Текст книги "Запах магнолий(СИ)"

Автор книги: Анна Орлянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

"Одинокий голубь на карнизе за окном, смотрит на меня, стучится в дом. Может, также ты ко мне придешь. Ты все поймешь, ты все поймешь".

И вот уже ослепляющее солнышко выкатывалось с раннего утра, неумолкаемое птичье щебетание наполняло дворы, почва подсыхала и покрывалась сочной молодой травкой, размазанная грязь так и застывала буграми и щербинами, а Ева радовалась, что можно сменить теплый пуховик на легкую куртку.

Однажды Ева встретила Арину, которую давно не видела, и та позвала ее вместе с ней пойти в цыганский двор. Ева, всегда с настороженностью относившаяся к цыганкам, хотела было отказаться от такого предложения подруги, но Арина убедила ее пойти, заверив в их абсолютной безобидности.

Когда они подходили к проулку, уже издалека Ева заметила цыганских девчонок, которые сразу показали свою принадлежность к дикой шайке – они дружно засвистели, заулюлюкали и замахали руками.

– Это и есть твои безобидные подруги? – колко произнесла Ева.

– Они нормальные, с понятиями, с ними весело! – перечисляла она, оправдываясь, – И потом они нас уже заметили, мы не можем сейчас повернуться и уйти, теперь нужно подойти к ним.

– А что если не подойдем?

– Они потом меня выловят и начнут допытываться, могут обидеться и порчу свою наслать.

Ева была удивлена, что ее подруга общается с теми, кого же сама и остерегается. И ей было досадно, что подруга не предупредила ее о том, как себя нужно вести в такой компании, и что компания совершенно не так безобидна, как она убеждала.

– Я им обещала, что познакомлю с тобой, – продолжала Арина, – Я им рассказывала про тебя, и они захотели пообщаться с моей лучшей подругой.

– Зачем я им понадобилась? – спросила Ева, уже почти подойдя к компании цыганских девчонок.

– Да просто пообщаться.

– О, привет! Какие люди в Голливуде! – приветствовала их самая высокая из цыганок.

– Какая у тебя куртка красивая! – заметила другая девочка, и сразу стала ее всю ощупывать, – Она кожаная?

– Конечно, видно же! – ответила Ева.

– Давай проверим? – сразу предложила эта девочка.

– Нет, ничего не нужно проверять! – запротестовала Ева.

– А что родители поругают? – допытывалась цыганка. – Почему у вас родители такие строгие? У нас можно со своими вещами делать, что захочешь! У нас даже они не знают, какие вещи наши, а какие нет.

– А дай померить мне! – сказала Тамара, самая высокая цыганка, и сразу стала стягивать куртку.

– Я первая ее заценила! – подключилась ее сестра, вцепившись в другой край куртки.

– Вначале я надену, а потом ты! – злобно процедила Тамара.

– Нет, – пыталась возражать Ева, негодующая, что вопрос с примеркой куртки решается без ее мнения.

– Слушай, что ты нет, да нет! У нас вообще не принято отказывать, если просят. Тебе подруга не сказала об этом?

Ее подруга ей ничего не сказала. Ева с укором посмотрела на нее.

– Будем драться! Кто сильнее, того и куртка! – поставила условие Тамара и толкнув ее в плечо, встала в стойку бойца, согнув расставленные ноги и сжав кулаки.

– Я не буду драться!

– А тут я распоряжаюсь, кто дерется, а кто нет! Если я решила так, значит, будет так!

Поняв, что обстановка накаляется, Арина тоже стала убеждать Еву снять куртку.

– Да ладно, дай им померить! Они же не съедят ее!

– Нет, я съем! Я такая голодная сегодня, ням-ням-ням! – подшучивала Тамара.

Ева нехотя сняла куртку и отдала ей.

– А тебе идет! – сказала сестра Тамары, когда куртка была уже на ней.

– Дай поносить на время? – попросила Тамара.

Ева не соглашалась.

– Тогда попробуй, отбери! – сказала Тамара и, неожиданно резко ударив ее по ногам, свалила на землю.

Домой Ева возвращалась без своей куртки, в сердцах проклиная цыганку и злясь на лучшую подругу. Дома никто не заметил ее пропажи, и она была рада этому, расстраиваясь только, что теперь придется носить старую куртку. Но благо погода стояла такая жаркая, что и без куртки можно было ходить. А уже в конце недели к ней снова пришла Арина и стала уговаривать ее пойти к Тамаре.

– Я ни за что к ней не пойду! – противилась Ева.

– Она сошла с ума из-за этой куртки.

– О чем ты?

– Она постоянно плачет и кричит в голос, а куртку не снимает. И все время тебя зовет, – поясняла подруга. – Вот родители и спрашивают, что за Ева? Пусть придет и заберет свою куртку!

Ева отказалась снова идти к цыганам, боясь получить от них порчу. Но в тот же день родители Тамары сами пришли к ее дому и стали громко ее звать. А когда Ева вышла на улицу, мать Тамары схватила ее за руку, пытаясь заставить следовать за ней. Ева громко закричала, вырвалась и побежала к подъезду, слыша вслед проклятия и угрозы о неминуемой расправе.

Ева нетерпеливо ждала возвращения родителей с работы. Но буквально перед возвращением папы, в гости зашел крестный. Он прошел на кухню, чтобы дождаться родителей.

– Рассказывай, как дела? – поинтересовался он.

И Ева рассказала ему о том, что ей угрожают цыгане.

– Цыгане тебе угрожают? – переспросил он, – Это кто же у нас тут осмелел?

Джон тут же вскочил, ударил себя в грудь, сказав, что никому не позволит ее обижать. И уже через полчаса они вместе с Евой подъехали к дому цыган. Джон вышел из машины и недолго разговаривал через забор с отцом Тамары, о сути которого Ева только догадывалась, так как мало что можно было понять среди потока бранных слов. Потом Ева услышала громкие хлопки от выстрелов и сильно испугалась. Было уже очень темно, поэтому она не могла разобрать, кто в кого стреляет. Но Джон уже вернулся к машине.

– А кто это стрелял? – спросила испуганным голосом Ева.

– Он для соседей видимость показал, что остается главным, что последнее слово за ним. Но к тебе никто из них больше не подойдет, не переживай!

– Ты лучший на свете крестный!

– Знай, если кто будет обижать – сразу говори мне, я вопрос быстро решу!

Ева прижалась к нему и поблагодарила, а он поцеловал ее в макушку.

Однако на следующий день цыгане снова пришли к ней и стали просить ее выйти на улицу, пообещав, что близко к ней не подойдут. Мать встала на колени перед Евой и просила у нее прощение.

– Сними свою порчу! – заливаясь слезами, просила она.

– Я не накладывала никакой порчи!

– Может, ты не сознательно сделала, – поясняла цыганка. – Пожелала в сердцах плохого. Тебе нужно нашу Тамару простить!

– Да я и зла на нее не держу!

И тут она увидела Тамару, стоявшую поодаль под руку с отцом. Она изменилась до неузнаваемости. Лицо ее было мертвенно-бледным, щеки впали, а некогда темные пронзительные глаза смиренно и жалобно на нее смотрели. Было видно, что она из последних сил держится на ногах. Но при виде Евы она оживилась, попросила помочь снять куртку и протянула ей.

– Скажи, что прощаешь, – просила мать-цыганка.

– Я прощаю тебя, – сказала Ева, боясь посмотреть в глаза цыганки. Хотя ей казалось, что никакого зла она уже и так не держит на нее.

Ева решила, что, скорее всего, цыгане восприняли как сглаз какую-то болезнь. А если и действительно у Тамары проклятие или сглаз, только явно не от нее. Больше она не видела ее и не слышала о ней. И избегала ходить даже близко с цыганским двором.

Приближалась жаркая пора, разукрашивались в яркие цвета дворы и огороды, а воздух наполнялся цветочными ароматами. На улицах зацвела душисто-приторная акация, а в бабушкином саду распустились разноцветные кусты сирени, и легкий ветерок разносил их свежее благоухание, особенно насыщенное при испарении после полива или дождика.

Как-то во дворе Ева встретила давнюю знакомую. Еву прельщала какая-то необъяснимая взрослость этой девочки, хотя она на самом деле была даже младше нее. Когда мальчишки со двора узнали об этом, они стали стыдить Еву и отговаривать ее от общения с ней. Ева спросила подругу, почему мальчишки ее недолюбливают, но та уклончиво ответила, предположив, что это связано с ее братом, который со всеми разругался.

Однажды подруга предложила поехать прогуляться по набережной в городе. Ева долго отказывалась, зная, что родители не отпустят. Подруга убеждала, рассказывая, как она не раз уже ездила без родителей и засветло возвращалась обратно.

Ева согласилась, подавшись на уговоры подруги, обещавшей устроить ей настоящий взрослый праздник. И в тот же день, перебравшись на пароме в город, они решили вначале посидеть в кафе, про которое много раз рассказывала подруга, а позже от него прогуляться обратно до набережной. Но когда они дошли до него, уже стало темнеть. Подруга предложила сократить обратную дорогу и пойти по другому пути. На тускло освещенной улице никого не было. Мимо них проехала машина и остановилась.

– Может у них спросить помощи? Мне кажется, мы не туда зашли, – предложила она.

– Давай, лучше не будем, – сказала испуганно Ева, – Посмотри, их там человек пять, не меньше!

Но подруга уже не слушала ее и бодрым шагом шла к машине. Стоявшая в стороне Ева видела, как они разговаривали, курили и смеялись, периодически оборачиваясь на нее. Мужчины были намного старше, а их излишне эмоциональное поведение не сообщало ничего хорошего.

– Иди сюда! Да не бойся ты! – позвала ее подруга.

Ева отрицательно покачала головой.

– Ева, иди сюда! Тебя никто не тронет! – выкрикнул один из мужчин, спросив ее имя у подруги.

– Они хотят нас до дома довезти, – объяснила подошедшая к ней подруга.

– Но мы же не поместимся в машину.

– Поедут только двое из них, – ответила она. – Да у нас выбора нет. Уже поздно, последний паром ушел, а на пароходе можно встретить кого-нибудь из знакомых родителей. Ты же не собираешься вплавь домой добираться?

Увидев, что Ева все еще сомневается, подруга выложила последний аргумент: – Я лично собираюсь поехать с ними, а ты тогда пойдешь до пристани одна.

Еве пришлось снова довериться подруге. Они сели в машину, но через некоторое время поняли, что их везут не в сторону дома.

– Вы не туда повернули, – обеспокоилась Ева.

– Туда, туда, – передразнивая, ответил один из мужчин.

– Нам точно не туда! Вы проехали поворот.

– Не знаю, о чем ты, – улыбаясь, сказал другой мужчина, который был за рулем. – Мы едим правильно.

– Да нет же, – уже настаивала подруга.

– Мы сейчас в одно место заедим, а потом вас отвезем домой.

– Родители меня уже ищут, наверное. Уже очень поздно, – запротестовала Ева.

Мужчины молча переглядывались друг с другом. А подруги уже поняли, что они задумали.

– Остановите машину! Сейчас же остановите! – выкрикнула Ева.

Один из мужчин достал оружие, и, зажав пальцем курок, направил в сторону Евы.

– Это тебя убедит помолчать? Или нужно для особо не понятливых объяснить?

– Не нужно, убери! Мы все поняли! – сказала подруга.

– Ну и славно, – удовлетворенно произнес он.

– У нас влиятельные родители, – продолжала убеждать их Ева, все еще не осознав опасность.

– А мы сами влиятельные люди, – спокойно ответил он и показал красное милицейское удостоверение.

– Я еще девочка, – предприняла последнюю попытку что-то изменить Ева, когда они уже подъехали к дачному массиву.

– А я мальчик, – сказал он. И оба мужчин засмеялись.

– Я не была близка еще с мужчинами, – пояснила Ева, думая, что они не поняли ее.

– Вот сейчас это и проверим.

Они зашли в небольшой дачный домик с прихожей и одной комнатой, где стояли две кровати и тумбочка.

– Раздевайся! – сразу приказал один из мужчин.

Только сейчас Ева его внимательно рассмотрела. Он был худосочным и высоким, со светлыми волосами, скуластым лицом и ничего не выражающими глазами. Ева не двинулась с места и тут же получила удар по голове кулаком.

– Ты плохо расслышала? Раздевайся! Иначе я порву всю твою одежду.

Ее подруга и другой мужчина уже ласкали друг друга. Еве показалось, что они ведут себя так, как любовники на очередном свидании. Неужели, ее подруга так смирилась с ситуацией, что даже не пытается бороться?

Ева полностью разделась и села на кровать. Он подошел и грубо ее толкнул. Она продолжала сопротивляться, и тогда мужчина стал бить ее кулаком по голове. Один удар, второй, третий. Последний удар пришелся по виску, потому что она повернула голову в сторону. В глазах на мгновение все потемнело. Казалось, еще один удар, и она потеряет сознание...

Он сам раздвинул ей ноги, находясь сверху нее. Она почувствовала острую боль, когда он резко вошел в нее своей плотью.

– Да, так хорошо! – блаженно произнес он.

Ей не было хорошо. Ева чувствовала трение внутри себя, чувствовала невыносимое сухое трение. Она не могла плакать, хотя ей ужасно этого хотелось. Но как она не взвывала к своим слезам, они не появлялись.

– Не нужно, пожалуйста! – молила его Ева, хотя и, понимала, что он уже не остановится.

Повернувшись в сторону противоположной кровати, она увидела, что подруга ублажает ртом другого мужчину. Она посмотрела на его лицо, и поймала затуманенный взгляд.

"Что мы делаем?", – подумал он, вынырнув из глубин своего наслаждения. Он смотрел на обнаженную невинную девушку – на ее длинные ноги, на юные, только начавшие наливаться формы, на чувственный рот. Он ощутил острое влечение к ней, и тут же достиг верхней точки своего удовольствия.

Ева же, находившаяся в каком-то забытье и переживающая только по поводу наказания от мамы, сейчас полностью осознала всю трагичность произошедшего.

"Я так хотела расстаться со своей невинностью, а оказалось, что это неприятно и больно!", – размышляла она.

Мужчина, сидящий на противоположной кровати, рассматривал Еву, уже прикрывающуюся своей юбкой. В его взгляде она читала и сострадание к себе, и интерес одновременно. Этот мужчина был более крепким и взбитым, с темными волосами и мягкими глазами в обрамлении длинных ресниц. В другой ситуации он мог бы ей понравиться, но в этот же момент Ева возненавидела его даже больше за двуличность – за то, что понимает о плохом поступке и продолжает его совершать, за то, что сам хочет обладать ею, даже удостоверившись в ее невинности, или возможно, именно из-за этого. Он улыбнулся ей, а она опустила глаза и отвернулась.

Он достал какой-то маленький сверток, и, положив на тумбочку, стал разворачивать. Это оказался наркотик. Распределив его лезвием на кучки, он стал вдыхать. Ева приметила лезвие, и теперь ждала удобного случая его взять.

– Пошли со мной! – сказал ей высокий мужчина, и, посмотрев на ее подругу, добавил: – И ты тоже.

– Не нужно ничего с собой брать, – сказал он, увидев, что Ева стала собирать разбросанную одежду.

Девчонки непонимающе смотрели на него.

– А вот так я решил! – игриво произнес он и улыбнулся.

– Хочешь соседям нас показать? – пыталась шутить подруга.

Они обменялись еще парой шуток, как давние друзья. А когда втроем вышли на улицу, он предупредил, чтобы не смели кричать.

Во дворе дачи стоял бак с водой. Он подвел девчонок к нему, и, указав на краник внизу, сказал присесть на корточки и помыться.

– А ты так и будешь смотреть, как мы это делаем? – спросила продолжающая улыбаться подруга.

– А вдруг вы решите убежать?

– В таком виде мы никуда не денемся, – заверила она.

"Как ей удается сохранять самообладание, поддерживать разговор и даже шутить?", – недоумевала Ева, которая думала только об одном, каким образом от них сбежать.

Мужчины остались на улице курить, а подруги вернулись в дом. Через непродолжительное время в комнату вошел темноволосый мужчина.

– Сходи, подыши воздухом! – сказал он подруге, и та подчинилась.

Поняв его намерение, Ева схватила с тумбочки лезвие и подставила его к своей руке.

– Не трогай меня! – выкрикнула она.

Он молча вышел. А Ева услышала, как он сказал снаружи, что "его отвергли".

– Здесь такие шутки не пройдут, – сказал вошедший тут же другой мужчина, и, сжав руку в кулаке, поднял ее над лицом Евы.

Выражаясь более грубо, он приказал ей наклониться. Ева не понимала, как и зачем нужно наклоняться. И вообще боялась отворачиваться от него, рисуя в своем воображении, как он наносит смертельный удар ножом ей в спину. Наконец, поняв, что он не собирается ее убивать, она приняла какую-то позу, даже ей казавшейся нелепой и неуклюжей.

– Пусть подруга тебе покажет! – раздираемый смехом, предложил он, заметив, что она как раз входила в комнату.

Но тут же, видимо передумав, приказал опуститься на колени.

В компании, в которой Ева общалась, считали чуть ли не последним грехом совершать то, что он хотел от нее. Она отчаянно замотала головой, отказываясь выполнять его пожелание, и наконец-то дала волю слезам.

– Тогда твоя подруга за тебя будет расплачиваться! – сказал он, видимо, решивший переключиться на более уравновешенную подругу.

Подруга действительно была странно спокойна. И только потом, она призналась, что была уже близка с мужчинами.

Чуть позже мужчины их довезли до первого перекрестка в дачном массиве, приказали выйти из машины и быстро бежать, пока они не передумали их отпускать.

– Бегите быстрее, сейчас стрелять по ногам начну! – услышали они голос одного из мужчин позади себя.

– Быстрее, быстрее! – раздавалось за их спинами.

Была все еще мрачная ночная темнота. Не горело ни одного фонаря на столбах. Только вдалеке кое-где в дачных домиках виднелся тусклый свет в окнах, да на небе множество звезд с луной освещали им путь. Подруги вышли на дорогу, и еще раз рискуя, поймали попутную машину, чтобы добраться до дома.

Ева снова и снова мысленно прокручивала произошедшее событие, рассуждая, что и как следовало сделать, и приходила к одному и тому же выводу. Она поняла, что мужчины не собирались их убивать, а лишь хотели припугнуть, чтобы они не сопротивлялись. И она казнила себя, что не предприняла ни одной стоящей попытки изменить ситуацию.

Появившись дома, Ева сказала маме, что с ней случилось. В надежде утешиться, она подалась вперед, но получила резкую оплеуху. Утром они поехали в РОВД, где Ева, борясь со стыдом, все в подробностях рассказывала следователям. Были составлены фотороботы насильников, названы марка и номер машины. Был проведен неприятный осмотр судмедэкспертом. Вся одежда, включая белье, была отдана также на экспертизу. Потом со следственной группой был выезд на поиски места происшествия. Им казалось, что они непременно узнают злосчастную дачу, но в светлое время многие дачи были схожими.

– Дайте нам еще время! – просили подруги оперативную группу.

– Мы и так много времени потратили на эти поиски. Если на даче не было ничего примечательного, как вы собираетесь ее отыскивать? – ответили они и уже разворачивались с переулка обратно к основной дороге.

Несмотря на то, что поиски не увенчались успехом, Ева была уверена, что остальных данных будет достаточно, чтобы разыскать насильников. Она готовилась к встрече с ними. Она хотела посмотреть им в глаза, хотела узнать, раскаиваются ли они. Ей даже снились сны, в которых насильники, еле волоча ноги, несут на спинах огромные кресты.

"Они уже и так наказаны!", – объясняла она свой сон.

Потом родители Евы получили письмо, в котором было указано, что "не представляется возможным найти преступников по имеющимся уликам и проведенным следственным мероприятиям, и что, учитывая все имеющиеся данные и показания, следует заняться не поиском виновных, а нравственным воспитанием дочери".

Вспоминая свои сны про кресты и про голос, который сказал ей, что она "Богиня", и чтобы "не лишала себя этого", ей вдруг стало все ясно.

"Это было предупреждением, а я не прислушалась!" – поняла Ева.

Часть 4.

Ева была в своей комнате, когда услышала, как ссорятся родители. Она всегда опасалась их ссор. Когда они громко кричали, ей казалось, что ссора приведет к более плачевным событиям. И если был слышен звон бьющейся посуды, или удар от резкого падения чего-то тяжелого, ее сознание рисовало картинку разбитой головы или замертво упавшего тела. Еще больше она боялась быть свидетелем всего этого ужаса. А они, как нарочно, часто делали ее свидетелем. Мама, боялась рассерженного выпившего мужа, и если чувствовала, что ссора может дойти до рукоприкладства, всегда звала дочь, зная, что при ней он не посмеет ее тронуть.

В такие дни, если обстановка в квартире накалялась, Ева убегала из дома к бабушке с дедушкой. И, остерегаясь наказания за свой побег, она просила бабушку не ругать в этот день родителей, а ее пребывание в их доме объяснять, как обычное посещение. Вернее, Ева боялась не наказания, а укоров матери, взывающей к ее совести, что бросила ее одну с разъяренным отцом. Не то, чтобы это было часто. Однако ей было достаточно и одного раза, чтобы неприятный осадок и страх остались надолго.

Ева не понимала ссорящихся родителей. Не понимала папу, почему он либо молчит, либо кричит. Почему не может быть настолько мужественным и строгим, чтобы его веления хватило навсегда, и мама больше не осмеливалась бы его ослушаться. Она не понимала маму, почему та, в свою очередь, сама создает такие ситуации, например, как невозвращение ночью домой, которые вызывают у папы соответствующую реакцию. Почему не пытается как-то его расположить и помириться, а, как будто наоборот, делает все возможное, чтобы его еще больше разозлить, говоря с ним грубо и высокомерным, издевательским тоном.

Ева гордилась папой за его мастеровитость. Ей казалось, что нет ничего, что сделать или починить ему не под силу.

Ей нравилась присущая ему доброта, которая в иной момент делала его излишне мягким. Мама Евы была твердой, властной и уверенной. Она стала зарабатывать больше, чем ее муж. И возможно эта причина, а возможно и то, что она чувствовала его слабину и свое превосходство, однако в какой-то момент, она стала открыто указывать на его более низкое по отношению к ней положение в семье.

Ева не понимала, почему они не расстаются, если не могут жить мирно вместе. И в то же время, Ева боялась, что однажды они все-таки расстанутся, и перед ней встанет выбор с кем жить. Она любила их одинаково сильно, своей детской восторженной любовью. Только чем старше становилась она, тем ее восторг уменьшался, перемешиваясь с негодованием, жалостью и даже иногда презрением.

В этот раз они обсуждали и ее. Мама рассказывала папе о случившемся и требовала немедленного действия от него.

– Ты виноват во всем! – выкрикивала она, – Если бы ты был с ней строже, возможно, этого бы не произошло. Как теперь людям в глаза смотреть?

Ева не слышала, что он отвечал.

Из дневника:

"Здравствуй, дневник! Мне уже 15 лет.

В моей жизни произошло очень трагичное событие. Я не хочу и не могу сейчас это описывать. Я уже не раз рассказывала, переживая все вновь и вновь. Мне хочется это забыть, вычеркнуть из памяти. Жаль, что не получается.

Я хотела написать не об этом. А о том, как мама отреагировала. Первой ее реакцией была пощечина и оскорбительные слова. Еще она сказала, что если я забеременела, то мы родим этого ребенка, отнесем в камеру к его папаше...

Я ожидала, все что угодно. Пусть бы она ругала меня, а потом пожалела. Но только не то, что я получила. Пощечина! А потом – ничего. А мне так нужна ее поддержка!

В случившемся, я вижу и ее вину. Потому что она никогда не разговаривала со мной на тему секса, и всего остального, с этим связанного. О том, что такое секс я узнала на улице. Когда как многие мои подруги узнали это от мам. Одной моей подруге мама подарила энциклопедию для девочек, там конечно не подробно, но все-таки многое описывается.

Однажды я спросила ее, как было у нее? Но она перевела тему разговора на что-то другое. Она только в общих чертах рассказала, как познакомилась с папой. Может, она считала меня еще слишком маленькой. Но теперь уже поздно!

Если бы она объяснила мне, что секс и любовь – не одно и то же, и как важно хранить свое "целомудрие".

А я так сильно хотела от этого избавиться, словно как от тяжелого груза. Конечно, я хотела, чтобы это произошло не таким образом, а с любимым человеком.

Возможно, зная, как это важно, я была бы более осторожной, осмотрительной, менее доверчивой. Я даже не помню, чтобы мне кто-то рассказывал бы о плохих дядьках.

Презерватив! Как же я себя глупо чувствую, вспоминая сейчас о своем знакомстве с ним. Я нашла его в папиной аптечке. Пыталась надуть, думая, что это шарик. И как же глупо я выглядела в глазах подруги, которой я потом его показала...

С другой стороны, может, я ищу оправдание себе? Я уже достаточно взрослая и должна заранее думать о последствиях.

Я давно уже хотела лишиться своей девственности. Я чуть ли не упрашивала своего любимого заняться сексом. Да почему чуть ли? Именно что упрашивала. А он не соглашался.

Когда-то, встречаясь с ним, я подарила свой первый поцелуй другому мальчику. Теперь он не станет первым и в остальном.

Будем ли мы вместе дальше? Я не знаю. Время покажет. Сейчас он мне противен. Вернее, мне противны все мужчины".

Больше всего Ева боялась забеременеть. И даже не из-за своего возраста и неготовности к этому, а из-за реакции на это окружающих. Ева представляла, как она идет по улице с большим животом, и, пропуская момент самих родов, приносит младенца в тюрьму к насильнику. Ей не хотелось быть беременной, и также не хотелось отдавать ребенка, если все-таки он появится. Она не понимала маму, так легко об этом рассуждающую. Еще подруга напугала ее рассказами о возможных неизлечимых инфекциях. И теперь она со страхом и надеждой, что все обойдется, ждала появление растущего живота и каких-нибудь проявившихся симптомов инфекции.

Какое-то время Ева стыдилась и ненавидела всех, особенно мужчин. А после услышанного разговора между родителями, в ней появилась смесь чувств – стыда, унижения, брезгливости и даже ненависти к самой себе. Ей казалось, что теперь все непременно узнают в их небольшом городке, будут на нее постоянно коситься и перешептываться за спиной. Это стало временем отстранения ото всего, в том числе от мамы, с которой они и так не были близки, и даже от Бога, к которому она перестала обращаться. Она верила в некую "тайну" своей души, и раньше связывала ее с НЛО, потом с Богом, теперь же с отдельной неземной, космической жизнью, не подвластной ни человеку, ни Богу.

В мире, который ее окружал, ничего не изменилось. По-прежнему всходило солнце, все еще продолжалась жаркая летняя пора, и днем можно было наблюдать идущих на реку наперевес с резиновой шиной мальчишек. Родители по-прежнему ссорились между собой и пропадали на работе, а может и еще где-то. И в их общении с ней не ощущалось скованности, хотя каждый из них носил в себе эту стыдливую тайну. Но ей казалось, что весь мир стал тусклым, холодным и теперь умещается в площадь небольшой комнаты с медленно смыкающимися к центру стенами, словно хочет ее раздавить. Она не ощущала себя больше частью этого мира, находясь в физической оболочке, какая-то часть ее души умерла. Окончательно умерло и ее детство. Вроде это и должно было произойти в таком возрасте. Но было ощущение, что нежный цветочек детства, который должен был распуститься в юность и стать зрелым, жестоко сорвали вместе с корнями. Впрочем, по сути, так оно и было.

Никто на нее не косился, никто из знакомых никогда не заговаривал о произошедшем событии, живот не начал расти и никаких симптомов, извещающих о наличии инфекции, не появилось. И к ней стало возвращаться спокойствие и устанавливаться связь с миром. Только однажды, когда она пришла к бабушке, та гневно ее спросила: "Правду ли говорят люди о том, что тебя обесчестили?". На что Ева отрицательно ответила. Бабушка сомневалась в правдивости ее слов, поскольку слышала о событии, разлетевшемся по округе, от разных человек. И в воспитательных целях пару раз отходила ее палкой, заготовленной заранее для этого, а позже, как обычно, возле нее хлопотала.

Вскоре стыд и ненависть стали исчезать, оставляя лишь неприятный осадок от воспоминаний.

Узнав обо всех изложенных событиях в жизни Евы, читателям могло показаться, что жизнь ее все больше и больше разочаровывала. Это не так. Она легко шла по жизни. Во всем искала определенный смысл. Верила в знаки, в судьбу. И считала, что у нее будет не так, как у всех.

В пятнадцать лет она впервые задумалась о будущем, о том, кем она хотела бы стать в профессиональном плане. Она думала об этом и раньше. Только раньше ей казалось, что все и так решено. Ева очень быстро вытянулась в росте, и родители, да и многие их знакомые предрекали ей карьеру модели. Родители с гордостью заостряли внимание других на ее росте. Они часто твердили про "ноги от ушей". Ева не знала, чем конкретно занимаются "модели", но о том, что будет какой-то иной выбор, она не задумывалась. Однако позже ей пришлось задуматься. Она сопоставила модельный бизнес с публичностью и раскованностью. Публичность и раскованность она не могла выбрать, так как считала себя обладательницей не только какой-то "тайны", а еще недостатка – стеснения. Когда это появилось, она не знала. Возможно, стеснение появилось одновременно с чувством взросления.

Стеснение проявлялось в покраснениях ее щек. Она могла покраснеть, если ей приходилось рассказывать что-то перед всем классом, она могла покраснеть от простого заданного ей вопроса, да просто от собственных мыслей. При этом, оказываясь в другой раз в аналогичной ситуации, она могла и не покраснеть. Сегодня она с блеском выступала перед классом, и даже получала от этого своего "подвига" огромное удовольствие, а в другой день, даже зная учебный материал, как говорится – "от корки до корки", она могла залиться румянцем, излагая его. Она могла покраснеть, отвечая на ничего не значащий вопрос, и без стеснения могла говорить об очень откровенных, постыдных вещах.

Это было не контролируемо, а именно контроль она искала. Ей очень хотелось избавиться от этого своего комплекса. И выбирала правильный путь – делала то, чего стеснялась. Стеснялась выступать перед большим количеством человек – значит, чаще выступать. Стеснялась излишнего внимания – значит ярче одеваться.

Хотя, скорее всего, в ней была такая противоречивость – желание быть в центре внимания и стеснение одновременно.

Возможно, стеснение было связано с чем-то внутренним – с добротой, щепетильностью, совестью. Совесть была для нее и ее другом, и ее врагом. Кем она будет в очередной раз, решала не совесть, а она сама. Совесть иногда подсказывала ей верное решение, а иногда мешала в осуществлении чего-то задуманного.

Итак, раз уж профессия модели перестала рассматриваться, вставал выбор другого рода занятий. В классе говорили о талантах и интересах.

"Какие у меня таланты?", – спрашивала она саму себя и сама же отвечала: "У меня нет талантов. Единственный мой дар, полученный из космоса, я сама еще не научилась понимать".

Ева считала, что ее полеты в детстве, космический свет от НЛО или чего-то другого, как-то связаны с ее яркими сновидениями. При этом большинство своих сновидений она относила к реальности, непонятной, возможно – неземной, нечеловеческой, однако определенно существующей.