Текст книги "Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы"

Автор книги: Август Цесарец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

VI

Оставшись вдвоем, они продолжали путь. Капитан еще раз обернулся, посмотрел на согбенную фигуру удалявшегося Смуджа и пожалел, что они отпустили старика. По выражению его лица он понял, что старый пошел бы в театр.

– О чем вы говорите! – и Панкрац рассказал, что произошло вчера с дедом, когда тот, точно мальчишка, заплакал из-за проданного кларнета, а возможно, и из-за нахлынувших воспоминаний о театре и игры итальянца.

– Неужели вам было бы приятно, если бы все это повторилось и вы вдруг посреди действия услышали его всхлипывания?

– Вот как! – сказал явно растроганный капитан. – Вероятно, он вспомнил о молодости, – и, предавшись затем каким-то своим мыслям, пробормотал: – В таком случае хорошо, что он не пошел! Хотя, – продолжал он уже громко и как-то загадочно улыбаясь, – там он нашел бы кое-что созвучное своим мыслям и настроению, и вы мне сейчас своим замечанием как нельзя лучше напомнили об этом! И Фауст омолаживается, правда, не по методу Штайнца, а при помощи магии, продав душу Мефистофелю!..

«Фауста», как, впрочем, вообще ничего другого, кроме газет, да и то только местных, Панкрац, конечно, не читал. Знал он об этом произведении только то, что слышал от капитана и что извлек из газеты, познакомившись с одной статьей о проблеме омолаживания. Поэтому его замечание о Фаусте, которое он связал с омолаживанием, по сути, ничего не значило; сейчас же, видя, что может произвести на капитана впечатление своими якобы глубокими знаниями, решительно сказал:

– Знаю! – и рассмеялся. – Фауст продал черту душу, а Смудж итальянцу – кларнет, ха-ха-ха! Но послушайте, капитан! – ему уже все эти рассуждения порядком надоели, и он внимательно посмотрел на капитана. – Почему вы хотели, чтобы старый Смудж рассеялся?

– Да! – занятый своими мыслями, отозвался капитан, но спохватился и уклончиво сказал: – Просто так!

– А о Мефистофеле – чтобы не говорить «о черте» – тоже просто так? – ошарашил его Панкрац. – Вы о другом думали!

– О чем? – капитан испуганно отвел глаза в сторону и растерянно пробормотал: – Да о чем же еще?

– Мне кажется, я знаю! – с чувством превосходства заявил Панкрац. – Об этом я с вами и хотел поговорить! Если вчера вы об этом могли беседовать с нотариусом… то, наверное, вам нечего таиться от меня! Следовательно… поскольку вы уже многое знаете, да и я сегодня от вас почти ничего не скрывал… то, что обнаружили Ценека… вы, вероятно, подумали о душевных муках и страхе, охватившем старого Смуджа, поэтому и хотели, чтобы он развеялся! Разве не так?

Капитан и вправду вчера узнал от нотариуса о новых бедах, свалившихся на Смуджей и, – не веря ни в какое лечение астмы, – приезд Панкраца и Смуджа связывал именно с этими событиями. По всей видимости, они прибыли поговорить с Васо! – объяснил он сам себе, старого Смуджа ему действительно было жаль, именно о нем, после рассказа Панкраца о кларнете, он все еще думал. Говорить же обо всем этом ему было неприятно, и он неохотно признался:

– Да, в какой-то степени так и было! – и попытался сменить тему. – А как живет Васо, как ему работается в полиции?

– Что Васо – он в своей стихии! Меня бы больше интересовало ваше мнение! – сделав паузу, Панкрац продолжил: – Вы долго жили там, где случилась драма, и вам, наверное, хорошо известны все ее действующие лица и все связанные с ней интриги – как вы считаете, действительно ли Смудж убил Ценека?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – как-то жалобно пропел капитан. – Да не все ли равно, что я об этом думаю!

– Нет, вовсе не все равно! Для Смуджей и для старика не все равно, – подчеркнул Панкрац. – Вы можете быть приглашены как свидетель.

– Почему я? Не думаю!

– Можете не думать, но привлечь вас все же могут, и виноваты в этом будут не Смуджи, а Блуменфельд! Он утверждает, – Панкрац врал напропалую, – что вы ему признались, будто бы в тот вечер при вас Краль кричал, что Смуджи похоронили Ценека в поповском пруду!

– Это неправда! – разволновался капитан. – Никогда я ему этого не говорил! Это исключено уже потому, что я с ним после того воскресенья, да и до него, не виделся!

– Я вам верю! – добродушно сказал Панкрац. – Жиду солгать что плюнуть! А как вы считаете, – хитро ввернул он вопрос, – правда ли это, помните ли вы, что именно это выкрикивал тогда Краль?

Капитан это хорошо помнил, кстати, и о том, что Блуменфельд может позвать его как свидетеля, узнал еще вчера от нотариуса, который ту же возможность не исключал и для себя. Но нотариус живет там, где все произошло, он же, напротив, далеко и, кроме того, он офицер; поэтому капитан как вчера, так и сегодня не верил, что может быть приглашен на суд. Несмотря на это, вчера он все же поинтересовался, как думает в таком случае поступить нотариус, и то, на что тот решился, ему и самому показалось наиболее разумным: Ножица, оказавшись между Смуджами и Блуменфельдом, как между молотом и наковальней, решил выкрутиться, сославшись на то, что был пьян и ничего, кроме оплеухи, которую Васо закатил Кралю, не помнит. Но именно на том основании, что Краль стал жертвой Васо, – а не стал ли он всего несколько часов спустя в еще большей степени жертвой Панкраца? – у капитана возникла догадка, скорее даже уверенность, что Смуджи действительно убили Ценека, – ибо почему они так боятся всего, что связано с Кралем? – такого же мнения придерживается и нотариус! Это чувство раздвоенности, связанное с состраданием к двум каким-никаким, пусть несчастным и пропащим, но жизням, а также с укорами совести, ведь он и сам был виновен в смерти Краля, не взяв его с собой в бричку, овладело капитаном с такой силой, что ему уже было непросто присоединиться к решению нотариуса.

Для него это значило изменить своим убеждениям, которые предписывали ему, – не так, как в тот раз, когда Васо ударил Краля, – вступаться за всех угнетенных! С другой стороны, он видел, что и Смуджи с Панкрацем не безгрешны, но его связывала дружба с ними, теперь он испытывал еще и жалость к старому Смуджу, и одна мысль, что он может быть приглашен в качестве свидетеля, ставила его в более затруднительное положение, чем нотариуса. Чтобы принять правильное решение, ему и самому казалось необходимым обо всем подробно переговорить с Панкрацем. Но он не знал с чего начать, чувствуя какую-то неловкость, поэтому, хотя бы в первый момент, постарался избежать ответа на вопрос.

– Нотариус мне вчера напомнил, мы с ним говорили об этом!

– Что же он сказал, как собирается поступить? – расспрашивал его Панкрац. Услышав о решении нотариуса, удовлетворенно усмехнулся и поинтересовался у капитана: – Ну, а вы? Вы, выходит, помните, вернее, вам об этом напомнил нотариус, и что же?

– Господин Панкрац! – медленно, еле сдерживая охватившее его возбуждение, обратился к нему капитан. – Прежде, чем я вам отвечу, разрешите задать один вопрос! То, что Ценека нашли – это шутка? А если нет, то на самом ли деле это был Ценек?

Панкрац замолчал, а затем рассмеялся.

– Следовательно, не подтверди я это, у вас было бы основание сразу же обвинить Смуджей! Да, это действительно был Ценек!

– Как же так? – капитан поначалу несколько растерялся, но тут же взял себя в руки. – Кто его убил и бросил туда?

Они уже прошли центральную площадь, вышли на крутую узкую улицу, тут Панкрац остановился и, не обращая внимания на прохожих, подчеркнуто громко, сквозь смех, произнес:

– Это две разные вещи, убил и бросил! Его никто не убивал, а бросил в воду его я с помощью Краля!

Капитан тоже остановился, крайне смущенный и ошеломленный.

– Да, о том, что это вы… – он попытался сосредоточиться, – об этом я слышал! Но чтобы и Краль? Неужели вы его бросили живым? – На его лице отразился ужас, сменившийся негодованием, а затем и отвращением.

– Живым, за кого вы меня принимаете? – ответил Панкрац, посмеиваясь и делая вид, что оскорблен. – Он был мертв! – говорил он уже мрачно. – А то, что в этом мне помог, более того, первый предложил это сделать и до пруда нес Краль, – это, уверен, покажется вам невероятным, и я не удивлюсь! Судя по угрозам Краля и зная о его бесконечных вымогательствах, – наверное, и вы слышали о них, – должно было бы быть наоборот! Слушайте же, только прошу меня не перебивать, я вам все объясню! – Панкрац вплотную приблизился к капитану, взял его под руку и тише, чем прежде, стал излагать ту самую историю, которую придумал для Смуджей. Затем, подчеркнув под конец благородные мотивы, которыми он руководствовался в своих действиях, отошел от капитана и, хмурый и разочарованный, продолжил свой рассказ о Крале: – Да это был, вы и сами, наверное, понимаете, монстр, а не человек! Пропащая душонка, плевать он хотел, что мог попасть в тюрьму, жил только за счет вымогательств! Этим шантажом он и довел старого Смуджа до удара! Не могу вам передать, что это была за ночь для меня, когда я отправился искать Краля, – наверное, вы слышали об этом, – чтобы вернуть его назад к Смуджам. Да, только вам в этом признаюсь: чтобы он успокоился, мы ему тогда дали сто динаров, он же просил тысячу, а не получив их, решил пойти за жандармами! И совсем не из-за оскорбления, которое нанес ему Васо, а из-за неудовлетворенной алчности! Все мои попытки его образумить были напрасны; его чудовищное упрямство – нет, нужно было иметь адское терпение, чтобы все это выдержать, другой на моем месте сделал бы го, в чем меня позднее обвинили: убил бы, как собаку! Вместо этого, я…

– Господин Панкрац! – глухо произнес капитан, стоя перед ним на расстоянии шага и в задумчивости уставясь в землю. – Простите меня и не думайте, что я специально интересовался этим делом! Нет, все, о чем я знал до сих пор, дошло до меня случайно! Что же касается последнего… а именно, блужданий с Кралем, хотел бы кое о чем вас спросить, чтобы полностью прояснить для себя этот вопрос.

– Ну? Спрашивайте, не стесняйтесь!

– Видите ли, – капитан посмотрел ему прямо в глаза, – мне довелось слышать, как однажды бабка говорила, что в ту ночь вы Краля оставили возле церкви или около дома Ружи, точно уж, право, не помню! Васо же мне тогда… в порыве откровенности, какой особенно с этим делом я от него не ожидал… сказал, что видел ваши следы у дороги возле разлива! Получается явное противоречие и… как прикажете это понимать?

Услышав, что Васо вторично выдал его тайну, Панкрац прикусил губу, но взял себя в руки и усмехнулся. В то же время он остался доволен, узнав, что его версия, по которой он якобы оставил Краля на дороге, исходит уже не только от него самого.

– Я вам и это объясню, мне незачем от вас что-то утаивать! Да, я с Кралем был до последней минуты, надеясь, что он образумится! Мне удалось после, когда он потерпел неудачу у Ружи, отговорить его от дальнейших скитаний по трактирам; к жандармам он уже и сам не хотел идти! Но вбил себе в голову идти домой напрямик. Я же, опасаясь, как бы черт снова не помутил ему разум, провожал его, так мы и вышли на дорогу, идущую вдоль разлива. И что вы думаете, я вынужден был его удерживать, не позволял лезть в воду, предупреждал о новом канале! Он вырвался, обозвал меня трусом, утверждая, что канал дальше и что он его обойдет. Что я мог сделать? Я и сам поверил ему, сопровождать же его дальше, шлепая по воде, было глупо, я и отпустил его!

– Значит, вы видели, как он утонул? Почему же на следующий день ничего не сообщили?

– До чего вы наивны, капитан! – воскликнул Панкрац и двинулся дальше. – Всего минуту назад вы предположили, что я Ценека живого бросил в воду. С таким же успехом такие злопыхатели, как Блуменфельд, и теперь, в случае с Кралем, тем более что на нем не обнаружено никаких ран, могли обвинить меня в том, что я его утопил… А как бы вы поступили, имея столько врагов, готовых в любой момент вас оклеветать? – накинулся он на него и, видя, что капитан молчит, поспешил сказать: – Наверное, так же! – и решил окончательно поставить все точки над i: – Видите, я вам как другу обо всем рассказал, теперь скажите прямо, что вы думаете по этому поводу и как намереваетесь поступить? Об этом вас прошу не только я, но и старый Смудж, стоящий одной ногой в могиле.

В тот раз, когда капитан пришел в ужас от мысли, что, возможно, Панкрац бросил Ценека в воду живым, на самом деле он имел в виду не только Ценека; уже тогда, зная о наблюдении Васо, он стал думать, что вот так же, конечно, именно так поступил он и с Кралем. Да и сейчас Панкрац не развеял его подозрений, потому что если даже он без злого умысла подвел Краля к воде, то не обрадовался ли, как радуется сейчас, такому исходу? Далее: не для того ли привлек он Краля к истории с потоплением трупа Ценека, чтобы самому выкрутиться из дела с исчезновением Краля? Как может он упрекать Краля в вымогательстве; разве сам он, чему капитан был свидетелем в то воскресенье, не поступал также по отношению к Смуджам?

Тем не менее все сомнения и укоры натыкались на покорность, которую в нем укрепила исповедь Панкраца. Прежде всего, признаваясь в том, что это он бросил Ценека в воду, он брал всю вину на себя. А после этого признания разве нельзя уже было поверить и во все остальное? В самом деле, такие мужики, каким был Краль, и ему были мало симпатичны. Легко можно было допустить, что все рассказанное Панкрацем верно! Но в таком случае, погиб ли Ценек волею случая или его убили старые Смуджи – кто, старик или старуха? Этого капитан не знал, но сегодня, когда он увидел, как искренне страдает старый Смудж, все остальное уже не имело значения; его мучения не только искупали несчастье, случившееся с Ценеком, но, возможно, и превосходили его!

Капитан, поразмыслив, понял, что если он пойдет навстречу Смуджам, то вынужден будет поступиться своей совестью и отказаться от убеждений. И все же, впрочем, уже только из любопытства он спросил:

– Собираетесь ли во всем признаться и в суде? Зачем идти к Васо?

– Конечно! – немедленно подтвердил Панкрац. – А к Васо? Да… старую жандармы посадили в тюрьму, поругалась она с ними, и Йошко пошел за нее хлопотать к уездному начальнику, не выгорит у него, должен будет подключиться Васо! В общем-то это все происки Блуменфельда! – он повторил слово, сказанное Йошко, и остановился. – Ну, я пошел, нужно узнать, как там дела. Но вы мне еще ничего не ответили!

– Что касается меня, можете быть спокойны! – капитан замолчал, а затем усмехнулся. – Если вы считаете, что так для вас будет лучше, я скажу приблизительно то же, что и нотариус… Или нет… вот так: я пытался успокоить Васо и не слышал, что говорит Краль! А потом ушел в другую комнату1 – Едва он это произнес, как тут же подумал: к чему скрывать, если Панкрац так или иначе признает свою вину, да и все высказывания Краля он объяснил так, что никто к ним не придерется, если даже и вспомнит о них.

Что-то подобное промелькнуло в голове и у Панкраца. Действительно, нет ничего страшного, если даже нотариус и капитан расскажут, что тогда слышали от Краля! И все же лучше, если такие, заслуживающие доверия официальные лица, не подтвердят, что Краль подобные заявления делал еще задолго до возникновения первых слухов об этом! Кроме того, говоря так подробно о существе дела, Панкрац преследовал и другую цель: он хотел хотя бы на одном человеке проверить, какое впечатление его план произведет и на других, в первую очередь, на судей! Сейчас, как бы выдержав серьезное испытание, он почувствовал удовлетворение и, обращаясь к капитану, заискивающе сказал:

– Я был уверен, что вы настоящий человек! Где живет ваша кузина, я бы мог вас еще немного проводить!

– Вы можете опоздать! Да и старик вас ждет!

Панкрацу и вправду уже расхотелось идти к Васо. Сказав о нем деду, чтобы оправдать охоту за незнакомкой, он хотя и почувствовал вдруг интерес к судьбе бабки, после – желая побыстрей избавиться от деда (это было необходимо и из-за предполагаемой беседы с капитаном) – повторил и капитану. Теперь же ему казалось, что наверняка Йошко обо всем уже договорился с уездным начальником и бабку, конечно, отпустили. Но как быть с его обещанием обо всем известить деда? Оно, по сути, с самого начала было пустым звуком! Сейчас же им овладело другое желание – ему не терпелось убедиться, действительно ли он идет сегодня в театр. Может так случиться, что кузина капитана передумает, а если она узнает, что он сам пришел за билетом, то уж точно уступит ему! Впрочем, он может зайти с капитаном и к ней домой, особенно если она молода! Поглощенный такими мыслями, Панкрац махнул рукой.

– Не опоздаю, а коли я уже здесь, и дом ваш недалеко… – не закончив, он быстро добавил: – А старому все сообщит Васо, я виделся с ним, и он мне сказал, что из полиции направится домой! Что же касается меня, то могу на обратном пути поговорить с ним по телефону!

У капитана не было никаких оснований в чем-либо его упрекнуть, и они зашагали дальше. Какое-то время шли молча, а затем, когда мимо прошла хорошенькая девушка, Панкрац заметил, улыбнувшись:

– Вы, капитан, обратили внимание на эту девушку! Ну, а как обстоят дела с женщинами в вашей дыре, или с ними там все безнадежно?

Впрочем, капитан засмотрелся на девушку совсем неосознанно; в ту минуту, думая о Смуджах и особенно о старике, он вспомнил и о завтрашнем рапорте. Вопрос Панкраца, казалось, затронул его больное место, и, поскольку его мысли о рапорте не были веселыми, он постарался забыть их и искренне признался:

– С ними там тоже все безнадежно, – он попытался улыбнуться, но на его лице отразилось что-то вроде разочарования и горечи. – Есть там две семьи с дочерьми на выданье, но они или страшные гусыни, или уже обручены! Так что остается только продажная любовь, имеется там и публичный дом!

– Ну а какая любовь не продажная? – засмеялся Панкрац. – У вас, капитан, насколько мне известно, на конном заводе была любовь с молодой крестьянкой, что же вы не взяли ее с собой? Это, по крайней мере сегодня, вполне бы соответствовало вашим демократическим принципам!

Капитан неожиданно покраснел; не подозревая того, Панкрац снова затронул его больное место. Он действительно любил крестьянку; и эта любовь, подобно любви Пана ^{45} , была простой и безыскусной, полной идиллической поэзии! – позднее, поселившись в новом захолустье, он все больше убеждался в этом. Замечание Панкраца напомнило ему сейчас о том, о чем он и сам думал до своего отъезда и расставания с ней, а еще больше после, и порой, чтобы наверстать упущенное, был совсем близок к мысли позвать ее к себе и даже жениться на ней. Что она согласилась бы, в этом он не сомневался, не зря же, прощаясь, плакала, сожалея, что не может уехать с ним; осложнения могли возникнуть лишь в том случае, если она уже полюбила кого-то другого. И все же, жениться на ней? – к этому капитан был еще не готов!

Со вчерашнего дня эта мысль снова овладела им. Пробудила ее встреча с нотариусом, от которого он узнал, что тот женился на крестьянке, хоть и переодетой в городское платье, во всем остальном так и оставшейся провинциалкой, к тому же менее привлекательной, чем его девушка. Нотариус мог себе позволить такое, у него, провинциального чиновника, это не так бросалось в глаза; совсем другое дело, – так, по крайней мере, думал капитан, – его случай. Кроме того, как бы ни была ему дорога эта девушка с ее незатейливой любовью, он все же мечтал о другой женщине, культурной, духовно богатой, которая бы могла быть с ним и после, если ему не удастся выйти в отставку. Кроме того, разве брак – церковный или гражданский – по чисто материальным соображениям не связал бы его навечно с военной службой? Все это, но прежде всего, наверное, общественные предрассудки, с которыми приходилось считаться, и явилось той причиной, по которой капитан не возобновил прежнюю любовную связь. Сейчас, после замечания Панкраца, он особенно остро ощутил свой душевный разлад и всю непоследовательность своего поведения, оттого и покраснел и, пытаясь скрыть смущение, нагнулся будто бы стряхнуть пыль с брюк.

– Да как вам сказать! – вырвалось у него, но тут же он спохватился: – Вы, по всей видимости, чаще меня бываете в селе, может, слышали что-нибудь о ней, как она там?

От Панкраца не укрылось замешательство капитана; как ему показалось, он знал причину и даже собирался того поддразнить. Но вопрос капитана дал ему повод для другой и, по его мнению, более удачной шутки. Он, конечно, этим летом ничего не мог слышать о девушке Братича, тем не менее без тени улыбки на лице поведал, что его пассию видел не далее как вчера и что она дохаживает последние месяцы беременности. Увидев его, она расплакалась, стала расспрашивать о капитане! – продолжал он рассказывать, с удовольствием наблюдая, как внезапно капитан побледнел. В конце концов, не выдержав, рассмеялся, признаваясь, что пошутил.

– Но как вы близко приняли к сердцу! – хохотал он, схватив капитана за плечи и тряся его. – О, капитан, вы ведете себя точно гимназист!

– Все это не так просто, – бормотал Братич, сделавшись мрачным и уйдя в себя. – Ну а мы уже почти у цели! – сказал он только для того, чтобы перевести разговор на другую тему. – Еще несколько домов!

Там, куда они пришли, улица раздваивалась. Одна поднималась вверх, другая спускалась вниз; не обратив внимания на то, как Панкрац бросил взгляд именно на нижнюю, капитан свернул на ту, что шла в гору. Сразу перед ними возникла часовенка, а за ней начинался большой сквер, и поскольку Панкрац незаметно все уже выведал у капитана о его кузине, узнав, что она старая дева лет сорока, то, несмотря на приглашение, войти в дом отказался, решив подождать в сквере.