Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
На тропинке появилось несколько незнакомых Альберге женщин. Они, видимо, искали нового знакомого девушки, поскольку, увидев мальчика, обрадованно зашумели. Одна из них направилась к Альберге, дав знак остальным возвращаться.
– Умница, что поймала его, за этим сорванцом глаз да глаз, – произнесла она, приблизившись, и строго погрозила пальцем малышу, который уже освоился и с довольным видом восседал в седле, крепко вцепившись всей пятерней правой руки в длинную мягкую гриву Бертрады, ежедневно заботливо расчесываемую Альбергой.
Вместе они направились к дому.
Девушке понравился ровный, лишенный всяческой суетливости, негромкий, но уверенный голос незнакомки. Выговор у дамы был не здешний.
Такое неожиданное появление незнакомых людей Альбергу ничуть не смутило – в их доме частенько гостили путешественники самого разного толка: от знатнейших семейств, до негоциантов и бедных странников, поскольку Бурж располагался на древнем перекрестке между Аквитанией, Нейстрией и Бургундией. Незнакомые люди здесь были не редкостью, они появлялись и снова исчезали, а жизнь шла своим чередом.
– Ты дочь хозяев дома? – спросила незнакомка. – Мы прибыли сюда ночью и не успели ещё со всеми познакомиться.
– Да. Меня зовут Альберга, – охотно представилась девушка.
– Ты часто ездишь верхом? – продолжала интересоваться словоохотливая и любознательная гостья.
– О да, я люблю прогулки! Мы с Бертрадой объездили все окрестности и знаем здесь каждый уголок, – разоткровенничалась обычно немногословная и замкнутая Альберга.
У дамы было открытое и красивое лицо, выражающее спокойствие и благорасположение, зеленые глаза с пышными светлыми ресницами были улыбчивы и излучали тонкий ум и твердую волю. Вьющиеся светло-русые волосы, несмотря на ранний час, были красиво уложены и украшены драгоценной диадемой, к которой был прикреплен шелковый пурпурный платок, струящийся с головы до самых пят, схваченный поверх платья на поясе и на груди.
– Мы с Шарло хотели бы прогуляться ближе к вечеру, когда жара спадет, не проводишь ли нас? Лучшей провожатой, я думаю, нам не найти, – благожелательная улыбка все так же играла в зеленых глазах и на губах, но при этом и во взгляде и в голосе послышались металлические нотки приказа, который нельзя ослушаться.
– О, я бы с радостью, – нерешительно отвечала Альберга, – но матушка запретила мне выходить из своей комнаты.
– Но ты ведь не слишком-то послушная дочь, верно? – дама рассмеялась, как видно она была не только словоохотлива, но и смешлива. – Ничего, я наверняка смогу уговорить твою матушку отпустить тебя с нами.
Разговаривая, они вместе подошли к задней калитке, что вела из дому в сад и на лужайку.
– Простите, мне надо отвести Бертраду, – сказала Альберга, думая только об одном – как бы незаметно пробраться обратно в комнату.
– Так да или нет? – спросила дама, проявляя настойчивость. Альберге вдруг почудилось, будто в глубине зеленых глаз незнакомки блеснули отблески грозовых молний.
– Конечно, госпожа, – поспешила заверить её Альберга, желая поскорее отделаться от разговора.
Только получив твердый ответ, гостья, несмотря на громкие протесты сына, сняла его с Бертрады, бросавшей в сторону шумного малыша весьма неодобрительные косые взгляды, и повела его к дому, решительно пресекая все попытки вырваться и убежать.
Альберга провела в конюшне больше времени, чем ожидала – как назло, все сегодня цеплялись к ней с разговорами. Мало того, что какая-то дама со своим капризным сыном задержала её на пути к дому, так ещё и конюх вдруг разразился жалобам, что почему какому-то сброду, какому бы дьяволу они не служили, позволено распоряжаться в его конюшне словно у себя дома – на что девушка, сочувственно пожав плечами, посоветовала обратиться со своими жалобами по нужному адресу, она-то что может сделать.
Решив порасспросить Элисену, что за люди остановились у них, Альберга поспешила в дом, но прямо на крыльце столкнулась с матушкой – та торопилась в хлебопекарню, ибо пора было вынимать хлеба, а госпожа Гильтруда всегда самолично контролировала все важнейшие процессы выпечки, вплоть до готовности и вынимания из печи. Дело было тем ответственнее, что буржский хлеб пользовался славой самого вкусного хлеба Аквитании – поддерживать эту славу было делом чести семьи.
Буркнув что-то вроде «доброго утра, матушка», Альберга попыталась стремительной тенью метнуться мимо, но была ловко поймана за длинные косы и ворочена пред очи госпожи Гильтруды.
– А ну стой, волчье отродье! Я ж тебе запретила выходить, а ты что же, опять мать не уважила, а?! Да ещё и самой императрице успела примелькаться!
Альберга от изумления забыла изображать унылую кающуюся грешницу и уставилась в лицо матери:
– Кто?! – только и смогла произнести она в ответ, растерянно махнув рукой в сторону калитки, в которую полчаса назад они вошли с... императрицей Юдифь.
Госпожа Гильтруда осталась довольна произведенным эффектом, Альберга впервые за долгое время увидела, как выглядит лицо матушки, когда она не хмурится, на нем даже мелькнуло что-то вроде улыбки.
– Да, они возвращаются домой из самого Рима – а что делать, коль на то воля Божья, то не так ещё помотаешься по свету. Сопроводишь государыню на прогулку, покажешь наши красоты. Она бедняжка, – матушка понизила голос, – в своих северных лесах и не видывала такого изобилия... А сейчас иди к себе, – вновь нахмурилась матушка, вспомнив про заждавшихся пекарей. С самого раннего утра она без отдыху сновала туда-сюда между очагом, хлевом, птичьим двором и пекарней. – Твое наказание никто не отменял! – завершив этими словами разговор, госпожа Гильтруда поспешно засеменила в ту сторону, откуда на весь двор пахло душистым свежеиспеченным хлебом.
Солнце повернуло к горизонту и уже не так нещадно палило землю, когда Альберга была выпущена из своего комнатного заточения для сопровождения важных гостей.
Несколько нарядно одетых придворных дам, провожая компанию ревнивыми взглядами, следовали в отдалении, готовые приблизиться по первому знаку Юдифь.
– У королевы новая любимица, – сказала одна из них.
– С чего это ты взяла? – недоверчиво молвила вторая.
– Неблагодарная и хлопотная должность, – покачала головой третья.
– Но кто-то же должен её занимать, – подытожила первая.
Альберга вела за поводья Бертраду, на которой восседал счастливый принц. Королева шла рядом.
Летний луг радовал изобилием цветов и ароматов. Альберга развлекала гостей рассказами о деяниях славных представителей своей фамилии...
– Граф Хумберт Буржский также был знатнейшим воином. Самую великую славу принесло ему сражение с сарацинами около Орбьё. Полчища врагов напали на наш юг. Разграбили окрестные деревни и монастыри, погубили тамошний урожай, перерезали жителей и двинулись на север, чтобы завоевать всю нашу землю. Мой дед во главе небольшого отряда бросился навстречу врагам. Была страшная кровопролитная битва. Граф своей рукой убил сарацинских королей и поразил многих и многих неверных. Враги в испуге бежали и с тех пор больше никогда не появлялись и не злодействовали в нашем краю.
– Бойтесь враги франков, я вас всех одолею! – воскликнул маленький принц, внимательно слушавший Альбергу.
Девушка рассмеялась уморительному карапузу, грозящему цветам на лугу своим деревянным мечом, но тут же спохватившись, взглянула на королеву, не рассердилась ли она такой вольности – Юдифь с мечтательной гордостью глядела на мальчика.
– Сегодня прекрасный день! – сказала Юдифь. – Знаешь, Альберга, мне не так уж и часто приходится проводить время с сыном. Дела процветания и спокойствия Франкии и её людей, о которых мы непрестанно радеем и молимся вместе с государем-императором, совсем не оставляют мне времени, чтобы побыть с собственным ребенком. – Альберга слушала с почтительным вниманием, стараясь понять всё, о чем ей говорила эта взрослая женщина. Раз уж королева снизошла до душевных откровений, значит, считает и её достаточно взрослой. – Вот ты другое дело, – продолжала Юдифь, улыбнувшись девушке, – ты, наверное, очень счастлива, живя здесь, среди лесов и виноградников, не зная никаких забот, правда?
– Если по правде, то мои родители были бы значительно больше довольны мною, если бы я сидела в четырех стенах, как моя сестра.
– Ты, наверное, мечтаешь о замужестве, как все девушки?
– Нет, не мечтаю, – пожала плечами Альберга, – я смотрю на матушку, как она, выбиваясь из сил, только и хлопочет о хозяйстве день и ночь, всю жизнь служит отцу, сносит его грубости, разве интересно об этом мечтать?
– А о чем же тебе интересно мечтать?
– Ну... к примеру, иногда мне хочется сбежать из дому и вместе с бродячими музыкантами бродить по свету, научиться красиво петь и танцевать и веселить народ на ярмарках. Я часто представляю себе всё это так ярко, как будто это происходит наяву. Ещё мечтаю иногда отправиться за теплые моря с торговцами, привозить людям какие-то прекрасные вещи из далеких чудесных стран...
– Я была такой же как ты когда-то... Такой же свободолюбивой и мечтательной вольной птичкой, – сказала Юдифь. – Тяжко жить под неустанным надзором и терпеть постоянную слежку, которая называется заботой.
– Разве вам это знакомо? – Альберга была удивлена – королева как будто читала её мысли.
– Я живу не только в окружении придворных, но и на виду у всего мира, я давно забыла, что значит быть свободной.
Алберга молчала, старательно вникая в смысл слов королевы.
– Ты говорила, Альберга, что объездила всю округу и прекрасно знаешь все окрестности, – вспомнила вдруг Юдифь их утренний разговор.
– Это правда, – кивнула девушка.
– И у тебя, наверняка, есть тайное гнездышко, куда можно всегда скрыться от всех слишком назойливых родственников?
Альберга не отвечала.
– Есть или нет? – в приятной и ровной интонации королевской речи снова звякнул металл.
– Да... есть у меня одно тайное местечко, – неохотно призналась Альберга, – Но оно далековато отсюда. Это место мало кто знает, а из тех кто и знает, то побоится там бывать, ведь те места связаны с древней магией и считаются проклятыми.
– А ты не боишься?
– Я ничего не боюсь, – засмеялась девушка.
– Признаюсь тебе, – сказала Юдифь, бросив взгляд на сына – не прислушивается ли он к их разговору, но тот был слишком занят воображаемыми врагами и в данную минуту ему было совсем не интересно о чем разговаривает его мать, – именно сейчас я нуждаюсь в помощи... в помощи такого доброго друга, как ты, Альберга.
Девушка внимательно слушала, она была весьма польщена этим званием, но не могла понять, чем и как она может помочь всесильной императрице, к услугам которой все королевства мира.
– Надеюсь, ты поможешь мне в одном очень важном и очень секретном деле? – продолжала Юдифь.
– Вы можете вполне на меня рассчитывать, государыня, – заверила её девушка.
– Послушай, милая девочка, здесь в деревне, во втором от дороги доме ждет человек. Ты должна передать ему вот это, – Юдифь ловким, почти неуловимым движением достала из кармашка на поясе драгоценный перстень с кроваво-красным камнем.
– Это все, государыня? – Альберга так же ловко и неприметно для сторонних глаз приняла кольцо и надела его на палец камнем вниз.
– Нет, – улыбнулась Юдифь – ей все больше нравилась сметливость и исполнительность девушки, также, впрочем, как и её трогательная наивность, – Ты отведешь его туда, в то место, о котором мне сейчас рассказала.
Альберга невольно задержала на королеве такой пристальный и долгий взгляд, что та сочла нужным прибавить:
– Сегодня вечером, во что бы то ни стало, у меня должен состояться крайне важный разговор, но о нем никто не должен знать. Это государственное дело, поняла ли ты меня?
Альберга кивнула.
– Поспеши, – Юдифь помахала рукой своим дамам, чтобы они подошли. – Шарло, пора тебе отдохнуть, дорогой мой, – громко сказала она сыну.
Альберга, не теряя ни минуты, села в освободившееся седло и отправилась в путь.
Её дорога бежала мимо виноградников, образовавших длинные частые ряды живых ограждений из вьющихся лоз, где из-под широких изумрудных листьев уже выглядывали гроздья зреющих ягод. Вдоль пышных зеленых изгородей, там и тут, несмотря на жару, усердно трудились работники. Дальше простирались выгоны с сочной травой, где паслись довольные, упитанные стада коров и овец.
Наконец девушка достигла деревни и остановила Бертраду около нужного дома.
Во дворе, звонко смеясь, играли дети, мал мала меньше. Хозяйка что-то варила в чугунке над очагом, обложенным камнями. Заметив Альбергу, она встала и молча поклонилась девушке, а затем вернулась к своему занятию.
Привязав кобылу к кольям забора, Альберга пересекла небольшой двор и вошла внутрь жилища.
После солнечного света глаза должны были привыкнуть к сумраку крестьянского дома. В нос ударил затхлый воздух не проветриваемого помещения, густо сдобренный запахом навоза и чеснока, который был в большой чести у местных сервов. Прямо перед собой девушка увидела двух волов, мирно жующих траву из своей кормушки. Хлев занимал большую часть помещения.
– Ты не по мою ли душу, красавица? – услышала Альберга мужской голос.
На соломенной подстилке, служившей хозяевам кроватью, сидел незнакомец. Первое, что подумала Альберга, взглянув на него – что он одет как чужак, второе – подумала, что никогда в жизни не видела более красивого человека.
Такие черные как смоль волосы, пригожее лицо, ясный взгляд, крепкий торс, широкие плечи и сильные руки она лишь рисовала в своем воображении, восхищаясь воинами-богами из древних легенд.
– Подойди сюда, милая, не бойся, – сказал незнакомец, глядя на неё внимательно и выжидающе.
«Я и не боюсь» – мысленно возмутилась девушка, приблизившись.
Рядом с незнакомцем лежал его обоюдоострый меч, блестевший в полумраке серебряной рукоятью и широкий плоский камень, каким точат лезвия. Вокруг были разложены другие предметы амуниции, которым в долгие часы ожидания был проведен тщательный досмотр и ремонт. Затем в глаза Альберге бросился тончайший дивный шелк нижней рубахи незнакомца, видневшийся в широком вороте его сюркота.
Незнакомец, тем временем, не проявлял ни малейшей тени нетерпения или раздражения молчаливым замешательством гостьи, несмотря на то, что, ожидая известия, вынужден был просидеть в этой грязной вонючей конуре уже больше суток.
– Ах да, – спохватилась Альберга, – велено вам передать, сеньор, – она сняла с пальца кольцо и отдала незнакомцу.
– Это хорошая весть, – кивнул мужчина. – Возьми, ты это заслужила, – он положил в руки девушки мешочек, набитый монетами, который вытащил из-за пояса.
Альберга, не смея возражать, послушно взяла деньги.
– Жди меня возле леса за выгоном, – приказал незнакомец.
Сон ушел, Альберга проснулась и открыла глаза. Светильник погас, но в окно уже заглядывал робкий зимний рассвет.
Ей опять приснился день, изменивший её жизнь и подаривший ей первую встречу с Ним. С тех пор он всегда был в её жизни, далекий и блистательный, как солнце, – первый советник и казначей государя, граф Бернард Барселонский.
– Никто не разлучит меня с королевой, – прошептала Альберга, вспомнив все свои вчерашние тревоги.
– Никто не разлучит меня с ним, – ответило её сердце.
Глава 2. Лантберт.
Лантберту часто снилась мать. Даже спустя несколько лет после похорон её душа не покидала мысли и сны сына. Она как будто не хотела уноситься ввысь, в небесную обитель одна, без него.
Он ясно, как наяву видел её лицо. Ласковый и внимательный взгляд серых глаз, высокий лоб с пестрой косынкой над ним, под которую всегда были наглухо запрятаны её волосы. Она смотрела весело и безмятежно, а из окна лился поток яркого света – но не слепящего, а благостного и нежного. Она безмолвно звала его с собой, в этот чудесный свет.
– Матушка, я не хочу умирать, – говорил во сне мальчик и просыпался с тяжелым чувством и слезами на подушке.
После таких снов он долго лежал с закрытыми глазами, раздавленный тоскливым унынием, пока в комнату не входил Гийом, его воспитатель, с неизменным кувшином чистой воды в руках. Начинался новый, ещё один день.
В городе пели колокола – заканчивалась утренняя служба, и горожане, отдав Богу-богово, спешили заняться своими будничными трудами. Колокольный перезвон нагонял ещё большую тоску, перенося память в день прощания с матушкой. С другой матушкой, не из сна, потому что во сне он видел её настоящей, как в жизни, а там, в гробу лежала маленькая бледная женщина с заостренным носом и плотно сжатыми губами, совсем не похожая на его мать.
Город Дижон, где родился и вырос Лантберт, возвышал свои мощные крепостные стены посреди живописной равнины, в окружении виноградников и пашен. Двухэтажный графский дворец был самым высоким городским сооружением. Чуть поодаль лепились домики горожан, образуя узкие улочки, каждая из которых вела к центральной площади, где располагалась церковь и рынок.
Они всегда отправлялись в церковь ко второй службе. От дворца к площади вела широкая, мощеная дорога. Матушка, покачиваясь, сидела в носилках, разговаривая то с мужем, то с сыном, которые гарцевали на лошадях по обе стороны от носилок. Или, задумавшись, молчала, глядя на камни дороги.
Лантберту нравились одобрительные приветствия встречных горожан, а однажды наступил день, когда взрослеющий графский сын поймал лукавый и приветливый взгляд девочки. Как же он был счастлив в тот день, с гордостью воображая себя героем девичьих грез.
Потом матушка занемогла. Она лежала у себя в комнате и Лантберта к ней не впускали. Отец сказал ему тогда: «Это женские дела, с женщинами такое случается». А через неделю объявил ему, что матушки не стало.
С тех пор прошло почти два года.
Умывшись и одевшись, в сопровождении воспитателя, Лантберт вышел на крыльцо.
Новая графиня Дижонская, называвшая теперь себя хозяйкой дома, ожидала его, чтобы ехать вместе с пасынком в церковь – она перемещалась из дома в церковь на тех самых, матушкиных носилках, которые отец, к молчаливому негодованию сына, подарил госпоже Фредегунде. Отец был в отъезде, теперь он гораздо чаще, чем раньше уезжал из дому, оставляя сына на попечении своей молодой жены.
Лантберт приблизился к ней и поклонился, как того требовали приличия.
– Доброго утра, – сказал он.
Госпожа Фредегунда, по своему обычаю, окинула его колким, надменным взглядом, – взглядом, который вместе с её узким лицом, длинным прямым носом и тонкими губами, делал её похожим на крысу.
– Доброго утра кто? – её голос звенел от злобы.
– Доброго утра, матушка, – неимоверным усилием воли заставил себя выговорить мальчик.
Сказать, что Фредегунда недолюбливала своего пасынка – не сказать ничего. Она ненавидела его лютой ненавистью и только ждала подходящего случая, чтобы избавить свой дом, свою жизнь и свою семью от этого злосчастного недоразумения раз и навсегда.
Лантберт, тем временем, считал дни до приезда отца, ведь в следующую свою поездку тот обещал взять мальчика с собой. Ему уже давно исполнилось тринадцать и он готов был принести присягу, а может и остаться на службе при дворе. Это была бы большая удача, тем более, что в таком случае мальчик навсегда распрощался бы со злой мачехой.
А пока что, в ожидании своего блестящего и славного будущего, Лантберт все свободное время упражнялся с мечом, упрямо оттачивая все приемы боя, которым учил его старик Гийом, в прошлом немало сражавшийся за империю великого Карла.
Неизменным компаньоном и соперником Лантберта в домашних боях был Леон – его неразлучный, с самого младенчества, товарищ. Ещё много лет назад они поклялись, что останутся верными друзьями до конца своих дней. При этом они, порезав кинжалом запястья, смешали свою кровь – Лантберт сказал, что так клятва будет надежнее, и что они теперь стали не только друзьями, но и братьями.
За день до приезда отца, в самый разгар горячего поединка, в зал для воинских состязаний явилась госпожа Фредегунда. Она остановилась поодаль от дерущихся, некоторое время наблюдая за боем. Увидев её, воспитатель нахмурился.
Наконец, устав ждать когда пасынок её заметит, она решила, что пора обратить на себя внимание.
– Лантберт! Лантберт! – захлопала она в ладоши, приблизившись к нему.
Мальчики остановились, тяжело дыша и удивленно глядя на Фредегунду – раньше она никогда здесь не появлялась.
– Завтра приезжает твой отец.
– Я знаю, и что с того? – спросил Лантберт, не чувствуя подвоха, хотя нарочито грубый тон, каким заговорила с ним мачеха явно не предвещали доброй беседы. Впрочем, она почти всегда разговаривала с ним именно в подобном тоне, разве что в присутствии мужа её голос звучал нежнее.
– А то, что хватит тебе проводить время в неподобающей компании.
– О чем это вы? – нетерпеливо переспросил мальчик.
– Вот об этом, – мачеха махнула рукой в сторону Леона.
– Матушка, здоровы ли вы? – искренне удивился Лантберт.
– Лучше бы ты не грубил мне, милый сын, а послушал доброго материнского совета! Он раб и его место в хлеву среди скота, а не здесь!
– Госпожа, эти мальчики дружны с самого своего рождения. Леон молочный брат Лантберта, и сеньор граф всегда разрешал им играть вместе, – вмешался Гийом, который прекрасно видел, чего добивается Фредегунда, но так же ясно понимал, с горьким сожалением, что не в состоянии ей помешать.
Фредегунда пропустила мимо ушей замечание Гийома и, даже не взглянув в его сторону, обратилась к Леону:
– Запомни раз и навсегда, ещё раз увижу тебя с Лантбертом, велю запороть тебя до смерти!
Леон, словно зачарованный, уставился на госпожу Фредегунду, не столько испугавшись её угроз, сколько дивясь такому нежданному повороту событий и той сверхъестественной силы злобе, что сверкала в глазах хозяйки дома.
– Но ведь сам сеньор граф... – заговорил он растерянно, по своей природной доброте решив, что здесь замешано некое недоразумение, и достаточно лишь все объяснить этой разгневанной даме, чтобы его уладить.
– Да как ты смеешь перечить хозяйке?! – резко перебила его Фредегунда и, быстро размахнувшись, хлестнула ладонью по лицу мальчика, оставив на щеке алый пылающий след. – Наверное, следует отрезать тебе язык, чтобы он не мешал быть услужливым и почтительным с господами?
– Госпожа Фредегунда! – попытался было снова вмешаться воспитатель, но Фредегунда не собиралась его слушать.
– Старик, отправляйся-ка восвояси, – сказала она ему, – от тебя все равно никакого толку нет. Как был этот мальчишка, – она кивнула на Лантберта, – непроходимым тупицей и невежей, так им и останется, ничего уж тут не поделать. Уж таким его мать родила!
– Оставьте в покое мою мать и всех остальных тоже! – заорал на неё выведенный из терпения Лантберт. – Вы настоящая ведьма! И я убью вас, так и знайте, если вы причините кому-то из них зло!
– Ах вот как! Ты грозишься убить меня? – неожиданно сменив тон, приветливо проговорила мачеха, сопроводив свои слова довольной ухмылкой. – Думаю, твоему отцу следует знать, что вы тут против меня замышляете! – и больше не говоря ни слова, она вышла вон.
Следующий день был долгожданным и радостным, потому что приехал отец. Дом ожил, бойко засновали по залам и лестницам слуги, засуетилась и забегала, забыв про пасынка, мачеха, повеселел Лантберт.
Отец приехал не один, а в компании своих старинных друзей и боевых товарищей – сеньоров Матфрида Орлеанского и Готефрида Нантского. Они оба, как и сам Эрих Дижонский, были представителями могущественных и древних франкских домов, ведущих отчет своим славным предкам чуть ли не с времен меровингской Галлии.
Их ждал вкусный и сытных ужин. Жаркое удалось на славу и сеньоры, восхвалив Бога и хозяйку, с удовольствием насыщались, обсуждая последние события в королевстве, в частности, речь шла о всеобщем собрании в Ахене, на котором государем был представлен новый закон о престолонаследии.
Лантберт так же присутствовал здесь. Он сидел рядом с отцом, не пропуская из беседы ни единого слова.
– Империя умирает! – говорил граф Орлеанский, – все, что было сделано великим Карлом, его государство, собранное по камушку, рассыпается в пыль и прах!
– Ничего подобного! Ничего подобного! – проговорил в ответ с набитым ртом сеньор Готефрид, яростно крутя головой в знак категорического несогласия.
– Готефрид прав, какого черта ты нас хоронишь! – сказал отец, – Людовик не позволит разорвать великую империю на части! Разве представленный на совете закон не подтверждает это? Государь весьма дальновидно сделал старшего сына своим соправителем! Теперь большая часть земель остается в руках Лотаря. Эти земли потом перейдут к его сыну, затем к внуку, и да будет так во веки веков!
– Лотарь славный малый, лицом и повадками он напоминает своего великого деда, я рад за него, но ты думаешь, эти спесивые мальчишки будут долго терпеть его первенство? Это только вопрос времени, когда они замутят грызню за власть!
– Лотарь старший сын императора, все разумно и правильно!
– Вот Бернард Италийский так не думал, и остальные такие же, я уверен!
– Ну и где теперь этот безумный бунтарь? Не слыхать ли чего о его судьбе?
– Вы что, смеетесь, мне ли не знать о нем! Ведь это именно я со своими бойцами в два дня потопил восстание и самолично доставил принца в Ахен!
– Так какого дьявола ты тут поешь погребальные песни империи?
– Тогда надо уж всех лишних наследников убивать, я слыхал, что так заведено у сарацинов!
– Ну что ж мы, нехристи, разве? Они там у себя могут хоть младенцев на ужин жрать, нам-то что за дело!
– Так ведь убийства наследников уже начались, принц Бернард был первым!
– Никто его не убивал! Государь лишь приказал ослепить его, безумец сам себя убил, да смилостивится над нечестивцем Господь!
– А вот вы погодите, вот родит новая императрица своего наследника, тогда и поглядим, как все завертится. Только успевай поворачиваться!
– А что это изменит?
– А то, что ночная кукушка всегда дневную перекукует!
– Да перестаньте! Юдифь слишком молоденькая и хорошенькая, чтобы заниматься политическими интригами, это не её ума дело! Её дело красоваться, да Людовика ублажать!
– Вельфы, её родичи, тут же слетятся как стая воронья, вот увидите, чтобы добыть себе кусочек полакомее! А что же вы думаете, изгнание и опала графа Эгфрида Турского, не её ли рук и ума дело?
– Эгфрид Турский? Говорят, он драпал от бретонцев, испачкав попону своей лошади, – захохотал Готефрид, – кто из уважающих себя франков после этого будет с ним знаться?
– Между прочим его место при дворе занял Бернард Барселонский, и говорят, он выдвиженец Юдифи!
– Да, теперь этот выскочка сияет при дворе как прыщ на заду у красотки! Я слыхал, что он оклеветал родного брата, чтобы заполучить его земли и все имущество.
– Скажу на его счет, что у таких молодцов только девчонки на уме, оговорить брата, это самая хитрая интрига, на которую он мог сподобиться!
– Клянусь святым распятьем, отличный ужин! А где же хозяйка, пусть придет, хочу её поблагодарить! – сказал Готефрид.
Граф Дижонский кивнул слуге, чтобы тот позвал Фредегунду.
Вскоре явилась хозяйка в окружении своих служанок. Празднично одетая, с кокетливыми завитками белокурых локонов, выглядывавших из-под головного покрывала, любезная, с милой улыбкой на устах. Как не похожа она была сейчас на вчерашнюю злую ведьму, скорее напоминала небесного ангела. И тут Лантберт узнал на Фредегунде драгоценности своей матери.
Не успел Эрих Дижонский вытереть жирные после жаркого руки и встать из-за стола, чтобы пригласить хозяйку присоединиться к застолью, как Лантберт, опередив его, подбежал к мачехе, и, вне себя от гнева, сорвал с неё украшения.
– Как же ты посмела, проклятая ведьма, украсть драгоценности моей матери! – закричал он, не помня себя, – Грязная рабыня, ты и ног её недостойна была бы помыть, будь она сейчас здесь!
Госпожа Фредегунда покраснела как маков цвет, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты, отец побледнел, гости замерли, пооткрывав от удивления рты.
– Да ты никак рехнулся! – заорал отец в бешенстве, с трудом удержавшись, чтобы не прибить сына на месте. – Убирайся вон!
Лантберт убежал, не забыв прихватить диадему и ожерелье своей матери.
– Вот ведь, – только и сказал Эрих, вернувшись за стол к друзьям, – дома не бываю, а мальчишка совсем одичал.
– Пора ему к присяге, чего он у тебя дома киснет? – посоветовал Матфрид.
– Ну как вот такое вот животное ко двору везти?.. – проговорил в ответ граф Дижонский.
Ночью, удовлетворив свою страсть, Эрих Дижонский отдыхал в объятьях возлюбленной жены.
Пробил её час, Фредегунда знала, что может сейчас говорить и просить всего чего пожелает.
– Я ношу под сердцем твое дитя, – проворковала она, – он будет почтительным, любезным сердцу сыном, ты будешь гордиться им.
– Знаешь, не суди строго Лантберта, любовь моя, мальчишка до сих пор не может смириться со смертью своей матери, – сказал Эрих в ответ.
– Я вовсе не хочу его судить, любезный сердцу муж мой, но мне страшно за невинного малютку, который находится в большой опасности, хотя ещё даже не появился на свет.
– Чего ты боишься, Фредегунда?
– Я не хотела говорить тебе, но нынче уже понимаю, что нельзя молчать. Я слышала, как Лантберт грозился убить меня и бранился при этом самыми грязными ругательствами. Не думала я, что твой сын так сильно меня ненавидит, что даже хочет моей смерти, – Фредегунда всхлипнула и потерла глаза.
– Мерзавец! – мрачно проговорил Эрих. – Ему не жить.
По его категоричному тону Фредегунда поняла, что Эрих уже принял нужное ей решение.
– Может быть, можно все уладить, – мягко заговорила она, – не беря на душу такой страшный грех, ведь ты не будешь знать покоя, если лишишь жизни собственного сына. Ведь можно защитить нашу семью, одновременно и защитив душу этого запутавшегося в своих порочных склонностях ребенка.
– Ты права, – ответил Эрих, немного поразмыслив, – но сделаем все без лишнего шума и разговоров.
– О, не беспокойся, любезный мой, никакого шума не будет, – улыбнулась в темноте Фредегунда.
В один из следующих дней ни отец, ни мачеха не удивились, когда Лантберт, едва встав из-за стола и пройдя несколько шагов, почувствовав сильное головокружение, упал на скамью.
– Лантберт! Что с тобой?! – тормошил его испуганный Леон, не понимая, отчего все вокруг так спокойно глядят на странное и внезапное недомогание его друга.
– Лантберт просто спит, оставь его в покое. Возвращайся к своей матери и больше не попадайся мне на глаза, – сказал ему граф и, отвернувшись от него, приказал слугам: – Отнесите моего сына в повозку, что стоит возле крыльца.
Так Лантберт был отлучен от родного дома и отправлен по воле своего отца в монастырь.
***
Аббатство Святого Петра, как и значительная часть монастырей времен Людовика Благочестивого, существовало по уставу Бенедикта Нурсийского. Жизнь монаха-бенедиктинца представляла собой непрестанную череду физического труда и молитвы, смирение почиталось здесь ещё важнее аскезы, послушание означало беспрекословное подчинение аббату. Монах не имел права покидать монастырь, разве что по поручению и с разрешения настоятеля. Работа в монастыре была разной, здесь были свои ученые и художники, музыканты и поэты, повара, врачи, администраторы, кто-то трудился над переписыванием старинных рукописей в скриптории, кто-то всю жизнь потел на черной работе. Так или иначе, трудом всех этих людей, а также трудом монастырских крестьян в принадлежащих аббатству земельных владениях и был жив монастырь, являясь независимой, автономной единицей франкского государства.