Текст книги "Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991"

Автор книги: Аркадий Стругацкий

Соавторы: Борис Стругацкий,Виктор Курильский,Светлана Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

И я должен вам сказать, что по крайней мере у нас, в СССР, антиутопия перестала быть ведущим жанром фантастики, что бы мы ни говорили. Я не знаю, печально это или нет, но время, когда писатель считал своей важной задачей погоревать о будущем, мне кажется, все-таки миновало. Сейчас, на мой взгляд, настало время горевать не о будущем общества, а о свойствах человека как вида. И вот это тоже будет, вероятно, еще одно из направлений грядущей антиутопии, хотя, может быть, называться оно будет совсем не так.

Посмотрим теперь, какая же будет главная социальная проблема в XXI веке? Это та проблема, которая стояла перед человечеством всегда и просто никогда не играла такой важной роли, какую начнет играть в новом столетии. Это проблема, как бы это сказать помягче, между животной сущностью человека и необходимостью стать наконец человеком. На протяжении многих тысячелетий человечество могло терпеть тот факт, что одни его представители поднимались на неописуемые высоты духа и нравственности, а другие, причем массы, миллионные массы, находились на уровне полуживотных. Мы застали это время и наблюдаем его вокруг себя. Одновременно мы видим академика Сахарова и людей, которых мне не хочется здесь называть. Они сосуществуют в одном пространстве. Вот в XXI веке это начинает играть фундаментальную роль. Потому что в XXI веке мне кажется неизбежным самое широкое распространение благосостояния, и становится нетерпимым положение, когда, используя все плюсы благосостояния, небольшая группа людей живет как люди, в то время как огромная масса людей живет как наслаждающиеся животные. Те, что живут как наслаждающиеся животные, – это и есть рабы сладкой несвободы, они сами, как правило, не осознают своего положения, они удовлетворены им. В их распоряжении великолепные наркотики, и они совершенствуются из года в год, эти наркотики, в их распоряжении самые разнообразные способы услаждения плоти и души. И им хорошо. Но хорошо ли это с точки зрения людей, которые понимают ситуацию? Сколько это можно терпеть? Сколько может терпеть гуманист, человек, воспитанный в определенной нравственной системе, – сколько он может терпеть такое положение, когда миллиарды людей проживают свою жизнь как наслаждающиеся животные и исчезают из истории, не оставив после себя абсолютно ничего, как будто их и не было? Вот я думаю, что в XXI веке этот вопрос будет поставлен во весь рост, и в ряд первоочередных.

<…>

25 марта в «Комсомольской правде» выходит одно из нечастых в эти годы годы интервью АНа. Взял его корреспондент А. Орлов.

Из: АНС: Трудно быть богом

<…>

– А как вы думаете, через 100 лет какие книги будут стоять на полке рядом с вашими?

– Имеется в виду – «лежать на полке»? Как пролежали у нас многие кинофильмы?

– Нет, именно стоять…

– Я не думаю, что через 100 лет наши книги будут стоять на книжных полках. Было бы самонадеянно записывать нас в классиков. Ведь если наши книги переживут благополучно такой срок – значит, это классика, правильно? В это я не верю.

<…>

– Если бы вам снова было шестнадцать, чем бы вы не стали заниматься вновь, на что вам было бы жалко тратить время?

– Я, честное слово, не помню, какой день тогда, в том возрасте, я прожил зря. Возможно, это заявление прозвучит несколько самоуверенно, но, в общем-то, все пригодилось. Все, чем я занимался в шестнадцать лет.

– А скажите, ваши потребности с годами растут или убывают?

– К счастью, или к несчастью, потребности мои убывают катастрофически. По сути, потребностей у меня уже нет как таковых.

– И даже читать не хочется? А писать?

– Даже этого хочется все меньше и меньше. Это физиологическое явление. Возраст. А бытовых потребностей у меня никогда не было. Ну, в смысле, всего этого – машина, дача, уют…

– На достижение каких целей вы потратили слишком много времени, то есть до ЧЕГО вы добирались окольным путем?

– Трудно сказать… Пожалуй, я четко на этот вопрос ответить не смогу. Все пути, которые казались окольными, впоследствии оказались естественными и единственно верными. М-да…

– Аркадий Натанович, а чему вы недоучились в детстве?

– Пониманию музыки. Живописи. Поэзии. Пониманию доброты и милосердия.

– Ну а чему вас учили зря?

– Ненависти и недоверию к людям.

– А в детстве кем вы хотели стать, когда вырастете?

– Как ни странно, химиком. Или астрономом. Иногда даже военным.

– В мире какой из написанных вами книг вам хотелось бы жить?

– X м, вопросик… «Полдень. XXII век. (Возвращение)». Я хотел бы жить в этом мире, созданном нашим воображением. В раю, но среди живых людей, которых мы любим и уважаем. Где все конфликты сводятся к обычным человеческим конфликтам, возникающим только из-за разницы темперамента и восприятия мира.

В начале апреля АБС встречаются в Москве для продолжения работы над ЖГП.

Рабочий дневник АБС

[Записи между встречами]

– Откуда ты все это знаешь?

– Знаю. Мы вообще много о вас знаем. Может быть, даже все. Мы же ходим среди вас, слышим вас, наблюдаем вас, хватаем ваши подзатыльники, и знаем все. Про ваши ссоры, про ваши тайны, про ваши болезни…

– Про ваши развлечения…

– Про ваши неудачи, про ваши глупости…

– Про ваши аборты…

– Мы только стараемся все это не брать в голову, не запоминать, но оно само запоминается, лучше, чем любой школьный урок, хоть сейчас вызывай к доске…

На авансцене высвечивается пятно, где видны мысли героев.

Зоя Серг<еевна>: Мне страшно, я боюсь, Господи, я умираю от страха. За них. Что делать? Прости меня. Я плохая мать. Я думаю только о нем, о муже.

Пинский: Пожалуй, обратно мне не вернуться. Если будет все так, как в 56-м, то обратно не выбраться.

Базарин: Когда я был нужен, обо мне заботились. Об этом сообщал, об этом сообщал, а теперь иду вместе с ними?!!

Эпиграф: «Назвать деспота деспотом всегда было опасно. А в наши дни настолько же опасно назвать рабов рабами». Акутагава[60]60
  «Из „Слов пигмея“», перевод Н. Фельдман.


[Закрыть]

3.04.90

Вчера Б. приехал работать над ЖГП.

Обсуждали вставки. Гуляли.

Вечером сделали 3 стр. (2)

4.04.90

Сделали 8 стр. 11 (6)(8)

Вечером сделали 5 стр. 16 (4) (12)

5.04.90

Баз<арин>: Ну и поколение мы вырастили, господи ты боже мой!

Пин<ский>: Да уж. С чистотой расы дело у них обстоит из рук вон плохо.

Баз<арин>: Ах, перестаньте, Ал<ександр> Рув<имович>. Вы же отлично понимаете, что я имею в виду. Нельзя жить без идеалов. Нельзя жить без авторитетов. Нельзя жить только для себя. А они живут так, будто кроме них никого на свете нет…

Кирс<анов>: Они жестоки, вот что пугает больше всего. Живодеры какие-то безжалостные. Во всяком случае, так мне иногда кажется. Без морали. Ногой в голову. Лежачего. Не понимаю…

Пинский: Не понимаешь… Мало ли чего ты не понимаешь. Понимаешь ты, например, почему они при всей своей жестокости так любят детей?

Кирс<анов>: Не замечал.

Пинск<ий>: И напрасно. Они их любят удивительно нежно и бескорыстно. Любят трогать их, возиться с ними. Они радуются, что у них есть дети… Это удивительно естественно, но согласись, что у нас все было не так… А то, что ты их не понимаешь… Так ведь и они тебя тоже не понимают…

Кирс<анов>: Не хочу я с тобой спорить. Я только вот что хочу сказать:

Сделали 7 стр. 23 (5)(17)

Вечером сделали 4 стр. 27 (3) (20)

6.04.1990

Сделали 7 стр. 34 (6) (26)

Вечером сделали 5 стр. 39 (4) (30)

7.04.1990

Сделали 8 стр. 47 (6) (36)

Вечером сделали (3 стр.)

И ЗАКОНЧИЛИ I ВАРИАНТ НА 49 СТРАНИЦЕ.

8.04.1990

Б. уезжает.

13 апреля выходит интервью БНа в «Ленинградском рабочем», взятое Константином Селиверстовым.

Из: БНС. «Это хлеб мой и вода моя»

<…>

– Борис Натанович, расскажите, пожалуйста, о долгожданной экранизации вашей книги.

– Когда в 1967 году мы с Алексеем Германом начали работу над экранизацией «Трудно быть богом», этот роман представлялся нам прежде всего неким тщательно законспирированным плачем о интеллигенции, гимном интеллигенции, задавленной авторитарным государством. Начальство, естественно, прекрасно это понимало, и продвижение сценария по инстанциям проходило со страшным скрипом, а 22 августа 1968 года сценарий был окончательно и бесповоротно запрещен. С тех пор неоднократные попытки самых разных режиссеров пробить это кино всегда кончались неудачей – до тех пор, пока нас буквально заставили продать право экранизации западногерманской кинофирме «Аллилуйя-фильм». Сейчас фильм отснят, получилось, говорят, неплохое кино, я не видел, судить не могу. Откровенно говоря, нас сейчас мало интересует экранизация романа. Пыл остыл, другие мысли и заботы владеют нами, хотя мы прекрасно понимаем, что «Трудно быть богом» – роман весьма емкий, он содержит не только названную выше идею, там много разных идей, там интересная и страшноватая человеческая судьба, там безусловно есть материал для хорошего кино, но заниматься экранизацией этого романа нам сегодня уже не хочется.

<…>

– История советской культуры знает художников, обладавших талантом честности. Но и эти немногие зачастую изгонялись из страны или покидали ее по собственной воле. Вы и Аркадий Натанович – из тех, кто остался…

– Начиная с 1967 года кто-то сосредоточенно и целенаправленно распространял слухи, будто Стругацкие уехали за рубеж. Слухи эти возникали, прокатывались по читательским аудиториям, затухали, а год спустя возникали вновь. Стругацкие оказывались то в США, то в Израиле, то в Австрии, а один раз они оказались даже в ЮАР! Надо признаться теперь, что мы так и не сумели привыкнуть к этому поганству. И хотя хорохорились и говорили всем вокруг: «Плевать!», на самом деле слухи эти раздражали и ранили нас чрезвычайно. Дело в том, что даже мысли об отъезде у нас никогда не возникало. Эта тема никогда не обсуждалась, точно так же, как, скажем, тема самоубийства. И дело здесь даже не в том, могли бы мы или нет работать за рубежом (наверное, могли бы, точно так же, как многие и многие), но просто здесь не о чем было разговаривать. Все, что дорого нам, все было и остается здесь: друзья, дом, будущее – все.

В пятом номере «Литературного обозрения» публикуется беседа корреспондента журнала Евгения Канчукова с ленинградскими писателями-фантастами Андреем Измайловым, Вячеславом Рыбаковым, Андреем Столяровым и БНС.

Из: БНС и др. Прием и мировоззрение

<…>

Е. Канчуков. Другими словами, все вы занимаетесь фантастикой исключительно в силу какого-то особого внутреннего склада ума?

Б. Стругацкий. Я думаю, что изначально дело в этом. Конечно, мировоззрение играет здесь не последнюю роль, но изначально все дело в том, что мне лично нравится, чтобы роман был:

а) написан о реальной жизни и вполне достоверен;

б) чтобы этот реальный мир был слегка искажен фантастическим допущением.

Мне нравится сам прием.

Е. Канчуков. Он дарит вас новыми возможностями?

Б. Стругацкий. Он отвечает моему литературному вкусу – скажем так. Есть, например, люди, которые любят добавлять в мясо аджику, от этого мясо приобретает определенные гастрономические достоинства. Но даже этим людям не придет в голову есть аджику ложкой, в чистом виде. Роль приправы в произведении играет и фантастический прием. Если в романе нет ничего, кроме фантастического приема, это, как правило, дрянной роман. Во всяком случае, мне ближе произведения, где этот прием сочетается с реалистическим видением и реалистическим изображением жизни. Наверное, это какое-то свойство психотипа, а с другой стороны, видимо, и следствие определенного воспитания, я думаю. Хотя, шут его знает. Есть ведь сколько угодно ребятишек, которые не любят фантастики. Я помню, у нас в классе была куча книголюбов (у нас был класс довольно специфический), но я не могу сказать, что все они любили фантастику, вовсе нет. Вот я ее любил, она мне нравилась с детства, то есть где-то в психотипе у меня это было заложено. А большинство ребят просто любят остросюжетную литературу, независимо от того, какая она.

<…>

Е. Канчуков. Мне кажется, проблемы, заботившие учителей, отчасти переходят к ученикам. Насколько это ощущение правильно, Борис Натанович?

Б. Стругацкий. Только отчасти. Сегодня меня тоже больше всего заботит неопределенность будущего. Когда меня десять лет назад спрашивали: «Что будет завтра?» – я говорил: «Будет то же самое, но несколько хуже». А сейчас я не знаю, что будет завтра, и это меня очень беспокоит. Мы сейчас находимся в точке бифуркации – в теории катастроф есть такое понятие. Это точка, начиная с которой дальнейший процесс может идти по 20-ти возможным дорогам, в зависимости от минимальных колебаний внешней обстановки. Поэтому мне очень трудно себе представить, что будет через год, через два, через три. Прольется кровь, или не прольется кровь? Я не знаю. Реакция даст бой, безнадежный, арьергардный, но все-таки бой, или воздержится? Как именно осуществится неизбежный компромисс между рыночной экономикой и системой? Вот эти вопросы для меня совершенно неясны, а это вопросы ближайшего будущего. Поэтому я чувствую себя дьявольски неуверенно. У нас с Аркадием Натановичем сейчас задумано 3 или 4 повести, а некоторые из них даже детально разработаны, – как говорится, садись и пиши. Но мы не хотим садиться, не лежит душа писать об этом, надо бы о каких-то фундаментальных вещах, а они скрыты в тумане.

Е. Канчуков. Что вы имеете в виду, говоря о фундаментальных вещах?

Б. Стругацкий. Одной из самых фундаментальных вещей я считаю будущее. Что с нами будет через пять лет? В зависимость от того, какую цель мы увидим перед собой, поставлено развитие страны, да и всего мира.

Е. Канчуков. Что же мешает вам смоделировать то, что будет через пять лет?

Б. Стругацкий. Дело в том, что сегодня можно построить, я думаю, приблизительно 5 или 7 равноправных моделей. Все они будут страдать недостоверностью. Модель должна быть достоверна, она должна опираться на какие-то всем понятные, всем доступные очевидные факты и факторы. Мы писали когда-то «Хищные вещи века», помните вы этот роман? Это одна из возможных моделей неприятного будущего – так нам тогда казалось. И модель эта базировалась на совершенно четких и ясных представлениях, доступных любому человеку. Было совершенно ясно, что девяносто процентов населения Земли (не только нашей страны, а всей Земли) работает для того, чтобы есть, а не ест для того, чтобы работать. Было очевидно, что работать никто не хочет, что все жаждут развлечений и роста благосостояния. А раз так, то отсюда остается один логический шаг, после которого неизбежно получается, что, если люди больше всего ценят наслаждения тела, то, значит, рано или поздно нужно ожидать появления какого-то супернаркотика, который создаст иллюзию вечного наслаждения. Тогда реальная жизнь потеряет вообще какой-либо смысл. Такой была модель, построенная в «Хищных вещах века». И я повторяю, что она строилась на очень серьезных, очевидных и понятных фактах. Сейчас такой модели нет. Все зыбко, и все возможные модели зависят от любого, самого несущественного изменения начальных данных. Поменяется лидер в стране, и сразу модели валятся, как карточные домики. Не хочется так писать.

<…>

Е. Канчуков. Современная ситуация, по общему признанию, во многом напоминает тот «первый глоток свободы» конца 50-х – начала 60-х годов, когда фантастика из замарашки вдруг вышла в Золушки. После был весьма затяжной период, в который она худо-бедно все же перемоглась, не растеряв особо читательского успеха, и, казалось бы, теперь, с перестройкой, снова должна взять свое. Однако новая волна социальных реформ – «второй глоток свободы» – вместо этого, похоже, опять отправила ее в замарашки. Почему при внутренней схожести социальных ситуаций реакции общества на них оказались чуть ли не диаметрально противоположными? Почему, например, в первом случае общество так дружно и заинтересованно отнеслось к поиску путей перехода от современного состояния к светлому будущему с его миром Полудня, и почему сегодня общество совершенно безразлично к подобным поискам, предпочитая утопиям – антиутопии?

<…>

Б. Стругацкий. В своих рассуждениях, как мне кажется, вы забываете, что между хрущевской «оттепелью» и нынешней перестройкой есть сильная разница. По большому счету она заключается в том, что во времена «оттепели» была затронута только сфера идеологии, причем затронута не очень глубоко, в наше время ее потревожили уже весьма основательно, а вместе с ней очень основательно тронули политику и прямо-таки за глотку взяли экономику. То есть сегодня переворот происходит по всему фронту. Поэтому наше время надо сравнивать не с оттепелью 1961 года, а с временами отмены крепостного права. С той революцией сверху, которая произошла 100 с лишним лет назад. Чтобы убедиться в этом, достаточно взять для примера какие-нибудь элементарные вещи. Скажем, во времена хрущевской «оттепели» просто не было такого количества публицистики, такого уровня правдивости. Конечно, печатались какие-то разоблачения по поводу культа личности Сталина, но даже малейшая попытка уйти вглубь, поставить вопрос: «Сталин один виноват? Или все-таки не только в нем одном дело?» – такая попытка пресекалась на корню. Помнится, людей из партии выгоняли только за мнение о том, что не в Сталине дело, а в системе. В наше время – это стало уже общим местом, понимаете? Публицистика никогда не была такой информативной, такой страстной и такой воздействующей на любого читающего человека, как в наше время.

Поэтому же сейчас, действительно, упал читательский интерес к фантастике. Но это же происходит и в отношении ко всей текущей художественной литературе – здесь уже говорилось об этом. Люди читают журналы, но в первую очередь – их публицистические разделы. В первую очередь читателя сегодня интересует мнение экономиста, социолога, ну, в крайнем случае какого-нибудь борца с коррупцией. Что же до художественных произведений, то они сейчас, мне кажется, мало интересуют не только читателя, но и критику. Вы посмотрите, за какими произведениями следит сейчас главным образом критика. За теми произведениями, которые имеют явно выраженный публицистический оттенок. Вещи, которые 20 лет назад произвели бы фурор, проходят совершенно незамеченными. Люди хотят понять мир, в котором они вдруг очнулись. Вот раскрылись у них глаза, вот сказали им правду… Это похмелье. Какой уж тут оптимизм.

<…>

Б. Стругацкий. <…> Братья Стругацкие, если речь идет о будущем, всегда занимались двумя вещами:

а) они строили модель мира, в котором хотели бы жить;

б) строили модель тех социальных процессов, явлений, вообще промежуточных, тупиковых миров, которые, с их точки зрения, мешали продвижению к этому желанному будущему.

Стругацкие говорили: вот это, это и это мешает тому будущему, в котором мы хотели бы жить, но как проложить дорогу к этому будущему, братья Стругацкие тогда только подозревали смутно, а сейчас, чем старше они становятся, тем яснее понимают. И, видимо, единственный путь к этому будущему – это создание теории воспитания. До тех пор, пока мы не научимся воспитывать Человека с большой буквы, до тех пор нашего желанного светлого будущего у нас не будет. Тут какие угодно варианты миров ни перебирай – история нам дает целый спектр, – ничего не выйдет. Кстати, в нашем сегодняшнем мире мы видим самые разные государства, которые осуществили разные социальные модели. Некоторые из них вполне симпатичные: какая-нибудь швейцарская модель, шведская модель, американская модель, – они обладают своими привлекательными сторонами, но они отягощены и неприятными недостатками. Так вот, как от сегодняшнего нашего состояния перейти к состоянию Соединенных Штатов, более или менее ясно и, кстати говоря, всегда было ясно. А вот как перейти от сегодняшнего нашего состояния или, скажем, от американского состояния к так называемому светлому миру Полудня, никогда не было ясно раньше и неясно сейчас. Единственное, что можно сказать твердо: надо перевоспитать людей. Люди должны измениться, нравственность должна измениться, человек должен стать другим. Прежде всего должно измениться отношение человека к труду. Труд должен сделаться самоцелью. Когда человек начнет получать наслаждение от труда, он станет новым человеком. Тогда появится и сознание светлого мира. А до тех пор, пока люди будут работать главным образом для того, чтобы снискать средство для пропитания и для беззаботной жизни, то есть работать для того, чтобы иметь возможность ничего не делать, до тех пор у нас не получится нашего желанного мира. Естественно, поскольку мы не педагоги и далеки от этой благородной профессии, мы не знаем, как создать теорию, на чем ее базировать. Мы знаем, что человечество столетиями училось дрессировать своих представителей и преуспело в этом. Дрессировать людей мы умеем, готовить из человеческого детеныша участника производственного процесса – да, это мы научились делать. В некоторых странах лучше, в некоторых хуже, но научились. А вот как сделать из человеческого детеныша существо, которое будет любить свою работу, находить наслаждение в творческом процессе, – этого мы пока не знаем, увы.

<…>

17 мая БН приезжает в Москву обсуждать планы и замыслы.

Рабочий дневник АБС

17.05.1990

Вчера Б. приехал – думать о будущем.

18.05.90

Письмо в «Хорос».

Сведения для америк<анского> литагента.

19.05.90

Обсуждали «Несчастного мстителя».

20.05.90

Философия, как НФ.

Нужна биография НМ, с родословной, подробная.

История, как человек обнаруживает в себе дьявола.

21.05.90

Вчера приехала Адка.

Ездили с Адочкой в валютный.

22.05.90

Ким Волошин

Делает окружающих несчастными:

1. Убивает

2. Калечит

3. «Просветляет», и они гибнут в этом мире.

В мае на очередной «Аэлите» в Свердловске была организована межрегиональная фэн-группа, изучающая творчество АБС, – «Людены», – о чем подробно рассказывается в предисловии к НС-2. Создание группы позволило объединить прежде разрозненные усилия в едином центре. Работа оживилась и стала приносить первые плоды в виде полной библиографии АБС, хронологии Мира Полудня, текстологических сводок всех публикаций. В конце года БН писал члену группы Светлане Бондаренко.

Из архива. Из письма БНа к С. Бондаренко

<…>

К работе люденов я отношусь с большим уважением. Я им даже завидую немного. Правда, иногда мне кажутся забавными некоторые подходы люденов, например повышенный интерес к происхождению выдуманных авторами имен или, скажем, презумпция безупречности авторской хронологии, исповедуемая вашими «хронологистами» (Шавшиным, Лифановым, Флейшманом). Однако в общем и целом работа ваша представляется мне и нужной, и полезной, и увлекательной. Вы не можете представить себе, насколько одинок и раним писатель, как жаждет он обратной связи, как хочется ему почувствовать себя нужным и интересным. Я знаю двадцать писателей – причем очень и очень недурных! – которые душу прозакладали бы, чтобы иметь рядом с собою таких вот люденов… Когда мы хохмили на эту тему в СоТ – помните там профессию «читатель поэзии»? – мы на самом деле писали об очень серьезных вещах… Другое дело, насколько деятельность люденов нужна ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ, – тут я судить не берусь, тут все зависит только от одного фактора: насколько нужна человечеству деятельность Стругацких… А об этом можно будет сказать что-либо достоверное разве что лет через тридцать. Так что не забивайте себе головы, а просто делайте то, что вам нравится – это и будет самое правильное!

5 июля в ленинградской газете «Смена» публикуется интервью БНа «люденам» Роману Арбитману, Вадиму Казакову и Юрию Флейшману.

Из: БНС: «Я хочу говорить то, что я думаю…»

<…>

– А вам самому никогда не хотелось сказать: «Все, дальше так жить нельзя, невозможно»…

– Никогда. Было несколько случаев в моей жизни, когда мои не то чтобы друзья, но хорошие знакомые говорили мне: «Борис! Хватит ваньку валять, что ты здесь торчишь? Такой-то уехал, такой-то уехал, а ты чего – ждешь, что тебя посадят?» Я ни в коем случае не хочу изобразить себя героем. Если бы я серьезно мог предположить, хоть на секунду, что меня действительно посадят, может быть, я и думал бы по-другому. Может быть.

Но поскольку так вопрос никогда не стоял, об эмиграции я просто никогда не думал, неинтересно было рассуждать на эту тему. Понимаете, в этом было даже этакое молодое фанфаронство. Я произносил слова типа: «Почему Я должен уезжать? Пусть они уезжают. Моя страна, они ее оккупировали, насилуют, а я должен из нее уезжать? Нет, не будет этого, „я это кино досмотрю до конца“» (такая фраза была у меня в ходу, я очень любил ее повторять, повторяю и сейчас). И сегодня очень часто многие люди, можно сказать, совета у меня спрашивают: ну как же все-таки? Сейчас реально можно уехать. Может, все-таки?.. Пока не поздно, пока еще дорога открыта?.. Я отвечаю им примерно так: я не уеду никуда, а вы решайте сами. У меня уже больше не хватает мужества отговаривать. Дело в том, что в 73-м, по-моему, году это со мной сыграло злую шутку. Один мой приятель пришел ко мне, показал вызов из Израиля и сказал: что ты мне посоветуешь? И я имел неосторожность изложить ему свою теорию. Я не знаю, сыграла ли моя речь какую-то роль, но во всяком случае он никуда не поехал, а в 1974 году его посадили. Он отсидел, по-моему, четыре года в лагере, год в ссылке и, вернувшись, немедленно эмигрировал. С тех пор я советов «не надо ехать» не даю.

<…>

19 августа в «Ленинградской правде» публикуется интервью БНа Андрею Измайлову.

Из: БНС: «Мы не имеем к кино никакого отношения»

<…>

– Борис Натанович, но ведь вы имеете мнение по поводу экранизации своих повестей? – С этого вопроса и началась наша беседа.

– Хорошая экранизация – вообще большая редкость. Для того чтобы создать настоящее кино, нужно отойти от книжного оригинала, перевести его на совершенно другой язык. И языком этим прежде всего владеет режиссер, он в фильме хозяин. И уж ни в коем случае не сценарист.

Те наши произведения, которые можно на экране сразу узнать (то есть узнать первоисточник), в общем, сделаны, по-моему, неважно. Если же фильм – по мотивам, и читатель, став зрителем, спрашивает: а при чем здесь Стругацкие? – тогда фильм представляет определенный интерес. Так пока получалось у Тарковского, у Сокурова.

Надо признаться, что мы в последнее время перестали писать сценарии. Потому что поняли тщету этой работы. Дело в том, что, когда режиссер представляет себе будущий фильм, он видит некое изображение, некие «картинки», которые он, как правило, не в силах описать сценаристу в девяноста девяти случаях из ста. В результате мне приходилось видывать фильмы, где от сценария оставались рожки да ножки. Это не плохо и не хорошо. Это специфика. Один из самых плохих сценариев, которые я читал, в результате дал один из самых лучших фильмов, которые я смотрел («Мертвый сезон»).

Бывает и наоборот.

<…>

– Вы написали сценарий, который хотелось Тарковскому, и получилось, чего уж там, произведение «религиозное». Сокуровские «Дни затмения» – тоже не без того. «Письма мертвого человека», в создании которого вы принимали участие, также «религиозен» (и вы сами отмечали это с большим удовлетворением). Не характерно ли, что абсолютно «светские» повести братьев Стругацких, попадая на экран (те самые, по мотивам), обретают волей (неволей?) «клерикальный» оттенок?

– Это вопрос скорее к режиссерам. Но я берусь, пожалуй, объяснить, почему так получается. Дело в том, что братьев Стругацких с какого-то момента более всего волнуют лишь две-три темы. Первая: история, и как на нее воздействовать. Вторая: нравственный выбор. Достаточно уж этих двух тем, чтобы понять, что они связаны с религией, с Богом. Человеку не дано воздействовать на историю, а как хочется! Но чтобы суметь на нее воздействовать, надо стать Богом.

– Трудно быть Богом?

– Именно… О нравственном же выборе написан целый ряд наших повестей. Вот «За миллиард лет до конца света» – что ценнее в этой жизни, черт побери: право первородства или чистая совесть?.. Но где нравственность, там религия. Никуда не денешься.

<…>

26 августа в Москве состоялась встреча АНа с группой «Людены». Узнать о поводах этой встречи, а также прочесть запись состоявшегося разговора можно в НС-3.

19 октября в томском «ТМ-экспрессе» выходит интервью БНа Юлию Буркину.

Из: БНС. – Что, Борис Натанович, трудно быть богом? – Ой, трудно…

<…>

– Я знаю людей, которые считают вас с Аркадием Натановичем живыми классиками, знаю и тех, кто вообще не считает вас серьезными писателями. Как вы сами оцениваете свое творчество, его место в сегодняшней мировой литературе?

– Конечно, это вопрос не к нам. Мы пишем, а определять место – дело критиков, читателей, времени. И все же, если говорить о моем личном мнении… Жизнь большинства наших произведений – 20–25 лет. Через 50 лет, думаю, будут еще читать одну-две книги. Мне почему-то кажется, долго проживет «Улитка на склоне», в которой нет никаких временных и пространственных помет, а то, что в ней показано сатирически, к сожалению, будет актуально еще очень долго.

– Хорошо ли вы известны за границей?

– Изредка, 1–2 раза в год, кто-нибудь приносит нам иностранные статьи о нашем творчестве. Часто на языках, которых мы и не знаем. И нам остается только догадываться, что там написано. Но зато ясно, что нас читают. Правда, насколько я знаю, ТАМ читают нас только фэны, и читают не совсем так, как русские. Наш читатель политизирован, он видит в наших книгах то, что мы в них закладывали – гражданственность, социологичность. И ставит нас в ряд, в котором очень приятно находиться: Салтыков-Щедрин, Гоголь и т. п. Американец же, к примеру, видит у нас прежде всего фантастическую фабулу и ставит нас в ряд с Кларком, Гаррисоном, Азимовым и т. п. А в этом ряду наш рейтинг невысок.

<…>

– Что вами движет – любовь или ненависть?

– По большому счету – любовь. К человеку и человечеству. Но толчком часто бывает злость. Злость – это вообще эффективнейшее средство для стимуляции творчества. А любовь, наоборот – расхолаживает.

<…>

В конце октября – еще одна встреча АБС. Вновь в Москве.

Рабочий дневник АБС

[Записи между встречами]

Он убил свою жену – и после этого хотел покончить с собой. Он хотел не только убить себя – он хотел себя ЗАМУЧИТЬ! (Привязался цепью с замком к дереву, облил себя бензином и… оказалось, что потерял зажигалку. Стоял всю ночь прикованный, утром его освободили. Дикий юмор ситуации отбил охоту. Фарс.) Какал в штаны! Унижение[61]61
  Замысел позднее воплощен в ПП Витицкого.


[Закрыть].

Увлекается компьютером. Уходит в него. Сокровища компьютерной мудрости:

Рассуждение – это организованное подражание.

Вера и любопытство друг с другом всегда не в ладу.

Зависть – одежда вкуса.

Усердие – мачеха воображения.

Точность заменяет глупцам мудрость.

Мысль – это карикатура на чувство.

Чувство – злейший враг опыта.