Текст книги "Волки в городе (СИ)"

Автор книги: Антон Шаффер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Я стоял и смотрел на бесконечную очередь у пункта приема. Люди с улыбкой на устах расставались с карточками. Многие говорили: только бы мы победили! Только бы солдатам было что есть, чтобы силы не покинули их, и они спасли нас! И вот к окошку подошла целая семья. Отец-старик, согбенная мать и двое девочек-подростков с тоненькими косичками и болезненно горящими глазками. Было ясно, что семье тяжело, что он нуждается…. Старик протянул в окошко карточки. Через несколько секунд большая часть из них вернулась в его ладонь.

– Это лишнее, – сообщила приемщица. – Заберите. Я возьму у вашей семьи только одну карточку, которая превышает норму.

– Нет, – твердо ответил старик. – Я хочу сдать все карточки.

Семья тут же поддержала его. Одна из дочерей сказала:

– Мы не можем есть, зная, что солдаты недоедают. Мы отказываемся от всех карточек.

Слезы выступили у меня на глазах. Я видел перед собой великих русских людей! С таким народом нам никакой враг не страшен. Победа близка, товарищи!

Глава 5

Из книга Б. Днёва «Рядом с о. Ильей»

В десятых числах сентября нам стало известно об измене Джубы. Известие потрясло нас. Джуба считался одним из лучших командиров, надежным человеком и отличным бойцом. И вот такое происшествие….

Мы тут же попытались выяснить, что же там произошло. Все оказало намного проще, чем мы могли себе представить: Джуба решил, что мы ему больше не нужны. Он элементарно захотел единоличной власти. Пользуясь своей популярностью и относительным спокойствием на территории Сибири, он сумел внушить людям, что можно больше не воевать, не жертвовать собой, а перейти наконец-то к мирной жизни.

Сразу же нам стало и ясно то, что действует Джуба не в одиночку – его активно поддержали некоторые восточные азиатские режимы, экономически зависимые от СНКР. Положение было тяжелым. С таким трудом достигнутый успех мог рухнуть как карточный домик в одночасье…

Усугублялась обстановка и тем, что правительственные средства массовой информации буквально захлебывались от восторга, при этой вываливая на головы простых людей тонны лжи о произошедшем. Так, они писали и говорили, что Джуба, якобы перешел на сторону властей и даже принял какую-то присягу. Это было наглой ложью, которую мы тут же попытались опровергнуть.

Никакой кротов самозванцу был не нужен. Он хотел править сам, опираясь какое-то время на оружие союзников. Как стало известно позднее, Джуба рассчитывал на распад страны на отдельные территории, своего рода удельные княжества. При этом он активно подбивал других командиров поступать точно так же, как и он сам: провозглашать свою единоличную власть на подконтрольных территориях. Слава богу, этого не произошло.

Мы экстренно провели целый ряд совещаний и решили, что часть сил моего восточного фронта должны вернуться в тыл и попытаться подавить восстание. Это рушило все наши планы, но других вариантов не было. Параллельно начались переговоры с западными правительствами по вопросу оказания ими давления на союзников мятежников.

К концу сентября начались ожесточенные бои в Сибири. Сразу скажу, что помимо людей в них активное участие принимали волки, в первую очередь подразделения, воспитанные Мишиной. Они уже блестяще показали себя в период, который позже историки окрестили «Август волков», и теперь, закаленные в боях, рвали людей Джубы на куски. Своих волков у Джубы практически не было. Они могли бы быть, если бы не мудрость отца Ильи, которые лично разработал и внедрил в жизнь идею о предоставлении волкам после победы автономии внутри нового государства. А что им мог предложить Джуба? На его стороне остались лишь самые отмороженные. А, значит, и самые опасные.

Сейчас недалеко от Томска построен мемориал. Это своего рода братская могила. В ней лежат и люди, и волки. Убитые, в основном, теми самыми отморозками.

Почти месяц мы вели позиционные бои, и только после того, как Джуба потерял поддержку своих союзников, нам удалось перейти в наступление. К этому времени мы провели серьезную разъяснительную работу среди населения, которыми день за днем объясняли, что его обманывают. Люди устали, они больше не хотели сражаться и нам приходилось прикладывать массу усилий, чтобы возвращать их в строй.

Некоторые наотрез отказывались. Именно тогда возникло то течение, которое сегодня известно в нашей стране как Партия неприсоединившихся. Демократическое общество позволяет им существовать, а мы не в праве осуждать тех, кто перешел в те дни на эти позиции и до сих придерживается их. Хотя лично мне они не очень понятны.

Неприсоединение означало отказ от поддержки как той, так и другой стороны. На практике это редко удавалось реализовать, но в теории это звучало именно так. Конечно, как только та или иная группа неприсоединившихся оказывалась на нашей территории, или на территории противника, так или иначе она начинала действовать в интересах новой власти. Но я хочу ответственно заявить (и, уверен, что лидеры Партии неприсоединившихся подтвердят мои слова): мы никого не принуждали. Принуждение в тех условиях означало для нас ослабление собственных позиций. Не хотели – не надо. Раньше, еще год назад, мы бы действовали по другому. Но теперь нас хватало ресурсов, как военных, так и политических.

К середине ноября Джуба был окончательно разбит. Он пытался бежать в одно из ближневосточных государств, но был перехвачен почти у самой границы и расстрелян. Что же, такова участь предателей.

В декабре мы уже могли смело говорить, что с тыла, со стороны востока нам больше ничего не угрожает.

Наступила последняя военная зима. Холодная, суровая, по-настоящему русская. Я таких зим давненько не помнил. Морозы стояли чуть не под сорок градусов… В таких условиях об активных боевых действиях и помыслить было нельзя. Замерзали не только люди, но и техника.

Временным простоем воспользовались наши противники. Именно в эту последнюю зиму против нас было применено оружие последнего поколения с ядерными зарядами. Кротов шел ва-банк. Действительно, терять ему больше было нечего. Всем было очевидно, что с первой оттепелью партия буде сыграна. И он рискнул.

Локальные зоны заражения есть в нашей стране и сегодня. Их в разы меньше, чем могло бы быть. Благодаря американским противоракетным комплексам, стоящим и по сей день у западных границ России, большая часть ракет была сбита и рассеяна еще в воздухе. Кто бы мог подумать тогда, еще до Революции, что именно американские ракетные комплексы спасут Россию? Сколько копий было тогда сломано, сколько мнений схлестнулось? А история распорядилась иначе….

Весной мы перешли в наступление. Крыть режиму было просто не чем. В нашем распоряжении была вся страна – у них клочок территории….

Именно в эти дни совершил свое бегство из России Елагин. Мне почему-то хочется написать об этом. Не о том, что произошло с Кротовым или Ефимовым – об этом уже лучше и ярче меня рассказали другие. А я же хочу сказать несколько слов о генерале.

Почему именно о нем? Все просто: я хорошо знал этого человека. Причем в разных его ипостасях. И как большого начальника в МНБ, и как больного старика в подмосковном лесу, и как одного из командующих Армии Освобождения, а потом – и как предателя.

Елагина спасла его дочь, французская подданная. Именно она уговорила французские власти помочь Елагину покинуть Россию. И они сделали это. Конечно, в этой истории был серьезный политический подтекст. Европа как бы намекала нам, что да, она на нашей стороне, но не стоит забывать и о том, что мы теперь ей кое-что должны, а она будет действовать так, как сочтет нужным. Именно в этом был смысл вывоза генерала, а отнюдь не теплые чувства к нему со стороны европейской элиты.

Елагина тайно доставили в посольство Франции в Москве, а оттуда вывезли на освобожденные территории. Мы, естественно, ничего об этом не знали.

Оказавшись в Париже Елагин какое-то время молчал, видимо боялся, а потом начал выступать с политическими заявлениями, пытаясь обелить свое имя. Говорят, он даже написал что-то вроде мемуаров, но я их лично не видел. Хотя почитать было бы чертовки интересно….

Как я отношусь к поступку генерала? По-моему мнению, это было самое настоящее предательство. По натуре я не жестокий человек, я могу простить многие человеческие слабости, как я прощал их, например, своей жене… Но предательства я не смогу простить никогда.

Там, в Париже, Елагин неоднократно говорил, что поступил так, как велела ему совесть. Что он, якобы, испытывал тяжелейшие страдания и не мог смотреть на смерть невинных людей. Мне кажется, что это ложь. Что это попытка оправдаться задним числом. Ведь сегодня, когда открыты все архивы МНБ, мы с ужасом узнаем правду о том, что творилось в нашей стране на протяжении пятнадцати лет. Сколько людей было арестовано, брошено в тюрьмы, отправлено в трудовые лагеря и расстреляно…. И все эти годы генерал Елагин находился на вершине власти, руководил министерством национальной безопасности. Где тогда была его совесть? Кто поверит, что он находился в неведении и не знал ничего о тех репрессиях, которые обрушивались на людей? Знал. И молчал. Так как был трусом. И именно трусость рождает предательство.

Я не снимаю и части ответственности с себя. Я тоже работал на ту систему, был ее частью. Я тоже участвовал в истреблении собственного народа. Но, может это и не скромно, мне кажется, что я полностью реабилитировал себя. Реабилитировал честной и бескомпромиссной борьбой с режимом, который и сегодня некоторые еще считают чуть ли не самым справедливым из всех, что существовали на земле.

Мне навсегда врезались в память слова журналиста Л. Дробинского, сказанные им на суде в январе две тысячи сорок первого года. Тогда, пытаясь оправдаться, он заявил, что сам является жертвой. Жертвой времени и власти. Что же, удобная позиция. Но, как сказал поэт, времена не выбирают – в них живут и умираю…. И кто-то выбирал жизнь любой ценой, а кто-то то был готов назначить свою собственную жизнь в качестве цены…. Свою, не а не чью-то чужую.

Если я в чем-то виноват, то даже теперь, спустя почти пятнадцать лет после окончания противостояния, я готов понести ответственность. Я не исключаю, что будущие поколения осудят меня, скажут, что я был не прав. Что же, посмотрим…

Но как бы не повернулось дело, я никогда не усомнюсь в правильности выбранного мной пути и в тех поступках, которые мне довелось совершить в этой сложной жестокой жизни.

Запись беседы автора с К. Громовым и Е. Дмитриевой, Москва, июль, 2054 г.

Автор: Что происходило, начиная с весны две тысячи сорокового года?

Гром: Как только холода отступили, началась активная подготовка к решающему наступлению на Москву. Зима изрядно потрепала нас. Особенно сильный удар нанесли по нашей позиции ракетные удары, на которые все таки решился Кротов. Мы, честно говоря, до конца не верили, что он пойдет на это. Ну, все же было уже очевидно. Скорее, мы ждали, что он предложит мир или что-то в этом роде. Выдвинет какие-то условия, начнет торг. Но ничего подобного не происходило.

Это сейчас, когда подняты все документы, ясно, что им вертел Ефимов. К стати, мы ведь даже когда вошли в Москву, не знали, что это за человек, кто он такой. Никто и предположить не мог, что он и не человек-то вовсе…. В это трудно поверить, но это правда. За все три года власти Кротова нигде не появилось ни одной фотографии нового шефа МНБ. Были интервью, но без фото. Когда мы узнали в нем того, кто руководил нами в молодости… это было потрясение.

Короче, с наступлением весны стало понятно, что еще одной фазы военного противостояния нам не избежать. На Москву идти не хотел никто – это я вам скажу прямо. Ну, были, конечно, некоторые горячие головы, которые были готовы на все, но, все же, большая часть рассуждала здраво. Все боялись худшего – вплоть до подрыва Кротовым города. Боялись не за себя, не за свои жизни, а за город, за столицу.

В апреле наши передовые силы выдвинулись к Москве. Их тут же встретил шквальный огонь и отчаянное сопротивление. Мы были в шоке, когда, преодолевая очередной рубеж, продвигались вперед. Мы видели не трупы профессиональных военных или регулярных войск, а чуть ли не стариков и детей! Оказалось, что как только мы начали наступление, Кротов издал Приказ сродни тому, который Сталин издал в ту далекую войну. Я имею ввиду приказ «Ни шагу назад!». Люди, находящиеся в окружении оказались самыми настоящими жертвами. Они абсолютно не знали реального положения дел. Живя в полной информационной блокаде, им приходилось довольствоваться слухами. Они и не ведали, что мы так близко, и что контролируем почти всю страну. Пропаганда ежедневно промывала им головы, говорила, что скоро правительственные войска перейдут в наступление и окончательно разгромят Армию Свободы. И люди верили. А что им оставалось делать?…

Дмитриева: Да, то есть получало, что они воспринимали приказы Кротова, как руководство к действию. Они и не думали усомниться в них. Не в их правильности, а в необходимости их исполнения. Ведь за ослушание грозил расстрел на месте! Именно по этому народ преодолевая страх шел против нас….

Когда я вспоминаю те дни, то очень остро вновь и вновь испытываю чувство страха. Понимаете, с каждым километром мне казалось, дальше будет только хуже и хуже. Что он еще предпримет, этот свихнувшийся Вождь? Построит вокруг Москвы стену из младенцев?

Громов: Она не преувеличивает. Неприятно было всем. Но деваться было некуда – мы шли вперед в надежде на лучшее. Я бы даже сказал, в надежде на чудо. И чудо произошло. Ну, если не чудо, то что-то очень на него похожее – поймите меня правильно. Километрах в ста двадцати от Москвы все закончилось. В один миг. Стрельбы прекратилась повсеместно. Мы победили.

Сработало сарафанное радио. Люди поняли каков на самом деле расклад сил. И перестали сопротивляться. Они испуганно шли нам навстречу с поднятыми руками, беззащитные, полностью раздавленные. Еще бы! Три года им говорили из дня в день, что мы изверги, звери, террористы. Что мы разве что кровь христианских младенцев не пьем! Впрочем, Дробинский, если я не ошибаюсь, где-то дошел и до этого.

Мы пытались как-то привести их в чувство, но перед нами были зомби.

Дмитриева: Да, Костя совершенно прав. Это были самые настоящие зомби. Они смотрели на нас пустыми стеклянными глазами и только и делали, что просили о пощаде. Они молили нас, чтобы мы не убивали их, не пытали и прочее. Мы говорили, что никто и не собирается. Но они просто нам не верили.

Я смотрела на этих людей и думала о том, что неужели и я сама всего три года назад была точно такой же? Ходила с такими же стеклянными глазами и жила в каком-то больном ненормальном мире? Я искала ответ и, анализируя свое прошлое, приходила к выводу, что именно так оно и было…. Да, я была точно такой же. Безусловно, мое мировоззрение несколько отличалось от мировоззрения этих простых людей. Я все же была из элиты старого общества… Элиты… Сейчас мне стыдно даже говорить так. Вырывается по какой-то дурацкой привычке. Какая это была элита? Среди всего того сброда было лишь несколько достойных людей, которые нашли в себе силы сказать «нет». Я с гордостью причисляю к ним своего отца и отца Кости Громова. Наши родители погибли как самые настоящие герои. Я не боюсь этих громких слов.

Громов: И не только они. Ведь в первые дни после переворота погибло и много наших товарищей по «волкам» – тем волкам, которые мы в молодости расшифровывали как «вооруженная организация по ликвидации коммунистического ига». Тогда ведь мы и помыслить не могли, что наши кукловоды вкладывают в это название совсем другой, вполне конкретный смысл. И я считаю, что они тоже самые настоящие герои, отдавшие свои жизни ради других людей.

Возвращаясь к нашему вхождению в Москву… Когда мы подошли к городу, окончательно стало ясно, что столица в наших руках. Ни стрельбы, ни чего такого не было. Только все те же обалдевшие люди.

Правда, чем дольше мы находились в Москве, тем больше разряжалась атмосфера. Появлялись первые улыбки, первые цветы на наших броневиках. Но праздновать было еще рано. Ведь мы точно знали, что Кротов в городе.

Странное дело, но он не убежал! Сейчас многие говорят, что ему этого не дал сделать Ефимов, который контролировал каждый его шаг и был серым кардиналом, чьих руках была сконцентрирована реальная власть в стране. На мой взгляд эта версия наиболее правдоподобно звучит. Вы ведь знаете, что есть и другие вариации на эту тему. Так, пару лет назад, кажется, в Риме, одним из бывших сотрудников МНБ, которому удалось бежать из страны была издана довольно толстая книга, в которой он с пеной у рта доказывал, что Кротов остался в Москве добровольно, что это был его собственный выбор.

Я очень сильно в этом сомневаюсь. Это был не тот человек, который был способен совершать подвиги и приносить подобные жертва. Он был всего лишь марионеткой в руках опытного кукловода, которым и являлся Ефимов.

Автор: А откуда было известно, что Кротов все еще в Москве? Ведь, как показала жизнь, Елагина из города вывезли французские спецслужбы! Точно так же они могли вывести и Кротова. И даже Ефимова!

Дмитриева: Хороший вопрос. Нет, насчет Кротова мы знали наверняка. Я думаю, сегодня уже можно об этом говорить вслух… Была некоторая договоренность между Скоровым, то есть, правильнее будет сказать, руководством Армии Свободы и европейскими лидерами…

Громов: Не только европейскими….

Дмитриева: Да, конечно… Так вот, согласно этой договоренности Кротов беспрекословно должен был попасть к нам в руки, как бы не повернулась ситуация. Я хочу сказать, что даже если бы он сбежал и попытался просить убежище в каком-нибудь государстве, он должен был быть выдан нам. Разумеется, существовала минимальная вероятность того, что он мог укрыться в третьей стране, не входившей в это соглашение, но он был настолько мизерным, что мы его даже не рассматривали. Сведений от зарубежных партнеров о том, что Кротов появился на их территории у нас не было, а, значит, он все еще был в России и, скорее, всего в Москве, так как прорваться через кольцо блокады было просто невозможно.

Громов: Мы начали прочесывать город. В Кремль, на Лубянку, в другие места государственного значения были отправлены элитные подразделения «Штурма-2». В Кремль с волками пошел Павел, а в МНБ – Илья. В город мы вошли около двух часов дня, а к трем все стало известно. Сначала насчет Кротова, а чуть позже – и Ефимова.

Но пока мы ничего не знали, наши войска осматривали улицу за улицей, дом за домом. Мы растекались по столице, занимая квартал за кварталом. Люди указывали нам, где скрываются нармилы, сотрудники МНБ, представители властей. Они сами хватали их и приводили к нам. Были и случаи самосудов, которые мы не могли пресечь.

Ярость хлынула на московские улицы. Настал час расплаты. И мы посчитали, что людям надо дать возможность поквитаться со своими обидчиками. Возможно, это было и жестоко по отношению к тем, кто обладал хотя бы минимальной властью при нацкомах, но не более жестоко, чем то, что делали эти люди с собственным народом…

Автор: И мой последний вопрос: вы не о чем не жалеете?

Громов: Нет.

Дмитриева: Абсолютно. Мы победили, и это главное.

Из романа М. Романова «В логове Зверя». М., Политиздат, 2046 г.

Вечерами он по долгу сидел в своем кабинете, не находя сил подняться и уехать домой. Да и был ли у него этот дом? Можно ли было назвать домом тот холодный подмосковный особняк, который он выбрал себе в качестве места жительства сразу же после переворота? Там было пусто. Там стены сдавливали его тело как огромные тиски, заставляя задыхаться.

Не было у него никакого дома в общепринятом понимании этого слова. Его домом был кабинет. Только здесь он чувствовал себя в полной безопасности. Только здесь все гармонировало с его внутренним миром.

Телефон молчал. Он отключал его, не желая слушать пустые сводки болтливых подчиненных, которые готовы были врать ему, лишь бы не вызвать его гнева. Они надоели ему, он устал от этого сброда, который по ошибке гордо именовался людьми.

Люди. Их ненавидел больше всего. И чем глубже в своих раздумьях он уходил в себя, тем отчетливее понимал природу этой ненависти. Если в молодости она казалась ему само собой разумеющейся, данностью по праву рождения волком, то сейчас он осознавал, что корни этой ненависти кроются в том, на что люди обрекли его.

Это они сделали его таким. Они, своим бессмысленным прогрессом, нужным только для того, чтобы убивать еще больше себе подобных, создали волков. Он мог бы родиться обычным человеком, таким же как все. Он мог бы не испытывать ежеминутно приливы неконтролируемой ярости, которые выматывали его и приводили в отчаяние. Он мог бы иметь семью, детей…. Мог бы.

Как после этого он должен был относится ко всему роду человеческому? Что он должен был испытывать по отношению к ним – жестоким, беспощадным, мечтающим о власти и деньгах. Что? А что они хотели от него? Что бы он был примерным гражданином? Тихой овцой, а вернее домашней собакой? Тогда и надо было скрещивать его предков с пуделем, а не со степным волком, в чьих жилах веками течет кровь убийц.

Ему не было жалко себя. Жалось вообще была не присуща этому человеку. Он не умел жалеть. Он умел анализировать, но сделанные заключения приводили лишь к новым вспышкам гнева, а отнюдь не к покаянию. Да и каяться, как выяснялось, было не перед кем. Это они должны были каяться перед ним, искупить свою вину, доказать, что сожалеют, а потом все равно умереть от его клыков. Так он размышлял.

Ему не хотелось спать или есть. Все чувства притупились. Все кроме одного – чувства всепоглощающей ненависти.

Когда падающий от страха в обморок помощник заглянул к нему в кабинет и сообщил, что верные правительству войска, а также ополченцы, прекратили сопротивление, он только посмотрел на него своими холодными голубыми глазами и приказал убраться. Но помощник замер на месте. Он не спешил уходить.

Ефимов выждал несколько секунд.

– Что еще?

– Что мне делать? – дрожащим голосом спросил помощник.

– Вам дать мой пистолет? – холодно спросил он.

Больше помощник не задавал ему никаких вопросов. Отдав честь, он вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Пистолет у него был свой.

Его время истекало. Три года. И что они дали? Как же жестоко он заблуждался, полагаясь на этих жалких людей. Как он мог сразу не понять, что они не способны реализовать его планы, его задумки? Упрямые тупые животные, которые сами того не понимая шли на убой, все же помешали ему. Но помешали не силой, а слабостью.

Он подошел к окну и отодвинул в сторону плотную занавеску. На улице прока все было спокойно. В его голове мелькнула мысль о побеге.

Бежать? Но куда?

Впрочем, это была неплохая идея. Он мог себе позволить бегство. Мог. Ведь никто, кроме самого узкого круга лиц, не знал, как он выглядит! Он мог спокойно хоть сейчас выйти на улицу и никто не обратил бы на него внимания. О, да – он чувствовал себя гением.

В тоже самое время в своем кремлевском кабинете Кротов с трясущимися руками слушал доклад генералов. Они уже полчаса рассказывали ему, что сделать ничего невозможно, что все кончено и самое лучшее – это пойти на переговоры, пока не поздно, пока есть хоть какой-то шанс.

О каких переговорах они говорили? Кротов смотрел на них и был готов расстрелять лично каждого из этих жирных, затянутых в опереточную форму, увешанных побрекушками скотов. Кто будет с ним разговаривать? О чем? Он уже мертвец. Да, пока он еще дышит, пока кровь циркулирует по венам, а сердце исправно перекачивает ее. Пока….

– Пошли все вон! – заорал он, не в силах больше выносить их присутствие.

Но надо было предпринимать хоть что-то. Вдруг зазвонил телефон. Он бросил взгляд на ряд телефонных аппаратов и увидел, что красным огоньком сигнализирует тот, что отвечает за связь с Ефимовым. Вождь схватил трубку.

– Ну? – услышал он.

– Что ну? – вырвалось у него из глотки с хрипом.

– Что делать думаешь, Вождь? – Казалось, что Ефимов издевается над ним. Будто самому ему ничего не угрожало.

– Я не знаю, – чуть не плача ответил Кротов. – Что же теперь будет?….

– Сиди на месте, – приказал ему его извечный кукловод. – Я скоро буду.

Связь прервалась.

Кротов рухнул в кресло. Обеими руками он обхватил голову и до боли сжал ее. Надо было успокоиться. Надо было прийти в себя. Сейчас приедет этот проклятый волк и что-нибудь придумает. Он всегда что-нибудь придумывал!

Через пятнадцать минут дверь его кабинета отворилась. Человек, как обычно одетый во все черное, с аккуратным ежиком на голове, вошел и мягким движением прикрыл за собой дверь.

– Ну наконец! – вскочил со своего места Кротов. – Я тут уже просто с ума схожу. Голова раскалывается. Ну, что ты придумал?

– Ничего, – спокойно ответил Ефимов. – А я должен был что-то придумывать? Зачем?

– Ну да! – взвизгнул Вождь. – Действительно! Зачем тебе что-то придумывать! Ты же у нас волк! Тебе ничего не страшно – даже смерть!

– Ну, тут, Лёша, ты не прав, – улыбнулся Ефимов. – Смерти я боюсь не меньше твоего. Только вот помирать пока не собираюсь.

– Так, значит, ты все таки что-то придумал? – Искры надежды вспыхнули в глазах Кротова и застыли, не желая угасать.

– Конечно, придумал, – снова улыбнулся Ефимов. – Присядь.

Кротов опустился в свое кресло и тяжело задышал. Он расстегнул ворот рубашки, ослабил галстук. Ефимов не спеша подошел к нему.

Он сделал все с ювелирной точностью. Это было для него сущим пустяком – в свое время его хорошо научили всем премудростям смертельных наук. Подойдя к Кротову, он нагнулся к нему и быстро сжал пальцами нужные артерии на шее. Так, что не осталось даже маленьких синячков. Нет, он не убил его – просто усыпил.

После этого он извлек из ящика стола пистолет и вложил его в руку обмякшего Кротова. Затем он поднял руку с зажатым в кисти оружием, поднес к виску Вождя и нажал на курок. Прогремел выстрел. Мозги Кротова растеклись по белоснежной мраморной стене.

Ефимов спокойно вышел из кабинета. Секретарь, окаменев, посмотрела на него, не в силах выдавить из пересохшего горла ни слова.

– Нация осиротела, – коротко сказал Ефимов и направился к выходу.

Теперь в его планах было скрыться. Раствориться в толпе, исчезнуть. Он миновал длинный коридор, подошел к лестничному пролету и начал спускаться. Он еще не знал, что на территорию Кремля уже въезжали первые машины с людьми командира Павла….

Из здания выйти он не успел. Оно оказалось заблокировано. Повстанцы вошли внутрь. К этому времени группа Ильи уже прочесала здание на Лубянке. В приемной всесильного министра они нашли перепачканного собственными соплями юнца с пистолетом в руках. Он оказался помощником Ефимова.

– Где он? – тряс его за грудки бывший священник.

Помощник знал, куда направился шеф. Водитель, его старый приятель успел позвонить ему из машины и сказать, что стоит на территории Кремля – так просто, не то от скуки, не то от растерянности….

Илья тут же передал информацию Павлу. Помощника запихнули в машину и повезли в Кремль. Они подъехали, когда Ефимов уже расправился с первой группой волков, которые попытались задержать его, еще не зная, кто перед ними.

Он бился до последнего. Он перегрызал глотки этим предателям стаи, этим цепным псам, которые перешли на сторону людей и теперь служили им. Но силы были не равны.

Один, второй, третий, пятнадцатый… Он потерял им счет. А они все шли и шли на него, скаля зубы. Когда он упал, он еще был жив. Хотя на его теле не оставалось ни одного живого места. Сердце степного волка продолжало колотиться как бешенное в его груди, пока не разорвалось. Кровавая пена вырвалась из его пасти, и он сдох…

Растерянные волки толпились вокруг. Павел с Ильей прижали помощника к стене:

– Он?

– Да….

Специальный корреспондент еженедельника «Новости Европы» Дж. Даррел. «Победа Добра», 25 июня 2040 г.

Я вернулся в столицу России – Москву! Серый и мрачный город, из которого мне пришлось тайно бежать, чтобы пройти партизанскими тропами, познать истину и донести ее до вас. Лишь мне одному известно, сколько мне пришлось пережить за эти месяцы. Но я старался делиться своим состоянием и с вами, дорогие читатели. Надеюсь, вы испытали то же, что испытывал я.

Разве мог тогда, холодной русской зимой, покидающий город на посольском автомобиле, я подумать, что въеду в него на броне танка, заваленной свежими цветами! Это был по истине исторический момент, который я не забуду никогда в жизни.

Я не знаю, как мне удалось выжить в той мясорубке, что творилась в этой великой стране все три года. Я мог погибнуть от рук агентов МНБ, меня могли не принять партизаны, расстреляв посреди заснеженной дороги. А сколько раз я был под пулями во время боев с правительственными войсками! Я уже не говорю про те ядерные удары, которые наносились по нам. Нашим врачам еще предстоит исследовать меня на предмет облучения….

Как писал один русский поэт прошлого века Симонов: как я выжил будем знать только мы с тобой! Я бы перефразировал его и сказал бы так: как я выжил будем знать только мы с вами, дорогие читатели!

Но хватит обо мне. Я не достоин столь пристального внимания. Я всего лишь профессионал, который делал свою работу…. Наверняка вам интереснее узнать, что происходило в Москве в этот день. И это действительно стоит узнать, чтобы прикоснуться к истории, хотя бы и посредством моего репортажа.

Когда мы вошли в город, атмосфера страха буквально витала в воздухе. Она электризовала его, проникала повсюду. Люди стояли на тротуарах и смотрели на нас не зная, что предпринять. Мы кричали им: Свобода! Свобода! Но они, казалось, не понимали нас. Лишь некоторые радовались и кидали нам цветы. Но остальные смотрели на них со страхом в глазах и буквально шарахались от нас. Вот что было в первые часы нашего пребывания в Москве.

Я, конечно, старался быть в эпицентре событий, а потому, когда командование Армии Свободы стало решать, как им разделиться для захвата наиболее одиозных деятелей режима, я был рядом. После коротких раздумий я решил поехать в Кремль, чтобы зафиксировать арест диктатора Кротова. Мог ли я представить, что ожидало меня впереди?

Когда мы въехали на территорию древнего московского Кремля, вокруг все было абсолютно спокойно. Редкие люди пробегали мимо, но, судя по виду, это были мелкие чиновники, которые разбегались от наших машин, как тараканы.

Мы подъехали к главному корпусу, где располагался кабинет Кротова. С первой машины слезло пять или шесть волков – членов отряда «Штурм-2» – и попыталась войти в здание.

Сначала мы не поняли, что происходит. Павел несколько удивленно посмотрел на меня, но я лишь пожал плечами. Как говорят русские, почем мне было знать?