Текст книги "Любовь и смута"
Автор книги: Анна Шибеко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Ну что ты, милая, от любви не умирают, – бросил напоследок Бернард и, больше не оглядываясь, покинул пещеру.
Он ушел, а она осталась жива. Он не стал убивать её, и это было невероятной удачей. Однако теперь, если она не хотела навсегда остаться в этой берлоге, надо было выбираться из неё. Мучительная боль мешала ей действовать. Альберга взглянула на свои ноги – рубаха была вся в крови и кровь всё не останавливалась. Значит времени разлёживаться и жалеть себя у неё не было. Если она совсем ослабнет, то неминуемо потеряет сознание, а потом умрет. И никогда больше не увидит мужа.
Не переставая всхлипывать и стонать, она выбралась наружу. Одной рукой опершись о каменистый выступ, а другой сжимая низ живота, она поднялась на ноги и оглядела окрестности. Вокруг до самого горизонта простирался лес. Внимание молодой женщины привлекла какая-то движущаяся точка. Всмотревшись, она поняла, что это была проезжавшая мимо повозка, которая ненадолго показалась на повороте проезжей лесной тропы, огибавшей скалу. Шансы выжить всё увеличивались. Оставалось только добраться до этой дороги и, может статься, кто-то ещё проедет там сегодня и поможет ей.
Спускаться по тропе было слишком долго. Альберга подползла к самому её краю и посмотрела вниз. Склон был неровным, со множеством уступов. Некоторое время она смотрела, прикидывая, сможет ли спуститься, не сорвавшись вниз, но, чувствуя, что с каждым мгновением становится все слабее, и что к тому ещё у неё начинает кружиться голова, бросила эти расчеты. Боль уже не казалась такой острой, хотя она по-прежнему сильно мучила Альбергу, но уже не мешала ей мыслить и действовать.
Большая часть пути ей благополучно удалась. Она перелазила и спрыгивала с уступа на уступ, отделываясь лишь прорехами в рубахе и ссадинами. Однако, уже почти у самой земли она оказалась на участке скалы, под которым увидела совершенно отвесный склон. Это был тяжелый удар судьбы. Усталость и отчаяние вдруг разом навалились на неё. Ничего не надо, она устала бороться, ей не удастся обмануть смерть. Оставалось только смотреть вниз и плакать от бессилия. Ну уж нет! Альберга закрыла глаза и прыгнула вниз.
Удар был весьма болезненным, но руки и ноги остались целы. Собрав последние силы, сжав зубы, превозмогая боль и слабость, она заставила себя двинуться в сторону проезжей лесной тропы.
В это время по дороге следовала графская повозка. В ней сидели две монахини, одна из которых, известная на всю округу повитуха, была приглашена в графский дворец, чтобы помочь графине благополучно разрешиться от бремени, другая сопровождала подругу в качестве её помощницы.
– А что вы думаете, я и до епископа дойду! – громко возмущалась одна из монахинь. – Господь мне свидетель, я своими глазами видела эту шелковую шаль, и могу поклясться, что она сшила её из алтарного покрова, того самого, что пропал ещё в священный месяц, и все сказали на воров! Но люди-то видели как её драгоценная племянница красовалась на свадьбе в пурпурной накидке из алтарного шелка! Каково, а?!
– Ох и болтлива ты, сестра Дидимия, – отозвался графский слуга, правивший лошадью, – гляди, поплатишься за свой длинный нос и болтливый язык.
– Чего мне бояться?! Она пригрозилась обыскать мой сундук! Да пускай обыскивает, что она там найдет?!
– Чего ты к ней прицепилась, вот неймется тебе!
– А нечего было меня оговаривать, что якобы у меня каждый день в просфорах недочет! Видит Бог, я ни в чем не виновата, а сестры теперь шушукаются у меня за спиной. Вот, сестра Юстина может подтвердить, – она выразительно посмотрела на вторую монахиню, которая все время молчала, задумавшись о чем-то своем. Несмолкающая болтовня подруги ей не мешала.
– Тпру! – вдруг крикнул слуга, натянув поводья.
– Что там?! – воскликнула сестра Дидимия, с опаской оглядываясь по сторонам, так же как её подруга.
– Дохлятина какая-то посреди дороги, сейчас уберу, – отвечал слуга.
Шустрая сестра Дидимия вмиг оказалась рядом с ним.
– И не грех тебе так о человеке, Симон?
– Так она же мертвая, – невозмутимо отвечал тот, намереваясь оттащить помеху для проезда в сторону.
– Да подожди ты, может, она жива, – сестра Дидимия склонилась над Альбергой, разглядывая её бледное лицо.
– Бедняжка, она вся в крови, – заметила подошедшая к ним сестра Юстина, – ну-ка отвернись, – бросила она слуге. – Похоже, что она ребеночка утратила, – проговорила она после беглого осмотра.
– А девочка-то непростая, – сказала Дидимия, демонстрируя остальным руку Альберги, со сверкающим на пальце драгоценным обручальным кольцом. – Да и по одежде тоже видать, хоть и драная, а я такой тонкой выделки отродясь не нашивала! Может, захватим с собой, поди родственники ищут, хорошую награду дадут.
Почувствовав теплоту человеческого прикосновения, Альберга попыталась попросить о помощи, но смогла издать только тихий стон, и после этого последнего усилия окончательно потеряла сознание.
– А она живая, она только что что-то сказала, – удивленно уставилась на неё Дидимия.
– Симон, ну-ка помоги перенести её в повозку! – кивнула слуге Юстина.
Симон с недоумением посмотрел на неё, и не думая двигаться с места.
– Ты что, оглох, отвезем её в обитель, может ещё выживет.
– Сестра, ты ополоумела? Мы проехали большую часть пути, и теперь должны возвращаться? Я вам не нанимался весь день мотаться между городом и монастырем!
Сестра Юстина смолкла, не зная, что ему отвечать на это.
– Ох! – выразительно покачала головой Дидимия, не переставая удивляться безответности своей подруги. Она сняла кольцо с пальца Альберги и протянула его Симону. – Вот это придаст тебе сил для свершения доброго дела, безбожник проклятый?
– Ты ещё поругайся! – проворчал Симон, разглядывая сокровище. – И то верно, грех не помочь, – тут же кивнул он, пряча перстень за пояс.
– И как это она ещё не отдала Богу душу, – вполголоса заметила сестра Юстина.
– Видать, кто-то крепко привязал, – отозвалась словоохотливая Дидимия.
Альберга не слышала их и уже ничего не чувствовала.
Её душа блуждала в кромешной тьме, в тщетных поисках той дороги, которая должна была навсегда увести её прочь от тягот земного бытия. А когда душа уставала и отчаивалась, то вновь и вновь возвращалась, чтобы согреться и набраться сил, к трепетному живительному огоньку любви, что горел в её сердце.
Глава 11. Обитель.
Нынче у Юстины, инокини монастыря святой Агнесс, выдался весьма хлопотный денёк, и сейчас, после всей его суматохи и всех тревог, она едва ни падала от усталости. А ведь близится Великий пост и ей надлежит успеть потрудиться и о своей душе. Где же взять дней и ночей на все дела, что она должна совершить во имя Божье?
Забота о несчастной полуживой, истекавшей кровью посреди дороги женщине отняла много времени, и Юстина со своей помощницей едва подоспели в срок в Эссенский дворец к роженице, но, слава Милосерднейшему, графиня благополучно разрешилась от бремени и на радостях не только простила их задержку в пути, но и щедро одарила монастырь. А ведь случись беда с младенцем или его матерью, гнев графа был бы сокрушительным, ему ведь и епископ не указ. Милость Божья в который раз явила себя, а если незнакомка выживет, то воистину благость Вседержителя пребывает с нами.
Чтобы с надлежащим вниманием и тщательностью следить за состоянием тяжело болящей новенькой, сестра Юстина почла необходимым заночевать в лечебнице. Войдя в большую комнату с черневшими нишами окон в восточной стене, она поставила светильник на возвышавшийся в центре лечебницы мраморный столик-подставку и окинула взглядом своих подопечных.
Сестра Сигилла не спала, её как обычно одолевала бессонница, но она лежала спокойно, закрыв глаза, погруженная в свое привычное молитвенное правило.
При взгляде на новенькую сестра искренне возрадовалась – Господь явил чудо – женщина пришла в сознание и теперь лежала с открытыми глазами, глядя в ночной сумрак окна, и не замечая происходившего вокруг, словно её душа всё ещё пребывала в потустороннем мире.
Юстина поспешно приблизилась к постели незнакомки. Сестра потрогала лоб болящей – он был холодным и чуть влажным. Удары сердца мерно и ясно прослушивались в биении тонкой сердечной жилки на шее.
– Расскажи-ка мне, сестрица, что ты сейчас чувствуешь? – осведомилась Юстина у своей подопечной.
Молодая женщина посмотрела на неё невидящим взглядом.
– Ничего, – бросила она еле слышно и закрыла глаза. Да, ей сейчас трудно разговаривать, но Юстина должна точно знать, что происходит с болящей, чтобы поставить её на ноги.
– Это неправда, ты чувствуешь сильную боль, так?
Новенькая открыла глаза и взглянула на своего лекаря теперь уже вполне осмысленным взглядом, в котором мелькнуло даже нечто вроде досады.
– Итак, какого рода боль ты ощущаешь? Словно тебя жгут изнутри горячие угли или словно давят железные тиски? – продолжала вопрошать лекарь.
– Дайте воды, – попросила молодая женщина.
– Я знаю, сестрёнка, что тебя мучит жажда. Поведай мне о своей боли и, если всё идет как надо, получишь желаемое.
– Не знаю... – неохотно отвечала незнакомка, – наверное, словно тиски, – добавила она после недолгого молчания.
Юстина вновь радостно возблагодарила в своих мыслях милосердного Христа и взяла со стола приготовленное для молодой женщины питьё в маленькой чашке.
– Вот, испей, – сестра помогла женщине приподнять голову.
Сделав жадный глоток, болящая тут же поморщилась и отвернулась от лекарства.
– Эта трава называется моли, именно она дает такой привкус. Не капризничай, любезная сестра, будь добра. Ты должна это выпить.
Послушно допив целебное снадобье, новенькая устало опустила голову на подушку, закрыла глаза и сразу уснула. Так и должно было быть, лечение проходило успешно, что очень радовало лекаря.
«О, прародительница, из-за твоего легкомыслия и любопытства женщины подверглись божьему гневу, он сделал их зависимыми от мужчин и обрек в страданиях рождать на свет потомство. Но мужчинам этого мало, они вынуждают нас страдать ещё и от их собственной жестокости, от которой женщин не спасает даже молодость и красота, – с горечью подумала Юстина, глядя на молодую женщину, на теле которой после надругательств и побоев, казалось, не осталось живого места. – Да что красота, если мужчины не щадят даже младенцев, собственных детей! Господь милостивый, помоги ей забыть все зло и страдания, что она испытала в своей жизни. Да простит она своего мужа, и да обретет она в нашей обители душевный покой...» – так размышляла благочестивая инокиня, укладываясь на свою постель, и вскоре сон смежил её веки.
Рано утром Юстину разбудил колокол к заутрени. После краткой молитвы и скорого омовения сестра надела поверх рубахи накидку и направилась в храм, куда уже спешили и все остальные монахини.
Большинство из них, увидев сестру Юстину, устремлялись к ней с одним и тем же вопросом:
– Сестра Юстина, ну как там та новенькая девушка, с дороги?
– Сестра Юстина, жива ли девушка с дороги?
– Она выживет?
– Она не умрет?
– Ей уже лучше?
– Да, ей гораздо лучше... скоро она поправится... – отвечала всем лекарша, с радостью отмечая доброту и столь похвальное участие к ближнему своих возлюбленных сестер во Христе.
Не успела Юстина появиться в храме, как сразу же была призвана настоятельницей.
– Доброго утра, сестра Юстина, ну как там эта несчастная, с дороги?
– Ей уже лучше, матушка Цезария, – отвечала инокиня, почтительно поприветствовав аббатису.
– Что же с ней произошло?
– Как видно, эта женщина претерпела жестокие надругательства, потом её забили камнями и бросили посреди дороги умирать, и при том ещё она была беременной, а из-за всех несчастий, что вынуждена была претерпеть, эта бедняжка утратила младенца, что носила под сердцем.
Матушка Цезария жалостливо вздохнула и перекрестилась.
– Она что-нибудь рассказала тебе о себе, своих близких, откуда она родом и как оказалась в наших краях?
– Покуда я ещё ничего не успела от неё узнать, матушка, я только дала ей лекарства и она уснула, она и сейчас спит. В её состоянии это самое лучшее.
– Но всё же что ты думаешь, каким образом она оказалась в таком несчастье?
– Мне видится это так, что бедняжку оклеветали перед мужем, а может статься ему приглянулась другая, и он отдал или продал прежнюю жену на расправу разбойникам...
– Да, да, это всё вполне вероятно, – задумчиво кивнула аббатиса. – А что сестра Сигилла?
– Она просила соборовать её, матушка.
– Хорошо. Передай ей, что сегодня же я проведу обряд.
Заметив, что к утренней службе все подготовлено, аббатиса хотела было направиться к алтарю, но Юстина задержала её.
– Матушка, у меня две лежачих, прошу вас направить ко мне в помощь сестру Дидимию.
Услышав о сестре Дидимии, аббатиса нахмурилась.
– Разумеется, тебе нужна помощница. Но так ли необходимо тебе общаться с этой предерзкой, озлобленной на весь свет женщиной? Будет ли тебе от неё прок в твоих богоугодных заботах о ближних? Пожалуй, сестра Юстина, я пришлю тебе в помощницы кого-нибудь достойнее и благоразумнее.
– Матушка, воля ваша, – смиренно кивнула Юстина, – но только Дидимия самая толковая и ловкая помощница и она помогает мне лучше, чем кто-либо другой из сестер.
– Что ж, будь по-твоему, – сказала аббатиса, взглянув на Юстину с укором и недовольно покачав головой. – Надеюсь, что твое благочестие и твой разум возымеют благотворное влияние на нашу заблудшую сестру. И, знаешь что, приходи ко мне сегодня после соборования, мне хотелось бы обсудить с тобой кое-что, – добавила настоятельница, сопроводив свои слова многозначительным взглядом.
После службы сестра Юстина вернулась в лечебницу, чтобы приступить к своим обязанностям.
– Доброго вам дня, дорогие сестры, да снизойдет на вас благодать Божья, – произнесла она с улыбкой свое обычное приветствие болящим, появившись из-за тяжелой двери.
Мельком глянув на сестру Сигиллу, она, прежде всего, направилась к новенькой.
– Послушай, как тебя зовут? – спросила монахиня. – Ты должна назвать нам свое имя, иначе так и останешься для сестёр девушкой с дороги, – она весело рассмеялась, но тут же смутилась, увидев, что болящая даже не улыбнулась в ответ, а напротив, помрачнела и отвернулась.
«Я груба и неуклюжа» – подумалось Юстине. Она взяла незнакомку за руку, другой рукой немного прибрав её спутанные, налипшие на лоб волосы.
– Что же ты молчишь, сестрица? Ты что, забыла свое имя? – ласково переспросила она.
Молодая женщина растерянно взглянула на лекаршу.
– Да, забыла, – тихо молвила она. При этом её взгляд преисполнился неподдельной тоской, а по щекам покатились слезы.
«Невероятная удача» – мысленно возликовала сестра Юстина, видя в этом Божий промысел.
– Ну, ничего, ты не волнуйся, так бывает после тяжелого недуга. Со временем ты все вспомнишь, – заверила она болящую.
Дверь скрипнула и в лечебнице появилась сестра Дидимия. Слегка прищурившись, она окинула быстрым взглядом сестру Сигиллу и направилась к Юстине.
– Гляди-ка, наш мертвец воскрес! – сказала она при взгляде на новенькую.
– Дидимия, ты что говоришь? – строго бросила ей лекарша.
– Что? А что я говорю?
– Ты сказала: «наш мертвец воскрес».
– Да что ты? Не говорила я такого! – отрезала Дидимия и присела на кровать к новенькой, загородив её от Юстины – та была вынуждена отойти в сторону.
– У меня для тебя подарок, узнаёшь? – с улыбкой сказала она, протянув незнакомке её обручальное кольцо.
– Откуда оно у тебя?! – удивилась Юстина.
– Забрала у Симона, – усмехнулась её подруга.
– Это как?
– Да проще простого! Пригрозила этому трусливому олуху, что муж нашей доходяжки с него три шкуры сдерет за воровство их драгоценности. Отдам тебе кольцо только после того, как ты расскажешь мне кто ты, откуда, кто твои родители и кто твой муж, – добавила она, вновь обращаясь к новенькой.
Юстина звонко расхохоталась:
– Дидимия, ты дважды просчиталась! – заметила она подруге сквозь смех. – Эта несчастная не помнит ничего, даже своего имени!
– Не может быть... – разочарованно проговорила Дидимия, бросив на новенькую испытывающий взгляд.
Незнакомка смотрела совершенно равнодушно, не проявляя никакого интереса ни к разговору, ни к собственной вещи.
– Возьми, – сказала погрустневшая Дидимия, положив кольцо в руку новенькой.
– Ты можешь пожертвовать эту драгоценность нашему монастырю, а в том случае, коли надумаешь остаться с нами, это будет твое приданое, – сказала Юстина новенькой, не без тайного удовольствия отметив про себя то, с каким безучастием незнакомка приняла свое обручальное кольцо.
– Послушай, мы сейчас придумаем тебе новое имя! – вновь оживившись, заговорила с новенькой Дидимия.
– Верно! – согласилась с подругой Юстина. – Вот, к примеру, как тебе Хлотехильда? Какое прекрасное имя!
– Вот уж нет, – тут же возразила Дидимия. – Хродехильда определенно звучит красивее, чем Хлотехильда!
– А Нантехильда? Ещё красивее!
– Уж тогда Теодехильда!
– А может ей назваться Агнехильда, к ней лучше идет!
– Мне ещё долго ждать? – раздался хотя и спокойный, но полный скрытого негодования и угрозы голос сестры Сигиллы.
Обе монахини, виновато переглянувшись, поспешили к старой немощной женщине, лежавшей на соседней кровати.
Едва они успели справиться со своей тяжелой работой, как дверь лечебницы вновь открылась и на ступенях порога появилась ещё она монахиня. Это была уже немолодая, но все ещё очень красивая женщина: высокая и статная, блиставшая гордой прямой осанкой, с выразительными чертами лица и открытым взглядом огромных темно-голубых васильковых глаз.
– Ах вот ты куда запропастилось, – кивнула она Дидимии.
– Цезария направила меня сюда, в помощь Юстине, – как бы оправдываясь, ответила та.
– Как здоровье нашей достопочтенной сестры Сигиллы? – с искренней тревогой в голосе поинтересовалась вновь прибывшая, направляясь к кровати монахини, попутно бросив быстрый внимательный взгляд на новенькую.
– Чего тебе здесь надо, Теоделинда, зачем ты явилась сюда? – весьма неприветливо отвечала ей со своей кровати пожилая монахиня.
Сестры почтительно посторонились, пропуская вошедшую к кровати болящей, и замерли поодаль, смиренно опустив очи долу.
– Пришла справиться о вашем драгоценном здоровье, достопочтенная сестра, – отвечала Теоделинда, сопровождая свои слова сияющей белозубой улыбкой, – и просить вашего благословения. Благословите, матушка Сигилла! – с этими словами монахиня грациозно опустилась на колено и склонила голову.
У пожилой монахини от гнева побелели и затряслись губы.
– Нет тебе моего благословения! Изыди, порождение ехидны! – отчаянно прохрипела больная и, отвернув голову, закрыла глаза, предавшись истовой молитве.
– Отчего вы так несправедливы ко мне, достопочтенная сестра? Разве перед лицом вечности не надлежит нам прощать всех, даже тех кого мы почитали в своем заблуждении врагами? – произнесла Теоделинда, вновь выпрямив свой стан и поглядев на сестёр так, словно призывала их подтвердить правоту своих слов.
– Должно быть, сестра Сигилла весьма опасается Божьего суда, пред которым вскорости предстанет, и оттого не в духе теперь, – молвила Дидимия, исподлобья глянув на пожилую сестру.
– Уверена, что душа достопочтенной сестры невинна словно агнец и ей не стоит бояться предстать пред Богом, – заметила Теоделинда.
– Но тогда отчего она так строга и неприветлива?
– Может статься, Сигилла печалится не о своей душе?
– А о чьей же?
– Дидимия, как ты не догадлива. Она пребывает в большой печали обо всех заблудших душах, коих множество в этой обители, ведь каков пастырь, таково и стадо.
– И то правда, любезная сестра, Сигилле есть о чем сокрушаться.
– Ну, разумеется, уж если сама настоятельница погрязла в праздности и распутстве, то что говорить об остальных?
– Должно быть, сестра Сигилла опасается, что нашу обитель постигнет участь Содома и Гоморры!
– Помилуй нас Господь, однако это всенепременно случится, если Цезария не уймет свои непотребные страсти!
– Да снизойдет Господь до наших молитв и сохранит нас хотя бы ради немногих праведных сестёр, ещё оставшихся здесь! И да ниспошлет он нам достойную настоятельницу!
– На все воля Божья, но и нам не следует сидеть, сложа руки! Я составила письмо для моего племянника-императора, в котором подробно рассказала ему обо всем, что творится под этой кровлей. Теперь, когда прежний император, мой брат, низложен и понесет достойную кару за свои злодеяния, справедливость и благочестие восторжествуют и здесь, и во всей Франкии!
– Да будет так!
– Пойдем со мной, сестра Дидимия, я не меньше сестры Юстины нуждаюсь и в твоем совете, и в твоей помощи, – приказала Теоделинда и вышла, напоследок бросив торжествующий взгляд недужной сестре Сигилле, с которой, по всему, у неё была давняя вражда, впрочем как и с настоятельницей монастыря.
– Дидимия! – окликнула Юстина подругу, метнувшуюся вслед за Теоделиндой.
– Я на кухню, за едой для болящих. Скоро утренняя трапеза. – невозмутимо отвечала та из открытых дверей и исчезла из лечебницы.
Прошел день. Ближе к вечеру в лечебницу пришла аббатиса и совершила обряд соборования, после которого удалилась, в сопровождении помогавшей ей провести обряд Юстины. В комнате не осталось никого, кроме двух болящих. Свет, проникавший в комнату сквозь множество мутных стеклышек окна, совсем померк, в комнате сгущались сумерки. Альберга почти задремала, когда в тишине вдруг раздался резкий и грубый голос пожилой монахини:
– Ну и как же ты здесь оказалась, голубушка? – её холодный насмешливый взгляд не располагал к беседе.
– Я ничего не помню, – равнодушно бросила в ответ Альберга, пытаясь отделаться от нежелательного разговора.
– Всё ты помнишь, – со злой усмешкой отозвалась монахиня и затем обрушила на молодую женщину поток самых страшных обвинений и ругательств, скопившихся у неё на душе за долгое время вынужденного молчания: – Поглядела я на тебя. Мнишь себя умнее и хитрее всех? Не уважаешь никого? Ни родители, ни муж тебе не указ? Так ведь? Привыкла лгать, хитрить, изворачиваться, словно скользкая гадюка под рогатиной. Вы с Теоделиндой одного поля ягоды, я это сразу заметила, одна у вас с ней болезнь, гордость сатанинская съедает вас. Я бы таких как вы на костре принародно сжигала бы, невинным в назиданье. Чтобы если не вас самих, так хоть ваши бессмертные души спасти. Правильно люди тебя камнями забили, да жаль не до смерти. Такие как вы живучи, не нужны вы Господу, не хочет видеть он ваши мерзкие души в своей небесной обители!
Молодая женщина отвернулась от монахини, стараясь не слушать её злых слов. Но инокиня всё не смолкала.
– Ты думаешь, это разбойники убили твоего ребенка? – продолжала она трескучим низким голосом. – Нет, голубушка, это ты сама, твоя гордыня убила твое дитя.
– Какого ребенка?
– Того, что ты носила. А, тебе вижу и невдомек, что ты была на сносях, – злорадно проговорила Сигилла, покачав головой и смерив молодую женщину презрительным взглядом. – Ребенка ты потеряла, теперь думай, как бы душу свою не потерять. Отрекись от своей гордыни, от лжи, от блуда, грешница! – продолжала монахиня, сверкая глазами, полными ненависти. – Обратись ко Христу с покаянной молитвой! Лей покаянные слезы, молись дни и ночи напролет, работай, не покладая рук и не разгибая спины, только тогда искупишь свою вину перед Богом, людьми и своим не родившимся младенцем!
Сигилла хотела ещё что-то сказать, но её речь прервалась – внезапно она захрипела и стала задыхаться. Альберга замерла, словно завороженная глядя на монахиню сквозь слезы, застилавшие глаза. Видя, что Сигилле стало дурно, она попыталась встать с кровати, но тут же без сил упала обратно.
– Помогите! – как только могла громко закричала она.
Никто не услышал бы её слабого голоса из-за тяжелой двери лечебницы, но в это время вернулись лекарша со своей помощницей.
– Сестра Сигилла почила с миром, – равнодушно бросила Юстина, подойдя к покойнице.
В ту же минуту сестры услышали громкие рыдания и, посмотрев на новенькую, увидели, что она горько плачет, уткнувшись в подушку, горестно стеная и сотрясаясь от рыданий всем телом.
Монахини переглянулись.
– Разве возможно так убиваться из-за незнакомого человека? – с удивлением проговорила Дидимия.
– Если тебе непонятны такие простые и естественные человеческие чувства, то мне тебя жаль! – холодно отвечала вполголоса лекарша. «Какая добрая, нежная душа у этой несчастной женщины!» – при этом подумала Юстина, которая, на самом деле, не менее подруги была удивлена таким бурным выражением скорби об уходе в мир иной чужого человека. – «Хоть бы этот ангел в женском облике навсегда остался в нашей обители!» – горячо пожелала она.
Глава 12. Суд в Реймсе.
Суд над императором, пусть и низложенным, был событием исключительным. Ни один из представителей знати ни в коем случае не желал пропустить столь беспрецедентное зрелище, и потому к назначенному дню весь цвет франкской нации собрался в Реймсе.
Оглушительные овации сотрясли большой зал епископского дворца, в котором должно было состояться вышеназванное судилище, когда в сопровождении приближенных баронов появился император Лотарь. Под гром несмолкающих, отрадных для слуха и сердца, бурных приветствий монарх проследовал к приготовленному для него трону, не забыв, в свою очередь, ответным приветствием воздать честь собравшимся в зале знатнейшим франкам.
Лотарь торжествовал победу. Враги повержены. Отец низложен, несомненно, будет осужден и навсегда отлучен от власти. Управление государством теперь в руках достойнейшего, в руках того, кого избрали править своей страной сами франки, и да будет этот народ отныне пребывать в мире и довольстве, под властью мудрого и справедливого правителя, хранителя древних традиций и единства империи.
Шаг за шагом они продвигались к этой цели. Сколько усилий, интриг, хитроумных предприятий, денежных затрат и человеческих жизней было брошено на её алтарь, в преддверии сегодняшнего торжества! И, однако, граф Лантберт, один из главных пособников победы, не разделял сейчас радости триумфа со своим государем. Мысль об исчезнувшей бесследно жене неотступно терзала его душу.
По приезде во дворец он убедился, что не ошибся в своих худших опасениях – спрятав принца в окрестностях Буржа, Альберга, действительно, отправилась обратно в Ахен. Однако, неожиданно объявившись во дворце, госпожа графиня вскоре исчезла. Причем, здесь явно замешана какая-то темная история, ибо дежурившие в тот вечер стражники видели как графиня прибыла во дворец, но никто из них не заметил, когда она отбыла прочь.
– Притом, кое-что в этом деле всё-таки известно доподлинно... – добавил Леон и смолк, словно раздумывая сообщать или нет это «кое-что» Лантберту.
– Говори, – приказал Лантберт.
– Король вызывал её к себе.
– Что?! – граф переменился в лице. – Это что, верно?!
– Так говорят.
– Что значит говорят?! А где ты был в это время и почему пересказываешь мне чужие басни?!
– Мне и эти-то сведения удалось добыть с трудом. Между прочим, человек, который мне это сообщил, поклялся молчать об этом под страхом смертной казни...
– Ладно, всё понятно, – нетерпеливо перебил его Лантберт, – я к Лотарю.
– Послушай, Лантберт... – попытался остановить его друг.
– С тобой после, – бросил ему граф тоном, не предвещавшим Леону ничего хорошего.
«Ну, мразь в короне, если это так, гореть тебе в аду! Значит вот как ты мне отплатил за мою службу!» – негодовал Лантберт, направляясь к сюзерену. Он даже не пытался обуздать охвативший его яростный гнев, полностью затмивший его разум.
В это самое время Лотарь находился в окружении своих приближенных вассалов, награждая каждого из них по заслугам, жалуя знатнейшим из подданных в пользование обширные земельные наделы вкупе с щедрым денежным вознаграждением.
Появление в императорской приемной ближайшего друга короля помешало беседе Лотаря с графом Викфредом, оборвав речь последнего на полуслове.
– Государь, аквитанцы уполномочили меня просить вас о некоторых привилегиях и свободах для нашего края... – степенно говорил лантбертов тесть, когда внимание короля было так некстати отвлечено зятем графа Буржского.
– Лантберт, друже, сердечно рад тебе, – произнес король, который не мог не заметить в каком смятении пребывает его друг, и прекрасно понимал, что явилось причиной такого расположения духа фаворита. Однако, в каком бы состоянии ни находился и что бы ни замышлял Лантберт, он явился как нельзя более кстати, помешав обсуждению вопроса, который Лотарь не был готов обсуждать в данный момент.
– Государь, я должен сообщить тебе нечто важное, с глазу на глаз, – бесцеремонно заявил Лантберт, даже не взглянув на присутствующих вельмож.
– Прошу простить, други, – невозмутимо кивнул король своим именитым вассалам, – как видно у Лантберта какие-то важные новости. Мы ещё вернёмся к нашему разговору, сеньор Викфред, – поспешил свернуть беседу государь, к сильнейшей досаде графа Буржского.
– Лантберт, что ж, я готов тебя выслушать, – сказал Лотарь, когда все удалились, указав другу на место возле себя.
– Готов или не готов, а придется! – с вызовом заговорил Лантберт, приближаясь к королю, угрожающе сжав рукоятку меча. – Скажи, Лотарь, с каких это пор ты стал назначать аудиенции жёнам своих друзей?!
– Ах, ты об этом? – удивленно произнес король. – А разве не с твоего ведома твоя жена прибыла поздно вечером во дворец?
– Лотарь, где моя жена? – сквозь зубы процедил Лантберт, сверкая глазами.
– Понятия не имею, – холодно отвечал Лотарь и в то же мгновение увидел у своей шеи сталь отточенного клинка.
– Отвечай, или тебе не жить!
– Это так ты хранишь вассальную клятву?
– Своим вероломством ты освободил меня от присяги! Кровь за кровь!
– Я так понимаю, мальчишку ты не нашел и вердикт франков не приведен в исполнение? – грозно возвысив голос, осведомился король.
Как и предполагал Лотарь, это замечание подействовало на Лантберта отрезвляюще, он убрал меч и отступил.
– Да, это так! Мои руки не обагрились невинной кровью! Видно, Господь уберег! – всё тем же вызывающим тоном отвечал граф.
– Ах вот как? Лантберт, если ты так жаждешь праведной и безгрешной жизни, то зачем не остался в монастыре?! Тебе там было самое место! Твой промах может очень дорого нам стоить! Не ты ли говорил мне в Бурже, что пока жив Карл, жива и угроза раздела государства, равно как надежды наших врагов на реванш и восстановление на престоле. Но, впрочем, я знаю, кто виновен в том, что ты провалил дело.
– В этом целиком только моя вина.
– Твоя вина в том, что ты не мог предвидеть предательство собственной жены. Ты не мог знать, что Альберга на стороне твоих врагов, и насколько двуличной оказалась эта женщина, пленившая тебя своей красотой, что, притворяясь любящей женой, она на самом деле всячески вредила нашему делу. Когда она прибыла в Ахен, я был уверен, что она привезла важные сведения от тебя о королеве и малолетнем принце и, не откладывая, сразу вызвал её сюда. Я предполагал, что она поможет нам уничтожить королеву, но уже после непродолжительной беседы понял, что передо мной самая преданная её подруга. А то, что после уличения её в предательстве, она предпочла тайно сбежать из дворца, как видно, опасаясь расплаты, только подтверждает её двуличие. Хотя, поверь, я отнесся к ней не хуже, чем к собственной дочери, оставляя за тобой право самому расквитаться с коварной обманщицей.
