Текст книги "Запах магнолий(СИ)"

Автор книги: Анна Орлянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

В огороде у них всегда было чем заняться. Ева обожала кататься на качелях, привязанных к дереву, утаскивать не застывшую пастилу со стекла, разложенного на крыше гаража, гонять задиристых гусей, заливать мыльным раствором медведкины норки в грядках, иной раз даже видеть, как этот вредитель вылезает на поверхность, торопясь щупальцами вырыть новую норку...

Она выискивала различных насекомых – переливающихся майских жуков, причудливых жуков-носорогов, засохших шмелей и строила для них домики (чаще всего это были пирамиды из деревянных ящиков для рассады, поделенных внутри квадратными отсеками), и могла так заниматься часами. Она разговаривала с насекомыми, вернее, она представляла, что это они разговаривают между собой. И испытывала крайнее недовольство, если ее кто-то звал, отвлекая от этого, и особенно, если кто-то изъявлял желание играть с ней вместе. Не то, чтобы она не любила играть с кем-то, но вовлеченная в игру, она погружалась очень глубоко в свои фантазии и испытывала дискомфорт или стеснение, если кто-то просил ее говорить вслух.

Ева любила бабушку и дедушку, но в последнее время она стала остро ощущать отдаление от мамы, занятой с раннего утра и до поздней ночи, а то пропадающей и неделями на работе. Излюбленные сказки на ночь стали смутными воспоминаниями. Новые наряды стали покупаться реже, а те, которые оставались, приходились впору разве что куклам. Сладости больше не привозились и не покупались в таких больших количествах, как раньше. А все попытки привлечь внимание мамы, когда она была рядом, часто заканчивались порицанием и наказанием. Поэтому с нетерпением она ждала лета, зная, что тогда наступит момент, когда мама будет больше улыбаться и меньше сердиться, когда сладости польются нескончаемым ежедневным потоком, и самое главное – тогда мама будет принадлежать всецело только ей одной.

Такой момент наступал в каждое лето, когда они с родителями на пару недель или даже целый месяц отправлялись отдыхать на Черное море, периодически меняя направление и в основном останавливаясь в различных городах Краснодарского края. Эта привитая родителями традиция в детстве, стала причиной ее страсти к путешествиям во взрослой жизни. Что ей запоминалось от этих путешествий?

После полета на самолете запомнились облака в окне иллюминатора, то размытые и расплывчатые, то четко очерченные, словно сошедшие с рисунков, то причудливой формы, то одинокие, то образующие целые замки с арками и туннелями. А земля действительно, как говорят, напоминала одеяло, сшитое из разноцветных лоскутков или рисунок с ровными квадратами. И чем выше поднимался самолет, тем удаляющаяся земля, казалось все менее и менее реалистичной.

После поездки на поезде в памяти оставалось его покачивание, гудки и стук колес, то разгоняющихся, то замедляющихся; мелькающие пейзажи, огни городов и станции; пейзажи, вначале привычные глазу, а по мере приближения к морю – необыкновенные, незабываемые. Могучие горы, издали различимые только по цвету и величине, а вблизи – воинственно нависающие, извилистые дороги и невероятное изобилие растительности. Ей казалось, что она попала в настоящую сказку, в которой оживает и приветственно окружает ее со всех сторон эта причудливая, необычная растительность. Песочный или галечный пляж с фигурами животных или сказочных героев, возле которых они фотографировались, нескончаемо тянется и подмывается необъятным, соленым морем. Ева обожала лежать спиной на воде, раскинув руки в разные стороны, и качаться на его волнах. И даже когда волны были большие, и не каждый взрослый осмеливался войти в море, Ева, наоборот, в него стремилась. Оно манило ее своей таинственностью. Бесконечные сладости. Бесконечное веселье. Мама, которая рядом всегда. Там Еве многое прощалось, многое дозволялось.

Потом они возвращались домой, за год память неминуемо стирала воспоминания, оставляя только обрывки. Из памяти не стиралось только одно воспоминание. Запах. Приезжая на море, она всегда чувствовала в воздухе этот запах. Сладковатый, ванильный, фруктовый, с какой-то кислинкой, одурманивающий, кружащий голову. Ева тогда не знала, от чего именно этот запах – от какого-то растения, или фруктов, или самого моря, или всего вместе. Если бы тогда она понимала, что такое счастье, точно сказала бы, что оно пахнет!

Ева была самокритичной, и в юном возрасте стеснялась угловатости своего тела. Она быстро вытянулась и была выше всех своих подруг и многих мальчишек. Нет, она не стеснялась своего роста, но она хотела иметь еще и «формы взрослой девушки».

Несмотря на то, что она не находила себя достаточно красивой, ей казалось, что в ней есть что-то необычное, какая-то тайна, которую сама же и хотела разгадать.

Ева очень рано стала ощущать себя взрослой. Она не поняла, когда именно это произошло. Уже в одиннадцатилетнем возрасте она мечтала о том, чтобы носить бюстгальтер. Только сообщить об этом маме она не решалась. А когда решилась, та ответила, что еще рано, что "его не на что одевать".

Ева ощущала свою взрослость, когда общалась со сверстниками, и особенно по сравнению с теми, кто младше ее. Ей было даже иногда неловко от своего чувства взрослости. И поэтому она пыталась это как-то скрыть – меньше говорить, больше быть в одиночестве. При этом в куклы она продолжала играть еще очень долго. Желание играть в куклы и "взрослость" она не соединяла. Только когда она узнавала что-то новое, что уже знают ее ровесники, ей становилось досадно, почему же она – такая взрослая, этого и не знала?!

В двенадцать лет Ева еще не интересовалась мальчиками, ни в платоническом, ни в половом смысле. Но чуть позже ей стало интересно внимание с их стороны.

Однажды они пошли гулять с подругой. На ее подруге были яркие обтягивающие шортики. Мальчишки оборачивались в след, а некоторые даже подсвистывали. Подруга досадовала, что они так нагло себя вели, а Ева ей завидовала. Она хотела бы оказаться на ее месте.

Когда она выпросила у мамы такие же шортики, и вышла в них на улицу, ожидая получить от мальчиков ту же реакцию, что была у них к ее подруге, ничего подобного она не получила.

"Почему? Может дело в цвете или фасоне?", – задавала она сама себе вопросы.

И теперь стоя перед зеркалом, в голове всплывали слова крестного – "костлявая".

"Я слишком худая", – печально отметила про себя Ева.

Во дворе она заметила, что один мальчик-старшеклассник на нее смотрит. Его взгляд задержался немного дольше на ней, чем обычно она привыкла получать от мальчишек. И это было для нее не просто приятным осознанием, что она может нравиться. Она уже фантазировала, как они стоят вместе и общаются, как он ей улыбается, и как защищает ее от других мальчишек.

В другой день она снова поймала на себе его взгляд, и сердце ее часто застучало. Ей стало даже неловко, что он так пристально ее разглядывает. И одновременно приятно.

"Значит, я ему нравлюсь", – радостно подумала Ева.

"Но почему он не подходит знакомиться?", – спрашивала она себя, и тут же сама себе отвечала: "Наверное, не решается. Нужно просто немного подождать".

И Ева ждала. И завидовала девчонкам-старшеклассницам, с которыми он гулял. Когда ожидание стало томительным и невыносимым, она решилась сама сделать робкий первый шаг на встречу к нему. Теперь она старалась одеваться для него. Так, как считала, что может понравиться – короткие шорты, обтягивающие платья, оголяющие плечики кофточки. Она специально проходила мимо него, жутко краснея и опуская голову, даже когда ей нужно было идти в другую сторону. Он ее не окликал никогда. Ей же нужно было только услышать слово – "Привет".

"Привет!", – как-то сказал он, когда она в очередной тысячный раз, как ей казалось, прошла мимо него.

Этот привет от него, разрушил землю под ногами. И Ева едва не упала, споткнувшись на ровном месте. Это было так неожиданно, что она не успела ему подарить свой "Привет", а когда была готова это сделать, поняла, что уже прошло слишком много времени, и она отошла слишком далеко от него. Она ускорила шаг, боясь, что он будет смеяться над ней.

"Какая я глупая!", – ругала она себя. – "Теперь он решит, что я не хочу знакомиться с ним. А я так хочу. Очень сильно хочу".

Этот мальчик был невысокого роста, худой. Но лицо его было примечательным из-за довольно-таки немаленького носа с горбинкой. Несмотря на то, что не был красавцем, он вызывал интерес у девчонок. Возможно, из-за его чувства юмора и спокойной уверенности. Или возможно, из-за того, что он был приезжим. Он переехал с родителями год назад, и теперь заканчивал последний класс.

Как-то вечером Ева играла, разложив своих кукол и игрушечную мебель на полу в комнате. Она вдруг услышала, как что-то шелестит за окном. Вначале она решила, что это ветер качает деревья, и они шелестят своими ветками и листьями. Через недолгое время она услышала хруст обломившейся ветки и чей-то заливистый громкий смех. Ева подбежала к окну, чтобы посмотреть, что там происходит. И увидела убегающих, все еще продолжающих смеяться мальчишек. Среди них был и он...

Больше он не смотрел в ее сторону. А она и не хотела этого. Ей было стыдно, что он увидел ее играющей в куклы.

Однажды, уже собираясь пойти к подруге в другой двор, она заслышала громкие возгласы с улицы и поспешила быстрее выйти, чтобы узнать, что там происходит. Во дворе столпилось много мальчишек. Многие из них были с палками, камнями, кто-то даже с битой. Некоторые толкали друг друга руками в грудь и в плечи. Когда началась первая драка, она решила подальше отойти в сторону.

– Ева! – кто-то из мальчишек окрикнул ее.

Ева повернулась. Она много раз видела этого мальчика, но никогда еще не общалась с ним.

"Откуда он знает, как меня зовут?", – подумала она.

Они поздоровались друг с другом.

– А ты ведь раньше жила в том дворе? – и он указал в сторону другого двора, где жила ее подруга, где она сама раньше жила, пока родители не купили новую квартиру.

– Да.

– Выбирай сама, к какому двору ты относишься? – громко сказал он, и некоторые мальчишки посмотрели на нее.

Только сейчас Ева заметила, что "разборки" устроили между собой две разные компании мальчишек. Одна из компаний была с этого двора и со двора, находящегося рядом, а другая компания, которая была намного больше, и в которой было много воинственно настроенных мальчишек с палками – с других дворов, находящихся через дорогу. Оказалось, что мальчишки делят территорию – дворы и девчонок.

Ева не знала, что ответить ему.

– То, что ты живешь здесь, не имеет значения. Ты же гулять ходишь в тот двор? – сказал уже другой мальчик, которого она тоже не раз видела. – В том дворе мы главные. Если ты за нас, то говори это сейчас. Мы тебя будем защищать тогда.

– За вас! – быстро ответила Ева.

– Ну, все! Иди отсюда! – приказал он, и неожиданно предложил, – Хочешь, вечером приходи с подругой в беседку в садике? Мы там будем.

Что происходило в душе Евы – она сама бы не смогла описать. У нее отросли крылья, и она полетела, не чувствуя под собой земли, в другой двор, где жила подруга, чтобы быстрее рассказать ей о случившемся. Она возомнила себя принцессой, за "руку" которой и было все это устроено.

Когда Ева уже пришла к своей подруге Арине, она торопливо стала рассказывать:

– Мальчишки устроили разборки в нашем дворе за территорию. Они сегодня позвали нас гулять с ними.

– С твоего двора? – спросила Арина.

– Нет. С этого и еще с других дворов.

– Не знаю. Мне страшно идти гулять с ними, – неуверенно ответила подруга. – А ты их знаешь?

– Да! – гордо произнесла Ева, хотя она их не знала близко, только много раз видела.

– А ты уверена, что они не обидят нас?

– Конечно. Они, наоборот, нас будут защищать. Мы же к этому двору относимся!

– А ты же не здесь живешь, – не понимала подруга.

– Ну и что. Я раньше тут жила и гуляю тут, – пояснила Ева.

– Ну, хорошо. Только недолго, бабушка меня будет искать, если уйду с лавочки.

Вечером они пришли в одну из беседок в садике, который находился в этом же дворе. Познакомившись с мальчишками, они разместились не на лавочках, а как все – на кирпичных оградах беседки. Арина угостила всех карамелизованным сахаром, принесенным с собой в салфетке. Они разговаривали про школу и про учителей со странностями. Но куда чаще молчали, грызли семечки, отмахивались ветками от комаров и смеялись друг за другом, "подхватывая чей-то смешок".

Два мальчика, сидевшие рядом с Евой, заметившие, как активно она борется с надоедливыми кровососущими насекомыми, предложили ей свою помощь и стали обмахивать ее со всех сторон своими веточками. Другие начали подтрунивать над ними, громогласно объявляя об их трио-влюбленности. В итоге завязалась несерьезная потасовка – парни вскочили со своих мест и, размахивая ветками, гонялись по беседке друг за другом. Кое-кто, опасно рискуя, возможно, преследуя в первую очередь цель – поразить девчонок, даже умудрился вскарабкаться на крышу беседки.

Потом Арину позвала бабушка. Она очень громко ее ругала, что та ушла с лавочки.

– Останься с нами! – сказали Еве мальчишки.

И Ева осталась. Ее самолюбию льстило, что наконец-то мальчики стали с ней общаться.

С этого дня Ева часто гуляла с ними. И часто гуляла даже без подруги. Это придавало ей еще больше уверенности в себе.

Один из мальчиков, которого звали Данилом, нравился обеим подругам. Он был высоким, смуглым, с красивыми большими глазами, пухлыми губами. Он был самым улыбчивым из всех, и при этом самым скромным. Все частенько подтрунивали над ним. Он не обижался, и сам смеялся над любой шуткой. Лучшая подруга первая сказала Еве о своей симпатии, и потому Еве ничего не оставалось, как промолчать о своих чувствах к нему. Данил не проявлял своего интереса ни к одной из девчонок, и подруги вскоре переключились на других парней из этой компании. Арина стала общаться с одним из одноклассников Евы, иногда гуляющим с ними. А к Еве проявил свой интерес мальчик, который был старше всех, он уже окончил школу, и через год собирался идти в армию. Он еще не решался к ней подойти, но много расспрашивал про нее у подруги, когда ее не было рядом. Он хотел, чтобы они стали встречаться до того, как он уйдет в армию, и чтобы она его ждала.

Перед самым уходом он даже написал ей письмо, в котором признавался в своих чувствах. Когда подруга отдала его Еве, оказалось, что она за день до этого уже начала встречаться с другим мальчиком. Его звали Ярославом. Он раньше учился с ней в одном классе. И теперь стал приходить в эту компанию. По разделу территории он относился к ним.

Ярослав не был красивым, не был обаятельным, не был общительным. Он был невысокого роста и плечистым. Лицо не было сколько-нибудь примечательным. Если не считать пухлых губ, о поцелуе которых стала мечтать Ева.

Все девочки, с которыми Ева общалась, были удивлены ее выбором, никому из них он не нравился. А Ева разглядела в нем что-то особенное.

Оказалось, что Ярослав ей понравился еще тогда, когда вместе с ней учился, пока не перешел в училище. Однажды она поймала его взгляд на уроке, а он залился краской. Этот взгляд она долго помнила, и лелеяла эти воспоминания. Он и сейчас смотрел на нее с каким-то волнением и упованием.

Еще она помнила цветок! Как-то раз она заметила цветок в его тетрадке. Это было так неожиданно для нее, чтобы мальчик рисовал на полях цветочки. Она не знала, какой именно это был цветок. Он не был похож ни на один ей известный. Он так старательно был выведен, что казалось, такой обязательно должен существовать. Цветок напоминал лотос с пушистой сердцевиной, только его лепестки были немного шире.

Из дневника:

"Здравствуй дневник! Это первая моя запись! Мне 13 лет. Меня зовут Ева. Родители называют Евочкой, а когда ругают, то – Евой, Евкой.

Мама меня не хочет понять. Я очень сильно люблю одного мальчика, он раньше учился в нашем классе. Она запрещает с ним общаться. И сегодня меня не отпустила к нему. Она говорит, что он из неблагополучной семьи. Но я его все равно люблю. Я знаю, это любовь на всю жизнь.

Сегодня он пришел. Я была в комнате и слышала, что она сказала, что меня нет. Я хотела побежать к нему, но она держала меня. Потом она стала говорить, что больше ничего мне не купит. Я заплакала.

Почему она так поступает? Ведь она была в моем возрасте. Разве она не понимает, как это важно для меня?".

Ева засыпая, представляла себя Эвридикой, которая исчезает для своего Орфея. Только в ее фантазиях она не исчезала, ее удерживали. «Трагичная любовь», – слова из поэмы переносились на ее жизнь.

Ева ощутила, что куда-то летит.

"Я исчезаю!", – с горечью подумала Ева.

"Нет! Я лечу!".

Ева это ощутила по легкости всего тела, какой-то невесомости. Она пыталась понять, где же она?! Но было очень темно. Она все вглядывалась вперед в темноту и вглядывалась. Она стала различать какие-то блики света. Это был свет луны в окне.

"Это окно. Я в комнате", – поняла Ева.

"Я никуда не лечу".

"Но почему окно так близко?".

И действительно окно было даже не близко, а как-то внизу. Не так, когда лежишь на кровати. Она повернула голову набок, чтобы посмотреть, где стена, где кровать, и руками пыталась нащупать твердую поверхность. Она не находилась, руки ловили пустоту. Это было только мгновение. Ева не успела все еще осознать, как тут же почувствовала, что уже падает. Мгновение, и она уже лежала на кровати. Всем телом она почувствовала это резкое приземление. Падая, одной рукой она коснулась стены, и в пальцах ощутила легкую боль, как после удара.

"Это не сон", – подумала Ева.

Она не успела вскрикнуть. Когда она осознала, что происходит, и появился страх, все уже успело закончиться. Она лежала на кровати и смотрела в окно, пытаясь разглядеть там кого-нибудь... того, кто это сделал. Там никого не было...

Утром Ева рассказала маме об этом. Мама ответила, что все дети летают во сне.

"Здравствуй, дневник! Сегодня мне приснился странный сон, как будто я лечу. Вернее, я точно знаю, что это не сон. Только никто мне не поверит, если я это буду рассказывать.

Размышляя над этим, я пытаюсь понять, как это возможно. Я думаю, что это было НЛО.

Еще я вспомнила, что однажды я видела НЛО. Был Новый Год, я вышла из дома. Не знаю, зачем я вышла. Меня никто не звал. Просто вышла и все. Было темно. Я подняла голову вверх и увидела что-то круглое. Как свет. Очень яркое. Но в глаза не светило. Мне не было страшно. Я хотела, чтобы это увидели и другие. Я забежала в дом и стала всех звать. За мной кто-то из гостей вышел. Но кто это был, и что сказал, я не помню. И что было потом, не помню. Помню только, что когда мы вышли снова, уже НЛО исчезло. Мне ни кто не поверил. Потом я стала сама думать, что это все-таки был сон.

Но после сегодняшнего происшествия, я поняла, что ни сегодня, ни тогда это был не сон".

В детстве Ева была прелестным, милым ребенком. С ярко алыми пухленькими губами, румяными круглыми щечками, русыми кудрявыми волосами, она напоминала ангелочка. В темных глазах на свету проскальзывала зеленца, а при тусклом свете их обволакивала чернота.

Теперь, когда Ева подросла, щеки уже не были такими округлыми, лицо немного вытянулось, приняв овальную форму, отросшие чуть ниже плеч волосы стали темнеть, приобретая все более и более темный оттенок. Они уже не торчали красивыми взъерошенными завитками, а спадали на плечи легкими кудряшками, некоторые пряди были чуть волнистыми, а другие, наоборот, закрученными и запутанными.

Она находилась в том возрасте, когда ее красота еще не успела проявиться в полной мере, а только проскальзывала отдельными чертами. Она видела свои изменения, только считала, что они не в лучшую сторону.

Ева взяла расческу и стала ею приглаживать челку. Она хотела, чтобы челка была идеально ровной. Ей никак не удавалось это сделать, по краям челка "настырно" продолжала завиваться. Еву это раздражало. Она пошла к умывальнику и намочила расческу, затем снова провела ею по краям челки, и прижала волосы ручками ко лбу, пытаясь ее выровнять. Ева небрежно взяла кончики волос с двух сторон головы, подняла вверх, и состроила смешную гримасу, воспринимаемую ею как мерзкую и отвратительную.

"Я – слизняк! Бе-е-е".

Еве не нравился и ее нос. Ей казалось, что он слишком большой. Хотя на самом деле был очень аккуратным, тонким. Она повернулась в сторону, потом снова посмотрела на себя, и сдавила указательным пальцем кончик носа.

"Так было бы лучше!", – подумала она. – "Всего-то на капельку меньше".

Когда челка подсохла, приглаженная расческой, Ева удовлетворенно вздохнула: "Теперь сойдет".

Она никогда не была довольна собой и считала себя каким-то "гадким утенком". Она смотрела на подруг, и ей казалось, что каждая из них чем-то лучше нее. Она хотела быть похожей на подруг, и чтобы добиться какого-нибудь сходства, она просила маму купить "такую же юбку", или "шорты", или "сделать прическу, как было вчера у подруги".

Когда Ева оставалась дома одна, она любила все исследовать. Ей казалось, что в каком-нибудь ящике или коробочке она найдет что-то интересное...

Вот и сейчас Ева направилась в коридор и открыла дверцу шкафчика. Там давно никто не разбирал, и было много всяких безделушек. Чуть ниже на полочке лежала железная коробочка с наклейкой в виде красного плюсика. Это была дорожная аптечка. Она открыла ее и тут ей на глаза попались какие-то круглые приплюснутые резинки. Она взяла одну в руки и стала рассматривать. С одной стороны резинки были чуть выпуклые, а с другой вогнутые. Она потянула за выпуклый край, и резинка стала вытягиваться.

"Какие странные шарики. Совсем бесцветные", – подумала Ева.

Она поднесла к губам и подула в отверстие. Шарик, надувшись слегка, тут же выпустил воздух.

"Наверное, он дырявый", – решила Ева.

Она положила его обратно в аптечку, и взяла новый, сложенный в колечко, чтобы показать потом друзьям...

Одна из подруг Евы коротко подстриглась. Стрижка называлась длинным каре. Среди всех, с кем Ева общалась, та девочка была единственной, у кого теперь была короткая стрижка. Ей очень шла эта новая прическа, идеально ровные волосы красиво обрамляли лицо, кажущееся теперь выгодно старше. Ева тоже хотела выглядеть старше. И потому стала упрашивать маму ее сводить в парикмахерскую.

– Ты уверена, что хочешь подстричься? – спрашивала мама, – У тебя такие красивые волосы! Может, не стоит?

– Нет. Я хочу.

– Ну, раз ты решила. Отстригай. Никуда не денутся. Потом отрастут. Только не слишком коротко, хорошо?

– Я хочу каре, – пояснила Ева. – Когда мы сможем съездить в парикмахерскую?

– Ты можешь и сама туда съездить.

И мама рассказала, где находится ближайшая парикмахерская.

Ева не хотела ждать, и решила в тот же день подстричься. Она надела свое новое платье, привезенное мамой из-за границы. Платье было привезено не для нее, а для продажи, но увидев его, она упросила маму оставить ей. В этом платье Ева казалась себе старше. Оно облегало фигуру, оголяло плечи, и было очень коротким. Понятие "взрослости" она теперь связывала и с интересом к ней у противоположного пола. А чтобы нравиться, нужно одеваться ярко и откровенно.

Парикмахер, специализирующийся больше на мужских стрижках и стрижках женщинам "в возрасте", услыхав слово "каре", почему то решила, что "каре на ножках". Увидев себя в зеркале, Ева тут же поняла, какую ошибку совершила. Ее щеки стали более круглыми, как у хомячка, из-за этой стрижки. Зализанные густые волосы выглядели, как парик на ее голове, почему-то кажущейся теперь крохотной по сравнению с ее вытянувшимся телом. Ева себя сдерживала, чтобы не разрыдаться, и, выдавив из себя "спасибо", рассчиталась за услугу и выскочила на улицу.

Направляясь в парикмахерскую, Ева представляла, как на обратном пути, будет гордо идти, ловя на себе заинтересованные взгляды. Сейчас же ей хотелось спрятаться, провалиться под землю. С низко опущенной головой и пылающими румянцем от гнева и досады щеками, она не заметила, как уже подошла к своему дому. Вот еще немного, и подъезд. И крестный. Она буквально столкнулась с ним, влетая в подъезд.

– О, у тебя новая прическа? – спросил Джон, даже не поприветствовав ее.

– Ну да, – выдавила из себя Ева, ей хотелось быстрее остаться одной.

– Тебе очень идет!

Ева подняла на него глаза, полные слез. "Идет?". Такой реакции она ни от кого не ожидала.

– Мне совсем не идет! – сказала Ева, уже без уверенности в своих собственных словах. – Слишком коротко.

– Тебе правда идет!

Джон запустил свою руку ей в волосы, проведя по шее снизу вверх к волосам. Ее шея, такая хрупкая, тонкая, теперь соблазнительно оголялась. Он смотрел на ее яркие пухлые губы, еще сильнее сейчас налившиеся от какой-то обиды, на ее глаза, печальные, совсем наивные. Он задержал руку на ее шее, почувствовав приближение страстной волны.

В этот момент в подъезд из открытой, как обычно, двери, выскочила Линга, услыхав голос хозяйки. Собака кинулась вначале к Еве, став тереться шершавым носом об ее руки. А затем обнюхала и Джона.

– Никого не слушай. Тебе идет, – сказал Джон осипшим голосом, и поспешил уйти.

Весь этот день собака была сама не своя. Она все терлась и ластилась к Еве, и, положив голову ей на колени, грустно заглядывала ей в глаза.

– Линга, одна ты меня понимаешь! – вздыхала Ева, наглаживая ее по шерстке.

И потеребив собаке ушки, она играла с ней в их излюбленные обеими жмурки.

– Где спряталась Линга? Ау! – игриво произносила она, закрыв собаке глаза длинными ушами.

– Ку-ку! Вот ты где, оказывается! – восклицала она, когда открывала ей глаза.

А Линга растягивала, как будто в улыбке, свой открытый рот и задорно виляла обрубленным хвостом, показывая, что ей это нравится.

Потом Ева занялась уроками, больше не обращая внимания на необычную навязчивость Линги. Уже поздно вечером, собираясь ее покормить, она вдруг не обнаружила ее дома, и, решив, что она на улице, вышла из подъезда ее позвать.

– Где-то загуляла! – успокаивал папа переживающую за свою собаку Еву, – Утром вернется.

Иногда Линга, не дождавшись пока хозяева пойдут ее выгуливать, выбегала одна, воспользовавшись открытой дверью, но быстро возвращалась. В первый раз Ева спала без своей собаки.

– Ева! Ева! – услышала она на следующий день, как ее зовут с улицы, и выглянула в окно.

– Там твоя собака, ее кто-то сбил! – выкрикивали мальчишки.

И ее словно окатило ледяной волной. Линга была любимицей их семьи, и особенно Евы. Ей всегда казалось, что она все так же понимает, как и человек. У нее были очень умные глаза. И когда она чего-то хотела от своей хозяйки, то подходила, клала мордочку на колени Евы, и могла так долго-долго смотреть, как будто пыталась что-то сказать.

Ева выбежала и пошла за мальчишками, которые вели ее к свалке, где лежала собака. Она с надеждой ждала, что сейчас она скажет им, что это совсем не ее собака, или будет их порицать за жестокую шутку.

Они указали на черный пакет, из которого торчали пятнистые знакомые лапы. Как можно узнать по лапам собаку? Однако Ева поняла, что это Линга. Да, и ни у кого в их дворе и ближайших дворах не было охотничьих спаниелей. Ева вскрикнула и побежала домой. Слезы потоками текли по ее щекам. И она побежала быстрее, чтобы отдаться во власть своего горя.

Ева представляла, как больно было ее собачке, и от этой мысли становилось еще горестнее. Она размышляла о том, как это могло произойти, ведь машины в их дворах мало у кого имеются, да и по разбитым дорогам тут никто быстро не ездит. Еще ей не давали покоя веревки с оборванными концами, туго обмотанные на лапах Линги. Зачем кому-то понадобилось завязывать лапы мертвой собаке? А может, ее вовсе и не машина сбила, а кто-то жестоко поиздевавшись, над ней расправился? Она представила, как какой-то изверг бьет ее собаку, или топит в пруду, связанную за лапы, или, привязав к мотоциклу, тащит по земле волоком, а она вырывается и скулит. От этих ужасных фантазий, Ева громко зарыдала.

Она вспоминала прекрасные моменты жизни, связанные с Лингой. Вот папа наперевес с охотничьим ружьем приносит ее домой в своем мотоциклетном шлеме. Уже тогда, будучи совсем маленьким щенком, она смотрела с пронзительной глубокой задумчивостью. И хотя папа приобрел ее больше для себя, чтобы она помогала ему во время охоты, Линга сразу стала ее любимицей. Папа скрупулёзно занимался ее дрессировкой, а Ева щедро одаривала ее лаской. Собака и спала вместе с ней. Когда она была щенком, Ева сминала край своего одеяла, сооружая что-то вроде гнездышка, и укладывала в него Лингу, а когда та подросла, стала устраиваться в ногах хозяйки.

Линга полюбила выискивать подстреленную дичь и с нетерпением поджидала у дверей в те дни, когда папа начинал свои сборы для охоты. А когда они оба возвращались утомленные, но довольные, приходилось долго очищать ее уши, нацепившие на себя колючего репейника. Завидев ее в таком виде, Ева укатывалась со смеху, до чего же она была мила и смешна одновременно – взлохмаченная, покрытая репейником, с засохшей землей на лапах, добрыми глазками и широкой собачьей улыбкой. Из некоторых охотничьих трофеев, папа изготовлял чучела, а потом с гордостью рассказывал, как происходила та или иная охота.

Однажды неизвестно по какой причине папа перестал охотиться и продал свое, кажущееся Еве неподъемным, ружье. Он объяснял, что ему стало жалко подстреливать живых птиц и зверушек, но так ли это было на самом деле, Ева не знала. Он помрачнел и стал часто выпивать. Собака тоже приуныла, погрустнела, все меньше и меньше резвилась, и куда чаще задумчиво лежала на кухонном диванчике.

На оленьих рогах, прикрепленных к стене в коридоре, развесилась одежда. А птичьи чучела так и стояли, набитые ватой и стружками, пылясь на шкафах и полках, напоминая о былых успехах.

И только в те редкие дни, когда они семьей отправлялись на природу, чтобы половить рыбу и пособирать грибы, Линга приободрялась и, как и раньше выстукивала своим малюсеньким хвостиком по полу у двери, поджидая этой поездки. В машине она норовила высунуть свою голову из окна, подставляясь порывам ветра. Безжалостный ветер раздувал ее щеки и развивал длинные уши, отчего она становилось опять очень смешной. А потом наперегонки с Евой они неслись навстречу приключениям по бескрайним просторам полей...

Папа, бесконечно занятый работой, напоминал, что стоит с собакой чаще гулять и заставлять приносить палку, чтобы уж совсем не лишать ее излюбленной радости. Но Еву в последнее время интересовали совершенно иные вопросы...

Она вспомнила, как Линга накануне вечером подошла к ней, положила голову на ее колени и так тоскливо заглянула ей в глаза, словно предчувствуя свою гибель, прощалась с ней. Ева сказала ей, что только она ее понимает. Собака понимала ее, а Ева так и не научилась ее понимать...