рано? Целые сутки мучилась, а вам – рано!

В камере засмеялись. Из коридора донеслись голоса, заскрежетал ключ в замке. В дверях появился Ликотич, его желтое лицо побледнело, резкие тени под глазами как зияющие черные раны.

– Зачем меня именно сюда, папашка? – он скрипнул вытянутой шеей и подозрительно посмотрел на Ферковича. Надо же, его помещают на место Юришича и как раз рядом с больным заразной болезнью Ферковичем. – Нельзя ли в какую-нибудь другую камеру?

– Другую? Может быть, в отель, черт тебя подери! – Бурмут вталкивает его в камеру и входит сам. – Теперь я вам покажу права, кончилась ваша вольница, подонки! Утром устроили папашке Katzenmuzik [120]120
  кошачий концерт (нем.)


[Закрыть], а сейчас у всех, в том числе и у меня, главного вора среди вас, Katzenjammer! [121]121
  похмелье! (нем.)


[Закрыть]А ты чего ждешь, Юришич? Ты же больше всех виноват! А ну-ка, выходи с вещами!

– Куда? – словно пьяный поднимается он с койки.

– В камеру Петковича, чтоб и ты рехнулся, подонок! Сам его превосходительство распорядились рассадить вас! А тебя в одиночку! Ты чего там кричал в окно? Сейчас к вам придет Филипп Якоб!

Юришич забродил по камере, он смеется, но можно было подумать, что он плачет, если бы в этом смехе не чувствовались саркастические нотки. Ликотич заспорил с другими заключенными, вмешался Бурмут, Юришич выглянул в дверь.

В коридоре с узелком в руках, как нищий, стоял у окна Майдак и смотрел на звезды над черным заплесневелым двором. Из настежь открытых дверей канцелярии слышится шум, как будто крысы грызут пол; это дежурный щеткой счищает с пола кровь. Перед дверью, заглядывая внутрь, стоят Рашула и Мачек. Они вернулись из суда. Все, что Рашула услышал о своей жене от Розенкранца, было правдой, с той лишь разницей, что она заплатила ему содержание за три месяца, а не за три недели.

– За три месяца! – удрученно бормочет Мачек. – Неужели так долго вы еще пробудете здесь? А в Лепоглаве совсем другие порядки! – Судья сообщил о привлечении его к суду на основании данных, обнаруженных в секретной книге, одновременно спросил, не желает ли он, раз уж попал сюда, остаться здесь, что для общественности будет означать, что он все еще находится под следствием. Внимание, достойное благодарности. Но возмущенный Мачек отказался и сейчас сожалел об этом.

– Эти порядки соблюдать не только мне, невиновному, а может быть, и вам! – оскалился Рашула. – Что же касается меня, то я усвоил науку жизни: потеряешь, потом все заново приобретешь! Не то что Розенкранц или вы, хи-хи-хи!

– А завтрашнее следствие по делу Мутавца?

– Ах, это? Это сказки для детей, а не для суда! Нужны доказательства, реальные доказательства, мой дорогой!

«Вы и есть доказательство!» – чуть было не крикнул Юришич, но сдержался. К чему говорить, когда он видит его в последний раз: на развалинах всего, что строил, этот человек все еще полон воли, надежды, самоуверенности! Чего ему недоставало, чтобы в своем окружении лицемеров и ничтожеств стать достойным удивления? Ошибаясь в расчетах, он винил только предзнаменование.

– Тихо, ребятки! А ты, Юришич, чего там ждешь? Иди!