Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
– Стало быть, Альберга не предательница, она была ближайшей подругой королевы, она ею и осталась, – заметил граф.
– Что? Ты ли это говоришь?! Страсть к женщине сыграла с тобой злую шутку, друже, она ослепила тебя! Вместо того, чтобы осуждать неверную ты пытаешься всеми средствами оправдать её! Лантберт, впредь я предпочел бы, чтобы твои увлечения не были бы столь губительны для всех и, прежде всего, для тебя самого!
– Никакого «впредь» уже не будет! Отныне я отказываюсь служить тебе, Лотарь! – кипя от негодования, бросил граф и решительно направился к дверям.
– Да неужто? – усмехнулся Лотарь. – И это теперь, когда мы достигли победы, ты отказываешься насладиться её плодами?
– Мне будет горька эта победа, ведь её цена – жизнь дорогого мне человека, – остановившись на полпути, отвечал ему Лантберт.
– Отчего ты так уверен, что с твоей дражайшей супругой непременно случилось несчастье? – заговорил Лотарь, подходя к другу. – Увидев, что тебя нет во дворце, она предпочла отправиться домой и теперь ждет тебя там. Она ожидает, что встретит победителя, человека, достигшего вершины успеха, ставшего вторым лицом в государстве, столько сделавшего для сохранения этого государства, во славу его, и получившего от него всевозможные заслуженные почести. Она ждет человека богатого, успешного, знаменитого... И кто же предстанет перед ней? Презренный бродяга? Нищий без крова и средств к существованию? Который скажет своей жене, что отныне у них нет дома, что теперь они будут скитаться и разбоем добывать себе пропитание? Я правильно понял твои намерения? Как видно, друже, тебе до смерти наскучило богатство и слава, и ты мечтаешь, что жизнь среди нищего сброда гораздо занятней. И всё же, достаточно ли ты обдумал это свое решение, Лантберт?
Угрюмо выслушав угрозы короля, граф предпочел промолчать в ответ. Лотарь довольно кивнул.
– Даю тебе ещё сутки, чтобы принять окончательное решение. Завтра мы отправляемся в Реймс, если все-таки надумаешь остаться на службе, буду несказанно рад видеть тебя рядом с собой. А по окончанию суда клятвенно обещаю дать тебе отпуск, – заверил король своего ближайшего друга и добавил:
– Лантберт, я понимаю, как тяжело тебе сейчас, в разлуке с возлюбленной супругой. Выбирай любую из моих наложниц, они все как одна красавицы, веселые и ласковые, и наверняка смогут утешить и развлечь тебя.
Мрачно посмотрев на короля, граф вышел из приемной, ни сказав больше ни слова.
Лотарь проводил его взглядом, затем покачал головой, оскалившись в усмешке: «Верно, что любовь лишает рассудка. Лантберт, разве за столько лет ты ещё не понял, что только я здесь решаю, кто оставит службу, а кто останется, кому быть знаменитым, прославленным героем, а кому прозябать в бедности и безвестности? До тех пор, пока мне нужно иметь под рукой твою расчетливость, твое упрямство и твою удачливость, ты всегда будешь оставаться рядом со мной. Куда ты денешься? Я слишком хорошо тебя знаю – деньги, власть, почести, всё это необходимо тебе как воздух и надежно удержит тебя здесь. А небольшое разочарование в любви лишь пойдет тебе на пользу, закалит твой характер и сердце. На то и дается молодость, чтобы переболеть всеми этими пустыми юношескими иллюзиями, забыть о них и идти дальше – завоевывать настоящие, великие ценности этого мира.»
Король прекрасно понимал, кто причастен к исчезновению из дворца графини Дижонской и кто убил всех свидетелей – и то, и другое Лотаря вполне устраивало. Оставалось лишь устранить главное свидетельство бесчестья неосмотрительного Лантберта – его бывшую жену. Заботясь о сохранении честного имени своего фаворита, Лотарь приказал одному из доверенных лиц найти Альбергу и убить её.
«Необходимо как можно скорее, пока не расползлись слухи, освободить Лантберта от постыдного союза с казначеевской подстилкой» – лицо Лотаря исказила гримаса ненависти, как всегда, когда он вспоминал о барселонце.
Лантберт, разумеется, вовсе не собирался оставлять службу. Он знал, что король не отпустит его, и поэтому совершенно не рисковал ни своим высоким положением, ни своей должностью, заявляя об уходе. Зато он выяснил, что Лотарь не причастен к исчезновению Альберги, что он не убивал её, и что она, действительно, бежала из-под ареста.
Хотя это было бесполезно, но все же он в который раз мысленно обругал себя последними словами за то, что позволил своей жене уехать из Буржа в тот злосчастный день после их свадьбы. Прояви он решительность, ослушавшись приказа короля, она была бы теперь дома, в безопасности. Уж он бы позаботился, чтобы она и шагу не ступила без его ведома. А теперь остается молить Бога, чтоб она была ещё жива. Но, может быть, Лотарь прав, и Альберга действительно уже дома и ждет когда муж приедет за ней.
Свернув в открытую галерею дворца, он заметил двигавшегося ему навстречу Теобальда, одного из своих приближенных баронов. К удивлению графа, Теобальд нёс в руках небольшой поднос, на котором размещались миски с едой. Причём барона так увлекла его новая должность стольника, что он даже не сразу заметил Лантберта.
– Приветствую, сеньор граф, – без тени смущения произнес Теобальд, поравнявшись с сеньором.
– Если это мне, то неси всё обратно, я не голоден, – недовольно отвечал на приветствие своего барона Лантберт.
– Разве вы назначали меня стольником? – живо отозвался барон. – Этот обед вовсе не для вас.
– И как же ты это всё объяснишь?
– Сеньор Лантберт, вы как видно забыли, что в день взятия Ахена приказали мне охранять одну арестантку, сказав, что она важная свидетельница. Вот я и охраняю. А это я несу для неё.
Лантберт действительно совершенно позабыл об арестованной им девушке. Камеристка королевы и подруга Альберги, она могла видеть её и может быть что-то знает о ней.
– А ну-ка проводи меня к ней, – кивнул граф. – Что, допрашивали её? – небрежно осведомился он.
– Вообще-то да, – мрачно отозвался барон. – На днях даже с пристрастием.
– Что?! – Лантберт расхохотался.
– По-вашему это смешно?
– Нелепица какая-то. Зачем истязать малышку, которая и без того так напугана, что готова подтвердить и рассказать все что угодно? Не могу поверить, чтобы король мог отдать такой приказ.
– Но всё так и было, сеньор граф. К счастью, Ингитруда больше испугалась, чем пострадала, похоже, было приказано лишь припугнуть её, но вообще-то для такого нежного, хрупкого создания как она даже и это испытание тяжко сверх всякой меры.
«Ишь-ты, как красиво запел, чисто соловей по весне» – усмехнулся про себя граф.
Вместе они вышли из галереи и направились в ту часть дворца, где раньше находились покои королевы.
В это время Ингитруда дожидалась возвращения Теобальда, пребывая в сильнейшем душевном смятении: она никак не могла решить какое из ожерелий надеть, сапфировое или изумрудное, беда в том, что одно шло к её глазам, а другое к наряду, но не надевать же оба сразу!
За дверью послышались шаги. Ингитруда поспешно убрала драгоценности, так и не приняв никакого решения.
Кстати, она уже не выглядела той растрепанной, заплаканной, перепуганной девушкой, какой предстала перед подругой в пыточной. Теперь бывшая камеристка императрицы, хотя и была немного бледна от продолжительного пребывания в запертом помещении без свежего воздуха и почти без солнечного света, но глаза её сияли, во всех движениях сквозила уверенность, а наряд и причёска были безупречны.
Увидев входящего в комнату Лантберта, Ингитруда не на шутку перепугалась, решив, что он пришел за ней, чтобы подвергнуть истязаниям, а то и убить. Она подскочила, словно ужаленная змеёй, при этом с её лица мгновенно исчезли все естественные краски, которые ещё оставались, несмотря на бледность. Однако, заметив шедшего следом за ним спокойного и невозмутимого Теобальда с обедом на подносе, она немного приободрилась.
– Злой человек! – с негодованием обратилась она к Лантберту, испытывая одновременно и гнев, и страх – Что вы теперь задумали?! Хотите убить меня только за то, что я служанка императрицы?!
– Что вы, госпожа моя, не надо так волноваться. Мне необходимо всего лишь задать вам несколько вопросов...
– Но я уже ответила на все вопросы! Мне больше нечего сказать вам!
– О нет, это вопросы другого рода. Меня интересует все, что вы знаете о вашей подруге Альберге, может быть вы видели её здесь недавно, может на допросе, или она приходила сюда к вам? Может быть вы знаете, где она теперь. Она исчезла.
– Не могу поверить! – Ингитруда совершенно успокоилась и осмелела, убедившись, что ей ничего не угрожает. – Мало того, что по вашей вине мне пришлось, чтобы спасти свою жизнь, оговорить королеву, теперь вы требуете, чтобы я ещё и выложила вам всё, что знаю о подруге?! Да я вам и слова не скажу!
– Ингитруда! – сердито одернул её Теобальд, который уже освободился от подноса с едой, поставив его на сундук возле кровати. – Брось ломаться и сейчас же рассказывай сеньору графу всё что знаешь!
Девушка растерянно глянула на барона – она явно не ожидала, что он предаст её, приняв сторону графа. Её глаза наполнились слезами.
– Ну да, я видела её здесь несколько дней назад... Но если бы вы знали как мне тяжело и страшно вновь вспоминать весь ужас тех дней, – проговорила она, утирая слезы тыльной стороной ладони.
– Где, при каких обстоятельствах вы видели Альбергу? – настойчиво повторил Лантберт, начиная терять терпение.
– Я видела её в пыточной, это было три дня назад...
– Где?!... Где вы её видели?! – переспросил ошеломленный Лантберт.
«Что же ты теперь не смеёшься?» – подумал Теобальд, исподлобья глянув на графа, припомнив его смех по поводу страданий Ингитруды.
– Её что, пытали?
– Нет... не знаю, когда меня привели туда, она сидела на скамейке у стены. Потом мы обнялись, потом... – Ингитруда всхлипнула, слезы мешали ей говорить, – потом меня схватил палач и... дальше я ничего не помню...
– Как не помните? Её пытали или нет?!
– Я не знаю, когда я очнулась было тихо, сплошная темнота, кругом никого. Я выбралась оттуда и пошла к себе в комнату.
Всё было именно так, но кое о чем Ингитруда умолчала, например, о том, что когда она очнулась и стала на ощупь пробираться к дверям, она несколько раз спотыкалась о тела убитых людей. Осталась ли там, среди убитых Альберга или её там не было, девушка не знала и потому предпочла попросту не упоминать о трупах в пыточной, равно как и о других происшествиях той, столь важной для неё, ставшей решающей в её судьбе, ночи.
Добравшись до выхода из пыточной, Ингитруда с огромным трудом открыла тяжелую скрипучую дверь, и на это ушло так много сил, что выйдя за порог, она некоторое время просидела, прислонившись к двери и глядя в черную пустоту, скрывавшую в себе лестницу, ведущую наверх, прочь из этого ужасного подземелья. Затем, собравшись с духом, девушка двинулась вперед, осторожно продвигаясь на четвереньках, и вскоре обнаружила ещё одного убитого, на лестнице. Плача от страха, она нашла в себе силы перебраться через него и продолжила подниматься вверх.
Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом, Ингитруда в полной темноте осторожно преодолевала эту бесконечную лестницу и, уже безмерно устав и отчаявшись, наконец достигла верхней части дворца. Отдохнув немного, она поднялась на ноги и медленно, шатаясь, словно сомнамбула, побрела по освещенным факелами коридорам и галереям, провожаемая равнодушными сонными взглядами редких караульных.
Ожидая возвращения арестованной, Теобальд дежурил около её комнаты, не смыкая глаз. При этом в своей душе он чувствовал полнейший раздрай, ему вдруг опротивела его служба, мрачные мысли сменяли одна другую. К счастью, срок чертовой службы подходил к концу и скоро он отправится домой. А что дома? Он вдруг понял, что его жизнь никчемна и бессмысленна, что дело не в службе, а в том, что он стал противен сам себе в ту самую минуту, когда позволил увести в пыточную юную беззащитную арестованную. Кому и зачем понадобилось мучить её? Теобальд мрачно сплюнул. Будь всё проклято!
Увидев появившуюся в коридоре девушку, он мгновенно оказался на ногах и приблизился к ней – не дойдя нескольких шагов до своей комнаты, Ингитруда без сил опустилась на мраморный пол и, закрыв глаза, устало прильнула к стене.
– Госпожа камеристка, пойдемте, я провожу вас, – сказал Теобальд, с радостью отметив про себя, что арестованная вернулась из пыточной цела и невредима. «Стало быть, только постращали».
– Я не могу идти, – еле слышно отвечала Ингитруда.
– Я помогу вам, – с готовностью кивнул Теобальд и, легко подхватив её на руки, отнес в комнату и бережно уложил на кровать.
– Благодарю вас, сеньор барон, – сказала девушка. – Если меня опять отведут в эту страшную комнату, я сойду с ума, я больше этого не переживу, – призналась она, всхлипывая, и готовая опять расплакаться.
– Не плачьте, прошу вас, госпожа камеристка, клянусь Святым Крестом, я больше не позволю никому увести вас отсюда! Если за вами опять придут из пыточной, им придется сражаться со мной. Они смогут увести вас только убив меня, а это не так-то просто сделать, уверяю вас, госпожа камеристка, – горячо заверил Ингитруду её тюремщик.
– Ингитруда, – слабо улыбнувшись сквозь слезы, представилась девушка.
Теобальд молча кивнул.
– Я пойду... вы отдыхайте, не бойтесь ничего, я буду охранять вас, – немного запинаясь, произнес он и направился к дверям.
– Ах нет, что вы! Не уходите, если я останусь здесь одна, я умру от страха! – испуганно воскликнула девушка. – Уж лучше я пойду вместе с вами пережидать ночь в коридор, чем останусь одна в этой комнате!
– Нет, зачем же, уж лучше я останусь здесь, если вам так будет спокойнее, – отвечал барон.
Он устроился на полу возле кровати арестованной, подложив под голову свёрнутый плащ.
Вскоре он уже спал и видел себя дома, на своем винограднике. Полуденное солнце пылало зноем. Он оставил работу и устроился в тени одной из зеленеющих живых изгородей, глотнул прохладной и чистой родниковой воды из фляги и, закрыв глаза, погрузился в блаженную дрёму. Однако его отдых был нарушен, ибо матушке зачем-то понадобилось побеспокоить его и, подойдя к сыну, она принялась настойчиво трясти его за плечо: «Сынок, Теобальд, проснись, проснись же!».
Теобальд проснулся.
– Проснитесь, сеньор барон! – свесившись с кровати, Ингитруда толкала его в плечо.
Он сел, выжидающе глядя на неё.
– Мне страшно, я не могу сомкнуть глаз, все время смотрю на дверь и мне кажется, что она вот-вот откроется и меня опять поведут в пыточную. А вы спите, и вас как будто здесь нет!
– Ну хорошо, я не буду спать, – пообещал Теобальд.
– Нет, все равно мне страшно, – жалобно проговорила девушка, – будет лучше, если вы ляжете здесь, на кровати... Подумайте сами, зачем спать на полу, если есть кровать, – резонно добавила Ингитруда.
– Но... это... да?... вы правы, – бессвязно пробормотал барон и осторожно улегся на край кровати, сразу соорудив между собой и госпожой камеристкой мысленные блокпосты. Однако, эти сооружения в одно мгновение были повержены Ингитрудой.
– Вот так мне не страшно, – успокоенно произнесла девушка, крепко обняв его и положив голову ему на плечо...
Переговорив с бывшей камеристкой королевы, Лантберт решил разыскать Леона, чтобы немедленно отправить его в Бурж – проверить нет ли там графини.
– Сеньор граф! – окликнул его Теобальд, вышедший из комнаты вслед за графом.
Барон приблизился.
– Разрешите мне отбыть домой. Срок моей службы окончен, меня ждут.
– Да, Теобальд, благодарю за службу, можешь возвращаться домой, – кивнул Лантберт и добавил, дружески похлопав барона по плечу: – Поздравляю с удачной женитьбой.
– Благодарю, сеньор Лантберт, – расплылся в улыбке барон.
Он вернулся в комнату, где его ожидала взволнованная Ингитруда.
– Отпустил. Мы едем домой, – сказал он жене, довольно улыбаясь.
– О счастье! – воскликнула Ингитруда и, подбежав к мужу, смеясь от радости, обняла его, а он, так же смеясь, видя её счастливой, подхватил жену на руки и закружил в объятьях.
Разговор с Ингитрудой кое-что прояснил: не добившись от Альбеги добровольных показаний, Лотарь решил запугать её и, судя по тому, что Ингитруда жива и здорова, это королю удалось и довольно быстро. «Альберга, любовь моя, я ведь предупреждал тебя как опасно вмешиваться в политические интриги, – с горечью и нежностью думал Лантберт, мысленно обращаясь к жене. – Послушалась бы ты меня и тебе не пришлось бы переживать все эти неприятности. И чего ты добилась в итоге? Теперь ты для всех стала врагом. Для короля ты предательница и изменница, для королевы тоже. Альберга, заклинаю, будь впредь благоразумна, и, клянусь, очень скоро мы снова будем вместе.» Но радужные надежды довольно быстро сменились прежним отчаянием: «Если же тебя уже нет среди живых, клянусь, я найду и похороню твои останки, и ни один из твоих убийц не уйдет от мести.»
***
Воздав подобающим образом честь и хвалу монарху, франки приумолкли, ожидая появления того, кого ещё совсем недавно все без исключения присутствующие почитали как благочестивейшего князя и государя, а ныне собрались осудить как преступника.
Епископ Реймский подал знак своим людям, и вскоре перед собранием предстал низложенный император. Смиренный вид поверженного короля, сопровождаемого многочисленными стражниками, одетого в темные грубые одежды, лишенного всех знаков былого величия, равно как и оружия, вызвало в толпе замешательство – не все оказались готовы созерцать столь уничижительное зрелище, легкий ропот то ли недовольства, то ли сочувствия пронесся по рядам знати. Иные сочли необходимым поприветствовать бывшего государя, но таких было немного.
Людовик предвидел такие настроения бывших подданных, зная, что его позор будет воспринят многими из них как свой собственный, и это будет наказанием за их предательство. Пусть в его унижении изменники увидят собственную низость, позволившую им продаться Лотарю. Он посмотрел на сына, во взгляде которого читались нескрываемая ненависть и презрение. Чем выше возносишься, тем больнее падать, Лотарю ещё только предстоит упасть на дно той ямы, которую он столь усердно рыл для собственного отца, но одновременно и для себя тоже. Пока что сын не понимает этого, но жизнь идет своим чередом и каждый получит достойную награду по трудам. «Нет такого злодеяния, на которое не пойдет ваш сын ради власти...» – при взгляде на сына Людовик вспомнил эти слова, сказанные женою в их последнюю встречу.
Прежде чем отправить королеву в изгнание, Лотарь позволил ей увидеться с супругом. Угрожая мачехе убийством её сына, он велел ей уговорить мужа на добровольное отречение и постриг. Это было важно – отречение отца превращало фактический захват власти в совершенно законное наследование, одновременно напрочь лишало и отца, и его жену каких бы то ни было шансов на возвращение короны, ну и само собой позволяло Лотарю отменить ненавистный ему новый капитулярий о разделе государства и вернуть старый Порядок империи, отдававший в руки титулованного императора большую часть страны.
В тот день, увидев в своей палатке супругу, Людовик испытал довольно противоречивые чувства. Это была одновременно и несказанная радость при виде самой дорогой и желанной на свете женщины, но и безмерная скорбь, давящая камнем на сердце боль о судьбе любимой, которую он не смог уберечь от происков врагов. Что ждет её теперь? Несчастный пленник, отныне он ей не защитник. Жизнь и судьба его жены, также, как и его собственная участь теперь в руках победителя.
– Вы живы, живы, как милостив к нам Творец! – повторяла Юдифь, со слезами обнимая мужа.
– Юдифь, дорогая моя, прости, что не смог защитить тебя от беды.
– Нет, это вы простите меня, муж и государь мой, простите, если сможете, но сама себя я никогда не прощу, ибо моя вина перед вами и нашим сыном безмерна, – с безутешным горьким плачем она припала к его руке. Её слезы обжигали.
– Прошу, родная, поведай мне без промедления обо всем, что у тебя на душе, в чем ты так сурово коришь себя? – Он усадил жену на соломенный лежак (больше в палатке пленника сидеть было не на чем), а сам устроился рядом, со вниманием и любовью глядя на неё. Они разговаривали тихо, вполголоса, опасаясь чтоб их слова не были услышаны недругами.
– Я не уберегла нашего сына, и теперь Карл в руках наших врагов, – заставила себя выговорить Юдифь, было видно, что каждое слово причиняло ей неимоверные страдания.
– Как же это вышло? – произнес Людовик после некоторой молчаливой паузы – это был ещё один жестокий удар судьбы, на которые, увы, она теперь не скупилась, и ему понадобилось время, чтобы прийти в себя, услышав такие горькие вести. – Ведь он находился в надежном убежище, у твоих родичей...
– На беду, людям Лотаря удалось выкрасть Карла, – со слезами поведала Юдифь, – его вывезли из Баварии, и теперь Аквитания стала для него тюрьмой, он содержится под неусыпным надзором в Бурже. Я узнала об этом от вашего сына, того самого, что так подло украл у вас трон и корону. А ему доложил об этом граф Дижонский, именно он самолично участвовал в похищении Карла, этот человек – исполнитель всех самых преступных приказов Лотаря.
– Мой сын окружил себя недостойными людьми, общение с подобными негодяями сделало его жестоким и бесчестным. А ведь граф Эрих был одним из моих самых доблестных и преданных баронов. Должно быть, его дух теперь не может обрести покоя, видя, сколько зла творит здесь на земле его плоть от плоти.
– Вы ещё не всё знаете, Людовик. Да будет вам известно, что Лотарь потребовал, чтобы я уговорила вас добровольно отречься от прав на престол и принять постриг, угрожая убить Карла, если я не выполню его требования. Для этого он и разрешил мне встретиться с вами.
Людовик, нахмурившись, мрачно внимал словам жены, пораженный столь отвратительной низостью и жестокостью собственного ребёнка. Его одинаково мучило и то, что Лотарь посмел угрожать убийством родному брату, пренебрегая не только человеческими, но и божескими законами, но также и его подлая трусость – не смея в открытую угрожать отцу, он решился действовать хитростью, пытаясь играть на материнских чувствах женщины, что было недостойно мужчины, тем более облаченного титулом христианского монарха.
– Юдифь, не мучай себя обвинениями в чужих злодеяниях, ты ни в чем не виновата. И не хорони Карла раньше времени, я уверен, что Лотарь не посмеет убить брата. Но даже если эта угроза реальна, у тебя нет причины изводить себя напрасными страданиями, ибо я уже и так принял решение согласиться на постриг и отказаться от всяческих притязаний на корону. Как видно, Господу угодно, чтобы мы оставили престол и жили отныне скромной и благочестивой иноческой жизнью, всё это давно было предрешено свыше.
– Государь мой, нет такого злодеяния, на которое не пойдет ваш старший сын ради власти, – обреченно вымолвила королева. Но затем, подняв на мужа глаза полные слез, Юдифь заговорила более уверенно и по мере того, как она говорила, голос её становился всё решительнее. – И всё же, Людовик, вопреки чаяниям и угрозам вашего сына я пришла сюда, чтобы умолять вас – не соглашайтесь ни на одно из постыдных условий наших врагов, не отступайте ни на шаг, не отрекайтесь от Богом возложенных на вас обязательств! Как можете вы мечтать о покойной благостной жизни в тиши обители, зная, сколь противно ваше решение пред Богом и людьми?! Разве не будет вас днями и ночами угнетать мысль о совершенном вами преступлении, что стократно тягостнее преступлений вашего неразумного, ослепленного жаждой власти и наживы сына! Люди будут проклинать вас, пребывая в несчастьях, которые с вашим уходом начнут непрестанно преследовать благословенную некогда страну! Сам Господь спросит с вас за них, а пуще того за вашего неразумного первенца, ведь вы бросаете его в когтях сатаны, подчиняясь незаконным требованиям, продиктованным ему лишь его глупым честолюбием и жадностью! Жестокие негодяи угрожают нам смертью нашего ребенка, но поймет ли и простит ли нас Карл, если мы проявим сейчас малодушие? Разве можете вы хоть на одно мгновение забыть, что вы не просто отец, а Карл не просто ребёнок? Если нашему сыну и суждено погибнуть, то находясь у Божьего престола он всё равно будет благословлять вас за правильное и мудрое решение, за силу духа и воли, с которой вы принимаете самые страшные удары судьбы, как то и подобает великому человеку, управляющему великой империей.
Людовик слушал жену, с удивлением отмечая происходившие с ней перемены – только что перед ним сидела убитая горем женщина, но пока она говорила, слёзы её высохли, и теперь эти самые прекрасные на свете глаза горели огнем неукротимой воли, поджигая и в его душе еле тлеющие угли надежды – надежды, однако, сколь наивной, столь же пустой.
– Родная моя, мы уже потеряли империю, – напомнил низложенный император, полагая, что его жена заговаривается с горя, – а теперь можем потерять и Карла, если будем цепляться за призрачные мечты вернуть себе престол и корону. Имеет ли смыл приносить столь великую жертву ради мнимого сохранения того, что на деле и так уже утрачено? Большинство франков перешло на сторону Лотаря, посчитав его наиболее достойным для себя правителем, значит так тому и быть.
– Они очень скоро пожалеют об этом, и вы это знаете, Людовик! – упрямо продолжала Юдифь. – Вы не можете не осознавать насколько ничтожны шансы Лотаря удержаться на престоле! Неужели вы сможете спокойно наблюдать как гибнет созданное вашим упорным трудом, и всей жизнью вашего, благословенной памяти, отца процветание франков?! Очень скоро люди призовут вас вновь, вспомнив каким мудрым правителем вы были для них, но ваше добровольное отречение будет равносильно предательству народа и государства! Людовик, заклинаю вас всем, что вам дорого, своей жизнью, жизнью нашего сына и Господом нашим Иисусом Христом, молю вас не отрекайтесь от престола, не совершайте непоправимого!
Как ни казались нелепы по началу Людовику речи его верной подруги, но слово за слово он всё больше проникался ими. Последние же её слова особенно взволновали его и заставили основательно задуматься.
– У нас осталось достаточно друзей, которые не оставят нас и будут бороться за нас не щадя жизни, – осторожно заметила тем временем Юдифь, видя, что муж уже почти готов принять нужное ей решение.
– Ты хочешь сказать, что Бернард жив? – удивленно посмотрел на неё муж, – Юдифь, если ты в руках врагов, и он допустил это, не отдав за тебя жизнь, то его предательство так же очевидно, как измена остальных наших подданных, открыто продавшихся Лотарю.
– Несправедливые слова вы говорите, Людовик! Да будет вам известно, что Бернард сражался как лев, но был захвачен в плен превосходящими силами врагов. Лишь благодаря вмешательству Божьего Проведения ему удалось бежать. И если Господь и далее не оставит нас своей милостью, ему удастся сплотить силы наших друзей, переубедить сегодняшних врагов выступать на нашей стороне, и перекупить сегодняшних изменников.
– Если Бернарду действительно удастся перетянуть на нашу сторону Людовика, у нас появится шанс вернуть свое положение. Но жизнь Карла гораздо дороже всех царств мира, и пока он в опасности у нас связаны руки.
– Государь мой, оставьте Бернарду спасение жизни Карла, а мы со своей стороны должны спасти для него титул монсеньора. Будущее вашего сына в ваших руках. Если вы отречетесь, его жизнь будет не многим лучше смерти.
Людовик глядел на Юдифь и в который раз мысленно благодарил Творца за то, что тот одарил его такой чудесной супругой. Эта женщина оказалась в несчастье более стойкой и отважной, чем многие из тех, что называли себя мужчинами, её разуму и рассудительности мог позавидовать любой из них.
– Да будет так, – произнес он, пристально глядя на жену. – И да будут благословенны твои дни, Юдифь, ты истинное чудо, не знаю за какие заслуги дарованное Богом мне, своему недостойному рабу. Тебе удалось вернуть меня из черного морока этих проклятых дней вновь к светлой надежде и жизни. Ты словно вернула мне возможность свободно дышать, вернула воздух, вернее всего, ты и есть тот воздух, которым я дышу. Бог весть что нас ещё ждет, но пока ты будешь незримо присутствовать рядом со мной, в моем сердце, здесь, где живет любовь к Спасителю, ты и Христос, вы даете мне силы вынести все, что уготовано мне Богом ради моего же спасения за все мои прегрешения и за мою непомерную гордыню. Пред лицом Спасителя я клянусь тебе, что не буду отрекаться от прав на престол, и не пойду на постриг.
Несмотря на одолевавшие её душу тяготы и невзгоды, что принесла с собой смута, Юдифь не могла не улыбнуться, слушая речь мужа, сразу возвратив ему многократно все тепло и нежность искренней любви, что звучала в его словах.
– А я благодарна Богу, что он подарил мне вашу любовь – любовь лучшего из людей, даровав мне столь отрадную судьбу – быть вашей женой и матерью вашего ребёнка, – отвечала она. – Верю, что Господь поможет нам достойно снести все страдания и одолеть врагов. Верьте и вы, Людовик, мы победим.
– Людовик, ты обвиняешься в вероломстве и государственной измене. Признаешь ли ты себя виновным? – епископ Реймский зачитывал список обвинений.
– Признаю, – отвечал подсудимый.
Этот голос принадлежал не отцу, а какому-то чужому незнакомому старику, сломленному годами, бедами и болезнями. Людовик Юный, как называли короля Баварского, быстрым движением провел рукой по глазам, словно он внезапно на мгновение ослеп, а затем окинул взглядом людей, столпившихся вокруг новой голгофы. На лицах многих из них он заметил отражение собственных мыслей и чувств, на глазах некоторых тоже блестели слезы.
Зачем всё это? Отец поступил с нами несправедливо, но разве мало, что мы вернули себе отнятое и лишили его трона? Людовик посмотрел на императора, желая убедиться, что и Лотаря гнетёт раскаяние, однако был неприятно удивлен, когда вместо ожидаемого сожаления и жалости к отцу встретил на лице брата лишь злорадную усмешку, с которой тот наблюдал за происходящим.
– Ты обвиняешься в неспособности управлять государством. Признаешь ли ты свою вину? – продолжал оглашать преступления бывшего императора его обвинитель.
Людовик-сын с ненавистью уставился на Эбо Реймского, что возвышался на амвоне словно грозный и неумолимый высший судия, который по праву своей непогрешимости неистово обрушает праведный гнев на окаянного грешника. Негодяй! Кто как не тот, кого ты с такой злобой и презрением обличаешь пред франками, наделил тебя всеми благами, что ты имеешь?! Он облачил тебя в пурпур, а ты его в грубую власяницу, он возвысил тебя до незаслуженных тобой почестей, а ты низверг его в бесчестье – вот твоя благодарность за всё, что ты получил от него в дар! Воистину, можно дать рабу свободу и богатство, но нельзя наделить его благородством, ибо в душе он навсегда останется подлым рабом.
