Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Элисена никогда раньше не покидала родные края, Бурж и его окрестности – это все, что она видела и знала с тех пор как появилась на свет. И тем волнительнее для девушки было вдруг покинуть родной дом, отдаляясь от него все дальше и дальше. Она знала, что Ахен это где-то очень далеко, и теперь поняла что ошибалась – он был не просто далеко, Ахен находился на самом краю света и, казалось, что путешествие никогда не окончится. В сравнении с её благодатным родным краем чужие места не радовали глаз – здесь давно поселилась холодная осень, затянувшая небо плотным серым пологом, резкими и сильными порывами северных ветров срывавшая с дремлющих печальных деревьев их последние листья. И лишь добросердечие встречавшихся ей на пути людей согревало и радовало не хуже аквитанского солнца.
Долгожданное прибытие в столицу стало для неё радостным не только оттого, что она могла покинуть наконец, порядком надоевшую за долгие дни путешествия, повозку – ко всему она была несказанно рада вновь увидеться с Нитхардом, который встречал её у самых дворцовых ворот. Они будто и не расставались.
– Добро пожаловать в Ахен, Элисена, государыня ждет вас, – сказал он ей после взаимных приветствий, и вместе они направились во дворец.
Они поднялись по лестнице, прошли по галереи и коридорам. Элисена и не представляла, что дом может быть таким огромным, таким, что в нем запросто можно было бы заблудиться. К тому же, здесь кругом было полно людей и все незнакомые – было от чего растеряться. Не будь сейчас рядом с ней её хорошего доброго друга, сопровождавшего её, она, пожалуй, расплакалась бы от волнения. Оказаться бы сейчас дома, обнять матушку, помочь нянюшке по хозяйству, погулять по осеннему саду.
– Не волнуйтесь, Элисена, вы среди друзей, – сказал Нитхард, заметив её смущение.
Они остановились около распахнутых дверей одного из залов. Рядом с ними тут же оказалась улыбающаяся нарядно одетая дама с умопомрачительной прической.
– Так это и есть Элисена? Доброго дня, дорогая, – покровительственно произнесла дама.
– Доброго дня, государыня, – Элисена склонилась в вежливом поклоне.
Дама рассмеялась, посмотрев на девушку ещё ласковее прежнего.
– Это госпожа Леутгарда, камеристка государыни, – представил даму своей спутнице Нитхард.
– Ну что ж, я сейчас же извещу государыню о вашем приходе, – кивнула Нитхарду камеристка.
– Элисена, дочь графа Викфреда Буржского, – услышала Элисена её голос и вскоре вновь увидела её саму:
– Государыня ждет тебя, – сообщила дама девушке, пропуская её в приемный зал, где было множество таких же нарядных, сверкающих драгоценностями и дивными шелками, придворных дам.
– Не важно, чья дочь, дети не в ответе за родителей, – сказала, сидевшая в высоком кресле, красивая дама, со сверкающей драгоценной диадемой на голове. К диадеме была прикреплена пурпурная шелковая накидка, ниспадающая до самого пола и почти полностью скрывающая шитый золотом наряд, в который была облачена императрица.
«Вот государыня!» – подумала Элисена, во все глаза разглядывая поражающий своим великолепием наряд, а также прическу и украшения королевы.
Юдифь, в свою очередь, с не меньшим любопытством взирала на чудесную девушку, о которой так много была наслышана.
Несмотря на приветливую улыбку, игравшую на устах государыни, и на весь её великолепный сияющий вид, Элисене показалось, будто глаза королевы наполнены болью и источают горестные слезы, а в её сердце обитает черная скорбь. Вдруг, вспомнив о вежливости и тут же вспыхнув от стыда за свою деревенскую неучтивость, девушка поспешила вежливо поклониться, как её учила матушка.
– Ах, как я рада, что наконец-то вижу здесь, в ахенском дворце, ту самую девушку, которой обязана спасением жизни своего сына, – сказала королева, все так же милостиво улыбаясь гостье. – Я все знаю, дорогая. О том, как ты излечила монсеньора от злой хвори, о том, как самоотверженно ухаживала за ним, пока он полностью не выздоровел, как ежедневно навещала его, все свое время посвятив заботе о моем дорогом Карле. Так знай же, милая девушка, я умею быть благодарной.
Сказав так, императрица кивнула одной из своих дам – та развернула свиток и громко прочла, приготовленный для этого случая, документ:
«Мы, Юдифь, божьей милостью императрица Западной империи, даруем девице Элисене, дочери графа Викфреда Буржского, титул аббатисы монастыря святой Марии, расположенного в западной Нейстрии и отдаем в её управление вышеозначенное аббатство со всеми принадлежащими ему пахотными землями, лесом и виноградниками. А также жалуем ей в личную собственность поместье Альнидум со всем земельным наделом и сервами. Вышеозначенное аббатство и поместье мы принимаем под свое личное покровительство и защиту.»
Как только чтица смолкла, придворные дамы принялись дружно поздравлять новоиспеченную аббатису, одна за другой подходя к ней, говоря ей добрые слова и с улыбкой обнимая её. Девушка лишь растерянно улыбалась им в ответ, так как ни слова не поняла из только что зачитанного вслух латинского текста.
– Поздравляю, Элисена, – объяснил ей все происходящее Нитхард, подошедший в числе других придворных поздравить её, – королева наделила вас титулом аббатисы одного из своих монастырей и подарила вам одно из своих поместий.
– Неужели это не сон?! – простодушно воскликнула Элисена, не скрывая детского восторга от королевского подарка. – Благодарю вас, государыня, я так счастлива!
Как добра императрица и как милостив Господь, подарив ей, Элисене, райскую жизнь уже на земле. Она и мечтать не смела, что станет аббатисой!
Иной реакции Юдифь и не ожидала – Нитхард подробно рассказал ей обо всех мечтах и помыслах девушки, так же как о её искренней и сильной склонности к духовной стезе.
– Элисена, тебя уже ждет повозка, прямо сейчас ты отправишься в свое поместье, а после посетишь свой монастырь. Вот твои помощницы, сестра Фруда и сестра Озанна, они будут помогать тебе освоиться на новом месте, – две пожилые монахини приблизились к девушке, не забыв выразить свое почтение аббатисе в вежливом поклоне. Их будущая новая настоятельница им очень понравилась.
– Как? – растерянно молвила Элисена, – но я ведь должна вернуться домой, чтобы рассказать обо всем матушке и получить её благословение.
– Тебе не нужно возвращаться домой, – сказала королева, все с той же ласковой улыбкой на устах, – это слишком далеко и утомительно для тебя. Твоя матушка сама после сможет наведаться к тебе в гости, дитя мое.
– Но… мне ведь необходимо взять свою одежду и другие вещи… – продолжала настаивать девушка.
– Тебе ничего не нужно, дорогая, все необходимое у тебя теперь найдется с избытком, – сказала королева и кивком указала Элисене на кованый сундук, отнюдь не меньших размеров, чем тот, что остался в комнате девушки, – двое слуг держали его за боковые ручки, готовые отнести его следом за владелицей в её повозку.
– Благодарю, государыня, – только и оставалось повторить девушке.
Аудиенция была окончена. Элисена покинула приемный зал. Ожидавший её Нитхард отдал девушке её корзину, которую она отдала ему на время аудиенции – Альда, показав на мгновение мордочку и сверкнув блестящими глазками, вновь скрылась под прикрывавшим её от посторонних глаз полотнищем, чтоб продолжить свой безмятежный кошачий сон.
– Мы ведь ещё с вами увидимся, правда? – обратилась Элисена к Нитхарду, не то спрашивая, не то утверждая. Она была в этом уверена, потому что ей этого очень хотелось.
– Иначе и быть не может, – ответил Нитхард, стремясь на всю оставшуюся жизнь запечатлеть в душе её прекрасный облик.
– Тогда почему вы так грустны? – с легким укором заметила девушка. – Всё ведь так чудесно! – она и впрямь словно светилась от счастья. В одно мгновение вдруг сбылось все самое заветное. Ей как будто только что подарили её настоящую жизнь.
– Я очень рад за вас, Элисена. Но мне жаль, что мы с вами снова расстаемся.
– А после снова встретимся, – пожала плечами Элисена, она не могла грустить в такой чудесный день. – До новой встречи, Нитхард!
– Храни вас Господь, Элисена, – ответил юноша.
Она направилась прочь, в сопровождении своей свиты, но возле поворота из коридора в галерею остановилась и обернулась. Увидев, что он все ещё провожает её взглядом, махнула напоследок рукой и исчезла за мраморной колонной галереи.
В то время, когда Элисена покидала королевскую приемную, её сестра прибыла во дворец. Караульные, дежурившие у ворот, пропустили Альбергу без промедления – письмо аббатисы, адресованное всемилостивой императрице, послужило для графини-инокини пропуском.
И вот она здесь, почти у цели. Она знала где сейчас находится её возлюбленный, и душа её рвалась туда же – чтобы, преодолев всевозможные препоны, снова оказаться рядом с мужем, крепко обнять его, разделить страдания, принять смерть вместе с ним. Но разум призывал оставить мечты об этих бесполезных безумствах, а направить все свои усилия на спасение близкого человека. Поэтому она решительно устремилась в сторону покоев императрицы – именно от её воли и от её решения зависела сейчас жизнь Лантберта.
Как назло во дворце было ещё многолюднее, чем обычно. Графиня поплотнее надвинула на глаза капюшон своего плаща, чтобы не оказаться случайно узнанной кем-то из придворных, и продолжала легкими, неспешными шагами инокини продвигаться в нужном направлении.
Сенешал Адельхард во главе группы других сановников важно прошествовал мимо неё. Следом за ним прошли секретари императора, другие вельможи… верно, что сегодня собирался большой совет в королевском зале. Альберга с замиранием сердца молила Бога, чтобы ей не повстречать Бернарда, вот уж кто точно мог узнать её и разрушить все планы – у врагов всегда самый цепкий взгляд. Но его нигде не было. Зато среди других придворных, следовавших мимо неё во всех направлениях, она вдруг заметила учителя принца. Как всегда, Нитхард имел отрешенный вид, он никуда не спешил, как все вокруг, а напротив, неспешно брел по коридору, задумчиво глядя под ноги, словно считая собственные шаги.
«А вот и Божье благословение!» – подумалось Альберге.
– Доброго дня, сеньор Нитхар, – учтиво улыбаясь, произнесла графиня, одновременно вцепившись в предплечье учителя, тем самым лишая его возможности ретироваться.
– Госпожа графиня? – Нитхард не сразу узнал старшую сестру Элисены в инокине с лихорадочно горящими безумным блеском глазами и застывшим выражением горя на лице. – Альберга, вы только что разминулись с вашей...
– Как здоровье монсеньора? – перебила графиня, не слушая его.
– Здоровье монсеньора благополучно, – кивнул учитель и, видя, что она вне себя от горя, добавил с искренним сочувствием, – я слышал, что ваш муж арестован…
– Нитхард, во имя всего святого, проводите меня к королеве, – попросила графиня, отпустив его руку.
– Пойдемте, я помогу вам, – с готовностью отозвался учитель.
Возле приемной, где сегодня императрица весь день принимала своих подданных, их встретила все та же камеристка.
– Монахиня из обители святой Агнес, – сказал юноша госпоже Леутгарде, кивнув на Альбергу, – она привезла какие-то важные сведения из своего аббатства.
– Я спрошу, – ответила камеристка, скользнув по новой посетительнице равнодушным взглядом, и исчезла за дверьми приемной.
Вскоре она вернулась и пригласила Альбергу проследовать в зал.
Черное монашеское одеяние графини и накинутый сверху грубый шерстяной плащ резко контрастировали с яркими цветами изобилия шелка, парчи, мехов самой тонкой выделки, блеском диамантов и самоцветов, украшавших наряды придворных дам. Альберга приблизилась к креслу императрицы, милостиво взиравшей на незнакомку, склонилась в поклоне, и лишь после соблюдения предписанного этикетом приветствия убрала с лица капюшон.
Узнав графиню, Юдифь изменилась в лице. Вместо любезной улыбки на нем отразилась растерянность, которая очень быстро сменилась смешанным выражением ледяной ненависти и презрения.
Придворные дамы, заметив такую метаморфозу, свершившуюся прямо на глазах с их государыней, с удивлением и неприязнью уставились на монахиню, пытаясь понять, чем вызван такой внезапный гнев королевы, а те, кто узнал бывшую приближенную подругу императрицы, устремили на Альбергу, прослывшую при дворе вероломной предательницей, взгляды, полные самого сокрушительного осуждения.
Бегга первой пришла в себя и чуть ли не с кулаками набросилась на Альбергу:
– Убирайся прочь! Как ты посмела явиться сюда, подлая вражина! – восклицала она, ожидая лишь одобрения королевы, чтобы собственными руками вытолкать графиню из приемной взашей.
– Государыня, хотя бы в память о моей преданной верной службе, умоляю, выслушайте меня! – взмолилась Альберга к Юдифи, перекрикивая ругань пожилой дамы.
Юдифь, пораженная таким бесстыдством и такой наглостью, с которой Альберга посмела упомянуть о своей якобы преданности, не могла теперь так просто прогнать предательницу, не высказав все, что она думает по поводу и верности, и преданности бывшей подруги, обернувшихся на деле страшной ложью и самой черной изменой. Ей захотелось у всех на глазах растоптать и уничтожить эту гадину, в назидание остальным.
Едва лишь королева повела речь с Альбергой, остальные дамы отступили. Также как стражники, готовые, однако, в любой момент арестовать опальную подругу императрицы.
– Что?! Какая наглость! Не могу поверить, что ты осмеливаешься не только явиться сюда, но и, глядя мне в глаза, называть верностью и преданностью свои грязные дела и свое вероломное предательство! Но, как видно, Господь явил чудо, пробудив в тебе совесть, и ты явилась сюда молить меня о справедливой каре за свои преступления?! Что ж, ты правильно поступила, и, клянусь жизнью своего сына, я с преогромнейшим удовольствием отдам тебя в руки палача!
– Государыня, вы вправе поступить со мной так, как вам то заблагорассудится, моя жизнь в ваших руках! Только могу ли я узнать хотя бы в чем моя вина?! Ибо кроме самой преданной службы (и Бог тому свидетель!), я не вижу за собой других провинностей! – горячо отвечала графиня. Осознание собственной правоты придавало ей смелости, а также силы её словам и убедительности взгляду.
– Презренная! Ты смеешь отрицать свою вину?! Расскажи всем, как ты, притворяясь моей ближайшей подругой, выкрала моего сына из Ахена, чтобы отдать его в руки моих злейших врагов!
Услыхав эти слова королевы, все дамы – как знавшие о предательстве графини Дижонской, так и впервые услыхавшие о том, осуждающе загудели и зашипели меж собой, казалось, они вот-вот вцепятся в графиню и разорвут её в клочья. Стражники ловили взгляд императрицы, чтобы прочесть в нем приказ арестовать злодейку.
– Но это чудовищная ложь! Кто посмел так безбожно обмануть вас, государыня?! – со слезами на глазах воскликнула Альберга, – Если бы я отдала монсеньора в руки врагов, они давно расправились бы с ним! Всё было совсем наоборот! Когда вы доверили мне спрятать монсеньора от врагов, я отвезла его в тайное убежище, где его никто не нашел! Только по этой причине теперь вы имеете счастье вновь видеть монсеньора живым и здоровым!
Эти слова заставили государыню задуматься и усомниться в своем мнении насчет графини, однако не в правилах королевы было так быстро сменять гнев на милость.
– Об этом тайном убежище знала лишь моя сестра, – продолжала свою оправдательную речь графиня, – и ещё один человек, из числа ваших приближенных, который однажды уже бывал там! – Альберга замолчала, многозначительно посмотрев на императрицу.
«Вы только посмотрите – ко всему, она ещё и осмеливается угрожать?!» – В королеве боролось упрямое желание, несмотря на все заявления и намеки, все-таки арестовать бывшую подругу и отправить на казнь, и страх, что графиня успеет все же поведать свету ту правду о Юдифь, которую никому не следовало знать, к тому же Альберга говорила о своей невиновности так горячо и убедительно, что королева все больше склонялась к мысли, что действительно заблуждалась на её счет.
– Возможно… – кивнула государыня, после некоторого молчания, – возможно, мы действительно ошибались по поводу твоего участия в этом деле... В таком случае, если ты невиновна, ты можешь возвратиться в монастырь, никто не будет чинить тебе в том препятствий, – вынесла она свой вердикт, надеясь на этом завершить утомительную аудиенцию.
– Но я пришла сюда, чтобы молить вас о милости, государыня! – поспешила воскликнуть Альберга самым умоляющим, жалобным голосом, на который была способна, бросаясь перед императрицей на колени. – Я прошу вас подарить мне драгоценную жизнь близкого мне человека, дороже которого нет для меня никого в целом свете.
Юдифь вздохнула – чего-то такого она и ожидала. Но если Альберга, действительно, спрятала Карла от убийц и спасла его от смерти, то грех будет не отплатить ей добром.
– Ты говоришь о своем отце или брате? – уточнила королева. Жизнь за жизнь: она помилует только одного из родственников графини. Другой все равно поплатится за свои преступления и преступления второго, того, что будет помилован.
– Государыня, я умоляю вас о помиловании для своего мужа, графа Лантберта! – все так же горячо взмолилась Альберга, протягивая в мольбе к королеве руки и роняя горячие слезы.
Услышав имя своего злейшего врага, Юдифь побледнела. Она была так потрясена, что сначала не могла даже вымолвить ни слова, в величайшем гневе и изумлении уставившись на Альбергу.
– Да ты в своем ли уме, несчастная?! – закричала королева на графиню, обретя наконец дар речи. – Да знаешь ли ты, что я ночи провожу без сна, оттого, что не могу придумать казнь, достойную всех злодеяний этого негодяя! Любая из казней, любая из мук кажется мне слишком милосердной для него! Ах, если бы я могла заставить его мучиться вечно! Но я уповаю лишь на то, что все самые страшные мучения ждут его после смерти! – задыхаясь от негодования, Юдифь кивнула стражникам, которые давно ждали этого приказа и сразу устремились к графине, чтобы схватить её и увести из приемной. Но, упредив их действия, графиня стремительно подбежала к трону и, вновь упав на колени, в мольбе вцепилась в край шелковой накидки королевы:
– Умоляю, государыня, помилуйте моего мужа! – заливаясь горькими слезами отчаяния, громко причитала она при этом.
– Матушка, что вы делаете?! Как вы смеете так обращаться с моими друзьями?!– раздался в приемной детский голос – Карл подошел к Альберге и остановился рядом с ней с возмущением глядя на мать.
Картина, что предстала перед глазами принца в приемной его матери, поразила ребенка своей вопиющей несправедливостью: Альберга – его друг и доблестный воин (хотя и дама), плакала и молила императрицу, а матушка казалась такой жестокосердной, не внимая её слезам! Нитхард сказал, что Альберге нужна его помощь – теперь Карл и сам видел, что это так.
Юдифь с удивлением уставилась на сына, осмелившегося вдруг так неподобающе дерзить ей, да ещё при подданных, затем нашла глазами учителя, скромно оставшегося у дверей.
– Нитхард! Немедленно уведите монсеньора в его покои! – не скрывая ярости, крикнула она ему через весь зал.
– Мама, я никуда не уйду, – решительно заявил мальчик, совершенно не пасуя перед столь великим гневом своей матери, – вы не имеете права обижать тех людей, которых я одарил титулом своих друзей! – говоря так, он одной рукой уперся в бок, другую положил на рукоять кинжала. По всему было видно, что отступать Карл не собирался.
– Сынок, – увещевательно заговорила с ним Юдифь, пытаясь справиться с гневом и объясниться с ребенком спокойно, – ты не можешь называть графиню своим другом. Дама не может быть другом короля.
– Нет, может! – упрямо возразил Карл. – И вы бы сейчас согласились со мной, если бы видели, как доблестно Альберга сражалась, помогая мне одолеть двух злодеев, напавших на нас в лесу! Они замышляли убить нас с Нитхардом! А Альберга без страха и колебаний сразила их обоих из лука! Хотя если бы вы, матушка, и мне разрешили бы взять с собой мой лук, как я о том просил, то я и сам бы пристрелил этих негодяев! А потом на нас напали разбойники! Знаете, сколько их было?! Нас было четверо, а их – целая толпа, вооруженных до зубов убийц! И мы одолели их! И, между прочим, если сказать по чести, – это я пристрелил их главаря! Но Альберга тоже сражалась весьма храбро и она достойна быть моим другом!
В зале среди придворных возникло большое оживление, все обсуждали слова мальчика, пытаясь понять, что в них правда, а что детская фантазия. Но как бы там ни было, стало ясно, что графиня действительно спасла монсеньора, рискуя при этом своей собственной жизнью. Из преступницы и вероломной предательницы Альберга мгновенно превратилась в героиню. Юдифь не могла не заметить, как поменялось настроение подданных, по их поведению и взглядам было очевидно, что они ждали от неё теперь справедливой награды для отважной графини. Альберга тоже почувствовала это, она поднялась на ноги, стирая со щек слезы и исподлобья робко поглядывая на государыню. Это была ещё не победа, но шансы уже были весьма велики.
– Но ты даже не понимаешь, о чем просит графиня! – всё пыталась образумить сына королева.
– Матушка, если вы сейчас же не поклянетесь, что исполните просьбу Альберги, я буду знать, что вы не любите ни меня, ни моих друзей! – твердо заключил Карл.
Это был не только её сын, это был будущий император Западной империи. Она могла заставить замолчать, наказать, выгнать своего сына, но она не могла сделать этого с человеком, которому предстояло в скором будущем управлять не только всеми людьми, находящимися здесь, в зале, и которые были свидетелями этой нелепой сцены, но и всей Франкией.
Юдифь чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
– Хорошо, я клянусь! Клянусь Богом, что исполню просьбу графини! – вынуждена была пообещать она. – Вы довольны, монсеньор?! – с плохо скрываемым раздражением обратилась она к сыну, после чего, в неимоверном душевном смятении, поспешила покинуть приемный зал, однако задержалась возле Нитхарда.
– Вы сами понимаете, что вы натворили?! – проговорила она вполголоса, пытаясь понять кто перед ней – продавшийся врагам предатель или просто недоумок, и если да, то каким образом ему так долго удавалось казаться вполне разумным человеком.
Нитхард виновато молчал – у него было несколько и при том весьма важных причин поступить так, но ни один из этих доводов не послужил бы достаточным оправданием в глазах государыни.
– Вас известят о моем решении, – холодно бросила ему королева.
***
После торжественного примирения с сыном император намеревался как можно скорее избавиться от присутствия Лотаря, отправив его в Италию. Однако Юдифь посоветовала повременить с этим.
– Людовик, прежде, чем отпускать его от себя, вы должны убедиться в его полнейшей лояльности, – сказала она.
– Родная, но ведь Лотарь уже прилюдно покаялся и поклялся не замышлять больше зла против нас или против своих братьев, чего ещё ты хочешь от него? – недоуменно проговорил в ответ император, не понимая, к чему клонит его любезная сердцу супруга.
– Показное покаяние, покаяние лишь на словах, – пожала плечами Юдифь. – Мне представляется, государь мой, что ваш сын должен не словами, а делом доказать, что он действительно искренне, а не притворно раскаялся во всем содеянном.
– Говори, – весьма заинтересованно кивнул Людовик.
– Осуждая свои злые намерения, и отказываясь от подобного в будущем, Лотарь должен публично осудить и тех, кто надоумил его стать вашим врагом. Вот это и будет истинным покаянием.
Император с восхищением взглянул на супругу, в который раз поражаясь ясности её разума, её прозорливости и мудрости.
– Да будет так, любезная Юдифь, – согласился он, – хвала Господу, что подарил мне такую умную жену, ты совершенно правильно все рассудила. Если Лотарь был искренен в своем покаянии, он с легким сердцем согласится осудить этих изменников.
На следующий же день император призвал к себе сына и самолично объявил ему о принятом накануне решении. При этом Людовик внимательнейшим образом наблюдал за тем, как Лотарь воспринял эту новость.
– Я должен буду сам вынести им приговор? – совершенно безразличным тоном уточнил сын.
– Нет, приговор уже вынесен, ты должен будешь лишь огласить его на совете как свой собственный, – пояснил отец.
Людовик остался доволен – как видно, его сын был искренен в своем раскаянии, поскольку совершенно спокойно согласился публично осудить своих бывших друзей.
Тем временем, король Италии оставил приемную императора, испытывая то самое мерзкое удушающее чувство, какое, верно, испытывает загнанный охотниками хищник – адская смесь из лютой ненависти и отчаянной обреченности, сводящая с ума. Он готов был сейчас растерзать любого, кто попадется ему под руку, но разве это спасет его от уготованного на совете позора?
Лотарь шел по жизни, не отягощая свое сознание такими бесполезными, придуманными для дурней, понятиями как честь, совесть, стыд, раскаяние, верность, сожаление – всё это лишь могло помешать ему в осуществлении его грандиозных планов. Зато как сподручно было использовать для достижения своих целей тех глупцов, что верили и поклонялись этим пустым словечкам словно неким языческим божкам, и готовы были, не задумываясь, отдать за них свои жизни. Однако всему есть предел, и даже бесстыдство и цинизм имеют свои, пусть и весьма призрачные, грани понятий, преступать которые весьма мучительно и для самого закостенелого циника. Публично самому осудить своих же приближенных – это было слишком даже для Лотаря, ему до зубовного скрежета хотелось провалиться сквозь землю.
Отказаться же от этой позорной миссии не представлялось возможным – таким протестом он поставил бы под сомнение искренность своего покаяния и рисковал оказаться на одной скамье с осужденными, поставив крест не только на своем будущем, но и на будущем своих детей (в Италии подрастал сын). Поэтому ему ничего не оставалось, как явиться на совет с тем, чтобы огласить якобы свой собственный приговор. Но здесь, на совете, его ждала ещё одна, самая болезненная пощечина – среди других осужденных он заметил своего ближайшего друга. «Клянусь, друже, рано или поздно, но я отомщу за тебя этой ведьме» – с горечью поклялся король.
Осужденные, – лишенные оружия и со связанными руками, – с мрачным смирением ожидали оглашения своей участи. Некогда блистательные всевластные сеньоры, ныне превратившиеся в прах земной.
Зачитывая приговоры, Лотарь каждый раз заново должен был находить в себе силы, чтобы заставить себя в последний раз взглянуть в глаза осужденному им же самим на казнь или изгнание другу.
«Магнерих, бывший граф Тулузский – отправить в изгнание.
Иосиф, бывший граф Неверский – обезглавить.
Геренфрид, бывший граф Нантский – обезглавить.
Матфрид, бывший граф Орлеанский – отправить в изгнание.
Викфред, бывший граф Буржский – обезглавить.
Рихард, бывший граф Ангулемский – обезглавить…»
Лотарь впервые в жизни пожалел, что у него такой обширный круг приближенных. Он прочел ещё с дюжину имен своих друзей, прощаясь с каждым из них лишь холодным осуждающим взглядом, прежде, чем дошел до Лантберта.
«Лантберт, бывший граф Дижонский…» – король взглянул на друга – Лантберт внимательно слушал вердикт, совершенно хладнокровно ожидая оглашения своего приговора, будто речь шла о ком-то другом.
«...отправить в изгнание.» – прочел Лотарь и тут же, не веря своим глазам, ещё раз пробежал строчку, решив, что ошибся. Но ошибки не было. Он поспешил вновь взглянуть на друга, как бы говоря: «Это всё, что я мог для тебя сделать».
Лантберт кивнул в ответ, что понимает это, в душе возблагодарив Бога, направившего его на службу к столь могущественному сеньору, который, даже пребывая в плену у врагов, способен вытащить своего ближайшего друга из самого ада.
Глава 19. Бойня.
Близился священный месяц, а значит пришла пора позаботиться о душе: ежегодно накануне священного месяца хозяйка Буржа отправлялась в монастырь, чтобы принести покаянные молитвы и причаститься. Однако на этот раз госпожу Гильтруду задержали дома страшные известия, доставленные одним из баронов её мужа. К ужасу хозяйки, этот человек поведал ей, что граф, равно как и сеньор Рихард, арестованы императором и находятся в ахенской тюрьме.
– Да что же они натворили?! – воскликнула потрясенная такими новостями женщина. Госпожа Гильтруда понятия не имела о делах своего мужа.
– Мы выступили против императора Людовика на стороне его сына. Старый император победил, и всех сторонников Лотаря теперь хватают повсюду, где приметят и бросают под стражу, – рассказал барон.
– Ну и дела... – молвила хозяйка, в ужасе от услышанного схватившись за голову.
– Госпожа Гильтруда, что бы ни было, я буду защищать вас и ваш дом до своего смертного часа, – отвечал барон, желая приободрить несчастную женщину.
– А где остальные? – мрачно отозвалась госпожа Гильтруда, которой от этих слов стало совсем скверно на душе.
– Большинство разбежались куда глаза глядят, а кто не успел – того чума скосила.
«Ещё не легче… Видать и впрямь последние дни пришли...» – подумала хозяйка, оставив барона на растерзание встревоженной челяди, которые накинулись на него с расспросами что да как, и тут же принялись обсуждать меж собой как быть теперь, когда дом остался без хозяина.
– Граф вернется, вот увидите! – уверенно заявил Гуго, угрожающе зыркнув на особо трусоватых. – И если среди вас найдутся предатели, что вздумают сбежать и оставить дом без присмотра, то после им очень не поздоровится, уж можете мне поверить.
– А кто здесь задумал сбежать?
– О чем это ты, Гуго?
– Нашелся тут самый отважный! – возмущенно заговорили другие слуги.
Хозяйка тем временем зло бранила своего супруга. «Вот дурень, куда ты полез?! Не сиделось тебе, старый хрыч, дома на лавке! Что теперь будет с детьми, с поместьем?!» – но как бы ни была напугана госпожа Гильтруда, она не собиралась сидеть сложа руки и просто ждать, когда явится какой-нибудь разбойник и выкинет её со всеми домочадцами из Буржа, присвоив себе то, что осталось плохо лежать по вине её глупого самонадеянного муженька.
Она велела всем домашним подобрать себе что-нибудь, что сгодится в качестве оружия и держать эту утварь всегда под рукой. Отправила одного из слуг со строгим приказом в деревню, чтоб оттуда каждый день приходило не менее двух десятков человек нести караульную службу в поместье от зари до зари, а Гуго был отправлен сторожить подступы к Буржу. Распорядившись таким образом, хозяйка смогла немного перевести дух и заняться домашними делами, в ожидании новых известий. Ни о какой поездке в монастырь не могло быть и речи, однако, она отправила туда одну из служанок с просьбой к матушке аббатисе, чтоб сестры помолились за жизнь графа и всех обитателей поместья.
