Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Глава 3. Возвращение.
Франкия была необычной империей – империей, где правили сразу два императора.
Когда Людовик Благочестивый объявил Лотаря своим соправителем, организовав ему императорскую коронацию, единственным желанием сына Карла Великого было спасти созданную отцом империю от гибели, не позволив, согласно традиции, разорвать её между всеми своими наследниками. Это его желание было правильно понято и вполне одобрено всеми представителями франкской элиты. Вполне понятным и объяснимым был и другой его поступок – женитьба, после смерти первой жены, на молодой, красивой, умной и образованной девушке из знатного рода, Юдифи Баварской. Однако именно этим двум, вроде бы, уместным и благопристойным поступкам Людовика суждено было сыграть трагическую роль в судьбе всей страны, именно в результате этих поступков франкское королевство на долгие годы оказалось повержено в омут продолжительных и кровопролитных, опустошительных междоусобных войн.
Итак, Лотарь ещё при жизни отца получил во владение большую часть огромной страны, в то время как остальные принцы вынуждены были полностью подчиниться власти старшего брата. Если не считать мятежа, организованного Бернардом Италийским – единственным, кто открыто попытался противостоять новым, противоречащим всем обычаям и очень невыгодным лично для него порядкам, то в целом империя восприняла это новшество спокойно. Бунт был безжалостно усмирен, в назидание остальным. Земли Итальянского королевства перешли к Лотарю, который, после наведения там порядка (а Лотарь славился умением быстро и жестко наводить порядок) отправил туда жену и своих пятерых детей, а сам разъезжал по стране из резиденции в резиденцию, оказывая вполне ощутимую помощь отцу в управлении огромным государством.
Но относительный покой в королевстве очень скоро был нарушен рождением ещё одного наследника – сына Юдифи, и сплетнями о том, что Людовик вовсе не собирается обделять своего младшенького владениями. Таким образом, империя снова оказалась перед угрозой передела. Страна забурлила. Представители франкской аристократии один за другим переходили на сторону Лотаря, не желая болезненных для государства перемен. С другой стороны, вокруг отца-императора и его молодой жены также собрался лагерь их сторонников, состоявший в основном из представителей церковной элиты, родственников Юдифи и вельмож, приближенных к ахенскому двору. Итогом всей этой шумихи стала дата внеочередного съезда знати для объявления нового капитулярия о наследниках. В королевстве наступило зловещее затишье.
В ожидании решающего собрания знати, Лотарь проводил время на своей вилле в Шалоне – наступил сезон охоты на кабанов, а здесь были лучшие в его владениях охотничьи угодья.
В один из дней, около полудня, к резиденции короля примчался отряд всадников. Они галопом въехали во двор резиденции. Лантберт, который был во главе отряда, спешился и, отдав коня в надежные руки конюха, быстро направился во дворец.
Двор виллы как всегда кишел народом. Кроме вечно снующих здесь по делу и без дела слуг и конюхов, здесь постоянно находились во всеоружии молодые служаки, не имевшие своего угла, но мечтавшие доблестной службой заработать богатство и лен. Они дежурили, греясь у костров, здесь же приготовляли себе еду, затевали ссоры, дрались, мирились, слушали песни королевских бардов или травили байки.
Внутри, на нижнем этаже было не менее многолюдно, чем во дворе. Здесь отдыхали в ожидании новых приказов – тот спал, этот ремонтировал амуницию, другие обедали, пили вино, играли на деньги в кости, развлекались с женщинами – на вилле не было недостатка ни в чем.
Мимоходом отвечая на приветствия приятелей, Лантберт, у которого был приказ явиться немедленно по прибытию, прошел нижний этаж и поднялся по лестнице в покои короля.
Из спальни доносились недвусмысленные звуки, похожие на рычание льва, сопровождаемые приглушенным женским стоном. Повинуясь природной скромности, граф остановился у дверей, обозначив свое присутствие громким бряцанием меча в ножны.
– Лантберт, не пойти ли тебе к дьяволу с твоими монастырскими повадками! – услышал он раздраженный голос Лотаря.
Из дверей поспешно выбежала полуодетая, раскрасневшаяся, растрепанная девушка и скрылась в соседней комнате за перегородкой.
– Ну и какого черта ты прячешься за дверью, когда знаешь, что я тебя жду?! – продолжал ругаться король, одевая льняную рубаху и штаны. – Чего ты молчишь, рассказывай, с чем приехал! Если только в Риме не завели обычай вырывать языки всем приезжим франкам.
Лантберт, выдержав паузу, произнес с довольной усмешкой:
– Государь, да пребудет с тобой благословение апостольского престола, – и подал Лотарю свиток с печатью понтифика.
Прочтя документ, Лотарь расхохотался:
– Рим на нашей стороне! Теперь все церковники разбегутся от отца как крысы из горящего дома, – злорадно произнес он, – Людовик носится с ними, как со святыми мощами, а они как и все остальные понимают только язык угроз и идут за тем, кто сильнее.
Он налил в кубок вина из стоявшего возле кровати кувшина и протянул Лантберту:
– Отличная работа, друже! Слушай, Лантберт, ей-богу, я бы тебя ещё повысил, но место повыше занято пока моим батюшкой-императором, – оба от души разразились хохотом.
Лотарь достал из сундука мешочек с деньгами и протянул другу – тот с благодарностью их принял.
– Осталось заручиться содействием твоего брата, – сказал граф Дижонский.
– Да уж, брат... Кстати, как ты думаешь, Лантберт, кровные родственники даруются людям в наказание или во искушение?
– Государь, это именно те люди, которые считают своим святым долгом нанести тебе удар в спину при первой же возможности, – заметил в ответ Лантберт.
– Ты прав, – кивнул Лотарь.
Пока они разговаривали, явился стольник, принеся обед на двоих, состоявший из густого супа с хлебом и жареных куропаток. Лотарь жестом пригласил друга отобедать.
– С радостью, – отозвался Лантберт, не двигаясь с места, – но прежде я хотел бы обратиться к тебе с просьбой, государь.
Лотарь с удивлением глянул на друга.
– Вот как? С просьбой? И чего же тебе не хватает?
– Мне нужен отпуск.
– Именно отпуск? Я не ослышался? Лантберт, о каком отпуске может идти речь, когда мы здесь только тебя и ждали, чтобы отправиться на охоту? – нахмурился король.
– Государь, у меня возникло одно важное и спешное дело личного характера, – ничуть не смущаясь отвечал Лантберт (мысленно он был уже в отпуске).
– Какое ещё личное дело? Ты что, надумал жениться?
– Нет, нет, государь, я не собираюсь жениться, это дело другого рода. Вчера во Вьенне я встретил сеньора Матфрида, он рассказал мне последние новости из дому. Оказывается мой отец умер несколько месяцев назад и теперь мой дом в руках какого-то проходимца, любовника моей мачехи, а соседи уже приглядываются как бы заполучить то, что плохо лежит. Я должен теперь быть в Дижоне, чтобы вернуть себе свое имущество.
– А, – понимающе кивнул Лотарь, – мечтаешь насладиться местью.
– Дело вовсе не в мести.
– Скажу так, я не вижу повода тебе уезжать сейчас из Шалона, – холодно проговорил Лотарь. – Чего тебе беспокоиться? Дижон и так твой. Хочешь сей же час состряпаю тебе документ на лен. Отправим туда сто бойцов, они выбьют оттуда всех посторонних, и владей. Привезут тебе голову твоей мачехи, привяжешь её за волосы к седлу и будешь пугать ею своих вилланов...
– Государь, ты отлично понимаешь, что я должен сам решить это дело, и как можно быстрее, – сухо отвечал Лантберт, проигнорировав шутку. – Мои люди должны воочию убедиться кто их хозяин!
– Ох! – с досадой отмахнулся король, – ладно отправляйся! Бери сколько надо людей, только не опаздывай с возвращением, через неделю мы отправляемся в Ахен. Разумеется, если ты вообще намерен возвращаться на службу! – проворчал он. – Это все просьбы? Можно пообедать?
– Благодарю, государь, – улыбнулся Лантберт, присаживаясь к столу. Он и правда был голоден.
– Но если все же надумаешь жениться, то помни – только я должен быть свидетелем на свадьбе монаха! – съязвил недовольный несвоевременной просьбой об отпуске Лотарь. Он прекрасно знал, как злит Лантберта это прозвище, которое, с легкой руки самого же короля, намертво прилипло к графу Дижонскому ещё с тех пор, когда чуть больше десяти лет назад он явился на службу. Но с тех же самых пор никто, кроме Лотаря, не смел называть так Лантберта в лицо.
– Непременно, государь, – ответил граф, не преминув отметить этот ядовитый реванш нотой неудовольствия во взгляде и голосе.
Отобедав с Лотарем, граф Дижонский направился к себе в комнату, которая находилась здесь же, наверху, в королевских покоях.
– Лантберт! – вдруг услышал он за спиной тихий и нежный, как шелест летнего ветерка, женский голос.
Обернувшись, он увидел одну из миловидных и доступных девушек, из стайки тех, что бытовались во дворце и казались ему все на одно лицо. Кажется именно с этой он провел ночь накануне отъезда, но он даже не мог толком вспомнить её имя – Мерофледа?
Девушка стояла около лестницы и глядела на него глазами преданной собачонки.
– Лантберт, – повторила она, – я ждала тебя! Каждый день вспоминала о тебе, мне было так грустно, что тебя нет со мной! – она подбежала к нему и крепко прижалась всем телом, обвив его шею своими тоненькими ручками.
Лантберт вдруг со всей тяжестью ощутил, что он смертельно устал и больше всего на свете сейчас хочет спать.
«Бог ты мой, откуда такая прилипчивая малышка, – подумал он, – что это за создания такие, они все равно, что прекрасные цветы, их красота радует только пока не сорвешь их. Только почему же эти цветы всегда сами так желают своей гибели?»
– Послушай, Мерофледа, – сказал он ей, стараясь не быть грубым, снимая её цепкие ручки со своей шеи, – я так устал, просто с ног валюсь. Потом, в другой раз, – он погладил её по щеке и ушел, оставив одну.
– Меня зовут Марковефа, – обиженно проговорила девушка, сквозь слезы глядя, как он уходит прочь.
***
Зимний погожий денек ласково глядел в окна, освещая своими яркими, но холодными лучами женщину, склонившуюся над пяльцами. Солнечный свет зажигался и искрился в жемчужинах, украшавших свадебное покрывало – одну за другой длинные тонкие пальцы нанизывали их на шелк, вышитый серебром.
Фредегунда готовилась к свадьбе. Она любит и любима, и скоро станет счастливейшей из женщин, обвенчавшись со своим возлюбленным. Их ждет жизнь, полная счастья, любви и несказанного блаженства. Вся жизнь... это ведь очень долго, но даже потом, после смерти, их души навсегда соединятся в мире ином...
Эти приятные мысли омрачались мучительным тревожным предчувствием, что-то тоскливое и тяжелое привязалось к её душе, словно камень утопленника, и не позволяло безмятежно наслаждаться мечтами.
«Надо успокоиться, все хорошо и правильно, все так, как должно быть, – рассуждала она, ловко нанизывая жемчуг на белоснежный шелк. – Пусть мне пришлось многое пережить – измены мужа, побои и ругань, унижения, пусть я совершила преступление – но если бы я этого не сделала, Эрих точно так же сжил бы меня со свету, как и свою первую жену. После смерти нашего только-только появившегося на свет младенца, муж стал нестерпимо груб. Моя совесть может быть спокойна, ведь он совсем не мучился перед смертью, этот яд мгновенно поражает и муж даже не успел ничего понять, как уже очутился на том свете. Теперь все страдания позади, изверг мертв, его звереныш гниет в далеком монастыре, а может, дай то Бог, его уже и на свете нет. Остается только жить да радоваться...»
Раздался гул колоколов – Фредегунда вздрогнула и выронила иглу. Сегодня колокола звучали не так как обычно – размеренно и торжественно... Они странным образом оказались сейчас созвучны её душевному состоянию и вместо благовеста били страшный и тревожный набат. Женщина подумала, что звонарь обезумел.
От этих размышлений её отвлекла прислужница, которая вбежала в комнату с перекошенным от страха лицом, с выпученными глазами и открытым ртом. Увидев её, Фредегунда поняла, что её худшие предчувствия начинают сбываться.
– Беда! Беда, госпожа! Пришла беда! Нас всех убьют! – бессмысленно прокричала она, а потом упала на пол и зарыдала.
Фредегунда молча смотрела на неё, соображая, что все это может значит и в то же время сожалея сейчас как никогда, что столько лет держит при себе такую дуру.
В дверях появился высокий, широкоплечий, светловолосый мужчина – жених Фредегунды, получивший не так давно Дижон, вместе со всеми вассалами и вдовой, из рук короля Людовика. Приск, так было его имя, был уже в кольчуге и при мече.
– Фредегунда, любовь моя, тебе надо немедленно бежать из города, – обратился он к будущей супруге без лишних предисловий.
Увидев жениха, женщина бросилась в его объятья словно птичка из клетки и испуганно прильнула к нему.
– Я ничего не понимаю, возлюбленный мой, – проговорила она, – объясни, что случилось?
– Город в кольце, какие-то негодяи решили напасть на нас. Разумеется мы их одолеем, ворота крепкие, стены неприступные, людей для сражения достаточно, но я не хочу подвергать тебя ни малейшей опасности, ведь ты самое драгоценное сокровище моей жизни! Надевай, родная моя, не мешкая, плащ и беги из города. Укроешься в монастыре, а когда все кончится, я заберу тебя, – говорил Приск, нежно прикасаясь к мягким белокурым локонам своей возлюбленной, а закончив свою речь, уступив страсти, закрыл желанный рот долгим поцелуем.
– Госпожа! Госпожа Фредегунда! Нам ведь пора бежать! – суетливо торопила Эрменсана, не понимая, как можно целоваться в такую минуту.
Приск заставил себя отпустить невесту, и Фредегунда, в последний раз обняв жениха, простилась с ним.
А он, между тем, вовсе не был так уж уверен в победе, как только что сказал будущей жене, чтобы её успокоить. Приску донесли, что противник малочислен и не привез с собой никакой осадной техники. Тогда зачем они здесь, если не собираются осаждать город? Это было непонятно, но он чувствовал что от разгадки зависела его жизнь и жизнь его людей. А времени на раздумье не было. Он нацепил шлем и щит, и вышел из дворца.
На дворцовой площади его окружили приближенные бароны.
– Приск, судя по стягам, это кто-то из дружины Лотаря! – сказал один из них.
Сеньор мрачно кивнул и со злостью сплюнул под ноги.
– Пусть горожане стаскивают к стене камни, – приказал он одному из рыцарей, а сам поднялся на крепостную стену и появился над воротами. Донесения оказались верными, вооруженные люди, окружившие город, явно не собирались нападать, пока, во всяком случае.
– Вы кто такие и чего топчетесь под стенами? Заблудились, что ли? – крикнул Приск с высоты ворот.
– Мы пришли вышвырнуть тебя из Дижона, песий сын! – крикнул в ответ Лантберт. – Ты незаконно владеешь чужим городом и чужой женой! Можешь забирать с собой свою шлюху и проваливай отсюда побыстрее!
«Вот мерзавец» – проговорил Приск вполголоса, побелев от бешенства.
– Ты лжешь, голота подзаборная, этот город мой! – крикнул он. – Мне даровал его император Людовик! Убирайся отсюда со своими подельниками, пока я тебе, прощелыге, хребет не переломил!
– А теперь послушай внимательно, Приск! Я граф Дижона, Лантберт, сын Эриха! А таких как ты проходимцев я обычно вешаю на воротах!
Пока шла эта перебранка, один из горожан под шумок залез на крепостную стену и громко крикнул, обращаясь к горожанам:
– Глядите, люди добрые, это же наш Лантберт!
Приск оглянулся на предателя и успел заметить лишь сверкнувшую в воздухе сталь, которая в тот же миг вонзила свое острое жало в его горло. Потеряв равновесие, Приск упал вниз головой и распростерся перед воротами.
– Измена! – заорали бароны Приска и кинулись следом за убийцей своего сеньора, который уже ждал их внизу под стеной, с мечом в руке. Но к их удивлению Леон (это он бросил кинжал в Приска) ждал их не один, к нему на помощь поспешили все бароны из числа бывших вассалов покойного графа Эриха. Завязался неравный, и потому непродолжительный бой. Рыцари Приска были неприятно удивлены, когда вместо одного предателя встретили против себя всех рыцарей-дижонцев, которые, ещё несколько дней назад узнав от Леона, что сын Эриха будет восстанавливаться в правах на город, тотчас перешли на его сторону, так же как и горожане – те, получив условленный знак (убийство самозванца) бросились отпирать ворота и вскоре, под бурные, радостные приветствия своих вассалов, Лантберт вошел в родной город.
Тем временем, Фредегунда и Эрменсана осторожно пробирались, взявшись за руки, в кромешной тьме подземелья. Было очень страшно брести наугад, приходилось все время держать перед собой вытянутую руку, при этом все время цепляясь локтями о невидимые, ледяные и склизкие, выступы стен. Под ногами то хлюпала вода и какая-то вязкая жижа, то попадались камни или рытвины. Женщины лишь молились о том, чтобы не провалиться во мгле в какую-нибудь яму.
– Госпожа, а если на нас набросятся крысы? – тоненько всхлипнула Эрменсана.
– Да помолчи ты! – прикрикнула Фредегунда, раздраженно тряхнув служанку за руку.
Эрменсана жалобно вздохнула.
Им казалось, что они шли бесконечно долго, и конца этим мукам не будет, но вот постепенно все заметнее становились очертания стен, мрак стал рассеиваться и забрезжил белый свет. Вскоре они добрались до выхода – он весь порос бурьяном и был таким низким и узким что им пришлось чуть ли не на четвереньках вылазить из него. Оказавшись на воле и выпрямившись во весь рост, Эрменсана тут же завизжала от ужаса, увидев вокруг себя незнакомых вооруженных мужчин. Фредегунда сама едва не упала в обморок, когда поняла, что оказалась в ловушке, при том, что ей и так было дурно после тяжелого и продолжительного пути по душному подземелью. Она оглянулась и отступила, ища пути назад, но солдаты окружили её, словно собаки лисицу.
– А мы вас тут ждали, чтобы проводить обратно в город, – сказал один из них, по-видимому командир, схватив женщину за предплечье.
– Служанка нужна? – спросил другой, крепко обхватив за талию вырывающуюся и визжащую на весь лес Эрменсану.
– Нет же кретин! На черта монаху служанка, – недовольно морщась от пронзительного визга, буркнул третий.
– Так что, можно её себе забрать?
– Гефье, оставь девку, ты на службе, – бросил командир.
Эрменсана, едва почувствовав свободу, пустилась бежать и, быстрее лесной лани, скрылась за деревьями.
Фредегунда, пытаясь воспользоваться моментом, пока её прислужница невольно отвлекла на себя внимание солдат, тоже было дернулась сбежать, но тут же ахнула от боли – рука была словно в железных тисках.
– Да вы так себе руку повредите, – сказал ей командир, удивляясь её неблагоразумию.
– Послушайте, – заговорила с ним женщина, – отпустите меня! У меня много денег, я вас щедро награжу за вашу доброту! – она даже попыталась улыбнуться, хотя сейчас, в состоянии близком к обмороку, ей это далось очень тяжело.
– Ну что вы, даже не беспокойтесь, мне хорошо платит сеньор и я не нуждаюсь в случайном заработке, – любезно проговорил служивый, который был в принципе не против поболтать немного с красивой белокурой аристократкой.
– Скажите, хотя бы, что это ещё за монах, который велел вам меня схватить? – спросила Фредегунда, продолжая тянуть время.
Лицо командира приняло суровый вид.
– Значит так, – весомо произнес он, – нет никакого монаха, есть сеньор Лантберт Дижонский, это всем понятно? Повторять не буду! – обратился он не столько к женщине, сколько к своим подчиненным.
– О Боже! Лантберт! – вскрикнула вне себя от ужаса Фредегунда и рухнула без сознания как подкошенная.
– Ого! Вот уж не приведи Господь внушать бабам такой ужас, – заметил Гефье.
– Шутки прочь! – отрезал командир, забрасывая бесчувственное тело женщины на плечо. Он был раздосадован, что его беседа с прекрасной дамой завершилась так быстро и неожиданно.
– Арно, помощь не требуется? – не унимался Гефье, – а то я готов!
– Да ты, оказывается, отважный боец, Гефье! – развернувшись к нему всем корпусом, проговорил Арно с затаенной угрозой в голосе, сверкнув угольками злости в глазах. – Побереги, друже, свою отвагу до ближайшего боя, обещаю, она тебе пригодится.
Он отвернулся от подчиненных и зашагал через лес по направлению к городу, остальные двинулись следом.
В Дижоне после радостной встречи пришло время официальной части вступления в права владения. Слуги принесли из дворца графское кресло и Лантберт, прежде чем усесться в него, обратился к своим вассалам с клятвой сеньора:
– Отважные и верные бароны! – громко и четко произносил он. – Клянусь именем Христа и всем, что мне свято, быть справедливым и щедрым сеньором, во всем соблюдать ваши права, всегда защищать ваши интересы перед королем и не покидать вас на поле боя вплоть до своего смертного часа!
Под воодушевленные рукоплескания и одобрительный гул горожан, окруживших дворцовую площадь плотным кольцом, Лантберт сел в кресло.
Настал черед клятвы рыцарей, каждый из них подходил к графу и, почтительно встав на одно колено, говорил:
– Сеньор, клянусь Христом, святыми апостолами, своей верой и честью, что буду доблестно служить вам и вашему дому, вплоть до своего смертного часа!
Каждый рыцарь, произнесший клятву, также удостаивался громкого одобрения дижонцев.
После всех клятв настало время судилища. Первыми пред очами судьи предстали несколько приближенных Приска. Поскольку они наотрез отказались присягать графу, то были тут же обезглавлены.
Затем перед судом предстала Фредегунда, вызвав своим появлением новую волну оживления в толпе горожан. Она была бледна, растрепана и еле стояла на ногах. Солдаты держали её под руки.
– Скажи, Фредегунда... – обратился к ней судья бесстрастным голосом, гулко прозвучавшим посреди замеревшей на площади внимательной тишины.
Их глаза встретились. Лантберт увидел животный страх и лютую ненависть, Фредегунда – свою смерть.
– ...от чего умер граф Эрих?
Женщина не могла вымолвить ни слова – она снова едва не свалилась без чувств, когда, проходя ворота, увидела там бездыханный труп своего возлюбленного, повешенный вниз головой. Голос отказывался ей повиноваться.
– Ты молчишь, потому что полностью признаешь свою вину в его смерти?
– Нет, не признаю! – сумела, наконец, выговорить сквозь слезы женщина.
– Есть ли свидетели, подтверждающие слова Фредегунды или опровергающие их?
– Да, сеньор граф! – выступил вперед один из слуг, – Я могу засвидетельствовать против госпожи Фредегунды. В тот день, когда умер сеньор Эрих, я видел, что она плеснула что-то в его вино, а мне сказала, что это нужно для его пользы.
– Ты лжешь, проклятый раб! – закричала Фредегунда вне себя от гнева (она-то знала, что на самом деле добавила яд не в вино, а в суп, и совершенно точно её никто в этот момент не видел и не разговаривал с ней).
Лантберт оставил кресло и подошел к мачехе.
– Неужели ты думала, ведьма, что твои злодеяния так и останутся безнаказанными? – обратился он к ней вполголоса, не скрывая злой усмешки. – Ты что и впрямь допускала такую мысль, что сможешь жить счастливо, убив одного и лишив свободы другого?
– Негодяй! Звереныш! Будь ты проклят! – пронзительно закричала взбешенная Фредегунда, тщетно пытаясь освободить руки, чтобы выцарапать ему глаза.
Толпа с негодованием загудела. Лантберт вернулся в кресло.
– Суд доказал, что ты виновна в смерти графа Эриха! – бесстрастно и громко произнес граф, – это тяжелое преступление, ты будешь казнена. С тебя сдерут кожу и затем обезглавят.
Толпа одобрительно загудела, предвкушая захватывающее зрелище.
Казнь началась непосредственно после вынесения приговора.
Лантберт слушал душераздирающие визги и хриплые стоны мачехи, наслаждаясь этими звуками так, словно то была нежнейшая и прекраснейшая музыка. Он не видел ничего и никого вокруг, существовала только его свершающаяся месть и он упивался ею.
– Лантберт! – внезапно пред ним предстал Леон. – Ты должен отменить пытки! – твердо сказал он.
Лантберт посмотрел на него с удивлением – никогда в жизни он не видел своего побратима таким сердитым.
– Но она это заслужила, – равнодушно произнес в ответ граф Дижонский.
– Я тебе говорю, сейчас же отмени пытки! – повторил Леон и для убедительности саданул друга кулаком в плечо.
Лантберт в негодовании вскочил на ноги, но по лицу Леона ясно понял, что рискует сейчас навсегда потерять единственного друга.
Горожане, увлеченные казнью, не видели этой сценки, зато она куда больше, чем страдания несчастной Фредегунды, заинтересовала рыцарей и они с интересом наблюдали, чем кончится дело.
– Ну иди и убей её, если такой добренький! – раздраженно крикнул Лантберт другу и, ни на кого не глядя, направился во дворец.
Не успел он дойти о крыльца, как истошные вопли мачехи стихли и послышалось разочарованное ворчание толпы. Он зашел в дом.
Вскоре на площади развернулось народное гулянье. Всем желающим наливали вино и раздавали угощение, которое привез для своих вассалов Лантберт. Горожане пели и плясали, празднуя возвращение своего законного сеньора, которого многие помнили ещё ребенком.
Леон нашел друга наверху, в его детской спальне, сидящем в угрюмой задумчивости.
– Лантберт, тебя там все ждут, – сказал он.
– Ты был прав, я слишком увлекся местью, – мрачно произнес граф Дижонский.
Леон удивленно посмотрел на него:
– Ты как будто не слишком-то рад возвращению домой? – и добавил с улыбкой, пытаясь отвлечь друга от неприятных мыслей. – А ведь дом такой большой, здесь без доброй хозяюшки никак не обойтись!
Лантберт, словно вспомнив что-то, подошел к стене и, вытащив камень, открыл потайную нишу, откуда извлек драгоценное ожерелье и диадему.
– Когда матушка их надевала, она была такой красивой, что нельзя было отвести глаз, – сказал он. – Я их отобрал у Фредегунды накануне того дня, когда они меня спровадили отсюда. Подарю их своей невесте. Когда встречу ту, что покорит меня своей красотой, умом, скромностью, рассудительностью, обходительностью, хозяйственностью, веселым нравом...
Леон расхохотался.
-Друже, так и сказал бы сразу, что никогда не женишься!
Они вместе вышли из дворца.
– Вот я и дома, – счастливо улыбнувшись, проговорил Лантберт, видя как веселится родной город.
Глава 4. Собрание в Ахене.
– Не понимаю, почему принц Лотарь против того, чтобы государь отдал часть земель принцу Карлу, ведь они родные братья и это будет справедливо? – задумчиво произнесла Альберга, закрыв, блеснувший золотом, тяжелый оклад кодекса «Града божьего», страницы из которого девушка только что зачитывала вслух.
– Дорогая, Лотарь ведет себя как злой и жадный человек лишь по той причине, что таковым он и является. Не ищи здесь никаких скрытых смыслов, все его низкие желания предельно просты: он хищник и ему всегда надо урвать побольше, причем любой ценой и не считаясь ни с кем, – отвечала королева. Она сидела в кресле, а одна из камеристок трудилась, укладывая в красивую прическу её вьющиеся пышные локоны.
– Но ведь это противоречит всем Божьим заповедям! – продолжала выказывать удивление девушка.
– Альберга, если бы все люди жили так, как заповедовал им Господь, давно наступил бы золотой век и мы оказались бы в царстве Божьем.
– Воистину так, государыня, – поддакнула важная пожилая дама, заканчивая работу над прической императрицы. Эта камеристка давно служила при дворе, оставаясь старшей придворной дамой, и очень гордилась своей почетной должностью. Она многое повидала, очень много знала, о многом догадывалась, а её преданность, немногословность и представительность делали её при дворе императрицы незаменимой, в отличие от бесконечно сменяющих одна другую ближайших подруг королевы.
– Благодарю, Бегга, оставь нас, – сухо бросила ей императрица. – Не удивлюсь, если он замыслил поднять мятеж против государя, – продолжала Юдифь начатый разговор с фавориткой, – к счастью, у моего сына найдется достаточно защитников, способных отстоять его интересы, пока сам он ещё несмышленый ребенок.
– Государыня, с таким опекуном, как граф Барселонский, принцу можно вовсе не опасаться злых людей, – заметила Альберга.
– Да, правда, ради Шарло Бернард не пощадит ни себя, ни других, – охотно отозвалась Юдифь. – Он умный политик и доблестный воин, лучшего опекуна и не пожелаешь.
Дверь отворилась и в покои вошла придворная дама по имени Ингитруда – маленького роста юная блондинка с миловидным личиком и приветливым взглядом смеющихся лукавых глаз. Её наряд удивительным образом сочетал в себе скромность простушки и изысканность придворной камеристки.
– Государыня, принц Карл и Нитхард, – доложила девушка, привычно склонившись в легком изящном поклоне.
Не успела Ингитруда договорить, как в комнату вбежал маленький принц – весьма бойкий для своих восьми от роду лет мальчик.
– Доброго дня, дорогая матушка, – сказал он Юдифь.
Учитель, сопровождавший мальчика – худощавый, невысокого роста юноша двадцати лет, остановился поодаль у дверей.
Мать с ласковой улыбкой, нежно прижала сына к груди:
– И тебе доброго дня, мой милый Шарло.
Её слова явно раздосадовали Карла – он нахмурился и вырвался из объятий своей матери так же поспешно и пылко, как до этого обнял её.
– Матушка, не называйте меня так, мне так не нравится, ведь я уже не младенец! – недовольно сказал он, глядя на мать исподлобья.
Юдифь почувствовала болезненный укол в сердце. В последнее время её маленький сын часто был груб и раздражителен с ней, хотя она, для кого он был смыслом жизни, и которая все силы и время отдавала для борьбы за его благо, за его будущее величие, вовсе не заслуживала такого отношения.
– Нитхард, каковы успехи моего сына? – с милостивой улыбкой обратилась она к учителю, никак не выказывая своего неудовольствия поведением его ученика.
– Государыня, принц Карл весьма понятлив и старателен, – отвечал юноша, сопровождая свою негромкую и неторопливую речь легким поклоном и приятной улыбкой, – он уже освоил азы грамматики и вскоре мы сможем перейти к изучению диалектики.
Юдифь благосклонно кивнула.
– Прекрасно, Нитхард, для меня нет никаких сомнений, что с таким превосходным учителем, как вы, Карл получит самое блестящее образование.
Юноша, весьма польщенный этой похвалой, о чем свидетельствовали его порозовевшие щеки, с благодарностью поклонился.
– Матушка, я собираюсь отправиться на конную прогулку, – сообщил Карл матери, словно он не испрашивал у неё дозволения, а лишь ставил в извеcтность, дабы мать зря не беспокоилась об его отсутствии во дворце в ближайшие часы.
– Хорошо, ступай, дорогой, я не против... только будь осторожен! – крикнула она вдогонку уже исчезнувшему за дверью сыну.
Учитель принца поспешил следом за шустрым ребёнком.
