Текст книги "Волки в городе (СИ)"

Автор книги: Антон Шаффер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Збруев пообещал что-нибудь сделать и сделал. Оказывается, как только Днёва бросили в камеру, по его делу тут же началась активная разработка. Ребят из его отдела всех поставили на «конвейер» и всю прошедшую неделю, не давая им не пить, не есть, не спать, допрашивали круглые сутки, выбивая признательные показания. Днёв и его группа обвинялась в сговоре с преступниками. По версии следствия, подполковник с Лычкаревым намеренно дали уйти одному из бандитов во время ночной погони. Днёв сидел в кабинете генерала и изучал материалы своего дела. В самом начале папке он обнаружил всевозможные биографические справки, отзывы на себя с мест учебы и мест службы. Затем пошли материалы допросов сотрудников отдела. Днёв улыбнулся: никто из ребят за эту неделю не оговорил себя и ни слова не сказал из того, что могло бы кинуть хотя бы тень на их начальника, то есть подполковника Днёва. Все упрямо твердили, что группа работала и делал все возможное для раскрытия дела «волков». Сотрудники подробно описывали следственные мероприятия, рассказывали о ночных бдениях и так далее… Подчиненными своими Борис Владимирович остался доволен – хороших ребят он себе отобрал в отдел.

Отложив в сторону допросные листы, подполковник с интересом приступил к изучению показаний свидетелей всего того, что произошло той ночью неделю назад. Свидетелей оказалось трое: мужик, у которого они забрали «форд», чтобы продолжить преследование, а так же…(здесь Днёв был очень удивлен и отметил про себя профессионализм своих коллег, которые смогли докопаться до такого)… показания парочки, на которую он наткнулся на берегу Москва-реки в кустах!

Водитель утверждал, что никаких видимых причин забирать у него транспортное средство у сотрудников МНБ не было. Судя по его словам, преследование вполне можно было продолжить и на «Волге», которая с легкостью, могла бы объехать «Форд» и выехать на улицу Косыгина не испытывая каких-либо затруднений. Это же в протоколе подтверждалось и другими свидетелями ситуации из числа водителей соседних машин.

Днёв усмехнулся про себя, вспомнив заблокированную «Волгу», зажатую с по бокам и сзади, а передом вообще воткнувшуюся в тот самый «Форд».

Отложив показания водителя, он с интересом приступил к изучению допроса парочки из кустов. Ребята, которым он, фактически, спас их молодые жизни, «отличились» по полной.

Первым шел протокол допроса парня, которого, как оказалось, звали Сергеем. Сергей утверждал, что да, он совершал прогулу со своей девушкой Леной по лесному массиву, не касаясь ее ни руками, не вступая с ней в какой-либо другой вид физического контакта (здесь подполковник снова горько усмехнулся). Внезапно, со стороны перелеска, расположенной ближе к проезжей части выскочил сначала один человек, который не обратив на них никакого внимания («а, может, просто не заметив») бросился к реке. Вслед за ним, менее чем через минуту с той же стороны появился второй, который оказался подполковником МНБ Борисом Владимировичем Днёвым. Это факт был установлен после предъявления молодой паре фотографии подполковника, по которой они тут же опознали человека, с которым столкнулись в тот вечер.

Днёв читал: «Поравнявшись с нами, человек выхватил пистолет, и направил его в нашу сторону. Первым делом он спросил у меня, кто я такой. Я ответил, что являюсь студентом Московского государственного университета имени товарища Сталина, что учусь на химическом факультете и являюсь членом молодежной партийной организации молнацкомов (Молодых национал-коммунистов), а также председателем факультетской ячейки молнацкомов. Так же я представил товарищу подполковнику свою девушку Лену. Но о ней он слушать ничего не стал. Вместо этого, он подошел ко мне в плотную и, наставив пистолет на голову, приказал раздеваться. Тоже самое он приказа сделать и Лене, которая и без того была шокирована ситуацией. Подчиняясь воле сотрудника государственной безопасности, мы сделали то, что он от нас потребовал. Оказавшись без одежды, мы, под угрозой смерти, сели на землю. Офицер сказал буквально следующее (эти слова я запомню на всю жизнь, уважаемы товарищи из органов государственной безопасности): «Если один из вас хоть словом обмолвится о том, что видел этой ночью в этом перелеске каких-то людей, то на следующий день оба окажетесь в лагерях». То есть, офицер строго-настрого запретил на говорить, что мы видели его, а так же того первого человека, который пробежал за минуту до него. В случае же, если мы кому рассказали бы об увиденном, он пообещал отправить нас обоих в исправительные лагеря за занятиями физиологической любовью в общественном месте. Именно по этой причине мы решили молчать и не являться (хотя, как молнацкомы, мы просто обязаны были сделать это в ту же ночь. И в этом наша главная вина перед партией, перед органами государственной безопасности и молнацкомом) в районное отделение милиции или МНБ, дабы сообщить обо всем произошедшем».

Далее шли показания той самой Лены. Она, со свойственной молнацкомкам энергией и экспрессией, описывала все тоже самое, но добавляя свои детали, как то попытки Днёва дотронуться до ее обнаженного тела, «его звериный взгляд при виде обнаженного женского тела», а так же «слова о возможной физической расправы в будущем над ней, если она хоть слово скажет кому-нибудь».

В кабинет вошел Збруев.

– Ну как тебе художества? – осведомился он, указав на папку.

– Триллер просто какой-то с маньяком-подполковником Днёвым в главной роли, – ответил Днёв и закрыл папку, после чего спросил у генерала: – Что с ребятами?

– Ты кого имеешь ввиду? – не понял Збруев. – Тех, кто про тебя сказки-небылицы нарассказывал. Все в порядке с ними. Живы здоровы.

– Да что с этими все в порядке, я не сомневаюсь, – ответил подполковник. – Я своих ребят ввиду имел…

Збруев ответил не сразу. Он отвернулся к стене, на которой висела карта страны, плотно утыканная флажками и прочими опознавательными знаками.

– Лычкарева забили еще два дня назад. Я ничего там сделать не смог, прости Боря. Остальные полуживые по больницам сейчас отправлены. Вот такие дела… М-да…

Он повернулся к Днёву, на глазах которого неожиданно выступили слезы. Подполковник тут же устыдился своей слабости и опустил голову, чтобы начальник не заметил его реакции. Но Збруев заметил:

– Мне тоже больно, Боря. Лычкарев первоклассным парнем был. Жена осталась. Двое детей. Но им ничего не грозит. Уже хотели их высылать, чуть ли не вещи из квартиры вышвыривали, но я все же здесь успел с приказом по тебе. А это и весь процесс притормозило….

– А меня-то они чего не трогали, Павел Семенович? – спросил Днёв.

– Для суда берегли, я думаю. Вроде как смотрите, товарищи, стоит живой – здоровый, вполне упитанный, во всем сам сознался. Ну, да ты и сам все знаешь.

– А как остановить все удалось?… – Этот вопрос больше всего волновал подполковника с момента выхода из кабинета, где ему чуть не вынесли смертный приговор.

– Вот об этом, Боря, я и хотел бы с тобой сейчас поговорить….

Тремя днями ранее

– Товарищ генерал, машина готова.

Помощник отдал четь и вышел из кабинета. Збруев сгреб со стола кое-какие бумаги, чтобы еще немного поработать дома, и запихнул их в портфель.

Часы показывали одиннадцатый час. Засиделся он на работе. Жена звонила уже два раза и недвусмысленно напоминала, что пора бы ему уже приехать домой. Да он и сам чувствовал усталость, накопившуюся за последние дни. С момента ареста группы Днёва его ежедневно вызывали на самый верх и требовали, угрожали, снова требовали. Он как мог объяснял, что для того, чтобы требовать, неплохо было бы вернуть ему его сотрудников, таем более, такого ценного офицера как подполковник Днёв.

Вот и сегодня он был на приеме у Самого. Ну, не у Самого, а у Самого в рамках ведомства, конечно же. Разговор складывался непросто. Збруев пытался уговорить (если можно так выразиться) изменить решение коллегии МНБ по поводу Днёва и его подчиненных. Сам вроде бы и был согласен, что разбрасываться сотрудниками, да к тому же без весомых доказательств, ни к чему, но тут, как будто специально, ему занесли папку, пояснив, что это крайне важно и крайне срочно. Сам раскрыл папку и с интересом пробежал глазами по лежавшим в ней документам. А потом обратился к Збруеву:

– Ну, вот видите, Павел Семенович, что происходит-то… Вы тут сидите, выгораживаете своего Днёва, а он, оказывается, такого наворотил. Вот, посмотрите-ка… – Он подвинул папку генералу.

Збруеву с первой страницы стало понятно, что положение подполковника теперь просто критическое. Перед ним на столе лежали протоколы допросов свидетелей. Генерал прекрасно понимал, что все показания выбиты, выужены из людей с помощью угроз. Но это уже не имело никакого значения – документы есть документы.

– Разрешите идти, – поднялся Збруев.

– Идите. И думайте, Павел Семенович, как нам разгребать это дело. Времени все меньше, а спросят нас сами знаете как. А кто у нас исполнитель по волкам этим? Правильно, вы. Вот и думайте, Павел Семенович, думайте хорошенько. Ну, всего доброго. Вы свободны.

Укладывая бумаги в портфель и вспоминая этот разговор, генерал чувствовал, как сердце его сжимается, отдавая при этом неприятными покалываниями в левую руку.

«Так и до инфаркта недалеко», – пронеслось в голове.

Тяжело поднявшись, генерал прошел через весь кабинет, на всякий случай оглянулся на стол, дабы удостоверится, что ничего не забыл, и вышел в приемную, где его дожидался помощник.

– Езжай домой, – обратился к нему Збруев. – Завтра на часок пораньше будь на месте – работы много.

– Может, я до дома с вами, все же… – предложил помощник, который уже не первый год работал вместе с генералом и не любил, когда тот оставался без его заботы. – Как-то спокойнее будет.

– Я тебе все сказал, – отрубил Збруев. – Свободен.

– Есть.

Генерал не спеша спустился по лестнице на первый этаж, решив, что в его состоянии лучше подвергать себя физическим нагрузкам, чем пользоваться лифтом. Выйдя из здания министерства, он сел в служебный автомобиль, который плавно повез его в сторону Проспекта мира, где находилась его квартира.

Затормозив у самого подъезда, водитель в звании старшего лейтенанта выскочил из машины и открыл заднюю дверцу. Збруев вышел наружу, посмотрел на горящие на пятом этаже окна своей квартиры и попрощался с везшим его офицером.

Машина рванула с места и исчезла за углом дома. И в этот момент Збруев услышал прямо у себя за спиной вроде бы незнакомый голос:

– Добрый вечер, Павел Семенович.

Генерал резко обернулся и к своему удивлению увидел перед собой человека, которого меньше всего ожидал встретить в столь поздний час возле своего подъезда. Перед ним стоял Леонтий Дробинский – известный в стране журналист, сотрудник газеты «Национал-коммунистические вести», видный политический обозреватель.

– Товарищ Дробинский? – удивленно произнес Збруев. – Что вы здесь делаете?

– Я должен поговорить с вами.

Высокопоставленный сотрудник МНБ почувствовал, что журналист взволнован. Да это было заметно и чисто визуально. Глаза у Дробинского нервно бегали, не задерживаясь по долгу на какой-либо точке, а рука, которую он протянул для приветствия, была холодной и влажной.

– Поговорить? – насторожился Збруев. – А почему при столь странных обстоятельствах? Вы словно поджидали меня где-то за углом. Почему бы вам не прийти ко мне завтра в кабинет?

– Нет-нет, – замахал руками Леонтий. – В кабинете никак нельзя. Да и здесь… – Он покосился на подъезд.

– Что здесь? – не понял Збруев.

– Здесь тоже лучше не надо, – после небольшой заминки сообщил политический обозреватель. – У вас же наверное все прослушивается тут….

– Ах, вот оно в чем дело, – сообразил генерал. – И где же вы хотите со мной побеседовать?

– Давайте пройдемся?

У Збруева промелькнула мысль, что зря он все же отпустил помощника, который как в воду глядел, предлагая его проводить. Сейчас все несанкционированные контакты были крайне нежелательны, а особенно с прессой, да еще и прессой политической. В принципе, ничего страшного в возможном разговоре с Дробинским не было – он и сам был фактически сотрудником МНБ. Ну, а как иначе? Но вот способ общения Збруева беспокоил…. И все же он решился на эту небольшую прогулку – что-то подсказывало ему, что игнорировать Леонтия не стоит.

– Хорошо, – произнес он и сам двинулся в сторону арки, которая вела на Проспект. Скрывать беседу было теперь бессмысленно – камеры наружного наблюдения на подъезде, конечно, зафиксировали их встречу.

Дробинский словно прочитал его мысли:

– Не волнуйтесь, о нашей встрече никто не узнает. – С этими словами он подхватил генерала под руку и начал увлекать в темноту двора. – Камера временно отключена, если вы волнуетесь об этом.

– Это как же? – удивился генерал.

– Неважно, – неопределенно махнул рукой журналист. – Доверьтесь мне, Павел Семенович.

– Извините, Леонтий, – Збруев попытался вывернуть свою руку из под руки Дробиснокого, – но вы изъясняетесь как в дешевом детективе, ей богу. Что происходит-то?

– Я сейчас вам все объясню, – заверил обозреватель «Национал-коммунистического вестника». – Давайте только отойдем подальше от вашего дома.

Оказавшись в плохо освещенном сквере за пару кварталов от дома Збруева они, наконец, остановились. Дробинский подозрительно огляделся вокруг, но, не заметив ничего, что могло бы ему помешать начать разговор, предложил генералу присесть на скамейку.

– Ну, теперь-то вы объясните мне? – потребовал Збруев. – Я надеюсь, товарищ Дробинский, что у вас были весомые причины для того, чтобы вот вытащить меня практически из дома в двенадцатом часу ночи и приволочь в этот сквер. Я слушаю вас.

Дробинский провел рукой по хорошо уложенным волосам, зачесанным назад. Он заметно нервничал. В руках у него был портфель, который он прижимал к себе, словно боялся, что кто-то его у него вырвет прямо из рук. Збруев с трудом, можно сказать, узнавал в этом неуверенном и взвинченном человеке того холеного журналиста ведущей газеты страны, которого он видел обычно на всевозможных собраниях и прочих общественных мероприятиях.

Только сейчас генерал понял, что на носу у Леонтия почему-то были одеты очки, хотя раньше он их никогда не носил, насколько Збруеву было известно. Несмотря на теплое время года, Дробинский был облачен в плащ с поднятым воротником.

– Что за маскарад? – вслух удивился Збруев.

– Мне пришлось немного изменить внешность, чтобы

прийти на эту встречу, – отчего-то шепотом заговорил журналист. – Понимаете, здесь вопрос жизни и смерти. Я не преувеличиваю. Придя сюда, я рискую своей жизнью.

– Да что, черт возьми, с вами случилось-то? – Не выдержал Збруев и хлопнул ладонью по своему портфелю, который покоился у него на коленях.

– Ко мне приходили они…. – инфернальным тоном доложил Леонтий.

– Кто?

– Волки!

Глава 2

Карьера Леонтия Дробинского резко пошла вверх сразу же после окончания им журфака МГУ им. Товарища Сталина десять лет назад. Отец его стоял у истоков нового национал-коммунистического телевидения, был активным участником процессов над дореволюционными телевизионными деятелями, автором многих обличающих писем, статей, воззваний. Когда сын решил пойти в журналистику, он только приветствовал его решение, но, дабы избежать толков о кумовстве, настоял на том, чтобы сын поступал на факультет национал-коммунистической газетной журналистики, а не на телевизионное отделение.

Попав в ведущую газету страны (понятно, что без отца тут все же не обошлось), он прошел все этапы от рядового репортера до заместителя главного редактора и одного из наиболее самых влиятельных журналистов страны.

Когда началась история с «волками», в стороне он оставаться, понятно дело, не мог ни с личной, ни с общественной точки зрения. Именно «Национал-коммунистические вести» первыми развернули яростную кампанию против преступных действий странной подпольной организации. В газете ежедневно начали появляться статьи, направленные на обличение подрывной работы подонков, которые были написаны в фирменном стиле Дробинского – хлестко, зло.

Последняя статья, которая появилась в утреннем номере «Вестника» была озаглавлена Леонтием лично. Он долго не мог придумать ничего подходящего, но беседа с товарищами из Центрального комитета партии, состоявшаяся накануне, обязывала дать статье не просто сильное, но сногсшибательное название. Товарищ секретарь так и сказал:

– Пойми, Леонтий, сейчас пресса находится на переднем крае борьбы с этой чумой, которая обрушилась на наше общество, наших граждан. От того, как мы объясним им, что происходит, зависит исход борьбы с этим злом. Не все граждане сознательные, не все до конца понимают линию партии, ее политику. Многим приходится объяснять не один раз… Ну, да что я тебе объясняю, как маленькому – ты же и сам все знаешь не хуже меня. Так что давай, Леонтий, активизируй свое направление. Активизируй…, – Товарищ Секретарь открыл ящик стола и достал номер «Вестника», который положил перед Дробинским. Поправив очки в толстой оправе, он продолжил: – Вот смотри, Леонтий, – это вчерашний номер нашей уважаемой газеты. Вот твоя передовица. Ну-ка, прочитай мне ее название…

Дробинский, который и так знал название статьи наизусть, все же пододвинул к себе номер и прочитал:

– «Карающий меч правосудия вот-вот нанесет решающий удар».

– Правильно, – поощрил его чтение Секретарь. – Но вот с политической точки зрения, как ты сам думаешь, Леонтий, правильно ли все тут сказано? Я за тебя отвечу: нет, не правильно. Вернее, не все правильно. Про меч все верно. Про карающий – тоже хорошо. А вот про то, что «вот-вот нанесет» – это ты погорячился. Я тебе это по-дружески говорю, Дробинский. Из уважения к твоему отцу. Дело-то в том, что там (товарищ Секретарь ткнул пальцем в потолок) очень были недовольны этим заголовком. Очень!

Дробинский вздрогнул. Такого в его практике еще не было. Ну, вызывали его иногда, журили по-товарищески, но чтобы недовольны! А тут ему сказали такое….

И вот теперь надо было постараться, чтобы заголовок новой статьи не расстроил верховное руководство. Просидев полночи у себя в кабинете и отвергнув около двадцати названий, которые были предложены редакторами, он придумал то, что, на его взгляд, устроило бы всех – статью он назвал просто и ясно: «Волки в городе».

Утром в кабинете Дробинского зазвонил телефон. Звонили со Старой площади. Похвалили. Сказали, что теперь вот, мол, в точку и очень правильно все озаглавлено. Правда, немного подкорректировали в том плане, что, может, волков следовало бы заменить на собак, но, впрочем, и волки очень даже хорошо: новые времена – новые обличия врагов.

До обеда Леонтий работал в своем кабинете, никуда не выходил, а лишь сам принимал посетителей и потихоньку готовил новый выпуск газеты. Где-то в половину второго у него завибрировал мобильный телефон. Глянув на экран, он понял, что звонок поступил на личную сим-карту, но номер, как это было не странно, отчего-то не определился. Недоуменно Дробинский всматривался в экран, пытаясь понять, как такое вообще возможно – все антиаоны были запрещены еще несколько лет назад в целях обеспечения большей безопасности граждан и государства в целом – все, в том числе и рядовые национал-коммунисты, должны были знать, кто им звонит.

Журналист неуверенно нажал кнопку приема звонка, надеясь, что включенная видеосвязь все прояснит. Но экран его мобильного телефона даже не думал переключаться в режим видеосвязи, продолжая демонстрировать заставку рабочего стола с включившимся счетчиком времени, показывающим, сколько времени прошло с начала разговора.

Леонтий решил было тут же отключить неизвестного абонента, но журналистский интерес в нем пересилили и он сказал «алло».

– Добрый день, Леонтий Карлович, – раздалось у него в ухе.

Дробинский машинально поправил наушник и ответил:

– Вы не могли бы представиться. Хотелось бы знать, с кем я говорю.

– Конечно, конечно, – торопливо заверил его голос. – Но чуть позже. А пока, Леонтий Карлович, не могли бы вы оказать мне, то есть, нам, небольшую услугу?

– Что еще за услугу? – нахмурился Дробинский. Неизвестный абонент начинал его потихоньку раздражать.

– Я поясню, – продолжил незнакомец. – Посмотрите почту, которую секретарша только что положила вам на стол…

Леонтий покосился на стопку писем, телеграмм, различных изданий, которую за минуту до звонка в кабинет занесла секретарша, и прочистил горло, издав невразумительный звук. Прокашлявшись, он спросил:

– Откуда вы знаете, что мне только что доставили почту?

– Это не суть важно, Леонтий Карлович. Сейчас найдите в стопке зеленый конверт. Я подожду.

Дробинский суетливо начал рыться, пока не извлек почти с самого низу небольшой зеленый конвертик, который, в другой ситуации, вообще мог бы остаться без его внимания и отправиться прямиков в помойное ведро.

– Нашли? – поинтересовался голос?

– Да, – подтвердил Леонтий. – Открываю.

Он вскрыл конверт и вытащил из него сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его, он, сглотнув слюну, прочел пересохшими губами:

«Товарищу Дробинскому Л.К. от «Военизированной организации по ликвидации коммунистического ига (волки.)»

– Что все это значит? – пересилив страх, спросил журналист, но ему никто не ответил. Дробинский взглянул на экран мобильного телефона и увидел, что счетчик времени остановился: неизвестный абонент отключился.

Отбросив телефон в сторону, Леонтий принялся читать дальше, скача глазами по строчкам, глотая фразы и пропуская предложения, не в силах совладать с собой.

«Приговором полевого суда при главном штабе военизированной организации по ликвидации коммунистического ига Вы, товарищ Дробинский Леонтий Карлович, приговариваетесь к смертной казни за участие в геноциде над своим народом и причастность к смерти десятков тысяч людей по всей стране. Приговор будет приведен в исполнение в течении нескольких дней после получения Вами данного письма. Обращение за помощью в органы национал-коммунистического правопорядка или органы государственной безопасности приведет лишь к отсрочке в исполнении вынесенного и не подлежащего пересмотру приговора. Понимая, что содержание этого письма станет известно соответствующим органам, мы, тем не менее, считаем своим долгом сообщить Вам о вынесенном по Вашему делу приговоре, так как стрелять в спину без предупреждения не в наших правилах. Но теперь вы предупреждены».

Дробинский прочитал письмо несколько раз. Под текстом не было никаких подписей или печатей – только все та же аббревиатура. Про себя Леонтий отметил, что теперь он знает, что значит «волки», но легче от этого не становилось. Он схватился за трубку стационарного телефона и начал набирать трехзначный номер Товарища Секретаря, но набрав две цифры передумал и положил трубку обратно на рычаг.

Прежде чем сообщать кому-либо, Дробинский решил подумать над сложившейся ситуацией. В письме ясно было сказано, что убить его собираются в любом случае. Причем, судя по звонку на личный номер мобильного, который знает лишь ограниченный круг людей, угрозы эти отнюдь не пустые. Но, если они знали его номер, то, возможно, смогут и прослушать звонки по телефону. Со стационарным, конечно, этот номер вряд ли пройдет, но лучше было не рисковать.

После недолгих раздумий Леонтий пришел к выводу, что правильнее всего сейчас будет оставаться на своем рабочем месте и никуда не выходить, а так же никому не звонить. Он решил дождаться вечера. А вечером…. Вечером используя некоторые уловки (например выход через подвал из здания, о котором было известно лишь руководящим работникам издания) покинуть здание и направиться прямиком к этому Збруеву, который отвечает за операцию по поимке этих озверевших и потерявших всякий страх от вседозволенности мразей.

По внутренней связи Дробинский вызвал к себе в кабинет секретаршу. Миловидная девушка, чье имя Леонтий уже несколько месяцев не удосуживался запомнить, но с которой исправно справлял свои физиологические потребности сексуального характера, через секунду уже стояла перед ним.

– Кто принес этот конверт? – Дробинский грозно потряс перед ней зеленым конвертом.

– Не знаю… – Девушка явно растерялась.

– Что значит «не знаю»? – Леонтий поднялся и вышел из-за стола, подойдя к несчастной секретарше практически вплотную. – А кто должен знать, милочка? Я еще раз спрашиваю вас: кто принес этот конверт?

Секретарша во все глаза смотрела на демонстрируемый ей зеленый конвертик, но все так же молчала. В ее глазах Леонтий читал бессилие и недоумение. Наконец она выдавила из себя:

– Леонтий Карлович, простите, это моя вина, но я и правда не знаю, откуда взялся этот конверт. Я же регистрирую всю входящую почту… Я не могла бы пропустить….

– Не могла, но пропустила! – Зловеще известил ее Дробинский. – Ладно, иди отсюда. Подумаю, что с тобой делать дальше.

Девушка вышла и закрыла за собой дверь. Леонтий опустился на кожаный диван, предназначенный для гостей, а также ночных бдений и прочих личных потребностей хозяина кабинета. Он расстегнул ворот рубахи, ослабил галстук. Девушку ему было где-то даже жалко в глубине души. Сколько ей было? Лет двадцать пять максимум? И это конец жизни? Похоже, что так оно и есть. Уже сегодня вечером он расскажет Збруеву обо всем произошедшем. Тут же станет известно, что секретарь не в курсе, кто принес конверт. Ее, само собой, тут же арестуют, начнут допрашивать, пока она не скажет, откуда взялся этот конверт. А она обязательно скажет. На этот счет у Дробинского не было никаких сомнений – что-нибудь да скажет. А что потом? А потом либо расстрельный приговор, либо Трудовой лагерь лет на двадцать…

Так он и досидел на диване до самого вечера, не в силах работать. Ему приносили какие-то статьи, новостные заметки, карикатуры, прогнозы погоды, но все это он отправлял обратно редакторам с тем, чтобы они утверждали все напрямую у главного. Это Леонтий мог себе позволить – главным редактором в «НК Вестях» был сынок одного партийного функционера, который, по сути, был на несколько ступеней ниже в партийной номенклатуре его, Дробинского, отца. Но на должность эту поставили именно его, чтобы тот выполнял роль свадебного генерала и если что, отвечал за все. На деле газетой управлял сам Леонтий. И об этом, похоже, знали люди, которые именовали себя волками….

Уже перед самым выходом из редакции Леонтий решил таки зайти к главному. Зайти, чтобы попытаться выяснить, не получал ли тот каких-либо посланий. Впрочем, на девяносто девять процентов Дробинский был уверен, что ничего он не получал – слабаком был главным и нытиком. Если бы что получил, то тут же примчался бы к нему и соплями исходить принялся. Но проверить было все же надо.

Выходя из кабинета Леонтий внимательно осмотрел зашторенные окна (их он зашторил как только начало темнеть) и приказал секретарю не гасить свет в его кабинете еще где-то часа три как минимум.

«Пусть думаю, что я сижу в кабинете и работаю… А если это кто-то из своих?».

От последней мысли его прошиб холодный пот. Но он отогнал ее как назойливую муху – такого быть не могло. Всех сотрудников газеты пропускали через такие фильтры МНБ, прежде чем взять на работу, что проникновение в редакцию нежелательных элементов было исключено. И все же, и все же….

Леонтий прошел через широкий коридор и оказался перед открытой дверью главного редактора.

Главный сидел за свои столом и корпел над какой-то статьей.

– Ну, как идут дела? – беспечно бросил Леонтий. – Я ухожу. Все в порядке с номером? Я макет с материалами предварительный просмотрел перед выходом – там все же на втором развороте статейку про этого писаку подправь, подправь… Уж больно тон у нее, знаешь ли, неуместный…

Главный вскочил и подобострастно затряс головой:

– Конечно, Леонтий, конечно. Я и сам тебе сейчас насчет нее хотел звонить и консультироваться. Чувствую, что не то что-то….

Дробинский не дал ему договорить, перебив:

– Ну, а так, все в порядке? Без проблем?

– Все хорошо! – радостно закивал главный. – Спасибо тебе, Леонтий, что дал целый номер самостоятельно сделать, спасибо.

Дробинский попрощался, подумав, что все-таки это большое счастье быть недалеким дураком. Он по черной лестнице спустился на первый этаж, а оказавшись внизу, свернул налево, в небольшой закуток, который все сотрудники принимали за какие-то рабочие помещения. Раздвинув какой-то строительный мусор, Леонтий смахнул пыль с сенсорного экранчика, спрятанного до этого за досками, палками и арматурой. От его прикосновения на экране засветились цифры от «0» до «9». Дробинский набрал требуемую комбинацию и легко толкнул замаскированную в стене дверь.

Теперь он оказался в слабоосвещенном коридоре, который вел наружу, но выход из которого находился через пару кварталов от здания редакции.

Преодолев это расстояние, Леонтий вынырнул на улицу из неприметного подъезда старого дома, построенного еще в середине прошлого века и тут же влез в первую попавшуюся машину.

– Товарищ! – возмутился водитель.

– Поехали, – приказал Дробинский, ткнув в простоватое лицо владельца машины свое служебное удостоверение, в силе которого он ничуть не сомневался.

– Простите, – пролепетал мужчина. – Я же не знал. Куда вам?

Журналист назвал адрес, и машина понеслась в сторону Проспекта мира.

* * *

– Ну, а дальше, Боря, – Збруев развел руками, – сам понимаешь: все было делом техники. Дробинский был так напуган, что мне не стоило больших усилий уговорить его рассказать там о тебе.

– То есть?

– То есть я сказал ему, человек, который может помочь находится сейчас в тюрьме, и чтобы его выпустили, неплохо было бы обратиться к товарищу Секретарю. – Генерал лукаво улыбнулся. – Он и обратился. Само собой, там он все представил как свое собственное решение, рассказав, что якобы узнал о твоем аресте по своим каналам. Мое имя там не произносилось. Но, думаю, на Старой-то площади не дураки сидят – и сами все поняли, только молчат пока. А вот если к началу празднований не будет никакого результата, то, боюсь, Боря, вместе с тобой в соседнюю камеру отправлюсь и я. Но тогда уже никто не будет за нас заступаться…Одним словом, расклад такой: у тебя осталось три месяца на то, чтобы найти и стереть с лица земли эту банду. И, кстати, уже есть, как ты понял, небольшие зацепочки.

– Вы о названии?

– Именно. Нам известно, что все это делается не забавы ради, а в сугубо политических целях. Фактически для того, чтобы уничтожить существующий строй. Звучит дико, но тем не менее… – Збруев снова, будто в недоумении, развел руками, а потом взял со стола пачку сигарет и закурил, прикурив длинную сигарету отечественного производства от зажигалки в виде одной из кремлевских башенок, из самой верхушки которой, прямо из звезды вырывалось тоненькое пламя.