Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
– Государь, я обвиняю вашего первого советника и казначея, графа Бернарда, в воровстве, в растрате государственной казны. У меня давно были сведения на счет его бесчисленных злоупотреблений должностью, и после проверки эти сведения полностью подтвердились. У меня была возможность лично убедиться в этом.
«Верно, я всегда подозревал, что он вор» – отметили про себя очень многие из присутствующих, а кое-кто произнес это вслух.
– Лотарь, это серьезное обвинение. – устало проговорил император. – И суд по такому обвинению должен производиться после необходимой подготовки, с соблюдением всех правил и судебных норм, – император был уверен в честности своего казначея. – Что скажешь, Бернард? – обратился он к своему советнику, чтобы дать тому возможность достойно ответить на все эти нелепые обвинения, несомненно вызванные только лишь личной неприязнью и жаждой мести, и не имеющие под собой никакой серьезной почвы.
– Эти сведения, на которые вы ссылаетесь, были изначально неверны. Я утверждаю, что вас ввели в заблуждение негодяи, давно замыслившие поссорить вас с вашим отцом и государем. Вскоре они предстанут перед судом и не один не уйдет от наказания, – хладнокровно отвечал Лотарю Бернард. – Я же, в свою очередь, как казначей государя, лишь своевременно позаботился о том, чтобы казна не попала в руки преступников.
Людовик одобрительно кивнул – ничего другого он и не ожидал услышать.
– Ты лжешь! – Лотаря равно приводила в бешенство и ложь казначея, и его непробиваемая наглость. – И как вор заслуживаешь суда и публичной казни!
Император счел нужным вмешаться.
– Лотарь, граф сказал чистую правду, и я могу лишь подтвердить его слова, – холодно проговорил Людовик, обладавший железной выдержкой, – если у тебя нет больше обвинений против графа, собрание перейдет к рассмотрению следующего вопроса.
– Есть и другие обвинения! – раздался вдруг голос Людовика Юного, который до этого момента молча наблюдал за прениями. Как ни был зол на брата король Баварский, но он не мог упустить такой прекрасной возможности уничтожить казначея.
– Я обвиняю графа Бернарда в предательстве государства и лично императора.
– Людовик, есть ли основания обвинять в предательстве человека, так много сделавшего для пользы государства? Граф Бернард давно и преданно служит империи, и его честность и отвага не подлежат сомнению, – весьма недовольно проговорил император, возвышая голос.
– Государь, почему же тогда на проклятом Поле Лжи графа Бернарда, вашего верного советника, не оказалось рядом с вами?
– Да, меня там не было и не могло быть в ту пору рядом с императором! Потому что император приказал мне остаться в Ахене, чтобы охранять от врагов столицу и императрицу Юдифь! – горячо отвечал Бернард. Несправедливые обвинения короля Баварского, бывшего союзника, действительно сильно задели его.
– Ахен был взят, его доблестные защитники все как один были убиты, а императрица Юдифь была арестована и отправлена в изгнание. Где были в это время вы, граф? Если вы остались в живых и даже не были арестованы, это значит только одно – что в ту пору вас не было в Ахене! Вы бежали, предав императрицу Юдифь и императора.
Зал зашумел, поддерживая справедливые обвинения короля Баварского. Бернард стал белее полотна – он готов был разрубить Людовика одним махом своего меча, но вместо этого приходилось отвечать на грязные наветы лишь словами.
– Я уже говорил вам, монсеньор, что я был в плену и бежал. Бежал для того, чтобы противостоять врагам императора!
– Кто может подтвердить ваши слова?
– Я могу лишь поклясться, что все было так, как я говорю. Мое честное слово тому порука!
– Этого вполне достаточно, Бернард. Честное слово человека, столь долго и доблестно служащего империи дорогого стоит, – сказал император, перекрывая спор Бернарда и Людовика, а также шум, поднявшийся в зале среди рядов знати – большинство громко осуждали графа и не верили ему.
Однако франки не пожелали соглашаться с вердиктом императора.
– Суд! Суд! – снова поднялся шум среди рядов знати.
– Государь! – сказал Бернард. – Здесь мне предъявлено постыднейшее из обвинений – и такое обвинение смоет только кровь. Позвольте предоставить все на суд Господа.
Император неохотно кивнул, полагаясь на доблесть и удачу своего фаворита.
Бернард обратился к франкам:
– Я вызываю на бой любого из тех, кто считает меня предателем! Клянусь Богом, я невиновен, и пусть сам Господь докажет мою правоту!
Ряды знати заметно попритихли – граф Бернард слыл непобедимым воином, во всех сражениях он всегда одерживал верх.
– Да будет так! – ответил в наступившей тишине один из баронов из самых дальних рядов, где размещались оруженосцы, сопровождавшие знать.
Лантберт, проникнув в ахенский дворец подземным ходом, поклялся что не уйдет отсюда, пока так или иначе не прикончит казначея. С самого утра он пребывал во дворце, одетый как беднейший из баронов, находясь среди слуг и оруженосцев, и держался при этом таким образом, чтобы все думали что он тоже принадлежит к свите, но не их сеньора, и при этом успешно оставался не узнанным. А теперь, представ посреди собрания, он уже не рисковал, что его арестуют как государственного преступника, хотя официально он был объявлен им и люди императора разыскивали его по всей Франкии – сейчас всё это не имело никакого значения, поскольку он участвовал в Божьем суде, а участники такого суда не подлежали аресту и наказанию ни до, ни после поединка.
Узрев Лантберта, Бернард восхвалил Небеса: ему предоставлялся счастливый случай доказать свою невиновность и раз и навсегда оправдаться в глазах общества, убив при этом своего злейшего врага – глупец по своей воле явился на расправу, что ж, если Господь хочет наказать человека, то лишает его разума. Теперь не надо гоняться за этим бешеным псом, ибо судьба предоставила возможность четвертовать его прямо сейчас и безо всяких формальностей вроде показного суда. Граф не сомневался в скорой и легкой победе – он явно имел превосходство и в росте и в физической силе, также он ничуть не сомневался в превосходстве собственных боевых навыков, опыте и ловкости.
Прежде чем начать поединок, каждый из соперников помолился, взывая к высшим силам о ниспослании удачи и победы в бою.
Лишь только противники сошлись, Бернард яростно атаковал, устремив на врага серию мощных и быстрых ударов – сталь меча словно молния раз за разом взметалась ввысь, чтоб затем неотвратимо сразить соперника своим острием. На памяти Бернарда очень редко когда находился достойный противник, способный отбить этот прием, но даже те, которые отбивали – затрачивали слишком много усилий на защиту и не справлялись с дальнейшей атакой – убить их в последующие несколько мгновений боя не составляло труда. Однако этот отбил все удары, не моргнув глазом, а после сразу предпринял ответную и даже весьма неслабую атаку, заставившую Бернарда покрепче сжать рукоять меча. Теперь он знал, что его противник не уступает ему ни в умении, ни в силе, и эта новость стала неприятным сюрпризом для самоуверенного барселонца.
Бой оказался затяжным, и такая, несвойственная для барселонца, манера ведения боевой схватки, увы, была навязана ему его соперником.
Дальнейшей задачей Лантберта, после того как он отбил первую атаку, – было выяснить, есть ли в арсенале противника ещё что-то более мощное, или же это форсированное нападение было его главным козырем. Поэтому он старался ровно, без излишней суеты, но достаточно уверенно отбивать удары, и так же спокойно, не слишком агрессивно атаковать, присматриваясь к приемам соперника.
Долго ждать не пришлось, в следующей же атаке Бернард, досадуя, что до сих пор не убил врага, поспешил продемонстрировать свой самый сильный удар, благодаря которому он прославился как непобедимый воин, – не было случая, чтобы кто-нибудь спасся от него. Однако и этот удар был отбит.
Бернард начал выходить из себя, не понимая, почему он не может одолеть противника.
– Мы славно развлеклись с твоей женушкой, – сказал казначей, вновь устремляя меч на противника, а затем, отбив атаку и снова атакуя, добавил, надеясь не только на силу своего меча, но и на яд своих слов:
– а утром твоя потаскуха сдохла...
В ответ на этот ядовитый выпад Лантберт даже бровью не повел, а предпринятый Бернардом удар словами, если кого и вывел из себя, отвлекая от боя, то только самого Бернарда, вновь растравив сердечную рану, нанесенную той, что отвергла его любовь – Альберга...Он вдруг ясно увидел её глаза, ощутил вкус её поцелуев и нежность её кожи… Это был не самый подходящий момент для воспоминаний. Лантберт, внимательно следивший не только за ударами, но и за состоянием соперника, мгновенно заметил, что казначей поплыл. И в этот момент, ломая всю тактику боя, он рубанул противнику по бедру, нанеся глубокую и болезненную рану. Острая боль заставила барселонца на мгновение преклонить колено, но этого мгновения хватило Лантберту, чтобы снести врагу голову. Обезглавленное тело казначея осело на пол, с грохотом роняя меч и заливая каменные плиты хлынувшей кровью. Отрубленная голова, слетев с плеч, откатилась в сторону, отвлекая на себя внимание зрителей, а победитель тем временем поспешил скрыться.
Глава 17. Арест.
Сполна рассчитавшись с врагом, Лантберт поспешил покинуть Ахен тем же скрытным путем, что и появился там. Переждав некоторое время в лесу, чтобы убедиться, что за ним нет ни погони, ни слежки, он направил коня в сторону Эссена. Надо было спешить – путь до монастыря, где скрывалась его возлюбленная, был не близок, а меж тем пребывание в этих местах приравнивалось к вынесению самому себе смертного приговора, и каждый лишний час уменьшал шансы на спасение. План был предельно прост: добиться, чтоб ему позволили встретиться с Альбергой, – ах да, там её зовут Софией. Только бы открыли ворота, она выйдет к нему, он сажает её в седло, и только их и видели. А если кто посмеет помешать им, что ж, тем хуже для этого несчастного безумца.
К рассвету он был на месте. Понаблюдав за обителью, он не заметил ничего подозрительного. Несколько монашек с кувшинами, ходившие за водой к источнику, вернулись в монастырь, больше никакого движения возле монастыря не наблюдалось.
Утренняя месса завершилась. Все последующее время после заутрени и вплоть до трапезы монахиням надлежало провести за работой.
Как обычно после мессы Альберга задержалась в храме, призванная настоятельницей. Пока служки прибирали предметы богослужения и святые дары, пока одна за другой погашались храмовые свечи, у подруг было немного времени перемолвиться несколькими словами, чтобы затем расстаться и уже не видеться до самой вечери. Юстину уже дожидалась её помощница. Заботы процветания монастыря, так же как благополучие каждой из сестер и все неисчислимые обязанности настоятельницы занимали у добросовестной Юстины весь её день, составляя весь смысл её бытия. Софию ждали заботы о болящих в лечебнице.
Так она жила теперь – молитвами и трудом, и её спокойной, размеренной жизни под надежным кровом могли бы позавидовать многие обездоленные, нищие, покалеченные войной люди, коих было множество там, за стенами обители – в мире, погрязшем в суетных стремлениях и глупых ничтожных страстях, не приносящих ничего, кроме боли и горя.
Постриг был назначен на рождественские празднества.
Она была бы вполне довольна такой жизнью, если бы не эта невыносимая черная тоска, подступавшая к сердцу всякий раз, когда сестра София, оставив труды прошедшего дня, ложилась поздней ночью в ледяную постель и закрывала глаза в ожидании спасительного благодатного сна. Душа плакала, и по щекам катились тихие безмолвные слезы, но Альберга уговаривала себя, что это всего лишь усталость.
Впрочем, днем ей удавалось обмануть тоску, спрятавшись от неё за усердной работой.
– Не пора ли мне в трапезную, за едой для болящих? – громче повторила Дидимия – она уже два раза задавала этот вопрос рассеянной сестре Софии. Лекарша варила целебную вытяжку для сестры-прачки, ошпарившей ноги кипятком и вот уже неделю лежавшую в лечебнице с ожогами. Но мыслями София, как видно, была очень далеко отсюда – так далеко, что даже не слыхала, что ей говорят.
– Да, иди, – бросила в ответ Альберга.
Приготовление отвара заняло достаточно долгое время. Затем Альберга приготовила новую повязку и, сняв старую, осмотрела раны. Ожоги почти зарубцевались, дело явно шло к успешному заживлению.
– Ну где же эта Дидимия, вечно её не дождаться! – проворчала вторая болящая.
– Как ты себя чувствуешь, сестра, полегчало ли тебе? – осведомилась лекарша у монахини с ожогами.
– Благодарю, сестра, уже полегче, – кивнула монахиня, болезненно морщась – ожоги были слишком глубокие, они медленно заживали и всё ещё беспокоили несчастную женщину…
Прождав ещё какое-то время, Лантберт покинул свой наблюдательный пост и приблизился к воротам.
На стук появился хмурый, как видно, только что продравший глаза привратник.
– Мне необходимо говорить с настоятельницей этого монастыря, у меня важные сведения, – сказал ему Лантберт.
Молча окинув его безразличным сонным взглядом, привратник исчез за воротами. Лантберту ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать.
Матушку Юстину позвали на монастырский двор, где её встретил командир отряда ахенских рыцарей – вот уже несколько недель бароны дежурили в обители, дожидаясь появления здесь опасного государственного преступника. Королева правильно оценила чувства Лантберта к жене и была уверена, что, ни смотря ни на что, рискуя жизнью, он приедет за Альбергой.
– Долгожданный гость пожаловал, – вполголоса сообщил барон аббатисе. – Матушка, будьте осторожны, это хитрая и опасная бестия.
– Видали и похитрее, – небрежно бросила в ответ Юстина.
Проследовав к воротам, она поднялась по лесенке, ведущей к окошку для переговоров с мирскими.
– Кто вы? Назовите себя, сеньор рыцарь, – равнодушно осведомилась она у бедно одетого барона, с виду весьма добропорядочного, скромного и воспитанного, терпеливо ожидавшего её по другую сторону ворот.
– Доброго дня, матушка, – отвечал Лантберт, – мое имя граф Рихард, я брат одной из ваших монахинь – сестры Софии. Не будете ли вы так добры, достопочтенная матушка, позволить ей увидеться со мной. У меня важные новости для неё.
– Так вы близкий родственник нашей сестры Софии? – проговорила Юстина, умело скрывая замешательство, вызванное словами рыцаря – получалось, что в этом пренеприятном деле оказалась замешана её подруга. Теперь ей стало ясно, кто говорит с ней, и кто тот самый опасный государственный преступник, которого так много дней поджидали в монастыре святой Агнесс рыцари императора. – А что это за важные новости, можно ли узнать? Ваша родственница, сеньор Рихард, сейчас слишком занята в лечебнице и, боюсь, у неё не будет возможности выйти к вам… Но вы можете смело поведать обо всем мне, и я всенепременно сообщу ей все ваши новости точно слово в слово.
Рыцари, слышавшие этот разговор из привратской, недовольно переглянулись. Либо аббатиса глупа как курица, либо она пытается отправить графа восвояси, тем самым дав ему шанс спастись от ареста…
Юстине была совершенно безразлична участь бывшего мужа Софии, более того, она и сама желала справедливого наказания для злейшего врага императора, для опасного преступника и убийцы, но ей претила мысль использовать в качестве слепой приманки её дражайшую подругу, которая к тому же могла пострадать, хотя была совершенно не виновна в преступлениях мужа, и даже не подозревала о них.
– Речь идет о наследстве, которое оставил ей наш недавно умерший, светлой памяти, отец, граф Викфред. И мне необходимо сообщить ей некоторые сведения личного характера, связанные с этим делом, – объяснил Лантберт.
Юстина понимающе кивнула.
– Ну что ж, это действительно уважительная причина, не смею препятствовать сообщению таких важных сведений, – сказала она и, скрывшись из захлопнувшегося окошка, появилась в калитке ворот.
– Вам придется немного подождать, ваша сестра подойдет к вам как только освободится, – к радости Лантберта аббатиса отворила калитку ворот настежь и ушла, оставив её открытой.
Юстина вернулась на двор, где очень кстати ей подвернулась под руку Дидимия – та, как обычно, запаздывала с едой из трапезной в лечебницу, задержавшись для сплетен с такими же, как она сама, ленивыми товарками, постоянно нарушавшими дисциплину в монастыре, но сейчас настоятельнице было явно не до того.
– Дидимия, скажи Софи, чтоб вышла за ворота, там её дожидается брат…
– Хорошо, матушка, – с готовностью кивнула Дидимия, не дослушав.
– Дидимия! – Юстина вновь остановила её, – когда Софи уйдет на встречу, сама тоже ступай к привратской, ты мне понадобишься.
– Хорошо, матушка… – удивленно проговорила Дидимия, но, отдав эти распоряжения и ничего больше не объясняя, Юстина поспешила скрыться со двора, и любопытной монахине ничего не оставалось, как проследовать в лечебницу, со своими чугунками с едой для болящих наперевес.
– Дидимия, где ты пропадала?! – набросилась вторая болящая на появившуюся наконец-таки в дверях лечебницы помощницу лекарки.
– Не твое дело, – отмахнулась Дидимия. – Софи, к тебе там брат пожаловал в гости, за воротами дожидается.
– Леон?!
– Ну, я вообще-то сама не видела, мне только велено сказать тебе. А у тебя, видать, много братьев? – усмехнулась Дидимия.
Альберга ничего не ответила, она уже не слушала свою помощницу. «Он принес ответ от мужа!» – сердце забилось гулко и часто.
Вот и пришел день, которого она так долго ждала – день, когда решится её судьба – жить ей или не жить. Что-то должно было однажды измениться, она не могла больше выносить изматывающее её уныние. Несмотря на все старания, она не могла одолеть его, хотя усердно молилась, чтобы Господь помог ей справиться с этим недугом, не раз исповедовалась в нем и причащалась святыми дарами, постилась дольше и строже всех остальных монахинь – ничего не помогало.
Доделав перевязку, Альберга устремилась к воротам. Её совсем не удивило то обстоятельство, что ей разрешили увидеться с братцем, хотя свидания с родственниками разрешались монахиням лишь в исключительных случаях, – для человека, что спас монастырь от разбойников, ворота обители всегда были открыты.
«Какие могут быть сомнения, все совершенно ясно, ведь если бы мой муж действительно любил меня, он пришел бы сюда собственной персоной, а не отправлял бы как обычно братца, – с горечью размышляла она, пока шла от лечебницы до ворот. Пересекая большой двор, она разглядела, что ворота действительно открыты, и её сердце застучало ещё сильнее, – Надеюсь, Леон будет так добр, что не заставит меня долго мучиться, и его кинжал будет так же остер, как его язык, – подумала она, вспомнив злые слова, брошенные братом мужа ей на прощание. – Вот ведь наглец, и какое, скажи, тебе дело до моей души, ты лучше бы о своей...» – Альберга остановилась, не веря своим глазам и забыв обо всем на свете. Она давно смирилась с мыслью, что никогда не увидит мужа и теперь, когда они все-таки встретились, от сильного волнения и слез, сдавивших горло, не могла вымолвить ни слова.
Лантберт тоже молчал, выжидающе глядя на жену.
– Ты пришел убить меня? – молвила Альберга, справившись, наконец, с волнением.
– Нет, – Лантберт улыбнулся. Господь всё же даровал ему эту милость – снова видеть её, слышат её голос, уже не во сне, а наяву. Да, это она, его возлюбленная, по-прежнему такая родная и желанная. Зря он сомневался – он не ошибся тогда в галереи ахенского дворца – их брак совершился на небесах задолго до их встречи. Что-то в ней изменилось, но, быть может, так ему показалось из-за монашеской одежды – это грубое тряпье, которое очень скоро он сорвет с неё, способно любую, даже самую прелестную женщину на земле, изменить почти до неузнаваемости.
– Я пришел, чтобы вернуть тебе твою вещь, – в его руке Альберга увидела свое обручальное кольцо. – И ещё, чтобы спросить у тебя то, о чем должен был давно спросить, ещё перед свадьбой: Альберга, дочь Викфреда Буржского, согласна ли ты стать моей женой?
«Он простил меня. Слава милосердному Господу! Клянусь, что буду отныне самой верной, самой послушной и самой любящей женой на свете!»
– Да, Лантберт, возлюбленный муж мой, я согласна, согласна навсегда быть с тобой в горе и в радости, – отвечала она, счастливо улыбаясь сквозь слезы. – Я люблю тебя и не смогу без тебя жить.
Надев ей на безымянный палец кольцо, Лантберт с нежностью обнял возлюбленную, а она вся приникла к нему, склонив голову ему на плечо. Если бы можно было оставаться так, крепко обняв друг друга всю вечность, это и было бы счастьем. Они слишком долго не виделись, и потому, забыв где находятся, вообще забыв обо всем, кроме своей любви, поспешили вновь узнать друг друга в долгом поцелуе.
Всё развивалось весьма удачно для притаившихся в привратской рыцарей. К графу вышла жена, от которой, как видно, он был без ума настолько, что устроил любовное свидание с мнимой сестрой прямо под стенами монастыря.
Лантберт слышал подозрительный шорох, но позволил себе не обратить на него внимания несколько лишних мгновений, подарив их поцелую. Когда же он понял, что оказался в ловушке, она успела захлопнуться – его меч был выкраден из ножен, а самого графа рыцари всем скопом повалили на землю и связали ему руки. Все это молниеносное действие сопровождалось отчаянным криком бесцеремонно отшвырнутой на землю Альберги.
– Господи милостивый! – закричала она что было духу и, вновь вскочив на ноги, хотела ринуться на помощь к возлюбленному, но была вовремя остановлена подбежавшими к ней монахинями, накрепко вцепившимися в неё.
– Отпустите, да отпустите же меня! – кричала она, пытаясь вырваться, пока Юстина и Дидимия волоком утаскивали её обратно в ворота обители.
– Софи, милая, этот негодяй не стоит твоих слез! – восклицала Юстина, сочувствуя переживаниям подруги, но даже не думая потакать её безумству.
Привратники закрыли ворота.
– Ну что, выродок, мразь поганая, чья взяла?! – проговорил командир, с лютой ненавистью взирая на арестованного, которого только что подняли на ноги, чтобы вести в Ахен. И, не дождавшись ответа, тут же опять свалил его с ног, обрушив на дижонца всю тяжесть своего кулака, после чего знаком велел вновь поднять пленника.
– Что молчишь, ублюдок, угробил половину Франкии, а сам в бега со своей потаскухой?! – на этот раз, не успел барон договорить, как пленник ответил ему – весьма болезненным ударом с ноги, заставив командира скрючиться от боли.
– Вот гнида! – отдышавшись, командир набросился на пленника – сбив дижонца с ног, он принялся яростно месить его руками и ногами куда придется.
– Велено взять его живым! – осмелился вмешаться один из подчиненных барона, который, обезумев от ненависти, готов был самого себя подвести под карающий меч за ненадлежащее исполнение приказа.
– Скажи спасибо, что я обязан передать тебя живым в руки палача. Завидую ему, вот уж кто поговорит с тобой как подобает, мразь, – процедил сквозь зубы командир, справившись с приступом ярости.
– Иди ты к черту, падаль ахенская, – проговорил в ответ Лантберт, сплевывая кровью.
Его вновь поставили на ноги. Командир молча схватил веревку, которой были связаны руки Лантберта и закрепил другой её конец у луки своего седла, затем вскочил на коня и пустил его рысцой, увлекая за собой пленника.
Тем временем, Юстина тщетно пыталась унять обезумевшую от горя подругу.
– Софи, послушай меня, пожалуйста, ты не знаешь правды, он обманывал тебя. Он вовсе не предан императору, наоборот, он его злейший враг, на его счету множество преступлений… ну послушай же ! – повторяла она подруге, которая уже обессилев, все равно продолжала, словно безумная, с плачем барабанить в обитые железными щитами толстые бревна ворот, только зря отбивая себе пальцы.
Монашки сбежались на двор и испуганно загомонили, в ужасе взирая на происходящее, не понимая, отчего всегда такая милая и благоразумная лекарша впала в такое буйное неистовство.
– Не иначе бес вселился...
– Она одержима, вы что, не видите...
– Расходитесь, матушка велела всем расходиться, идите работать, – призывала помощница аббатисы сбившихся в большую, жужжащую толпу сестер, и вскоре монастырский двор снова опустел.
– Софи, послушай, он преступник, его давно тут караулили, ведь сама императрица Юдифь велела арестовать его!
Только после этих слов София обернулась к ней, показав свое заплаканное, искаженное горем лицо.
– Ты все знала?! – она вцепилась прожигающим огнем негодования взглядом в ту, кому так доверяла, кого искренне считала своей подругой. – Ты все знала и даже и не подумала предупредить меня?!
– Прости, дорогая, прошу прости меня! – взмолилась Юстина, испытывая отчаянное чувство вины перед подругой, и примирительно сжимая её руку, – ведь ты могла бы, пусть невольно, но предупредить его, понимаешь? Он очень опасный преступник! И хорошо, что его арестовали!
Альберга вырвала свою руку из руки Юстины, грубо оттолкнув её от себя.
– Он мой муж, и я люблю его больше жизни! – закричала она, не помня себя от горя и гнева. – И не тебе судить о нем! Что ты можешь знать, ведь ты отродясь никого не любила?!
– Софи, опомнись... – растерянно проговорила аббатиса побелевшими губами.
– Ты что, и впрямь надеешься запереть меня здесь на веки вечные?! – Софи уже не слышала её, но всё продолжала кричать на неё, действительно, становясь все больше похожей на одержимую. – Только напрасно надеешься, тебе не запереть меня здесь, так же, как ты не способна заставить жить в неволе солнечный свет, радугу или ветер! Я все равно сбегу отсюда, это совсем не так трудно как тебе представляется! – Софи решительно оглянулась кругом, явно намереваясь начать что-то предпринимать для исполнения своих угроз, но у Юстины больше не осталось моральных сил спокойно наблюдать как безумствует её подруга.
– Отведите эту монахиню в карцер! – воскликнула она, обращаясь к, находившимся неподалеку и наблюдавшими за ними, привратникам, которые тут же поспешили исполнить приказ настоятельницы, и очень скоро Альберга исчезла за дверьми подвала, в котором находилась монастырская тюрьма.
Она провела в ней несколько часов, потеряв счет времени, сидя на полу, прижавшись лицом к холодному камню стены и непрестанно ударяя по ней кулаком, который был уже содран до крови, но боли она не чувствовала. Она ненавидела себя, за то, что позволила сделать из себя глупую приманку, ненавидела Юстину, за то, что та не предупредила её о засаде, ненавидела свою судьбу, за то, что та посылает ей испытание за испытанием вместо того, чтобы давно позволить оставить этот мир. Выхода не было, но и смириться она не могла, и это противоречие мучило её, раздирая сердце.
Дверь отворилась, на пороге появилась аббатиса. Закрыв дверь, она подошла к пленнице и села рядом с ней.
– Софи, ну прости меня, я делала то, что должна была… – примирительно начала она.
– Отпусти меня, – сухо перебила её подруга, даже не обернувшись к ней.
Юстина помолчала в раздумье.
– И куда ты отправишься, что будешь делать?
– Брошусь в ноги императору, буду умолять, чтобы он казнил меня вместе с мужем, или хотя бы закопал живой в его могиле…
– Вот дуреха, – вздохнула Юстина. – В таком случае даже не мечтай, чтоб я тебя отпустила. Или нет, хорошо, я отпущу тебя, но только после того как узнаю, что твоего преступного мужа казнили, и тело выбросили на съедение шакалам, и что даже останков его не сохранилось. Вот так, дорогая. Ты не в себе, у тебя от пережитого страха повредился ум. Ты даже не задумываешься о том, как можно жертвовать своей бесценной жизнью ради кого-то, тем более ради такого негодяя как твой бывший муж.
– Скажи, кто дал тебе право распоряжаться моей жизнью?
Юстину такой вопрос очень разозлил, однако она не подала виду.
– Прежде всего, сам Господь! Ведь я твоя настоятельница, так же как всех остальных моих сестер во Христе, и я в ответе за тебя перед Ним. Ну и потом – ты сама! Ты забыла, что ты обещала мне, что никогда не оставишь меня? Забыла, да? А я нет! И знаешь, не могу поверить, что стоило только самому последнему из негодяев явиться сюда и позвать тебя, и ты готова тут же оставить меня и бежать за ним хоть на край света! Где твоя женская гордость! Где твоя верность клятвам?!
– Отпусти меня, Юстина, – вновь равнодушно перебила её разглагольствования Альберга, помня лишь о том, что должна каким-то образом хотя бы попытаться спасти мужа.
В её голосе было много боли и вместе с тем какой-то мрачной решимости. Нет, Софи не была похожа на безумную – перед Юстиной сидела убитая горем женщина. Надежды, что она придет в себя и все станет как прежде больше не оставалось.
– Знаешь, отчего все твои несчастья, Альберга? – сдавшись, устало проговорила Юстина.
Услышав из уст аббатисы свое настоящее имя, графиня даже удостоила её взглядом.
– Все от твоей бесконечной лжи, – продолжала Юстина. – Ты лжешь всем подряд и по любому поводу, не только врагам, но и друзьям, а что хуже всего, ты запутываешь в своем вранье даже близких тебе людей.
Альберга молчала, глядя прямо перед собой. О чем она думает? Снова о своем муже?
– Никогда не лги тем кто тебя любит, Софи, – добавила Юстина, горестно вздохнув, и замолчала, чувствуя, что не может больше говорить от подступивших к горлу слез.
– Так ты отпустишь меня? – снова холодно переспросила Альберга, больно раня сердце подруги своим безразличием к ней.
– Неужто ты и впрямь готова умереть ради него?! – не в силах больше скрывать горечь отчаяния, воскликнула Юстина.
– Да. Только рядом с ним я жива, – все так же холодно отвечала Альберга.
Юстина быстрым движением смахнула слезы с ресниц, успешно справившись с одолевавшим её желанием расплакаться.
Не более, чем через полчаса Альберга стояла за воротами монастыря, прощаясь с подругой. Юстина дала ей свой шерстяной плащ в дорогу, и собрала ей в узелок кое-какие необходимые вещи, денег и немного еды. Графиню ждал оседланный конь – это был самый щедрый подарок аббатисы.
– Ты только помни, Софи, здесь тебя всегда ждут, здесь ты всегда найдешь надежное убежище. Если только ты захочешь, эта обитель станет для тебя родным домом, – со слезами на глазах сказала Юстина, все ещё надеясь когда-нибудь увидеть её.
– Спасибо, Юстина, – Альберга в последний раз обняла подругу. – Спасибо за всё.
Приняв благословение аббатисы, она запрыгнула в седло и направила коня в сторону Ахена.
Глава 18. Суд в Ахене.
Путешествие было долгим, но совсем не утомительным. Для королевской повозки, следовавшей из Буржа в Ахен, не существовало закрытых ворот – каждый из тех домов, где юная путешественница останавливалась отдохнуть, оказывался заранее гостеприимно распахнутым и, – был ли это графский дворец или дом простого барона, – все они встречали её своей лучшей комнатой, заботливым обхождением и приветливыми лицами хозяев.
