Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Любовь и смута.
Анна Шибеко
Глава 1. Альберга.
Возвращение в родной дом – что может быть милее сердцу?
За три года службы при королевском дворе Альберга так устала от бесконечной череды хлопот и праздников, которыми была теперь до краев заполнена её жизнь, что краткий отпуск, милостиво дарованный государыней, оказался для неё воистину желанной бесценной наградой. Она надеялась вновь испытать то детское чувство защищенности от всяческих волнений и тревог, что дарили ей когда-то стены Буржа, где она родилась и выросла. Мечтала вновь окунуться в блаженный покой деревенского уединения, к которому привыкла с детства и о котором могла лишь с грустной улыбкой вспоминать с тех пор, как оказалась вовлечена в шумный и увлекательный водоворот придворной жизни.
И вот, преодолев долгий утомительный путь, пронизывающий холод и все страхи опасной дороги, Альберга со слезами радости на глазах увидела знакомые ворота – те самые, из которых она уезжала когда-то без оглядки и без сожаления. Да, когда-то она всей душой стремилась сбежать отсюда. А потом, оказавшись вдали от родного очага, затосковала, мечтая вернуться.
У ворот её встречала матушка Аригунда, как называли в доме кормилицу Альберги, – нянька, выпестовавшая на своих руках всех графских детей. Услыхав от стражника о приближении экипажа с королевскими значками, она выбежала со двора навстречу нежданным гостям. С нетерпением вглядываясь в подъезжающую повозку и следовавших за ней всадников, нянюшка зябко куталась в длинный шерстяной плащ, который в спешке накинула на себя, и который, хоть и покрывал её от макушки до пят, но не очень-то спасал от пробиравшей до костей промозглой зимней сырости. Однако, едва матушка Аригунда увидела Альбергу, лицо её осветилось радостью и нежностью.
– Солнышко ты мое ясное, цветик ты мой распрекрасный, – с чувством приговаривала нянюшка, то прижимая к себе странницу, то отдаляя, чтобы вдоволь насмотреться. – Как же ты не побоялась пуститься одна в такой далекий путь? Так опасно! Такое легкомыслие!
Альберга улыбнулась: любовь и забота, которые слышались в этих упреках, мгновенно обогрели её тем самым теплом домашнего очага, о котором она грезила всю дорогу от Ахена до Буржа.
– Нянюшка, не волнуйся и не сердись, – отвечала она с улыбкой, – посмотри, королева дала мне и повозку, и лошадей, и надежную охрану. Вели кухарке накормить королевских рыцарей и устрой им ночлег. А что – матушка, отец, – разве их нет?
– А откуда им здесь теперь быть, ласточка моя? Хотя госпожа, твоя матушка, и то правда, уж точно через несколько дней вернётся из монастыря, а твой отец никогда не возвращался домой раньше середины священного месяца... вот ты и не помнишь уже наши порядки, – с укором покачала головой нянюшка. – Ну, пойдем, пойдем скорее, тебе надо согреться и отдохнуть!
– Ступай в дом, матушка Аригунда, я сейчас, – отвечала Альберга.
Она остановилась, внимательно осматривая все вокруг, как будто впервые увидела этот большой круглый двор с раскидистым ясенем, чья тень спасала её детские игры от палящих солнечных лучей, колодец, погреб, сарай, крыльцо – всё ей было теперь мило и дорого, всё, что когда-то она проклинала, как обыденное и опостылевшее. Теперь она словно хотела поздороваться и с этим двором, и со своим детством.
– Эй, Гуго, – послышался из дома громкий окрик нянюшки, – а ну займись лошадьми!
На крыльце появился родной сын Аригунды.
Альберга помнила его тощим вертлявым мальчишкой, теперь же она увидела плечистого молодца, величиной с утес.
– Госпожа Альберга, – поклонился он, почтительно приветствуя дочь хозяев.
Дом был большой и удобный для всех домочадцев. Он был выстроен четверть века назад Викфредом Буржским с большим знанием дела.
Пройдя через просторный нижний зал, где нянюшка вместе с кухаркой уже суетливо ставили на стол какую-то снедь, Альберга поднялась по лестнице, знакомой каждым своим скрипом и крутизной деревянных ступеней, на верхний этаж. Большую часть второго этажа занимали женские покои.
Из комнаты сестры доносились звуки арфы – они звучали так волнующе и прекрасно, что Альберга заслушалась. Музыка лилась плавно, как сама гармония, и пела о чувствах юной музыкантши: о радости бытия, о надежде на счастье. Открыв дверь, Альберга увидела Элисену, которая, склонившись к инструменту, старательно повторяла сложные переборы струн. Девушка не заметила появления старшей сестры, так самозабвенно она была увлечена и музыкой, и своим успехом – радуясь и гордясь, что её пальцы, ещё совсем недавно непослушные и неловкие, теперь могли извлечь из инструмента такую красоту.
Комната Элисены в этот час была освещена мягким вечерним светом, который проникал сюда сквозь толщу стены через узенькие оконца. Как и всегда, у сестры на столе, сундуках и даже на полу валялись всякие безделушки, гребни, перья для письма, и ещё бог знает что. На стенах были развешены засушенные пучки трав и цветов. А из дальнего угла комнаты на гостью смотрела пара внимательных, горящих желтым огнем, глаз – кошка Альда, любимица Элисены, свернулась пушистым черным клубком на кровати своей хозяйки.
– Великолепно! – воскликнула Альберга с улыбкой, – ты делаешь успехи!
– Альберга! Вот чудеса! – Элисена, оставив арфу, поспешила обнять сестрицу, обрадовавшись, что нежданная гостья прервала её затянувшееся одиночество.
Они были родными сестрами, но до чего же они были разными!
Элисена – с внешностью хрупкой и таинственной лесной феи и с лениво-уверенными повадками рыси, и Альберга – высокая и статная, внешне похожая на безмятежную и всевластную римскую богиню, но с неспокойной, ищущей душой, непрестанно искушаемой всякого рода страстями, волнениями и сомнениями.
Длинные, цвета воронова крыла волосы Элисены, небрежно поднятые на затылке серебряным обручем, ниспадали на плечи и тонкий девичий стан вьющимися локонами. Её зелёные глаза были блестящими и влажными, цвета летней листвы после дождя, эти глаза завораживали и, даже увиденные однажды, оставались в памяти на всю жизнь.
Старшей сестре природа подарила жесткие, непослушные светлые волосы, с которыми намучилась нянька, тщетно пытаясь как-то их прибрать. Черты её лица были не так тонки и красивы, как у младшей, но обманчивые серо-голубые глаза манили таинственным мерцанием, словно серебристая гладь озера, освещенная луной.
Альберге шел девятнадцатый год, Элисене – пятнадцатый.
Быть сестрами не значит быть подругами, кровное родство не залог духовной близости.
Они родились и жили под одной крышей, у одних родителей, однако долгое время эти сестры, казалось, существовали в разных мирах, каждая в своем собственном.
Старшая – вечно где-то пропадавшая непоседа, её нельзя было застать дома за работой или занятиями музыкой, она сбегала из дому рано утром и появлялась только к вечерней мессе, в ссадинах и пыльном платье, за что частенько зарабатывала ругань и оплеухи от матери, и терпела неприязнь отца – тот с раздражением называл свою старшую дочь бешеным волчонком, диким и глупым, и мечтал поскорее отдать её замуж хоть за первого встречного бродягу, который на неё польстится.
Младшая же больше всего на свете любила, словно кошечка, приютиться возле очага и слушать разговоры кухарки с нянькой, да наблюдать за приготовлением кушаний и целебных снадобий, на которые нянюшка была мастерицей. Вскоре она стала помогать няньке в её знахарстве и учиться у неё, разбираться в лечебных травах, понимать их свойства, готовить снадобья.
Однажды детишки из деревни, которые частенько прибегали поиграть с ней, рассказали, что венок из вербены исполняет все желания. Набравшись смелости, она отправилась в лес – ей не терпелось это проверить. Мир Элисены был тихим и уютным, в нем были только любовь родных и близких, ласковое солнышко, теплые дожди, прекрасные розы, растущие в саду возле дома, зеленая листва ближнего леса, звонкое пение птиц – бояться ей было нечего.
Вербеновый венок был почти готов, а маленькая божья коровка, путешествовавшая по желтому лепестку, вдруг распахнула все свои крылышки и унеслась ввысь. Проводив её глазами и повернув голову, Элисена увидела перед собой грязных оборванцев со злыми лицами. Они предстали перед ней неожиданно, и сами сперва оторопели, может быть решив, что видят лесную фею. Они были чужаками. Душегубства, творимые ими, заставили их скитаться по свету, ища спасения от кровной мести в чужих землях.
Испуганное выражение лица девочки, которой, кстати сказать, едва исполнилось одиннадцать, не походило на безмятежность создания иного мира, это была настоящая, хорошо одетая, чистенькая девочка, и она была в лесу одна.
– Это дар богов! – проговорил один из них, с силой хватая девочку за предплечье, словно боясь, что она сейчас исчезнет так же неожиданно, как и появилась.
Острая боль вывела её из оцепенения и Элисена закричала что есть духу, во всю силу своих легких.
Неожиданно один из них замер и повалился на землю, а второй, сжимавший девочке шею, отпустил её и бросился бежать, скрывшись в лесу. Элисена увидела сестру.
– Ты жива? – подбежав к ней, спросила Альберга, тревожно вглядываясь в широко раскрытые и немигающие глаза оцепеневшей от ужаса сестры. – Откуда ты здесь взялась? И что это за твари с тобой?
– Ааааа! – только и смогла произнести в ответ Элисена сквозь хлынувшие потоки слез, сковавших ей горло, на котором она словно все ещё чувствовала огромные, безжалостные пальцы.
Альберга пнула ногой скрючившееся на земле тело, перевернув его лицом вниз. Уверенным рывком она вытащила из его спины свой дротик, и вернула оружие за пояс, предварительно обтерев его о траву. Элисена, наблюдавшая за ней, смотрела и не могла поверить, что перед ней её сестра – та самая сестра, с которой она каждый день ест из одной тарелки – что это именно она только что убила людоеда. А в том, что на неё напали именно людоеды, у девочки не было никаких сомнений.
– Молодец, громко кричишь, – сказала Альберга, помогая сестре влезть на лошадь. – Если научишься к тому же быстро бегать, тогда тебе ни один бродяга не страшен.
Элисена перестала плакать, но все ещё судорожно всхлипывала.
– Сейчас отвезу тебя в одно местечко, там ты успокоишься и отдохнешь, это здесь, не очень далеко. – Альберга села на лошадь и пустила её неспешным ходом, поддерживая сестру, которая обняла её, крепко прижавшись к ней и закрыв глаза.
Неторопливый, мерный ход лошади укачал и успокоил девочку, она задремала.
– Эй, сестренка, ты спишь? – обратилась к ней Альберга, остановив лошадь.
Элисена открыла глаза и увидела перед собой лачугу. Маленький лесной домик, добротно выстроенный из бревен, с крышей, покрытой ветками и соломой, со стенами, заросшими чертополохом и крапивой, с крошечным окошком наверху.
Альберга откатила от двери валун, и она со скрипом распахнулась.
– Прошу пожаловать! – с улыбкой обратилась она к сестре и к своей лошади, которую осторожно завела внутрь лачуги, причем Бертрада (так Альберга называла свою кобылку), привычно чуть согнула голову и прижала уши, входя внутрь помещения – её уши почти касались потолка.
– Элисена, садись сюда, – скомандовала Альберга, указывая на стог соломы в углу комнаты. – Садись и сиди смирно.
Сестра осмотрела внимательно руки и ноги Элисены, согнула их в суставах, прощупала её ребра, велела покрутить головой.
– Кроме синяков ничего, ты счастливо спаслась. Сами силы небесные привели меня туда. Благодарю, пречистая Дева! – с чувством проговорила Альберга, подняв глаза к потолку и истово перекрестившись. – Посиди тут, я схожу за водой, – Альберга вышла из домика и захлопнула за собой дверь, на которую с той стороны вновь с глухим стуком лег тяжелый камень.
Элисена, удобно пристроившись на соломе, с интересом огляделась вокруг.
В центре возвышалась вытянутая в длину плоская каменная глыба. Она была такой огромной, что никто и никогда не мог бы втащить её в эту маленькую лачугу – ясно было, что домик был построен вокруг этого камня, который служил не то обеденным столом, не то алтарем. Внимание Элисены привлекла груда пыльного барахла в углу. Поняв, что издали ничего разглядеть невозможно, она поспешно вылезла из своего уютного гнездышка и подбежала к таинственным вещам. Скучающая от вынужденной неподвижности Бертрада недовольно фыркнула.
– Что с того, что я только посмотрю? – обратилась к ней Элисена, решив, что лошадь выражает недовольство её непоседливостью и непослушанием. Лошадь кивнула ей в ответ, как показалось Элисене, одобрительно и понимающе.
Из груды непонятных плошек и ещё бог знает чего, она вытащила наиболее заинтересовавший её странный предмет. Это было нечто круглое. Стерев подолом пыль и грязь, – на такой случай платья было не жалко, тем более оно давно было испачкано, – Элисена увидела необычный шар. Красивый и тяжелый, а под слоем пыли вдруг заиграли блестящие мерцающие звездочки. Чем больше Элисена вглядывалась в их игру, тем больше и краше они становились, мало-помалу приобретая какие-то неясные формы. Они настолько поглотили её внимание, что она не заметила, как заскрипела отворившаяся дверь и вошла её сестра, с кувшином в одной руке и с листом лопуха, наполненным краснеющими лесными ягодами в другой. Положив все это на каменный стол, она закрыла дверь – изнутри дверь цеплялась на щепку.
– Нравится? – с усмешкой поинтересовалась она.
Элисена от неожиданности чуть не выронила чудесный шар из рук.
– Да, – кивнула она, словно очнувшись от наваждения, – красиво... Никогда в жизни не видела такой дивной вещи...
– Можешь забирать, – милостиво улыбнулась сестра. – Только спрячь во что-нибудь, с таким скарбом в открытую не ходят.
Элисена чуть не подпрыгнула от радости. Она прям-таки влюбилась уже в этот загадочный шар, и ей в самом деле до смерти не хотелось с ним расставаться.
– Спасибо, Альберга! Ты такая... хорошая... – выпалила она, желая от переизбытка благодарности обнять сестру, но не решаясь. Ещё вчера они почти не разговаривали, а сегодня сестра для неё стала чуть ли не ангелом, родным и близким божеством...
– На вот, поешь, – Альберга подвинула ближе сестре лист с ягодами.
– Спасибо, – Элисена набросилась на сочные ягоды, они брызгались во рту сладковатым соком, утоляя и жажду и голод одновременно. – Альберга, скажи, а чей это дом?
Альберга, которая подошла к Бертраде, чтобы успокоить её нетерпение, нежно погладив её шею и морду, и сказав несколько тихих ласковых слов, вернулась и села рядом с сестрой.
– Это дом ведьмы, так его называют. Здесь раньше жила одна ведунья.
Элисена, перестав жевать, уставилась на сестру, подперев рукой голову, стараясь не пропустить ни одного слова.
– Это была хорошая ведьма, добрая, звали её Гизелла, – так начала Альберга свой рассказ. – Она делала много хорошего для людей, могла вылечить и болезнь, и хромоту, слепоту. Чуть кто захворает, сразу за ней бегут, чтоб она поставила болящего на ноги. А лечила она только лишь целебными снадобьями из лесных трав, которые сама собирала и сама варила. Да ещё лечила она святыми молитвами. Вот прочтет она семь раз Отче, да три раза Верую, потом святой водицей оботрет ребеночка, и вот он уже и здоров. И глазки весело глядят, и ножки быстро бегают, и нет в нем больше никакой хвори.
Столько добра она делала в наших краях, что разозлила злых духов. И порешили они её извести.
Как-то раз повстречала она на дороге прекрасного всадника на легком, словно ветер, скакуне. Спешился тот всадник – сам красивый, высокий, что волей-неволей залюбуешься, глаза горят огнем, платье от золота, что солнце сияет, подошел к ней и говорит: «Сколько земель объездил, а такой красоты нигде не встречал. Будь краса неземная, моей суженой, я король далекой земли, будешь королевой в богатом моем королевстве» – заговорил он её словами ласковыми так, что она голову совсем потеряла. И согласилась она стать его суженой на веки вечные, а в знак согласия сняла она с шеи ладанку, что отродясь не снимала, и отдала ему. Тотчас принял злой дух свой истинный облик и унес её с собой в ад, только и нашли наутро люди её ладанку посреди дороги...
Тот день, изменивший многое в мире Элисены, запомнился ей на всю жизнь, и сейчас, при виде нежданно появившейся сестры, волнительные события прошлого вновь ожили и пронеслись перед её мысленным взором так ясно, будто все это произошло не три года назад, а только вчера.
Альберга стащила с себя теплый, подбитый белкой плащ и, бросив его на ближайший сундук, с наслаждением упала на кровать сестры, всполошив Альду – с обиженным мурком та спрыгнула на пол.
– Как хорошо, – проговорила Альберга, закрыв глаза.
– Почему ты не дождалась, пока отец пришлет за тобой повозку?
– Просто захотелось поскорее приехать домой.
– Ты что, будешь теперь спать? – нетерпеливо проговорила Элисена – ей хотелось о многом поговорить с сестрой и о многом её расспросить.
– О нет! – Альберга потянувшись, нехотя поднялась с кровати, – сначала я поем! В этом доме есть чем накормить странствующих и голодных?
– Не знаю, – нерешительно отвечала Элисена, следуя за сестрой, – может с обеда что-то осталось.
Они спустились по лестнице в большой зал, где для путешественницы уже был накрыт обеденный стол...
– Госпожа Юдифь сама доброта, – говорила Альберга, запивая легким, буржским кларетом свой скромный обед: жареную говядину с вареными бобами и хлебом. Голод – лучшая приправа, поэтому девушка была рада и этому простому и грубому угощению, и ела всё, чем потчевала кухарка, с таким нескрываемым удовольствием, словно вкушала сказочные яства на райских именинах.
– А вот государь уж очень строг, – продолжала она. – Вот уж про кого говорят, что на людях ангел, а дома черт. Ведь он сослал по монастырям всех своих сестер, видишь ли, они вели слишком развеселый образ жизни, зато теперь все придворные живут при дворе в такой строгости, что уж, наверное, даже благочестивые братья и сестры в своих обителях едят вкуснее и одеваются краше. Эти посты и посты, которые кажутся нескончаемыми, и мы почти весь год на хлебе и воде.
– По тебе не скажешь, что ты все время на хлебе и воде, – усмехнулась Элисена, ущипнув сестре руку выше локтя – длинный рукав льняной камизы, прилегавший вплотную к руке, ясно очерчивал мраморную гладкость её линий.
– Ах! – воскликнула Альберга. – Больно же! Если впредь ещё вздумаешь драться, я понаставлю тебе с дюжину синяков прямо на лице, клянусь! – пригрозила она, потирая сквозь ткань руку. – Да что это с тобой, чего ты хохочешь?
– Альберга, какой ты стала неженкой, – сквозь смех проговорила Элисена. – Тебя узнать нельзя с этими придворными ужимками!
– Нахалка деревенская, – сказала Альберга, покачав головой.
Она налила себе ещё вина.
– У тебя очень красиво уложены волосы, – ласково промурлыкала Элисена, чтобы задобрить сестру.
– Тебе правда нравится? – примирительно улыбнулась старшая сестра, сделав глоток. – Госпожа Бегга, главная камеристка научила меня такой прическе, а она знает в этом толк, уверяю тебя. Ведь она сама каждое утро причесывает государыню. Эта дама весьма преклонных лет и видывала ещё императора Карла, она мне много рассказывала про то время. Уверяю тебя, мы все, нынешний двор, невиннейшие агнцы. Если бы ты знала, какое отвратительное бесстыдство творилось при старом дворе! – Альберга поперхнулась и закашлялась. – Хотя, – сказала она, когда кашель прошел, – тебе не стоит знать все эти богомерзкие подробности, уж поверь. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
– Тебе, наверное, трудно было поначалу, да? Ведь при дворе свои порядки, а ты привыкла жить так, как тебе хочется и никого не слушать... – живо поинтересовалась Элисена.
– Да, ты правду говоришь, сестренка, сначала мне многое было не по душе, но государыня проявила ко мне такую доброту и заботу, какой я и от матушки-то отродясь не видывала. Сама госпожа Юдифь помогла мне быстро усвоить и принять все правила придворной жизни. Поверь, я люблю её и преданна ей всей душой, и исполнять её приказы, помогать ей, мне просто-напросто в радость. Иначе я бы и минуты там не оставалась.
– Скажи, а понтифика ты видела?
– Нет.
Альберга отправила в рот очередной кусочек жареного мяса. К удивлению Элисены, её сестра разрезала мясо с помощью кинжала, который носила на тонком кожаном ремешке, схватывающем длинное платье-тунику в талии, а не откусывала зубами, как это было всегда принято в их семье.
– Нет, – повторила Альберга, вновь запивая мясо вином, – Зато я видела другие иноземные посольства. Не так давно у нас были даны – их конунг с женой и с небольшой свитой. Выглядели они диковатыми и надменными, на жене конунга было столько украшений, что её было просто жалко – тяжело, наверное, ей, бедняжке, таскать на себе столько добра. Но подарки их были хороши, особенно их подарок государыне – целый сундук выделанных шкурок белого песца, они ослепительно красивы, пышные и одновременно очень мягкие и нежные, я сама их трогала, поверь, это настоящее чудо. Даны хотели вечного мира с Франкией. Но государь поставил им условие – принятие святого таинства крещения. Так вот, они приняли крещение. Государь воспринял от святого источника конунга, а госпожа Юдифь – его жену. Такое торжество нашей веры не скоро забудешь. – Глаза Альберги засветились искренним восхищением. – Не покривлю душой, если буду повторять всем и всегда, что наш государь – тот человек, кто много трудится во имя Христа, чтобы вчерашние дикари обрели истинный свет христианского учения и вечную жизнь для своих душ.
Элисена слушала эту благочестивую тираду, приоткрыв рот. Она и не предполагала, какой велеречивой и пылкой могла быть её некогда молчаливая и угрюмая сестра.
Сестры замолчали. Альберга ела, а Элисена, впечатлённая её речью, мысленно путешествовала где-то в прекрасных горних высях.
– Не хочешь ли вина? – спросила Альберга, заметив отсутствующий вид сестры.
– Нет, я не люблю вино, – отмахнулась Элисена.
– Ох, хорошо тебе тут, хочешь пей вино, хочешь не пей. При дворе и вина за обедом не выпьешь, если только в праздник или когда посольства. Да ещё когда принцы со своими неотесанными рыцарями-баронами понаезжают, тоже почитается как праздник, хотя по мне так хоть из покоев не высовывайся, эти грубияны отвратительно досаждают своим вниманием, а сами и двух слов связать не могут.
– А правду говорят, что принц Лотарь злой и страшный как сам черт и постоянно вздорит с государем? – спросила Элисена, вспомнив рассказы недавно побывавшего у них семейства, перебиравшегося из Аквитании в Австразию.
– Это кто тебе сказал?– удивилась Альберга.
– Так... – Элисена неопределенно махнула рукой, – прохожие люди говорят.
– Если сказать по правде, то да, госпожа Юдифь не любит его, и именно по той самой причине, что опасается, как бы он не сподобился организовать бунт против императора, особенно после скандала на последнем собрании знати, когда он отказался признать новый капитулярий. Говорят, он громко и отвратительно ругался, не стесняясь даже епископов, и ушел, не дождавшись окончания собрания, оставив государя в сильном огорчении...
Альберга зевнула, она говорила все ленивее и медленнее. Разомлев от тепла, вина и еды, девушка вдруг почувствовала тяжелую усталость в голове и во всем теле.
– Пойду спать, а не то усну прямо в миске. Нянюшка, наверное, уже приготовила воду в купальнице и теплую постель.
Она нехотя поднялась со скамьи и побрела в сторону лестницы, но вдруг остановилась и вернулась, решившись все же спросить то, о чем так и не осмеливалась заговорить до этой минуты.
– Элисена, – обратилась она к сестре неожиданно помрачневшим, упавшим голосом (сестра с удивлением подняла на неё глаза, перестав играть с Альдой, которая во время разговора сестёр посапывала, свернувшись черной круглой подушечкой на её коленях, а теперь проснулась и громким мурком требовала свою долю хозяйского внимания), – скажи... – Альберга помолчала несколько секунд, при этом от сильного волнения выстукивая по доске стола ритмичную дробь, словно танцовщица с тимбром, – этот человек, за которого меня выдает отец... он старый? Уродливый? Или молодой? Красивый? Ты видела его? – произнося это, Альберга с тревогой и вниманием вглядывалась в лицо сестры, пытаясь прочесть ответ ещё до того, как он будет сказан.
Этот вопрос волновал её с той самой минуты, как она получила весть от отца о том, что ей надлежит собираться домой, так как вскоре после Рождества состоится её свадьба. Но по дороге она решила, что сначала как следует отдохнет и наберется сил, насладится покоем родного дома, прежде чем узнает, может быть, неприятную правду о будущем муже и о своей будущей судьбе. Она никогда не была любимицей отца, и у неё не было причин надеяться на счастливую для себя партию.
Элисена с сожалением покачала головой:
– Нет, Альберга, его здесь не было, я даже не знаю его имени, и, по-моему, даже матушка его не знает...
Она подошла к старшей сестре и обняла её:
– Ничего не бойся, дорогая, я чувствую, что у тебя все будет хорошо, и от всего сердца этого желаю, – ласково сказала она, пытаясь приободрить сестру.
– Да благословит Бог твои уста, сестренка, – грустно улыбнулась Альберга.
Умывшись с дороги, она поднялась к себе.
Постель действительно была уже готова – на кровати возвышалась целая гора пуховых перин и шерстяных покрывал. Доброй нянюшке хотелось, чтобы Альберга хорошенько согрелась и чувствовала себя дома так же уютно, как тот птенчик, что по воле злой судьбы выпал из гнезда, но благополучно был возвращен под теплое мамино крылышко.
Мерцающий огонек светильника выхватывал лишь кровать и полоску деревянной стены над ней, остальное скрывалось во мраке. Но Альберга столько лет провела в этой скромной девичьей келье, что свободно находилась бы здесь и с завязанными глазами. Она уверенно шагнула в черноту, и, приподняв низ длинной полотняной домашней рубахи, в которую переоделась после купания, привычно поднялась на сундук, стоявший у стены, чтобы выглянуть в маленькое высокое окошко. Лунный художник пририсовал к нему волшебный серебряный наличник.
Убывающая луна тускло освещала со своего небесного пути знакомый с детства пейзаж: лужайку, которая когда-то казалась бескрайней – она стелилась далеко вниз по склону; хрустальную ленту ручья – звонкого и быстрого летом, а теперь застывшего в холодной дремоте. Ночь укрыла окрестности тишиной и покоем, лишь забыла одарить покоем девушку, смотревшую сейчас с завистью из окошка своей горницы на всю эту картину всеобщего сонного оцепенения. Душу Альберги одолевали тревога и уныние, пришедшие вместе с осознанием полнейшей своей беспомощности перед судьбой.
Зря она надеялась, хотя бы ненадолго, отдохнуть здесь от суеты и забот. Дом не принимал её, оставаясь для неё все таким же злым отчимом. Она никогда не была здесь счастлива и, по всему, уже и не будет.
Дрожа от холода, девушка спрыгнула с сундука и поскорее нырнула под теплые покрывала. Сон не приходил, усталость, неприятные мысли все не оставляли её. Что же, жизнь заканчивается, едва успев начаться?
– Никто не сможет разлучить меня с королевой! Никому не под силу отлучить меня от королевского двора, и от... – от того, кто занимал все её мысли и был смыслом её жизни вот уже несколько лет. Разве сможет она жить вдали от него? Она раздраженно стерла непрошеные слезинки.
Минута проходила за минутой, вместе с теплом, разошедшимся блаженной негой по всему телу, пришло желанное успокоение и безмятежность сна.
Альберга увидела себя накануне того самого дня, который круто повернул течение её жизни. На Элисену напали бродяги... Сестры вернулись домой лишь к вечеру.
– Элисена вернулась! – радостно заорал Гуго, завидя девочек.
– Гляди, какие почести... Что же ты меня не приветствуешь, глашатай? – с усмешкой обратилась к нему Альберга.
– Вас ждет ваша матушка, – ответил ей мальчишка с плохо скрываемым ехидством. – Она вас сейчас поприветствует, – хихикнул он уже из седла, и его конь стремглав выскочил из ворот. Вскоре со стороны леса послышались протяжные звуки рожка – Гуго трубил отбой тревоги и возвращение всех, кто отправился в лес искать девочек.
Элисена сразу попала в ласковые руки нянюшки, которая охая и восклицая, увела её наверх, а Альбергу встретила очередная порция оплеух и упреков от матери – та считала старшую дочь виновной в исчезновении всеобщей любимицы и дала полную волю своей ярости. К счастью для девушки, руки госпожи Гильтруды были мягкие и слабые, зато матушка умела больно бить словами, ругая старшую дочь диким зверёнышем, волчьем отродьем, ленивой, злой, никчемной, нахальной девкой, посланной во искушение, дабы испытывать материнское терпение.
– Прочь с глаз, и чтоб из горницы три дня ни ногой, нет! Целый месяц! – кричала раскрасневшаяся матушка.
– Госпожа, здесь королевский посыльный... – отвлек матушку появившийся на пороге привратник, к огромной радости Альберги.
– Как? королевский посыльный? Да где же он? Приглашай сюда! – Госпожа Гильтруда отвернулась от дочери, быстрым движением возвращая под обмотанную вокруг головы косынку выбившуюся светлую с рыжиной прядь и стараясь быстрее успокоиться и отдышаться.
Как только мать отвлеклась, Альберга сразу же убежала наверх. Она упала на кровать и проспала до рассвета, а едва лишь начало светать, бесшумной тенью прокралась по лестнице и, покинув дом, с удовольствием вдохнула утренней свежей прохлады. Оседлав лошадь, она выехала со двора и вскоре уже стремительно мчалась по рассветному, умытому росой лугу. В эту минуту счастливее этой девушки, чувствующей себя единым целым с ветром, с зарею и со всем белым светом, не было никого на свете.
После утренней прогулки, предполагая вернуться в дом так же скрытно как и вышла, Альберга быстро шагала босыми, мокрыми от росы ногами по тропинке, ведя за поводья кобылку, и вдруг увидела бегущего навстречу мальчика лет четырех-пяти. Ребенок несся прямо на неё, выпучив глаза, качая на ходу головой из стороны в сторону и явно ничего вокруг не видя. Его широкая рубаха, украшенная сверху до низу цветастой вышивкой, мешалась в ногах и, казалось, мальчик вот-вот рухнет, запутавшись в ней.
– Стой! – Альберга со смехом схватила мальчонку на руки. – А ну рассказывай, от кого ты убегаешь?
– Пусти! Пусти! – тут же закричал малыш, отбиваясь и стараясь вырваться.
Альберга, едва его не выронив, все же изловчилась посадить мальчика бочком на Бертраду, беспокойно косящуюся и недовольно фыркающую.
– Сиди смирно! – строго сказала девушка, – не то лошадь тебя сбросит под копыта и растопчет! – на лице ребенка изобразился такой ужас, что она тут же поспешила добавить: – Но если будешь сидеть смирно, то лошадка тебя покатает.
