Текст книги "Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки"

Автор книги: Антонина Коптяева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 49 страниц)

«Когда на рейде обрабатывающая база стояла…» Эти слова заставили нас задуматься. Почему же она не всегда бывает на рейде, если береговые заводы не справляются с делом? Хотя и увлекательный, но очень тяжелый и опасный труд рыбаков заслуживает всяческого поощрения. И надо только вообразить, как обидно увидеть плоды своего труда выброшенными за борт! Осторожные люди предостерегают: «Стоит ли писать об этом?» Конечно, стоит. Сказал же на XXIII съезде партии товарищ Чернышев, первый секретарь Приморского краевого комитета КПСС: «Значительно отстают в своем развитии от роста промыслового флота береговые базы, медленно идет строительство портов, холодильных емкостей, пополнение рефрижераторного и транспортного флота».

Потому и ставился вопрос на съезде, и было решено дать в новом пятилетии рыбной промышленности большее число плавучих, промысловых, транспортных и других судов.

Уже начинало темнеть. Стаи черных бакланов, точно гуси, пролетали в небе, подрумяненном зарей, быстро затухающей в лиловой дымке. По всему водному пространству, сколько глазом охватить, растянулись цепочкой сейнеры колонны добывающего флота.

Стараемся не мешать команде вопросами, но Андреев сам «входит в наше положение».

– Раньше идут поисковые суда, они сообщают штабу свои наблюдения, а штаб по их сводке направляет нас в определенные квадраты, – поясняет он и, вдруг настораживаясь, отдает команду включить лампы.

Вспыхивает свет вдоль обоих бортов. Мрак над океаном сразу сгустился, и кругом стали видны ярко иллюминированные суда. Матрос, стоящий у прожектора на носу нашего сейнера, поворачивает ослепительный мощный луч, полосует им темные волны. Чайки, откуда-то налетевшие, деловито размахивают крыльями рядом с сейнером справа и слева. Они летят в ожидании – стаи больших птиц, ярко-белых на густой синеве, освещаемой люстрами и прожектором, – уставая, падают на волну, чуть покачавшись на ней, торопливо взмывают и снова жадно мчатся вперед. И серые есть среди них, если присмотреться, и какие-то маленькие белоснежные птички, тоже умеющие плавать. Зрелище изумительной красоты. Сайры нет и нет, а чаек все прибывает, некоторые, осмелев в азарте погони, садятся и на судно.

– Иногда их столько налетит, что не дают рыбе собраться. Приходится гасить люстры и уходить с косяка, – с приметной досадой говорит капитан. – И сивучи, если появятся, разгоняют рыбу, дельфины тоже… Много помех. – Это звучит для нас почти упреком, но Андреев тут же добавляет весело: – Месяц назад в ловушку сейнера «Битюг» ввалился китенок. Стали тащить – что-то тяжелое. А он попался туда вместе с сайрой и лежит, как в люльке – ночью киты сонные. Ну, поневоле вытащили и его на палубу. Метров пять был в длину. Сначала смирно себя вел, а когда поднимать начали, немножко побарахтался, наделал в ловушке дырок. Если бы большой кит – чинить нечего было бы.

Чайки продолжают упрямо состязаться с быстроходным судном. Но вот то одна, то другая начинают выхватывать из воды узкую рыбешку, на лету глотают ее. Рыбаки оживляются, надевают прорезиненные спецовки, фартуки, болотные сапоги. Но сайра, мелькающая серебристыми спинками в прозрачно-голубой под люстрами воде, попадается пока что редкими, разрозненными стайками.

– Следите за прожектором, – советует капитан. – Если встретится настоящий косяк, то поверхность воды так зарябит, будто дождь идет. А вот друзья пошли на замет. – Андреев зорко вглядывается в ночную даль, расцвеченную огнями, и вздыхает. – Бывает, ловкачи норовят чужой косяк из-под рук увести, но таких учат: дадут из брандспойта по люстрам – все лампы вдребезги. В следующий раз сам не полезет и другому закажет. Иное дело соседи-японцы; вон у них свет ярче, желтый, красный (может быть, лучше действует), и они иногда нахально уводят рыбу. Но тут вступать в конфликт нельзя: идем в океан – тысяча предупреждений, ну и не связываемся.

«Однако это тоже обидно, что у соседей, с которыми нельзя связываться, свет ярче, – отмечаю в блокноте. – Разве мы не в состоянии обеспечить своих тружеников моря нужными лампами?»

Сейнер друзей Андреева, сияя лампами, стоит на месте… Вот выключил белый свет, включил красный. Издали кажется, будто там, за бортом, вспыхнул большой костер. Это сразу высоко взметнулась, как огонь, стая рыб и упала обратно в багрово отсвечивавшую сеть. Зажгли снова белые люстры: началась выгрузка сайры в трюм. А наши по-прежнему впустую водят прожектором, будто отмахиваясь пучком света от надоедливых чаек, хотя число их заметно поредело: далеко в океан они не улетают.

На правом борту длинная «сигара», связанная из бамбуковых стволов, к ней прикреплена сеть – «дель» капроновая, выкрашенная в красный цвет, чтобы не портилась, – это ловушка для сайры. Но косяк нам все не попадается, и мы до того истомились от ожидания, что совершенно не замечаем качки.

Капитан то и дело смотрит на бумажную ленту, свисающую с эхолота, выслушивает по радио сообщения флагмана о ходе лова. В общем неважно…

Но все оживленнее становится стремительное мелькание сайры взад и вперед возле борта «Зыряновска». Сейнер сбавляет ход, потом идет совсем тихо, а прожектор словно метлой подгоняет рыбу к борту, она так и всплескивает под лучом света, рябя воду, как при сильном дожде.

Наконец-то пошли на замет! Рыбаки быстро и ловко отвязывают «сигару», отведя ее далеко за правый борт шестами, опускают на воду, сеть погружается. В это время люстры слева гаснут, и косяк устремляется в освещенную ловушку, где теперь кишмя кишит серебристая, необычайно подвижная рыбка. Тут наступает самый напряженный момент: включается красная люстра. Красный свет действует на сайру ошеломляюще: она взметывается, словно от выстрела, вода буквально вскипает, и, сразу присмирев, при снова включенном белом свете рыба тесно сбивается в ловушке, которую выбирают на палубу с двух сторон умелые руки матросов. Все туже собирается плетеный кошель, где все кипит, его подводят к самому борту и начинают с помощью лебедки вычерпывать в трюм огромным сачком-каплером.

Весело смотреть на дружную работу людей, на их довольные лица. Сайра точно на подбор. У нее мелкая серебряная чешуя, узкое тело сантиметров тридцать в длину с маленькой изящной головкой.

– Вы, оказывается, счастливые! – радостно кричат нам рыбаки и снова идут на замет.

Навсегда запомнится ночь на синей воде под черным небом, сказочный полет чаек, сверкающий огнями плавучий город в ветреном просторе океана, багрово-золотые костры всполохов во время лова.

Утро наступило ясное. Как-то неохотно гасли люстры. Опять, буднично серые, шли обратно, ныряя по зыби, суда далеко растянувшейся флотилии. В ярко-синих волнах играли черные дельфины, и все напоминало древнюю быль морей. Не хватало только парусов… Просвеченная солнцем, чуть розовела над водой возле острова тонкая пелена тумана, жемчужно-белая в проранах береговых гор, где были «ворота» в бухту.

– Пойдете с нами опять? – не шутя приглашали нас рыбаки, когда мы прощались с ними (по странной случайности самыми удачливыми оказались те команды, которые брали с собой писателей).

И мы снова порадовались, что морская примета «не сработала». Однако на суше нас ожидала крупная неприятность. Не согласовав вопрос ни с нами, ни с работниками райкома, в Доме культуры «Океан» объявили литературный вечер, и, когда мы находились в море, просторный зал гудел народом. Это было тем более досадно, что аудитория состояла главным образом из сезонных рабочих-студентов, назавтра отбывших на Большую землю.

Возможно, трудно было вообразить, что московские гости проявят такую прыть и, едва появившись на острове, вдруг исчезнут. Куда? Добро бы в океане стояло затишье… Как бы то ни было, но такие неувязки оставляют чувство едкой горечи в душе писателя, не говоря уже о читателях, пришедших поговорить с ним.

Полторы тысячи студентов приезжали этим летом на Шикотан по путевкам во время каникул. Студент пятого курса Валентин Маркин из Дальрыбвтуза, будущий штурман дальнего плавания, был командиром штаба в студенческом городке. Выпускали свои газеты: «Ипритку» и «Каракатицу». Во время сайровой путины объявили соревнование – «комсомольско-молодежная линия». Возглавляла эту линию секретарь комсомольской организации восемнадцатилетняя Надя Дубровина, сама выполнявшая по две с половиной и по три нормы.

После отъезда студентов жизнь в Мало-Курильске продолжала идти своим ходом, и мы выступили перед шикотанскими читателями в «Океане». Этот Дом культуры поразил нас своими размерами. А ведь он был воздвигнут всего за четыре месяца зимой 1964 года силами местных активистов. Панели под дуб, потолки из белой блестящей фанеры, разлинованной на ромбы под высоченными сводами. И просторнейший амфитеатр, и громадный балкон… Когда мы вошли с улицы в колоссальное фойе, а потом в еще более просторный спортивный зал с эстрадой, с некрашеным, гладко выструганным полом, повеяло на нас молодостью, задором, поистине океанским размахом. Танцевать хочется, едва войдешь, и девчонки входят, пританцовывая.

Представились воображению герои будущих фильмов и романов, веселящиеся в этих гигантских залах на краю света. Собственная юность вспомнилась. Грустно и радостно стало. Грустно оттого, что собственная молодость давным-давно отшумела и не ты строил здесь новые дома, заводы, клубы, высаживал тысячи деревьев. И не тебе здесь работать и веселиться. А радостно оттого, что жизнь, как ей и положено, идет вперед, и новые комсомольцы, такие, как Нина Зайцева, Маркин и Дубровина, ведут за собой хорошую молодежь.

Мы увидели эту молодежь и в цехах рыбоконсервных заводов. Семь тысяч девчат и молодушек приехало на нынешний сезон обрабатывать добычу сайровой путины и лова крабов – большинство с Северного Кавказа: из Нальчика, из Краснодара. Вот было бы интересно приехать сюда вместе с ними, посмотреть, как они вили здесь свои гнезда!

Переходя из цеха в цех, мы спросили начальника завода Черных: отчего же не была обеспечена обработка сайры в горячее время путины? Вместо ответа Черных повел нас к рабочим местам девушек-новичков, а потом к приехавшим сюда на второй или третий сезон. Опытные работницы, руки которых двигаются с неуловимой быстротой, выполняют больше двух норм, а новенькие не справляются и с одной… Вот кореянка Те, работающая на укладке сайры. Маленькая, хрупкая девушка проводит здесь уже третью путину, никуда не уезжая. Она дает до трех норм, и заработок у нее в августе достигал четырехсот семидесяти рублей. А ведь норма пятьсот банок, и колебание в весе банок, набираемых с противня на глазок, допустимо в размере не больше семи граммов.

– Если бы мы работали круглый год!

– А механизировать нельзя эти процессы?

– Живем надеждами, ведь продукция заводов хороша и идет в основном на экспорт.

Во время дегустации нас действительно угощали такими чудными консервами, о каких мы и понятия не имели. Вообще трудно представить себе все богатства этих мест. Ведь мы приехали уже поздней осенью, в самом конце навигации и путины. Летняя добыча уже отшумела. Ушли котики с острова Тюленьего. Затихли птичьи базары. Уплыли даже сивучи, которых здесь зовут акробатами, потому что они прыгают в воду со скал до пятнадцати метров высоты. Многое мы не успели посмотреть – только раззадорили свое воображение, а уже пора было возвращаться в Москву.

Приближался очередной – двадцать восьмой за год – тайфун, «делал в океане шорохи». Рейсовый теплоход прошел мимо Кунаширского рейда без выгрузки, и мы не стали ждать возвращения «Тобольска», опасаясь, что из-за большой волны опять не попадем в Южно-Курильск. Энергичная Нина договорилась с моряками, и вот мы уже в порту, чтобы отправиться на новом для нас корабле…

Погрузились черной ночью на пирсе и, едва вышли, сразу почувствовали крепкие удары океана. Сильный ветер. Накат большой волны. Быстроходное, небольшое суденышко моталось с боку на бок, но было на нем светло, тепло, и так радушно угощал нас дежурный матрос по-флотски крепким чаем с добротно выпеченным пшеничным хлебом и консервами, что мы ни о чем не беспокоились.

Прислушиваясь к гулу океанских волн, обрушивающих свои удары на корпус судна, с сожалением думаю, что вот не укачивает меня ни в почтовом самолете, ни на теплоходе, ни на катере, и, может быть, следовало мне родиться лет на сорок позже. Читатель, наверное, догадывается, что сожалею я об упущенной возможности полетов в космос… Именно так, и крепко сожалею!

А Нину Зайцеву укачивает. Но ее милая беспомощность здесь вызывает у нас всех чувство еще большего уважения: ведь это для нее не случайная поездка, а обычная, тяжелая, но неизбежная часть работы, Связь с комсомольскими организациями района должна быть непосредственной и крепкой при всех условиях, тем более что молодежь ставит перед собой большие задачи. Взять хотя бы строительство того же Дома культуры «Океан». Прием групп писателей Нина тоже рассматривает как свою комсомольскую работу.

Баржа ловко притерлась с помощью катера к невысокому борту нашего судна, и началась пересадка. Берег близко, волны здесь потише, и вскоре мы перескочили на пришвартованные к пристани суда. Теперь мы на Кунашире, одном из самых больших островов Курильской гряды…

Поместили нас в здании интерната, стоящем на голой возвышенности. Отсюда Южно-Курильск, сплошь деревянный, как на ладони, и речка видна, бегущая в океан, но запросто оседланная стаями домашних гусей, и вулкан Менделеева, у подножия которого находится Горячий пляж, и вулкан Тятя, самый большой на Курилах; виднеются и далекие горы японского острова Хоккайдо с вершинами, припудренными снегом. Когда там происходит извержение, здесь на траву ложится толстый слой пепла.

В тот же день Нина повезла нас к строителям. Много хорошего сделано их руками на Кунашире после войны. Не в первый раз в большой нашей поездке встречаемся мы с молодыми строителями. Так уж повелось, что строительными делами наша молодежь занимается прямо-таки с воодушевлением. Мы видели в Сибири целые города, любовно возведенные ею. Что же касается благоустройства парков, курортов, дорог, то и в этом деле энтузиасты иногда, как говорится, дают ветеранам-строителям пять очков вперед. Не потому ли хозяйственники всячески привечают их?!

Городок строителей расположен у речушки, родниково-холодные прозрачные воды которой, то и дело смешиваясь с горячими ключами, протекают в многоцветном каменном русле под крылом ельника, растущего на горной гряде.

Рядом вздымается вулкан Менделеева – крутая лесистая сопка с бело-красным расколом оврага на склоне, откуда вырываются светлые и желтые пары.

– Иногда трясет, и тогда в газетах пишут: «На Курилах землетрясение», а к нам письма: «Жив ли мой сын?», – рассказывает капитан Борис Андреев. – Стараемся вознаградить себя за беспокойство: используем тепло вулканов. Устроили теплицы на естественном отоплении и в январе получаем красные помидоры. В жилые дома тоже проводим кипяток, бьющий из-под земли. Осенью погода у нас солнечная. Вот октябрь уже наступил, а в лесу собирают грибы – подосиновики, подберезовики, есть белые.

Да, погода и вправду прекрасная – ветер куда-то пропал, и лес словно дремлет, дремучий, мохнатый. Смуглокорые березы растут рядом с темнохвойными тисами, рябина рдеет гроздьями ягод, понизу высокие травы и тот же бамбучок густющий и линейные листья ириса. Очень декоративен сухостой, увитый буйными лианами, – все переплелось. Сказочно большие черные вороны – запомнившиеся мне по Дальнему Востоку и Якутии – глухо каркают в бархатных ельниках. Мудро-осторожная эта птица водится здесь повсюду до самого Края света.

На Кунашире площадки перед домами и целые участки шоссе покрыты вместо гравия размолотой пемзой тепло-шоколадного цвета, а дорожки в поселках посыпаны белым ракушечником. Японские карточные домики снесены, новые, добротно-бревенчатые, обшиты толем, обиты рейками – защита от пронизывающих ветров. И всюду пестреют цветочные клумбы.

Летом на Курильских островах масса полевых цветов. Очень распространен ирис – желтый, синий, лиловый. Узкие его листья торчат пучками и у воды, и на самых сухих нагорьях. Красочны каменистые пляжи и скалистые обрывы, особенно ярки русла ручьев и речек, и опять на каждом шагу думается: художников бы сюда! Сколько необычного! Столько людей чудесных, колоритных!

Нина Зайцева нравится нам все больше. Она целиком погружена в комсомольские дела, входящие в жизнь островитян то борьбой за чистоту и красоту быта, то таким проявлением молодой энергии, как строительство Дома культуры «Океан» на Шикотане. Деятельна Нина и у себя дома. Она немножко командует своим молодым мужем Дмитрием, но в то же время с гордостью смотрит на него, подтянутого, буйноволосого, с открытым лицом. Она довольна тем, что трехлетняя дочка «вся в него», потому что себя, похожую на скромный полевой цветок, считает ничем не примечательной. Ее одолевают предвыборные дела в районе, но надо видеть, как по-хозяйски цепко она хлопочет о том, чтобы извлечь из нашего присутствия возможно большую пользу для южнокурильцев, организовать побольше интересных многолюдных встреч. Секретарь райкома партии Никулин тоже помогает нам получше познакомиться с островами. К счастью, очередной тайфун где-то вдруг замешкался и позволил нам совершить прогулку над Кунаширом на вертолете.

Обогнули с воздуха величавую сопку вулкана Менделеева. Красно-рыжая лента ручья тянется с его склонов, поросших внизу дремучей тайгой. Горы, на которых вырублены леса, покрыты коврами из карликового бамбучка, с темными пирамидками одиноких приземистых елок и редкими изуродованными лиственницами. В падях, где тепло держится устойчиво, даже маленький бамбучок становится похож на деревья, стоящие непролазной стеной. Могучие ели, высокие дубы, иногда полузадушенные буйно-зелеными лианами, и везде тот же фантастический сухостой, широко раскинувший мертвые, пустые руки.

Гоня зыбь по листьям бамбучка, стелющегося кругами от движения воздуха, вертолет опускается в нагорной долине. Идем по торфяной заросшей дороге, между пышными кустами кедрового стланика, большими пучками ириса, островками болотного белого багульника, напомнившего мне острым запахом своих темных листиков родные леса зейской тайги. Показалась разорванная пополам вершина сопки, перед нею на мертвой, обожженной, голокаменистой земле провалище, когда-то поглотившее вторую половину горы, и оттуда поднимаются клубы белого пара с запахом серы – кратер вулкана. Подходим ближе, перед нами в адской котловине открывается кипящее озеро, окруженное клубами пара.

Спускаемся вниз к воде по очень крутой мягкой осыпи, в туфли набивается комковатая, с желтизной крупа: легко загорающаяся порода с большой примесью серы. Здесь японцы вели добычу сырья для полукустарного серного заводика, находящегося поблизости. Шагаем по кромке «берега», повсюду пузырятся, шкворчат под ногами, как масло на сковороде, крохотные горячие роднички. В дальнем углу кратера дымит кем-то подожженная сера, и это еще усиливает фантастичность пейзажа. Вода в озере местами горячая, местами теплая, дно неровное, с глубинными провалами. Наши поэты, со своим мальчишеским устремлением ко всему необычному, немедленно полезли купаться и с удовольствием плескались в мутноватой воде, на которой плавали клочья грязноватой пены, пока капитан Андреев не скомандовал – на берег.

– Долго здесь находиться нельзя, – пояснил он. – Можно потерять сознание, если надышаться испарениями серы. Такое уже случалось здесь с геологами.

Идем обратно к вертолету. Обогнув невысокую сопку, спускаемся по отлогой дороге к очень красивому Горячему озеру, окруженному лесами и сопками. Вода в нем изумительно чиста и прозрачна, на дне виднеется белый, словно промытый, песок. Но это озеро, вопреки названию, холодное.

Взлетаем. Бамбучник, со своими растопыренными, остро рассеченными листьями, взметывается, словно сайра при вспышке красного света, буйно колышется под вертолетом, набирающим высоту, дрожмя дрожит на прочных стеблях. А мы уже далеко. Пересекаем остров. Опять внизу мохнатые горы. Опять белые буруны у подводных камней Кунаширского пролива, слепящий простор, чайки, солнце.

Посадку делаем на базе рыболовецкого колхоза-миллионера. Место называется Лагунное. Здесь колхозники проводят береговой лов кеты-серебрянки. Справа отвесные, с зубчатыми вершинами утесы, возле которых, широко распластав крылья, кружатся ястребы. На берегу большая палатка – балаган. Березовые веники висят на шестике. Повсюду сети, пахнет рыбой И морем. Вдоль полосы прибоя, как и везде, – навалы похожих на гниющее сено морских водорослей, Маленькая акула, напоминающая реактивный самолет, валяется на прибрежных камнях. И чего тут только нет на обточенных голышах: пластмассовые бутылки, прозрачные разноцветные пузыри, даже женские босоножки и мужские сандалии – всякий хлам, наносимый штормами с подернутого дымкой гористого острова Хоккайдо. Видно, японские жители не очень следят за чистотой на своем побережье – все валят в воду.

Сидим за столом, врытым в землю, на гладком стволе выброшенного когда-то океаном громадного дерева и просто на чурбаках, а рыбаки разливают в тарелки богато сваренную уху с большими кусками кеты и очень вкусной кетовой печени.

Принимает и угощает нас председатель колхоза Филимон Филимонович Семенюк.

– В один день с отцом родился, – серьезно поясняет он нам свое редкое имя.

По внешности он типичный сибиряк – рослый, угрюмоватый, симпатичный крепыш. Колхозное хозяйство держит в руках цепко. Кету ловят здесь неводом. Как и в Холмске, играет она в океанской, ленивой сейчас волне. За утесами справа речка, идущая в океан через большое Лагунное озеро. Туда и идет на нерест кета-серебрянка, которую ловят рыбаки Семенюка. И снова вспоминается Холмск, рыборазводный завод на реке Калининке и такой же крепыш – советский человек Тимофей Тимофеевич Кочетков (тоже, наверно, в один день с отцом родился и, во всяком случае, никаких претензий не имеет).

В Южно-Курильск возвращаемся на машинах «газиках». Дорога идет через береговые сопочки к озеру Лагунному – месту отдыха южнокурильцев. Вон оно показалось, большое, тихое, с песчаными берегами, со всех сторон обросшее лесом, обставленное обрывистыми скалами из серой пемзы. К нашему удивлению, «газики» въехали прямо в озеро и покатили под обрывами берега по воде, где мелкой, где поглубже, и так добрую половину Лагунного обогнули, как при поездке на Край света по речному руслу. Но тут из-за громадности водного пространства было даже страшновато. Через это озеро, плещась в прибрежных камнях (глубина Лагунного местами до семидесяти метров), идет на нерест кета, но пробирается она опять в речку, сбегающую в озеро с гор.

Крепко запомнилось еще одно возвращение в Южно-Курильск из поездки по острову. На этот раз колеса машин омывал океанский прилив: по твердому, гладкому, как асфальт, песку подкатывалась длинная волна, облизывала берег и уходила; уходила и вновь набегала бесконечным белым валом, обрушивалась и разливалась, играя кипящей пеной. Слева, в дымной вечерней голубизне, вставал синий конус гиганта Тяти, справа тянулась гряда полуострова с россыпью огней – одноэтажный Южно-Курильск взбирался на возвышенность.

Шумела волна, вновь и вновь круто вздымалась вдоль всего берега и опрокидывалась, уже смыв кучи оставленных отливом водорослей и широкие ремни морской капусты, коричнево-желтой, пахнущей йодом… Только что мы одолевали горные подъемы, освещенные зарей, спускались в темные под сопками пади, где было так глухо, так дремуче дико, и вот он – простор!

Машины катились по излучине береговой полосы вдоль белой каймы прибоя, а слева в голубой дымке, примкнув к плоской гряде полуострова, на которой раскинулся город, стоял синий-синий, загадочно молчавший вулкан. И вдруг показалось, что все это с детства знакомое, страшно родное, то ли во сне увиденное, то ли течением всей бродячей жизни предугаданное, и вместе с ощущением неповторимости этого вечера и какой-то подъемной грусти родилось волнующее предчувствие новых встреч и открытий, новых свершений в творчестве, возникла мысль о будущих книгах, раскрывающих мир и тебе и читателю.

Шумит океан, множа шорохи летящей в космосе родной планеты, и так просто в голубом сумраке надвигаются низкие желтые огни вновь открытого тобой города, и тонко рисуется в серовато-сиреневом небе контур затаившегося вулкана. Пусть он молчит долго-долго. Всегда!

Опять летим, теперь уже во Владивосток. Навстречу самолету, как смятая цигейковая шуба золотисто-бурого цвета, двигаются хребты и пади, сплошь покрытые пожелтевшими лиственницами. Медь и золото чудесно сочетаются с серовато-голубым краем утреннего неба. Суровы, дики, необыкновенно живописны хребты Сихотэ-Алиня, что идут вдоль приморского берега между Хабаровском и Владивостоком. Там внизу пролегает автотрасса исключительной красоты, но мы по ней не ехали, мы ее не видели. Она осталась, как приманка на будущее, вроде исполинских курильских водопадов и лежбищ котиков, вроде морских бобров – каланов и китов, так и не встреченных нами. Это не погоня за экзотикой, а просто сожаление об утраченных (по крайней мере, не навсегда!) возможностях получить новые интереснейшие впечатления.

Могу ли я, уроженка Амурской области, равнодушно слышать слова, прозвучавшие на XXIII съезде партии: «Ускоренно наращивать экономический потенциал Дальнего Востока… Провести проектно-изыскательные работы по созданию на Дальнем Востоке новой металлургической базы страны». Надо только представить себе здешние величавые пространства, богатства недр, лесов, мощь полноводных рек, чтобы понять реальность будущих свершений: создание новых городов, гидростанций, горнорудных комбинатов. Все есть для этого. Те же горы Сихотэ-Алиня: сколько еще не разведанных кладов хранят они!

Владивосток встретил нас солнцем и теплой, ясной погодой. Я была здесь тридцать два года назад, проездом на охотское побережье в бухту Ногаево. Запомнились голые вершины сопок над бухтами, где сохранились укрепления времен русско-японской войны 1904 года, маленькие домики, штурмующие склоны высот, козы в бурьянах на пустырях Эгершельда. Остались в памяти шумный порт, еще более шумный Семеновский базар с его оголтелой сутолокой и всякой экзотикой, центральная улица Светланская с множеством черных клешей и нарядных девчонок, а главное, море запомнилось и изумрудно-зеленые сопки в пригородах – Тихоокеанская, 19-я верста.

Что же сейчас? Поместились в гостинице «Челюскин», где мы жили весной 1932 года, гостинице, помнящей приезд Антона Павловича Чехова, который останавливался напротив, на углу Тигровой и Светланской улиц.

Вместе с владивостокским старожилом – писателем Василием Кучерявенко – поехали по городу. Прежде всего осмотрели двухэтажный домик Арсеньева на тихой улочке, сохранившейся в центре, потом побывали в фадеевских местах. Особенное впечатление произвели набережная моря под высоченными береговыми обрывами – любимое место прогулок Саши Фадеева и его молодых друзей.

Мы, писатели, всегда удивлялись мастерству Фадеева, с которым он, уже пожилой, много переживший человек, умел изображать самые чистые, самые прекрасные стремления юности. Но стоит представить его партизанскую юность, окрыленную революционным горением, его дружбу с передовой молодежью, его целомудренную любовь – все в окружении морской романтики и мечты, и сразу станут понятны истоки творчества, позволившие ему с такой глубиной изобразить комсомольцев Краснодона.

С набережной Кучерявенко повез нас на морское кладбище, расположенное на вершине одной из сопок возле бухты Тихой, в черте города. Но Владивостока отсюда не видно; только небо голубеет вокруг да море вдали. Осенний солнечный день. Чуть шелестят бронзовыми листьями дубы над обнесенным тяжелой чугунной цепью гранитным обелиском, с крестом наверху и двумя большими якорями у входа – братская могила легендарных героев «Варяга». Деньги на этот памятник собирал среди моряков по всей России мастер Я. Л. Денисов из Калужской губернии.

Стоит памятник «Нижним чинам крейсера „Варяг“, погибшим в бою с японской эскадрой при Чемульпо 27 января 1904 г.». Комендоры, машинист, кочегар, матросы первой и второй статьи, марсовой, сигнальщик. Откуда они, ставшие примером беззаветной героической преданности родине? Из Минска, из Рязанской, Волынской, Вологодской, Курской, Воронежской, Саратовской, Самарской, Ярославской, Казанской, Нижегородской, Московской, Полтавской губерний. Ни одного дальневосточника! Но никто не дрогнул, защищая никогда не виденный ими далекий рубеж, потому что этот рубеж – край родной земли.

И как велика у нас признательность героям, так велика к ним ненависть врагов: в 1920 году интервенты-японцы взорвали памятник матросам «Варяга». Силами личного состава крейсера «Калинин» он был реставрирован.

Неподалеку обнесенная низенькой чугунной оградой скромная могила знаменитого исследователя Приморья Владимира Клавдиевича Арсеньева. Рядом, за такой же оградкой, Мерзляков – военный топограф, сподвижник Арсеньева. Те же дубы, что шелестят над обелиском героев «Варяга», осеняют их, зеленеет меж могил невысокая трава. Дерсу Узала здесь нет, но он незримо стоит рядом – добрая душа уссурийской тайги.

Из тишины кладбищенских воспоминаний мы сразу окунулись в кипучую жизнь города. Похорошевшая Светланская – теперь улица имени Ленина – полна народа. Повсюду виднеются прекрасные новые дома. В низине, где раньше теснились ряды Семеновского рынка, замечательный стадион, и весь город, расположенный на сопках вокруг бухт, за минувшие тридцать лет помолодел, похорошел и застроился до неузнаваемости. Особенно хороши стали районы на бывшем Капустном поле, где теперь морской городок, стройные кварталы многолюдного «Рыбака», улицы благоустроенных больших домов Второй речки. Это своего рода владивостокские Черемушки. Там, где был жалкий поселок Минер, тоже гордо высятся светлые жилые корпуса.

Вечерней порой, когда город на сопках от подножья их до вершин светится сплошными окнами и залит отблесками огней зеркала бухт, где в порту и на рейдах дышат суда, все представляет собою феерически, сказочно красивое зрелище. Особенно поразил нас своей грандиозностью возведенный в стиле модерн морской вокзал. Оно так и должно быть, потому что Владивосток – при всем оживлении железных дорог и массе воздушных трасс – был и остается мировым морским портом, хотя близ него построен на берегах бухты Америка мощный портовой филиал – город Находка.