Текст книги "Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991"

Автор книги: Аркадий Стругацкий

Соавторы: Борис Стругацкий,Виктор Курильский,Светлана Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

Неспособность испытывать восторг – признак знания.

Великолепно заменяет воспитание только одно – добродушие.

Иногда любить – значит влиять[62]62
  Использовано в ПП Витицкого.


[Закрыть].

М<ожет> б<ыть>, их много? Одного выслеживают (нашего), а другой уже охотится по заданию (ему дают литературу, оперативные фильмы, накачивают злобой, а потом – «выводят на выстрел»).

Рассказ идет от лица сексота-спеца.

Человек – детектор лжи. Не может знать, в чем ложь, но знает точно, если ложь[63]63
  Использовано в БМС Витицкого.


[Закрыть].

24.10.90

Б. прибыл в Мск, обсуждать ситуацию.

1. Чем кончить?

2. Этапы проявления силы.

3. Эпизоды: война, блокада, эвакуация, детдом… диссидентство, лагерь? Чернобыль

4. Эволюция: непонимание – удовольствие – ужас.

25.10.90

Рассм<атривали> архивы.

Вели переговоры по 10-томнику (валютн<ому>).

Арк<адий> утверждает, что переписка с начальством не сохранилась.

Авторский комментарий (валютный 10-томник).

1). История написания (даты, места, обстоятельства, хохмы, цитаты из вариантов и дневников).

2). История публикации (где, когда, какие препоны – только самое интересное).

3). История «критики» (if any).

Источники:

a). Письма друг к другу.

b). Прочие письма.

c). Архивы (черновики).

d). Дневники.

e). Вырезки.

27.10.90

Договор подписать не удалось.

Б. уезжает.

Краткий перерыв – и встреча в Репино.

Рабочий дневник АБС

[Записи между встречами]

М<ожет> б<ыть,> он брат ББ? «Я не сторож брату моему…» А «Работник здравоохранения» бьет на доброту, на гуманность – «Вы должны снести… Он же погибнет без вас…»

Владлен – a la Лукончик[64]64
  Володя Луконин, мой школьный друг. – БНС.


[Закрыть] – вдохновенно поет «Нас 10, всего только 10», «На штурвале застыла рука…» и т. д. из нашего репертуара. Счастье малого искусства и воспоминаний.

С 1.12.90

– семинар по к<ино>/ф<антастике> в Репино.

5.12.90

– подписали договор с «Текстом».

8.12.90

– обещали ПНвС Житинскому в сборник.

Появились люди (эпидемия? Нравственный СПИД?), кот<орые> убивают ЛЖЕЦОВ (м<ожет> б<ыть,> даже всех нарушителей 10 заповедей).

29-м декабря датированы ответы БНа на вопросы еженедельника «Новое время».

Из архива. Письмо БНа в журнал «Новое время»

<…>

Если за этот текст мне полагается какой-то гонорар, переведите его, пожалуйста, на счет какого-нибудь ленинградского благотворительного фонда – выбору вашему полностью доверяю.

************************************************************

Страна наша напоминает мне сегодня чудовищный многотонный самосвал, огромный, сплошь железный, ржавый, страшный – он прет без всякой дороги по склону горы, окутанный сизым дымом выхлопов, с ревом, с громом, с лязгом, под истошные вопли грязных замордованных то ли пассажиров, то ли грузчиков, навалом заполнивших стальной ковш, прет по рытвинам и ухабам – вниз, вниз, в благословенные долины, где по роскошной автостраде магистрального пути цивилизации катят себе в неизведанное будущее чистенькие, элегантные, ухоженные лимузины развитых стран. На каждом ухабе от самосвала отлетают заклепки, гайки и какие-то куски, пассажиры в ковше поминутно валятся друг на друга, цепляются друг за друга, давят и топчут друг друга, многие норовят сигануть за борт (пока целы), а в шоферской кабине – целая толпа водителей, и одни что есть силы жмут на тормоза, другие с той же энергией – на газ, третьи крутят руль влево, четвертые – вправо, и все без исключения давят на клаксон – дабы народы их услышали и оценили их старание.

В этих условиях предсказать, что случится с нашим средством передвижения в следующем году: залетит ли оно в очередной буерак, увязнет ли в трясине, или, может быть, вообще развалится на составные части, – предсказать хоть что-нибудь определенное и хоть сколько-нибудь серьезно – попросту не представляется возможным.

Если не вдаваться в крайности (любые крайности возможны, хотя и маловероятны), так вот, если не вдаваться в крайности, то самый благоприятный прогноз реализуется, если начнут наконец работать процессы приватизации и разгосударствления, особенно в деревне, если удастся укротить поистине безграничные аппетиты военно-промышленного комплекса и развязать предпринимательскую инициативу во всех областях экономики.

Самый же неблагоприятный вариант мы получим, если силам реакции удастся преодолеть сопротивление демократов и консерваторов, повернуть-таки руль круто вправо и загнать нас всех в очередную трясину. Тогда все и вся разом заглушит хриплый рев: «В две шеренги становись! Смир-рно! Равнение напра-ву!» – и начнется то, что мы уже проходили, и не раз. Реформы будут приостановлены, свободы упразднены, враги изъяты, и все это, разумеется, будет проделано «на благо народа и во имя его».

Надобно признать, что с точки зрения человека, далекого от политики, оба эти варианта имеют как свои плюсы, так и минусы. Демократический вариант означает возникновение долгожданного рынка, и это несомненно плюс, ибо рынок сейчас – единственная наша надежда, а без надежды нет жизни. Но рынок это и минус одновременно, ибо это – конец эпохи государственной благотворительности, это необходимость работать изо всех сил, это та самая ситуация, когда тот, кто хорошо работает, хорошо ест, а кто работает плохо – сидит на подаянии. Рынок – это сущая катастрофа для всех, кто отвык или не научился работать, а таких у нас, сами понимаете, немало. Это сущая катастрофа для тех, кто занимается производством продукта, который никому не нужен, – будь то поворачивание вспять разнообразных рек, прокапывание канала от Москвы до Ленинграда или писание книг, которых не читают, – а ведь таких производителей у нас еще больше.

Победа реакции – это возвращение в застой, со всеми вытекающими отсюда последствиями (торжество партократии, всеобщий зажим и прежнее полновластие чиновников, тупик, безвременье) – и это, разумеется, минус. Но зато диктатура совершенно неизбежно должна будет подсластить пилюлю, а значит, на прилавки выброшены будут все накопленные к часу «Ч» продукты и товары, и призрак изобилия вновь встанет над крупными городами, дабы народ восславил и принял твердую, наконец, власть как родную и желанную. Разумеется, все эти товары и продукты будут отобраны у периферии (на всех же не хватит), и, разумеется, все это сравнительное изобилие установится ненадолго, но – много ли человеку надо? Я имею в виду – советскому человеку?..

Я не верю ни в глад, ни в мор, ни в семь казней египетских. Я готов допустить все это в качестве крайней гипотезы, но не более того. В гражданскую войну я не верю совсем – для нее нужен «человек с ружьем», и, слава богу, я (пока) не вижу в стране этого человека. Я вообще не верю ни в одну из тех бед, которые описаны, провозглашены, проанализированы народными витиями. Скорее я готов поверить в возможность беды, о которой не догадывается никто и которая подстерегает нас, как враг в засаде. Такие беды подобны молнии, они неостановимы и ужасны именно потому, что никем не были предсказаны. К счастью, такие беды чрезвычайно маловероятны.

<…>

И при всем при том я склонен смотреть в будущее скорее с оптимизмом. Оптимизм мой (очень умеренный, впрочем) зиждется на ощущении неизбежности нашего возвращения на магистральный путь развития. Наш стальной конь как-никак катится по склону, вниз, в долины и кущи нормальной экономики, он может увязнуть, застрять, уклониться вправо, но законы истории все равно будут неумолимо тянуть, тащить и волочь его все на ту же магистраль, которую в начале века покинули наши отцы и деды, устремившись на штурм «зияющих высот». И никакие полковники, и никакие диктаторы изменить хода истории уже не смогут. Не будет у нас больше ни брежневского застоя, ни сталинского ГУЛАГа, – мы слишком бедны для того, чтобы позволить себе такую роскошь. Народ ограблен вчистую, ограблена уже и сама природа наша, осталась одна только надежда – на чудо свободного труда, и ни партократы, ни тайная полиция не сумеют более заставить нас работать даром. Страх и ложь – недурные экономические стимулы, но время их миновало: безвозвратно уходят в прошлое поколения, приученные верить и бояться, и уже надвинулось поколение, которое не верит ничему и никого не боится. Это поколение само по себе несет с собою проблему, оно само по себе способно изменить ход нашей истории, но – это уже другая проблема и совсем другая история.

В этом году критические отзывы вновь весьма разнообразны.

В пятом номере журнала «Вопросы литературы» филолог Татьяна Чернышева упоминает ЗМЛДКС и ВГВ Стругацких в статье «Надоевшие сказки XX века». Эта публикация заслуженного литературоведа и теоретика научно-фантастической литературы, ранее весьма уважительно говорившего об АБС, тоже явилась неприятным «уколом».

Из: Чернышева Т. Надоевшие сказки XX века: О кризисе науч. фантастики

<…>

Не секрет, что новые идеи, которые бы дали взлет фантастике, не появляются. При чтении научно-фантастических произведений какой-то внутренний счетчик отмечает: было… было… Сейчас появление всякой, даже не очень значительной головоломки – событие. Показательна в этом плане история сравнительно недавнего времени, связанная с публикацией повести А. и Б. Стругацких «За миллиард лет до конца света».

На сей раз авторы предложили новый вариант головоломки о взаимоотношениях человека и Вселенной. Поскольку человек все время нарушает гармонию, тщательно выверенную природой (это, к сожалению, мы наблюдаем воочию), выход его познаний и активности за какие-то пределы может быть опасен для вселенской гармонии в целом. И в повести предполагается, что природа предусмотрела некий барьер, заслон, некий закон, разумеется, вполне естественный, не позволяющий человеку в его познании переходить определенную грань. Мысль, скажем прямо, не такая уж новая. К тому же скорее всего выстраиваемая головоломка для Стругацких не была главной, их, вероятнее, больше занимала проблема выбора, перед которым поставлен герой. Но так или иначе – головоломка создана. Более того, в сознании многих читателей она заслонила проблему выбора героем пути, разработанную авторами профессионально весьма искусно, но как-то уж очень дидактически прямолинейно. Она сильно напоминает шахматную задачу: по правую руку колеблющегося героя, который не отважился еще принять окончательное решение, – один его приятель, бросающий вызов Вселенной и упорно продолжающий свои опасные исследования, по левую – ренегат, столь же наглядно разрушающийся как личность. Но это так, к слову. И тем не менее внимание любителей фантастики привлекла в первую очередь именно головоломка, споры вокруг повести обычно и велись по этой линии – возможен ли такой вселенский закон, такой барьер, такая форма борьбы человеческой воли и разума со Вселенной. У Стругацких появились оппоненты, предлагающие другие варианты решения: нет, Вселенная нас любит и лелеет, неизвестно, правда, за что; нет, Вселенная не боится активности человеческого разума, напротив, ей не по вкусу застой, потому она и устраивает всякие потрясения на спокойной планете, облюбованной землянами для курорта, поскольку ей показалось, что целая планета застыла в блаженном, райском ничегонеделании (там же только отдыхали!), а этого Вселенная потерпеть уже не могла (см. рассказ Л. Панасенко «Без нас невозможно»).

Явное сокращение притока новых идей, относительная исчерпанность парадигмы и ощущается как явление кризисное в современной фантастике. И ощущение это устойчивое, как бы ни пытались оспаривать саму идею кризиса.

<…>

Однако при такой исчерпанности парадигмы фантастика живет и даже множит издания. За счет чего? Как нам представляется, за счет всякого рода имитаций головоломок и игры, заменяющей их.

Одним из примеров такой имитации является повесть Стругацких «Волны гасят ветер». Новой головоломки там нет, а есть два клише, неоднократно обкатанные в научной фантастике, – вмешательство в жизнь Земли чужого разума, инопланетной цивилизации и рождение новой расы людей, весьма отличных по своим психофизическим параметрам от ныне живущих. На протяжении всей повести в читателе поддерживается уверенность (правда, и зерна сомнения кое-где разбросаны), что причиной таинственных и загадочных событий являются пришельцы, инопланетяне. В конце эта теза заменяется другой – инопланетяне тут ни при чем, просто среди обычных жителей Земли появляются представители другой расы, расы человека космического. Идея, как мы видим, тоже не новая. И первое, что приходит на ум, – «конец детства» А. Кларка и «Превращение» Р. Брэдбери (в русском переводе «куколка»).

За счет каких же средств в читателе поддерживается интерес к событиям, если идеи повести столь тривиальны? С помощью классического детективного приема, когда на протяжении всего романа подозрение в совершении преступления падает на кого угодно, только не на настоящего преступника, и лишь в конце открывается истина. Это тоже головоломка, но не специфически фантастическая, детектив тоже головоломный жанр, но у него свои законы. Так вот, эта повесть Стругацких (и не только эта) построена по законам детективной головоломки. Впечатление усиливается и благодаря тому, что главный герой, положивший много сил на разоблачение предполагаемого преступника, сам оказывается причастен к преступлению, если так, по аналогии с настоящим детективом, позволено будет назвать расследуемую ситуацию: он сам оказывается представителем новой расы, только до поры до времени не догадывается об этом. Повесть написана искусно, на хорошем профессиональном уровне, хотя, повторяем, никакой новой оригинальной идеи она не содержит.

<…>

В краснодарской антологии «Этюд о взрослом гравилете» опубликована статья Алексея Мельникова «От героя „безгеройного“ жанра к полноценному образу. Некоторые функциональные и типологические особенности героя советской фантастической литературы 70–80-х годов».

Из: Мельников А. От героя «безгеройного» жанра к полноценному образу

<…>

Одним из наиболее интересных образов современной приключенческой фантастики является сталкер Рэдрик Шухарт. Этот герой дает повод для серьезных размышлений и определенных философских обобщений. Можно даже сказать, что вышеназванные мятущиеся «сильные личности» фантастико-приключенческого памфлета выросли именно из сталкера Стругацких, ведь ни один из последующих похожих типажей не вместил столько силы, ненависти, боли и человечности одновременно.

<…>

Порядок восприятия повести совершенно идеален для настоящего синтетически организованного «условно-фантастического» произведения. Сначала, с первой и до последней страницы, идет чрезвычайно эмоциональное сопереживание с жизнью персонажей, а затем уже «обнаружение» и анализ каких-то глубинных философских напластований, которыми полнится повествование в целом. Классическая «золотая пилюля».

<…>

«Розы» и «тернии» сталкера выписаны достоверно, натуралистично, с наличием необходимой типизации. И потому так правдив и реалистичен основной вектор повествования – метания между ними главного героя в любви, в размышлениях, в ненависти, в борьбе за хлеб насущный. Тем более что конкретных пейзажно-географических координат почти не дается, можно только догадываться, что действие происходит на американском Среднем Западе. А так как в любой из фоновых зарисовок повести явно присутствует печать Зоны, можно сказать, что не фантастика «прорастает» в самое жизнь, а новая реальность вырастает из фантастического момента.

Но «тернии» представляют собой части социальной системы, они массовы и оттого действеннее. И потому только о врожденной порядочности, о генном альтруизме можно говорить, когда продравшийся сквозь все препятствия, убивший человека «асоциальный элемент» приказывает вдруг инопланетной «волшебной палочке»: «Загляни в мою душу; я знаю – там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, – ведь не может же быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: „Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!“»

Совместны ли такая (несколько абстрактная) филантропия с конкретным, почти по Достоевскому, злодейством?

Об этом и спрашивают авторы читателя, этим и исчерпывается все «морализирование» Стругацких. Сгусток отчаяния, боли и надежды, увенчанный большим вопросительным знаком фигуры умолчания, – таков образ сталкера в заключительной сцене (кульминация и развязка, как правило, у писателей неразделимы). Читатель не может так просто расстаться со своим героем, если он чувствует внутреннюю потребность самому поставить все точки над «и» в судьбе последнего. Данная внутренняя потребность умело спровоцирована авторами, в этом их заслуга. Потому что «нравственный закон внутри нас» начинается там, где есть попытка понять своего ближнего.

<…>

Скорее всего, специфика невероятного в повести требует возмутителя спокойствия, снова «Жука в муравейнике». Но из всех «жуков» Стругацких Рэдрик – самый сложный и противоречивый. А противоречивость героя всегда привлекательна для авторов. Она подсказывает неожиданные сюжетные ходы, помогает яснее представить такое уникальное таинство, как человеческий разум. С этой точки зрения «Пикник…» представляет собой еще одну страницу в общелитературном практикуме по человековедению.

<…>

В работе Константина Рублева «Впереди критики. Творческая эволюция братьев Стругацких (60-е годы)» анализируется ряд критических выступлений о произведениях Авторов. Автор статьи утверждает: развитие критики всегда отставало от развития творчества писателей.

Из: Рублев К. Впереди критики: творческая эволюция братьев Стругацких (60-е годы)

<…>

Однако из года в год на страницах газет и журналов накапливались отрицательные оценки и суждения, из совокупности которых, как в кривом зеркале, складывался «портрет» писателей Стругацких – образ, находящийся в разительном противоречии с истинным идейно-художественным обликом их творчества и степенью популярности в читательской среде: еще в 1965 году В. Ревич констатировал, что «„ножницы“ между недоброжелательностью критики и отношением читателей здесь очень велики». Писатели в стремительном движении от научно-технической фантастики своих первых рассказов к социально-утопическим повестям, от утопии-концепции к фантастическому роману, от «позитивного романа о будущем» (Е. Брандис) к роману-предупреждению последовательно «ускользали» от критериев, которые едва успели установиться в критике как отражение предыдущей стадии в развитии научно-фантастического творчества. Это доказывает, что историко-литературная оценка значимости и истинной ценности любого художественного явления – не только творчества писателя – должна учитывать результаты сопоставления эволюции такого явления и эволюции критериев его оценки в критическом сознании соответствующего времени.

<…>

Следующую статью АБС относили к числу образцовых. Ее автор – Олег Шестопалов – талантливый человек, по образованию математик, в силу обстоятельств неоднократно менявший род деятельности, был длительное время знаком с Авторами. Его работа была опубликована в качестве послесловия к сборнику ХС+ХВВ издательства «Книга».

Из: Шестопалов О. Тридцать лет спустя

<…>

Творчество Аркадия и Бориса Стругацких начиналось с выбора красок, необходимых для создания убедительного образа будущего.

Краски были выбраны хорошо, книги читали. Писатели были молоды и внимательны, они хорошо понимали, что только патетическими взвизгиваниями да панегирическими словоизвержениями (характерными не для одной лишь фантастики) подлинности и убедительности не добьешься. Они хорошо знали (даже тогда, когда это знание только препятствовало успеху), что повышенную значительность художественному тексту придает деталь, наблюдение. Стругацкие пишут так, как будто ежедневно наблюдают будущее и точно соотносят свои наблюдения с современностью при помощи сопоставлений, эпитетов, метафор. Текст насыщен реальными деталями, предметами, жестами. Язык персонажей приближен к языку современника. Писатели доказывают существование будущего тем, что хорошо в нем ориентируются, и тем, что они могут просто, без затей, назвать хорошо им известную вещь. Так два времени связываются, стягиваются художественными приемами.

<…>

Стругацкие отдали дань традиции, объединявшей фантастику и приключенческую литературу, и ясно осознали: к серьезным литературным достижениям приводят серьезные проблемы. Серьезные же проблемы порождаются обыкновенной человеческой жизнью, которая, по выражению Т. Уайлдера, «проживает нас» на Земле. Героизм, «приключения тела» и неизменно сопутствующий им (хотя и смягченный, гуманизированный у Стругацких) культ силы уходят в прошлое. Один из центральных персонажей «Стажеров», бортинженер Иван Жилин, говорит: «Главное всегда остается на Земле». Все произведения Стругацких, написанные после «Стажеров», связаны с земным бытием, земными людьми и их проблемами прямо, не метафорически. Стругацкие становятся профессиональными писателями, полностью определяющими назначение, смысл и формообразующие факторы своей прозы. Они осознают смысл слов «свобода творчества». Благодаря свободе творчества фантастика становится уже не способом смотреть на мир, а литературным приемом, тропом, способом сказать.

<…>

Противопоставление созидания и потребления, начатое в «Понедельнике», имеет серьезнейшие основания. Яркость отрицательных и некоторая размытость положительных персонажей сказки связывалась с ежедневной жизнью простой пропорцией. В 1965 году концепция быстрого построения коммунизма называется уже попросту волюнтаризмом. К власти в стране приходят Выбегаллы – невежественные люди, главная задача которых – хорошо прожить свой век. Эти люди не ошибаются, они знают все, они всегда правы. Пользуясь государственной машиной как личным автомобилем, они приносят в жизнь общества свое (основанное на церковноприходском разумении) понимание людей, истории, мира.

Сохранение и совершенствование какого-то иного понимания требуют теперь серьезных усилий, противостояния власти. Стругацкие исследуют человека, историю, мир так же, как это делают все другие писатели. Они создают ситуацию и конфликт, в которых наилучшим образом выявляются интересующие их тенденции развития людей, истории, мира. Вот как это делается в повести «Хищные вещи века», героем которой становится персонаж «Стажеров» бортинженер Иван Жилин. Занявшись земными делами, Жилин обнаруживает не совсем то, что хотелось бы видеть человеку коммунистического далека. Конфликт героя и обстановки задан изначально, на первой же странице. Метафорой границы между различными мировоззрениями является таможенный барьер. Благоденствие по ту сторону барьера пишется подробно и тщательно. Таможенник обращает внимание приезжего на «наше солнце», «прекрасное утро». Жилин получает рекомендации гида: «Всегда делайте только то, что вам хочется, и у вас будет отличное пищеварение… и самое главное – ни о чем не думайте».

<…>

Изобретено «иллюзорное бытие, яркостью и неожиданностью своей значительно превышающее бытие реальное». Человек скучающий к этому изобретению абсолютно не готов, он неизбежно будет до полного истощения собственной психики (то есть буквально до смерти от нервного истощения) давить на кнопку, дающую ему радость бытия, хотя бы и иллюзорного. Жилин понимает соблазнительность этой яркой искусственной жизни и понимает, что под угрозой – существование человечества вообще, ибо в сравнении с иллюзорной жизнью, даруемой слегом, еда, питье и размножение – тоскливая суета. Невозможно помешать распространению иллюзорного бытия силой. И неизвестно, как помешать этому распространению умом.

Повесть «Хищные вещи века» была написана (уже в 1964 году) потому, что Стругацкие обнаружили ранние, почти еще незаметные в обществе симптомы девальвации мысли и труда. Они обнаружили, что техническое развитие общества, если только оно не сопровождается развитием личности, губительно, а «потребительский коммунизм» – отвратителен. Они обнаружили побочные продукты прогресса – «хищные вещи». Они обнаружили слабость и неподготовленность человека к тому, что ему предстоит в будущем. Стругацкие сделали все это более двадцати лет назад, и более двадцати лет их предупреждение не переиздавалось. Идеологические воззрения Людовика XV, получившие широкое распространение вслед за концепцией Людовика XIV, успешно защищали свои завоевания во всех областях общественной и экономической жизни страны, не исключая и издательскую политику. Становилось совершенно ясно, что ничего неправомерно хорошего в ближайшие годы не случится, что люди, находящиеся у власти, будут что есть силы ее использовать, не обращая внимания на прочих, которые, будучи предоставлены сами себе, разворуют, загадят и скомпрометируют все на много лет вперед, что художественной интеллигенции просто ничего другого не остается, как петь хвалу и славу.

Идеологическое давление начинает усиливаться, в коридорах власти набирает силу новый состав аппарата управления, экономические несообразности лишают силы и так слабые и непоследовательные демократические начинания. Настроение у Стругацких начинает портиться, и вслед за ним начинает портиться настроение людей в их книгах. Наилучшим образом процесс порчи настроения, безысходности, безнадежных попыток поиска выхода отражен в повести «Улитка на склоне».

<…>

В 1966–1967 годах окончательно оформилась перспектива новой эпохи – «эпохи развитого социализма». Начался печально знаменитый период нашей истории. Взрастала и крепла социальная безответственность, безнравственность, коррупция. Наблюдалось срастание целого ряда социальных институтов с аналогичными институтами сталинской эпохи. Возродилось и набрало силу преследование мысли. В такую эпоху жанр Стругацких процветать, разумеется, не мог, как не мог процветать никакой реалистический (то есть отражающий действительность) жанр. Для писателей, сохраняющих социальную ответственность, открытые глаза и ряд прочих общечеловеческих достоинств, возможность публикации стала проблематичной. Проблема самовыражения художника перестала быть проблемой художественной и стала проблемой взаимоотношений человека и социальной структуры, общества, государства. Поскольку прогноз на ближайшее десятилетие был однозначно пессимистическим, каждый писатель стоял перед выбором: писать правду и не печататься, писать полуправду и иногда печататься либо писать, что нынче требуется, и печататься сколько влезет. Начинается тяжелое время советской литературы, время высот человеческого духа, хвалебных од и победных реляций.

В жанре победных реляций Стругацкие не выступали. Две темы занимают их: взаимоотношения художника с самодовольным и самодостаточным государством и разделение общества на конформистов, диссидентов и инсургентов под возрастающим давлением внешних обстоятельств. Вторая тема была с блеском (и безнадежным результатом) разработана в повести «Второе нашествие марсиан» (1967). Первой теме посвящен роман «Гадкие лебеди». История публикации этого романа сама по себе достаточно точно характеризует эпоху. Роман окончен в 1967-м. Стругацкие, не питая, впрочем, особенных надежд, предлагают его издателям. Объем внутренних рецензий становится сравнимым с объемом рецензируемого произведения, но дело не движется. Затем рукопись без ведома авторов попадает за рубеж и без их согласия публикуется во Франции и США, что вызвало горячий протест патриотически настроенных литераторов, и одновременно становится «широко известной в узких кругах» в СССР. После двадцатилетнего хождения в списках публикуется в СССР под названием «Время дождей» в журнале «Даугава» (1987). За три года до этого роман Стругацких «Гадкие лебеди» становится частью их нового романа «Хромая судьба» (1984).

«Хромая судьба» – книга о взаимоотношениях писателя с самодовольным и самодостаточным государством. Разные части этого романа написаны в разное время, и вся книга тем самым испытала влияние двух периодов – периода основания самодовольного государства и периода его кризиса. Испытав влияние разных эпох, книга стала вместилищем разных, хотя и не противоречащих друг другу, моделей взаимоотношений писателя и самодостаточного государства.

Роман делится на две взаимопроникающие части: Феликс Сорокин, немолодой московский «писатель военно-патриотической темы», копается в своих замыслах, набросках, рукописях, одна из которых – неоконченная – лежит в Синей Папке. Герой неоконченной рукописи писатель Виктор Банев проживает в неизвестном исторически и территориально государстве и становится в нем свидетелем и участником окончания целой исторической эпохи. Два героя отличаются друг от друга тем же, чем отличаются Стругацкие начала 80-х от Стругацких середины 60-х годов. Стругацкие же 80-х отличаются от Стругацких 60-х не только возрастом, то есть увеличением опыта и уменьшением сил, но собственно отличием этих двух эпох.

Между двумя взаимопроникающими частями одного романа «Хромая судьба» Стругацкими были написаны десять произведений. О некоторых из них следует говорить долго и обстоятельно. Эти произведения отражают разные стороны нашей жизни, но более всего – отсутствие каких-то общих рецептов процветания человеческого сообщества. Стругацкие пишут о желании сдаться в сладкий и хорошо обеспеченный плен («Второе нашествие марсиан», 1967), пародируют захватившую власть глупость и алчность («Сказка о Тройке», 1967), строят действующую модель тоталитарного общества («Обитаемый остров», 1968). Стругацкие говорят о простоте (и труднодоступности) человеческого счастья («Пикник на обочине», 1971), о сложности понимания другого человека («Малыш», 1970), о безнадежном одиночестве человека перед выбором единственно верного поступка («За миллиард лет до конца света», 1974), о несчастливых людях и непрекращающихся трагедиях умного и гуманного мира («Жук в муравейнике», 1979). Общественно-политический кризис, продлившийся два десятилетия, оставивший тяжелейшее социально-психологическое наследие, находит точное, взвешенное выражение в лучших книгах этого периода. Население страны, не сделав ничего для настоящего и будущего, увязает в трясине высокой фразы, славословия, ругани, помыкания, угодничества, бесправия, вседозволенности. Портреты остаются молодыми и полными сил, люди стареют, теряют силы, отчаиваются.

<…>

М. Шехтман в своей работе «Стругацкие contra Ефремов», опубликованной в душанбинском сборнике «Критика в художественном тексте», анализирует скрытую полемику Авторов с Иваном Ефремовым.

Из: Шехтман М. Стругацкие contra Ефремов: Литературно-критическая проблематика в фантастике

<…> Сегодня Стругацких любит даже критика! Стругацким подражают, у Стругацких учатся, Стругацких ставят рядом с Лемом, Саймаком и Воннегутом! За ними признается право первооткрывателей новых тем и типов, их отточенный стиль, емкий и ироничный, заставляет вспомнить великого Свифта… И все же не Стругацкие первыми пробили брешь в толще печально известной популяризаторской фантастики с ее кочующими из сюжета в сюжет пожилым профессором, молодым изобретателем и благородным майором госбезопасности.