Текст книги "Горизонты безумия (СИ)"

Автор книги: Аноним Альферанц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Холомин понял, что это вовсе не линия. Черта. Причём последняя, возле которой они все столпились, не зная, как быть дальше. И относилась данная преамбула не только к тем людям, что находились в палате. Она охватывала мир целиком, потому что касалась каждого живущего, который рано или поздно умрёт. Окажется у последней черты – у запредельной грани, – не зная, совершить шаг вперёд, или, в который уже раз, оглянуться назад... Потому что разверзшаяся в сознании бездна страшит до умопомрачения!

А ведь всё только начинается.

Холмин не знал, что именно двигало в тот момент сознанием сына. Да и двигало ли хоть что-нибудь! Ведь Олег лежал в коме: его разум был отключен.

Тогда снова привязалось это треклятое: "Сон разума рождает чудовищ". А что, если так? И, когда угасает сознание, душа оказывается один на один с полчищами страшных гадов, прибывших из преисподней. С теми самыми, что только и ждут момента, чтобы утянуть на веки вечные в бездну!

Последний удар был самым мощным.

И сын "вернулся". Он не стал ступать за грань, отбился от засевших в голове зверей, просто оглянулся, о чём засвидетельствовал редкий писк кардиографа. Серена утихла. Галина грызла на руках ногти. Санитары стирали со лбов испарину. Холмин трясся нервной дрожью, чувствуя, что вот-вот утратит рассудок. Это был страх. Истинный. Первобытный. Несокрушимый. Об него можно колошматиться с разбегу вечность. Без видимой пользы. Лишь забавляя столпившихся по ту сторону грани. Ожидающих своего часа. Явившихся не просто так.

Естественно, в крик сына никто из врачей не поверил. Пришлось смотреть записи камер видеонаблюдения. Хотя звука и не было, по губам Олега Холмин отчётливо прочитал то самое слово, что слышал несколькими минутами ранее...

"Мама!" – и больше ничего, только бездна в глазах и сжатая в кулаках простыня.

Холмин резко отстранился от руля. Схватил трясущимися руками бутылку. Кое-как извлёк пробку и припал пересохшими губами к прохладному горлышку.

Он выпил пиво залпом и снова потянулся к пакетам.

Это был ужас. Самый настоящий кошмар, что сплёлся в единое целое с реальностью. И это было понятно. Непонятным было, как теперь со всем этим жить. Во что верить, как себя вести, над чем задумываться в первую очередь?

– Бред, – выдохнул Холмин и заглушил двигатель. – Надо успокоиться. Димке не стоит видеть меня таким.

Он отстегнул ремень безопасности, откинулся в кресле. Сжал переносицу двумя пальцами, силясь сосредоточится на реальном и материальном.

– Как, оказывается, мало нужно для того, чтобы заново поверить чёрт-те во что... – Холмин отставил вторую бутылку, отрыл дверцу.

В лицо дохнуло полуденным зноем. Дворовый бурьян встретил, как вымуштрованная рать, – не шелохнувшись. Солнце пылало точно в зените.

Холмин сощурился.

Алкоголь немного помутил рассудок. Некоторые из проблем отпали. Но полнейшее непонимание происходящего всё ещё было рядом. Впрочем, его теперь ни таблетками, ни спиртным, ничем не выгонишь!

Холмин глянул в сторону дома. Дверь на крыльце была приоткрыта – не иначе Димка уже вышел осмотреть новые владения. Видимо, набрался впечатлений и, от скуки, снова спрятался под крышу. А, может, от жары.

"Наверняка распаковывает свои комиксы..."

– Вот ведь, забулдыга, – выругался в полголоса Холмин, захлопывая дверцу. – Про планшет совсем забыл... – Он, было, собирался заново вернуться в машину, как краем глаза заметил в стороне от дома какое-то движение.

Ну точно. Напротив их участка, за дорогой, у оградки парка, замерла чуть различимая тень. Старичок-Лесовичок, иначе не скажешь. Рядом, на обочине, стоит маленькая тачка. Рядом с ней, на земле, в ряд, выстроены откупоренные металлические банки. Скорее всего, из-под краски. И точно! На голове старичка надета сложенная из газеты кепка – своеобразный бумажный кораблик кверху дном, – а в руках играет кисточка. С ворсинок капает густая жидкость – видимо старичок заприметил его уже давно и так же давно смотрит.

Холмин невольно огляделся по сторонам.

Никого.

Хмель в голове сделал своё дело, и Холмин помахал рукой, приветствуя странного маляра. Тот лишь скупо кивнул головой в ответ.

Так или иначе, своеобразное знакомство состоялось, и нужно было делать что-то дальше. Холмин плюнул на приличия и направился через дорогу.

По ту сторону сгрудилась приятная тень. Трава доходила до колен, мерно покачивались в такт шагам головки седых одуванчиков. Над головой шуршала листва, переговариваясь с остановившимся передохнуть ветерком.

Старичок был одет в полинялую фланелевую рубаху с закатанными по локоть рукавами, затёртые брюки старинного покроя и галоши со стоптанными задниками. Он аккуратно положил кисточку в обрезок от пластиковой бутылки, откуда явственно запахло бензином. Затем тщательно вытер ладони куском ветоши и протянул руку навстречу Холмину.

– Здрав будешь, мил человек, – старичок поклонился, отчего из-под кепки выбелись густые седины.

– Здравствуйте, – улыбнулся в ответ Холмин. – Да будет вам, право, это я кланяться должен!

Старичок выпрямился. Серьёзно посмотрел в глаза Холмину.

– Поклон – это знак мира. Своеобразный жест доброй воли. Он не отнимает сил. Только показывает проявление уважения, и личность такой, какой она сотворена.

Холмин разинул рот, не в силах что-либо ответить. Так и таращился на старичка, продолжая сжимать его тёплую ладонь в своих трясущихся пальцах.

– Надолго к нам? – как бы между делом спросил старичок и тут же добавил: – Ох, и печёт сегодня...

Холмин разжал пальцы, кивнул.

– Да, душновато.

Старичок отошёл к забору, присел на корточки, принялся, между делом, размешивать краску.

– Значит навсегда.

– Что навсегда? – не понял Холмин, подходя ближе.

– Жить ведь тут останетесь.

– Ну... Пока так складываются обстоятельства, что чего-то другого мы себе позволить не можем.

– Мы...

– Я ведь с семьёй.

Старичок кивнул.

– Семья – это хорошо. А трудности, с которыми вы столкнулись – не вечны. Господь просто проверяет, насколько крепка ваша вера. Поступки – вот из чего складывается человеческий путь. Шагать всегда сложно, особенно выбирать направление. Но, если, всякий раз прислушиваться к сердцу, любые преграды падут, и тогда вам откроется истинное совершенство.

– Но как? – не понял Холмин.

Старичок вздохнул.

– Вижу, вас терзают сомнения. Ваша вера хрупка. Оттого вам так непросто шагать.

– Откуда вам это известно? Кто вы?

Старичок оставил вопрос без ответа, вынул из-за пазухи крестик.

– Он всегда со мной. В радости и в несчастиях. Хранит чистым дух, помогает не сбиться с пути, укрепляет веру. Даже если возникают сомнения, достаточно просто помолиться, и услужники тьмы тут же бегут, – старичок задумался. – Вы ведь никогда не молились.

– А смысл?

– Хм... Смысл есть во всём. Просто за недальновидностью мышления современный человек не видит его. Или не хочет видеть. Ведь так просто списать всё на волю случая... на судьбу... на злой рок или неизбежность.

– Что? – Холмин почувствовал, как враз протрезвел.

Старичок глянул ему в глаза.

Холмину показалось, что он смотрит вглубь полноводного озера, на дне которого разыгрывается некий библейский сюжет. Полуголые люди, с безумными глазами, тащат на плечах крест, с распятым телом...

– О, господи!.. – прошептал Холмин, чувствуя всем телом озноб – вода в озере была ледяной, видимо, где-то поблизости бил родник.

– Это – вера. Видишь, как они с ней?

Холмин подавленно кивнул.

– А вот ещё, – прошептал старичок, и Холмин увидел чуть в стороне странное приспособление, похожее на гимнастический турник: к перекладинам на цепях крепились крючья, а на крючьях раскачивалось худое тело девочки; голова поникла, руки безжизненно повисли в пустоте, на пальцах застыли капли крови... – Надежда умирала долго... В муках.

Холмин зажмурился; наваждение тут же исчезло.

– И сколько их таких? – спросил он, не открывая глаз.

– В бесчувственном мире слепцов – их бесконечное множество.

Холмин с трудом разлепил веки. Уставился на орнамент.

– Этих вы сделали? И в городской аллее тоже?

Старичок убрал крестик, положил руку на застывшего в прыжке единорога.

– Этот мир наводнён множеством необъяснимых вещей. Однако то, что они непонятны человеку, ещё не говорит о том, что они нереальны. Циклы неизменно повторяются, эпохи сменяют друг друга, проносятся года и тысячелетия. А днём сегодняшним мы живы. Именно он, этот день, и несёт первозданную информацию. Достаточно только задаться целью, поверить в несбыточное, как можно легко всё изменить. Наступит ночь, – старичок указал на чёрный блин, приваренный к забору. – Придёт забвение, – кот на цепи, сидящий на дубе, улыбался подобно Чеширскому собрату. – Затем новый день, в котором больше не будет иллюзий, – жест в сторону стрекозы, несущей в лапах человека. – Только так ли всё, как кажется?.. Или это очередная ложь? И дальше снова ночь, – палец уткнулся в чернь.

Холмин привстал. Подошёл к блину с нарисованным солнцем, у которого "вилась" странная стрекоза. На яркой поверхности было нацарапано гвоздём: "Здесь был Мотыль".

– Сволочи, – прохрипел Холмин. – Мелкие идиоты.

– А в чём их вина? – спросил старичок, поднимаясь и беря в пальцы кисть. – Ребёнок, есть существо несмышлёное, которое только учится ходить, читай, совершать поступки. В его грехах повинны взрослые. Родители, что так и не научились нести со знаниями свет.

– В полицию бы таких сдать, – искренне сказал Холмин.

– У вас ведь тоже сын? – спросил старичок, макая кисть в краску.

– Да, – Холмин замялся. – Два сына.

Старичок замешкался, чуть было не уронил с кисти каплю.

– Два?.. – как-то странно спросил он.

Холмин кивнул.

– Один при смерти – в больнице. Олег.

– Олег... – Старичок всё же совладал с собой и обернулся к поцарапанному солнцу. – Тогда вы должны знать правду о топи. Раз у вас есть... сыновья, и вы решили тут поселиться навсегда.

– Я не говорил, что навсегда.

Старичок сделал первый мазок.

Мотыль превратился в ...тыль...

– А что не так с болотом? – спросил Холмин, обходя старичка справа, чтобы видеть его лицо.

– С топью. Болота тут нет. Только топь. И временами, она забирает самое дорогое. Особенно, если не ценишь его по достоинству.

– О чём это вы?

– Огни. Путники страшатся их, бегут незнамо куда, попадают в трясину и больше не возвращаются. А всё дело в страхе. В отсутствии веры.

– Огни?

Старичок кивнул.

– Если увидите их, не приближайтесь. И сыну не позволяйте играть на болоте – знаете, местных мальчишек, как магнитом притягивает топь. Хотя в этом нет ничего странного – дети, они на то и дети. Стремятся быть друг с другом, обособленно от взрослых.

– О чём вы, вообще, говорите? Я ничего не понимаю.

– Просто держитесь подальше от топи, и всё будет хорошо. А ещё сходите в церковь, поставьте свечку и помолитесь за сына – вам это нужно.

– Не думаю.

Старичок замер. Сказал, не оборачиваясь:

– Вы уверены, что в данный момент вашему сыну ничто не угрожает?

Холмин хотел спросить, какого сына старичок имеет в виду, но лишь попятился.

– А вы сами местный? – зачем-то спросил он.

Старичок махнул свободной рукой в сторону высоких деревьев за парком.

– Я думал, что мы на самом краю... – задумчиво проговорил Холмин.

– Вы – нет. Пока нет. Но очень близки. Особенно, если не послушаетесь моего совета.

Холмин отшатнулся.

– Сумасшедший, – пронеслось в голове и тут же утвердилось в качестве факта: – А я стою, уши развесил.

Старичок, то ли не услышал этих слов, то ли попросту не обратил на них внимания; склонился над исцарапанным "солнцем" и принялся старательно замазывать следы малолетних мародёров.

Холмин, спотыкаясь, вернулся к машине. Достал пакеты с продуктами, сунул в них планшет, перехватил всё в левую руку. Пальцами правой ухватился за непочатую бутылку пива. Ногой захлопнул дверцу и, не оборачиваясь, направился к крыльцу. В голове вертелось одно и то же:

"Вы – нет. Пока нет. Но очень близки. Особенно, если не послушаетесь моего совета".

– Поставить свечку? – Холмин резко выдохнул. – Этот урод только что посоветовал мне поставить свечку за упокой сына! Чёртов псих! Ведь Олег жив, и сегодня я в этом только лишний раз убедился! Не было никакой мистики или чертовщины – просто сын пошёл на поправку. А врачи перестраховываются – потому и не говорят ничего дельного. Боятся сглазить или показать свою некомпетентность...

Приветливо скрипнули под ногами ступеньки.

Приоткрылась пнутая ногой дверь.

Жар подотстал, со всех сторон навалилась ветхость.

– Димка! – крикнул Холмин, ставя пакеты к стене. – Ты где?

Ответом явилась тишина.

Холмин выдохнул. Собирался было обойти дом, как в кармане ожил мобильник. Надпись на дисплее переворошила содержимое желудка:

"Галя".

Холмин нажал клавишу приёма, медленно поднёс мобильник к уху, готовя себя к худшему.

– Да...

– Серёжа?.. – Голос жены был каким-то приглушенным, такое ощущение, простуженным. Словно Галина наглоталась кусков льда или битого стекла...

Холмин невольно сглотнул.

– Что-нибудь случилось?

Галина всхлипнула.

– Олегу сделали томографию. Там что-то с мозгом... Похоже, он повреждён. Необратимо. Это из-за того, что случилось сегодня утром. Серёжа, наш мальчик никогда не очнётся.

Холмин сполз по стене. В голове царила адская вакханалия. Сквозь череду стонов и всхлипов, протиснулась страшная мысль:

"Откуда старик знал? Как?! Ведь не знал даже я сам!"

ГЛАВА 10. ПРЫЖОК ЗА ГРАНЬ.

«Икар» достиг пункта назначения. Для того чтобы преодолеть расстояние более ста астрономических единиц ему потребовались семнадцать лет, четыре месяца, девять дней, шесть часов, сорок три минуты, пятнадцать секунд...

Подорогин невольно взглянул на часы – а ему и того меньше.

За спиной остался непроглядный мрак, сожравший Землю, добрую часть воспоминаний и личность каждого из них. Но то, что поджидало впереди и вровень не шло с уже перенесёнными утратами.

Солнце превратилось в яркую звезду. Оно походило на ориентир, что указывает путь домой. Однако взоры исследователей далёкого космоса были устремлены вовсе не на него. Они ощупывали испещренное морщинами лицо Седны – дряхлой старухи, изгнанной из дома, дабы навечно исчезнуть во мраке бездны. У неё не осталось души. Не осталось плоти. Не осталось надежд. Лишь чёрный скелет, брошенный на забаву хищникам. И один из них прямо сейчас следил за тенью межпланетника, зависшего на стационарной орбите таинственного планетоида.

– Ближе подлетать нельзя, – сообщил из-за своего монитора астрофизик. – Горизонт событий может исказить континуум.

– Что случится в этом случае? – осторожно спросил второй пилот.

– Ничего хорошо, – откашлялся капитан. – Возможно искривление пространства-времени. А в этом случае, тысячелетия на Земле пролетят для нас за часы, а то и за секунды.

Повисла гнетущая тишина.

Подорогин уставился на мониторы камер внешнего обзора.

Седна неслась в пустоте, словно беглянка. Она не желала, чтобы её видели именно такой: использованной, обманутой, кинутой с поруганной честью на задворках Солнечной системы. Она, вне сомнений, заслуживала большего, но судьба, в свойственной для себя манере, распорядилась иначе. Судьбе было плевать на частности, её заботили лишь глобальные вопросы. Вопросы Вселенского естества. Крамольные личности лишь чинили преграды, отнимали время, сеяли смуту. От них следовало поскорее избавляться, либо держать в узде, стерев волю, память, самосознание. Оставить лишь изуродованную оболочку, как назидание, – дабы впредь никому не было повадно повторять ошибки прошлого.

Сейчас, вблизи, планетоид не казался столь ужасающим, что на расстоянии. Ярко-красный, местами оранжевый цвет, сменился на темно-коричневый. Точь-в-точь корка давнишней болячки.

Хотя рана и покрылась коростой, следы насилия никуда не делись: остались шрамы давних битв, подёрнутые инеем, как гноем. Далёкое Солнце освещало фурункулы и унылый пейзаж мёртвых равнин. Метеоритные кратеры походили на отверстия от пуль. Пологие хребты – на проступившие сквозь кожу рёбра. Молоко Млечного Пути в черноте – на отлетающую душу...

– Ты только представь, сколько крови они здесь пролили, прежде чем уйти, – шептал Грешник, словно прочтя мысли Подорогина. – Недаром и солнце перестало освещать пути господни. Никто из них даже не понял, что поверил антихристу. Второго пришествия не случилось. С небес спустился огнедышащий змей. Он выжег земную плоть, подчинил себе души страждущих, посеял всюду хаос. А потом скрылся в облаке пепла, даже не заботясь заметать следы...

Капитан откашлялся. Сложил руки на груди. Глянул на астрофизика; тот словно ждал, а может, просто тоже услышал Грешника.

– Майор...

Грешник обратил к говорившему глаза, полные скорби.

Астрофизик невольно осёкся, однако тут же взял себя в руки и заговорил ровным голосом:

– Кроваво-красный цвет Седны обусловлен тем, что её поверхность покрыта углеводородным осадком или толином, образованным из более простых органических соединений вследствие длительного воздействия ультрафиолетового излучения, – астрофизик перевёл взгляд на капитана. – Дело в физике, а вовсе не...

– Мы вас поняли, спасибо, – кивнул капитан.

Астрофизик облегчённо выдохнул – видимо он и впрямь расслышал обрывок фразы Грешника, а может весь монолог целиком.

– Толины, – подключился главный врач, – это органические вещества, линии поглощения которых обнаружены в спектрах многих ледяных тел внешней Солнечной системы. Как полагают, толины являются химическими предшественниками жизни.

Грешник хмыкнул.

– Жизни именно здесь больше не будет.

– Что вы такое говорите? – не понял доктор.

Капитан шагнул к Грешнику.

– Майор.

Грешник изобразил некое подобие стойки смирно.

– Вы сегодня слегка не в себе. Спишем это на общее переутомление. Я освобождаю вас от несения вахты, вплоть до схода с орбиты, – капитан обернулся; собравшиеся на мостике молчали. – Товарищи, наша миссия вступила в решающую стадию. Объявляю обратный отчёт. Старт к горизонту событий через двое стандартных суток. Попрошу членов экипажа не терять самообладания. Ваши навыки необходимы сейчас как никогда. Потому что от наших синхронизированных действий зависти судьба всей экспедиции, – последовала пауза. – Земля надеется на вас. И ждёт.

По мостику прокатился встревоженный шепот.

– Штурману, – продолжил капитан, – повторно рассчитать данные траектории полёта. У нас будет всего один шанс преодолеть горизонт событий. Ошибки недопустимы.

Штурман поднёс правую руку со сжатым кулаком к груди.

– Есть, капитан.

– Астрофизику – постоянно наблюдать за нарастанием гравитации. В случае критического изменения величин, незамедлительно докладывать мне лично.

Астрофизик кивнул.

Дальнейшие слова капитана сопровождались кивками и короткими репликами "есть, капитан".

– Пилотам провести тщательную диагностику силовой установки. Сисадминам протестировать бортовой компьютер и все нейронные системы корабля. Главному врачу расконсервировать противоперегрузочные ванны, настроить предохранительные клапаны ребризеров...

Подорогин слушал капитана, мысленно пребывая где-то далеко. Перед взором носились огненные шары. Они плясали на фоне коричневого планетоида и кричали детскими голосами: "Папа!.. Папа!.. Папа!.. Стой!" Они махали руками, строили рожицы, как никогда силились привлечь к себе внимание. Они хотели что-то сказать, но за всё время полёта Подорогин так и не понял, что именно. Точнее понял, но не поверил. Возможно, это был крест. Неспособность проникнуться чувствами мыслящих существ, которые на протяжении семнадцати с небольшим лет пытались предупредить горстку отважных космонавтов о смертельной опасности, что таится по ту сторону горизонта. Но что это за угроза? Действительно ли она существует? Или, может быть, всё наоборот, а шары лишь пытаются сбить с толку?!

"Так есть ли бог, или Грешник просто спятил, как и мы все, не сумев сохранить рассудок здравым вдали от дома?"

– Вы слышите меня?

Подорогин вздрогнул.

– Да-да, конечно!..

Капитан нахмурился.

– Почему вы летите на "Икаре"?

– Я... Я... – Подорогин тряхнул головой. – Потому что на Земле выбрали меня.

Капитан кивнул. Сказал шепотом так, чтобы слышал только Подорогин:

– В таком случае, не обманите их доверия. Пока Грешник не возьмёт себя в руки, под вашу ответственность попадает подведомственная ему служба контроля.

Подорогин приложил кулак к груди.

– Есть, капитан!

Капитан отошёл.

– Товарищи, а теперь попрошу всех вас заняться своими прямыми обязанностями. Вахтовый режим сохраняется, но, по возможности, старайтесь не засиживаться за личными делами, и всё свободное время посвящайте отдыху. Нас ждут непростые двое суток. Неопознанные горизонты. Возможно, боль... Я закончил. Спасибо.

Мостик постепенно пустел.

Подошёл Грешник.

– Он забыл добавить всего одно слово...

– Аминь, – кивнул Подорогин. – Это слово "аминь".

Подорогин лежал в противоперегрузочной ванне и прислушивался к пульсу в ушах. Казалось, в голове поселился маленький плотник. Он что-то строил, в угоду собственному желанию. На запросы носителя не отвечал. Только истошно колошматил киянкой по основанию черепа, всецело занятый собственным делом... А возможно, он кого-то звал – силился привлечь монотонным стуком внимание. Так матросы гибнущей подводной лодки выстукивают в необъятной пучине сигал SOS по внутренней обшивке судна.

"Спасите наши души!" – хотел закричать Подорогин, в так ходу мыслей, однако не проронил ни слова, потому что в зубах был зажат мундштук шланга, подающего кислородосодержащую смесь.

Дышать было тяжело – автономная установка системы жизнеобеспечения ванны, не шла ни в какое сравнение с внешними устройствами фильтрации воздуха "Икара". Подаваемая в лёгкие смесь газа отдавала резиной, раздражала гортань, провоцировала кашель. Маска, защищавшая глаза от стазиса, запотела изнутри, от чего чувство удушья только стократ возросло. Хотелось пошевелиться, оттянуть ремешок на затылке и просунуть пальцы под резину. Но повышенная гравитация вдавила тело в основание спинки, сковав движения. Изредка мышцы на руках и ногах сводила болезненная судорога, после чего конечности немели, – Подорогин мечтал об одном: выбраться из своего "саркофага", добраться до людей, придумавших его, и устроить самосуд. Страшный самосуд. Самое настоящее линчевание, с вилами, горящими в ночи факелами и пущенными по следам беглецов псами!

Масла в огонь подливал неугомонный плотник.

Этот маленький паразит, рубящий ход незнамо куда!

За последние двое суток гравитация увеличилась почти вдвое. Экипаж корабля походил на дождевых червей, брошенных на солнцепёке, в закупоренной железной банке – каких-то других аналогий у Подорогина не возникало. Мозг отказывался работать сносно, когда этого так требовали обстоятельства. Спина постоянно ныла: казалось, что на шею надели колодки, или посадили верхом ещё одного человека, который постоянно ерзает, не зная, как ещё усугубить муки. С конечностями и вовсе царила беда. Сосуды, по всей видимости, атрофировались за время полёта, отвыкли от земных нагрузок, утратили былую пропускную способность. Повышенная гравитация и вовсе устроила адское пекло, самый настоящий котёл, из которого невозможно выбраться! Постоянные отёки, спазмы, крики среди ночи... Корабельный лазарет был переполнен. И это в решающий момент. Когда до прыжка за грань остались какие-то двое суток. Точнее не осталось и их.

"Осталось" – какое же жалкое, банальное, бессмысленное слово.

Подорогин лежал и обдумывал страшную мысль: на Земле поспешили. Бросили экипаж "Икара" на произвол судьбы – будь, как будет, – не просчитали всех возможных вариантов развития событий, пошли на поводу у сверхуверенности. А расплачиваться за проявленную халатность теперь были вынуждены космонавты. И ведь кара только началась. Что-то будет на той стороне, когда включится термоядерный реактор, и "Икар" преодолеет порог скорости света?.. Ведь иначе не выбраться – монстр не отпустит просто так! Это будет кромешный ад. И каждому воздастся по мере заслуг.

"Особенно мне. Ведь я бросил родного сына. Он сейчас один, на расстоянии больше четырёх с половиной миллиардов километров... и семнадцати лет. А я тут – неведомо где, – держу ответ за то, чего не совершал! Или совершал?.."

Видимо гравитация увеличилась ещё на одну единицу, потому что Подорогин перестал соображать. В ушах повисла тоника – словно бьется в паутине на последнем издыхании муха. На плечи надавил многотонный пресс. Складывалось впечатление, что его хоронят в не заколоченном гробу, кидая землю прямо на грудь. Садисты! Звери! Нелюди! Кто позволил им так с ним поступать?! За какие смертные грехи, спрашивается, он расплачивается?! И где этот чёртов бог, когда он так нужен?! По каким срочным делам отлучился на сей раз?!

Где-то в переборках заработала помпа. Стазиса добавилось. На подбородок накатила тёплая волна. Подорогин знал, что постепенно жидкость накроет с головой – и лучше бы к тому времени он уже отключился! – станет охлаждаться, а потом и вовсе застынет.

Он окажется комаром в янтаре.

"Может быть, на той стороне нас всех найдут именно такими комарами, по беспечности, застывшими в первозданном естестве. Как археологические артефакты. Как музейные экспонаты. Как научный материал, предназначенный для изучения... Но это всё, если мы всё же выплывем".

Подорогин почувствовал на языке вкус крови. Дышать он не мог. Сердце молотило на износ. Кажется, ещё чуть-чуть и случится инфаркт. Но нет, человеческое тело неимоверно выносливое, а попав в родную стихию – то бишь в воду – и вовсе начинает работать на пределе своих возможностей.

Это был уже бред.

В ушах забулькало...

Он забыл про беруши!

Теперь с барабанными перепонками наверняка придётся распрощаться. А может и не придётся...

(смотря сколько времени я проведу в этой камере пыток)

...ведь Грешник сказал, что пути господни неисповедимы.

Стазис сомкнулся над головой.

Наступило облегчение.

Тело вновь сделалось невесомым.

Боль отступила.

Подорогин понял, что погорячился в своих суждениях относительно учёных Земли. Эти люди знали своё дело. И ещё они знали, что другого такого шанса не будет, а потому выполнили свой долг до конца. То, что они изобрели и назвали "стазисом" спасёт космонавтам жизнь. Тут и там, по разные стороны горизонта.

Внезапно Подорогин почувствовал, что больше не испытывает потребность в воздухе. А ещё престало биться сердце...

(плотника кто-то услышал?)

Спустя какое-то время утратились чувства. Все до единого. А потом настал абсолютный мрак.

Межпланетник «Икар» достиг горизонта событий чёрного монстра. Какое-то время он летел без единого ориентира, словно батисфера, спускающаяся в неизвестность Марианской впадины. Разглядеть чёрную дыру в открытом космосе невозможно. Она идеально поглощает всякий спектр излучения. Она умело маскируется, заявляя о себе в самый последний момент, когда ничего уже невозможно изменить. Она ведёт себя, как хищник в ночи. Ловит и больше не отпускает.

Точно так же случилось и с "Икаром". Межпланетник оказался захваченным невидимыми щупальцами гравитации монстра. Он понёсся навстречу неизвестности, не испытывая при этом страха, с неработающей силовой установкой. Постепенно на борту отключались системы, гасли экраны мониторов, вспыхивали красным аварийные огни... Однако и они светили недолго. Спустя энный промежуток времени, "Икар" слился в одно целое с монстром, стал не различим на фоне мрака, попросту исчез, оказавшись недоступным в различных диапазонах радиоэфира.

Обшивка распалась. Межпланетник перестал существовать в доступном для человеческого понимания трёхмерном мире. Он перешёл на высшую ступень эволюции вселенной. Он оказался за гранью рационального, познанного, изученного. Он оказался в нуль-пространстве, где не действует ни один из законов физики. Он открыл для себя сингулярность... Таймеры встали. Всякие понятия утратили смысл. Остался лишь код гравитации, сохранивший материальную сущность распавшегося челнока и его экипажа. Код, который ещё нужно было собрать заново на другой стороне.

Подорогин открыл глаза. Его обступила абсолютная темень. Хоть глаз выколи, а может, и того хуже. От изнурённости не осталось и следа – он чувствовал небывалый прилив сил, а также отсутствие в потребности дышать. Сердце в груди по-прежнему молчало. Было тихо, как на погосте, но не долго.

Внезапно Подорогин услышал поблизости голоса. Говорили явно дети. Да, вне сомнений, дети, и, более того, один из голосов он знал!

Подорогин шагнул в темноте и вдруг понял, что она больше не абсолютная – она обычная, земная, наполненная запахами и шумами. Совсем недавно случился закат. Пахнет дымом от костра. Где-то под ногами в траве тренькает кузнечик... Чертят по волосам ветви деревьев. А над головой...

Подорогин чуть было не воскликнул в ночи.

Над головой раскинулось звёздное небо! Такое... Такое... Каким он не видел его вот уже бессчётное количество лет.

Но почему?

Что с ним случилось?! Может быть травма? Или болезнь?.. Хотя, скорее, командировка! Вот только куда?..

Ноги затряслись. Коленки просели, пространство вокруг принялось стремительно раскручиваться. Подорогин вскинул руку и опёрся о дерево. Невольно глянул на углепластик, что укрывал плоть. Вновь чуть было не закричал. Он был в скафандре, который...

Воспоминания накрыли с головой, буквально оглушили.

Пульс так и не появился, а вот из носа полилось, как из пожарного брандспойта! В голове отошёл от спячки самый настоящий термитник, перед взором повисла багровая пелена. Шатнуло, да так, что Подорогин чуть было не выкорчевал дерево.

Он всё же рухнул на колени и почему-то заплакал. Сквозь слёзы и кровь, Подорогин различил вдалеке, на пригорке, крохотную искорку – это был догорающий в ночи костёр. Он даже услышал, как потрескивают угли и пахнет печёной картошкой. А потом вновь появились голоса.

– Юрка... – прохрипел Подорогин, не понимая, как у него вообще получается говорить. О том, где именно он оказался, Подорогин старался не думать. И без того отдавало перегибом всего иррационального. Хотя... Чёрная дыра, вне сомнений, издевается над ним, даря напоследок – прежде чем сожрать – кратковременную иллюзию воссоединения с сыном.

"Она насмехается над всеми нами, над нашим примитивным мышлением, попутно умело играя в чувства".

Внезапно голоса затихли.

Подорогин насторожился.

На пригорке маячили тени: ребята явно что-то замышляли. Потом с криками понеслись на него!

(совсем как огни!!!)

Такого поворота событий Подорогин не ожидал; он кое-как поднялся по стволу, принял вертикальное положение и поскорее отпрянул в тень.

"Тень?"

Подорогин вновь вскинул голову и только сейчас увидел зарево от далёкого шпиля "Хроноса". Он, вне сомнений, был на Земле, причём в своём времени! Сомнений не было никаких. Подорогин опасливо стянул с ладони перчатку, засучил ткань скафандра, глянул на часы... Стрелки неслись вперёд, а на запястии другой руки тревожно пищал таймер – ему что-то угрожает!