Текст книги "Лоза Шерена (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

    – Боитесь, что стану сильнее?

    – Зачем бояться того, что и так станет? – Колдун похлопал Рэми по плечу. – Ну, ну, молодой человек. Пришлите ко мне Гаарса. Нам есть, о чем поговорить...

    Рэми поклонился колдуну и вышел на улицу. Стоял поздний вечер, накапывал дождик, может, последний в этом году. Рэми вдруг с удивлением понял, что провел у колдуна целый день, а казалось и совсем недолго.

    Шустрая девочка подвела недовольно косящегося на Рэми Ариса, и рожанин, с трудом улыбнувшись веснушчатой мордашке, сунул ей в руку монетку.

    – Дивный конь, – улыбаясь заметил колдун, который, оказывается, вышел проводить гостя. – Так подходит такому юноше...

    – Вы о чем? – спросил Рэми, вскакивая на спину Ариса.

    – То, что пегасы водятся только в Виссавии, – без улыбки ответил хозяин, поглаживая белоснежную шею коня. – И только виссавийцам подчиняются. Поезжай, юноша, вижу, что тебе не терпится... А лошадку свою не мучай. На некоторые вопросы отвечать рано.

    Дома уже ждали. Дверь открылась раньше, чем Рэми успел в нее постучать, на мостовую упал неясный свет свечи, и за створкой показалась мордашка Риса.

    – Здластвуй, Лами..., – прошептал мальчик, пуская гостя внутрь. – Ты меня на ласадке покатаешь?

    Рэми слабо улыбнулся, посмотрел на "лошадку" и уже хотел кивнуть, как из дома выбежала Варина.

    – Рис! Ты еще не спишь, негодник! А ну в кровать!!!

    – Дядя сказал, что Лами плиедет..., – обиженно заметил Рис. – Я ждал.

    – Рэми никуда до утра не сбежит, уж я-то прослежу, не сомневайся, – ответила мать, толкая мальчика в дом. – А ты спать! Живо!

    Рис вздохнул и скрылся в глубине дома, а Рэми прошел неярко освещенную общую залу. Гаарс его уже ждал, сидя за столом и просматривая какие-то бумаги.

    – Вижу, что колдун сделал свою работу, – сказал мужчина, откладывая бумаги и двигая к Рэми плошку с супом. – Голодны?

    – Могли бы и не ждать, – ответил Рэми, скидывая плащ. Он только сейчас почувствовал, как проголодался, и принимаясь за еду.

    – Мог бы, но подождал... Думаю, нам пора поговорить.

    – Думаю, вы и так знаете ответ, – заметил Рэми, чуть не подавившись супом. – В моем случае другого и быть не может.

    – О нет, юноша! Так мы разговаривать не будем! – сузил глаза Гаарс. – Не делайте из меня худшего человека, чем я есть. Бранше кое-что о вас рассказал, – Гаарс некоторое время молчал, а потом продолжил. – Если бы вы пришли сюда чистым, без татуировки, я бы вас принял таким, какой вы есть, оставил бы вам вашу драгоценную свободу. Если бы вы были просто преступником, я бы все равно принял вас таким, какой вы есть. Но с вашей силой...

    – Откуда вы знаете о моей силе? – встрепенулся Рэми.

    – Так ли это важно? – улыбнулся Гаарс. – Вижу, что Бранше не прав. И вы все ж о ней знаете.

    Рэми облизнул губы и отодвинул плошку с недоеденным супом, окончательно потеряв аппетит.

    – Значит, я ошибся в Бранше.

    – Посчитав, что он безобиден?

    Рэми промолчал, предпочитая не рассказывать ни о хранительнице, ни о своем видении. А Гаарс продолжил:

    – Да, ошиблись. Мой маленький родственник не такой простачок, каким кажется. И вам, Рэми, стоило бы это знать. Хотя бы сейчас. Но мы не об этом, мы о ваших браслетах главы рода.

    – Зачем вам это? – спросил Рэми, неосознанно наклоняясь к Гаарсу и заглядывая ему в глаза. – Хотите подчинить роду мага?

    – А почему бы и нет? – равнодушно пожал плечами мужчина. – И это тоже. Не надо хмуриться, мой друг. Чего вы хотите, стать обузой? Вижу по глазам, что не хотите. Потому я начал разговор так, как начал. Хочу показать вам, Рэми, что вы сокровище, которое моему роду очень даже пригодится...

    – Для каких целей? Зачем вам нужна моя сила?

    Гаарс некоторое время молчал, явно подбирая слова. Вошедшая Варина покачала половой и забрала почти полную плошку, оставив на столе пирожки. Рэми потянулся за пирожком, не спуская с Гаарса внимательного взгляда.

    Неприятный разговор. Но иного и быть не могло. Рэми учил Бранше тому, в чем был сам уверен – глава рода может сделать с ним, Рэми, все что угодно. Как и с его родственниками. Стоит ли подвергать себя такой опасности и чего ради?

    – Боитесь, что я использую свою силу, чтобы заставить вас сделать нечто, чего вы не хотите, – сказал, наконец, Гаарс. Его голос разорвал напряженную тишину, и Рэми откинулся на спинку скамьи, почувствовав себя чуть свободнее. – Успокойтесь, Рэми. Я чудовище, но не настолько же. Неволить мага я не стану...

    – Колдуна! – машинально поправил его Рэми, пережевывая пирожок.

    Бились в голове вместе с пульсом слова хранительницы: "Боги над тобой не властны, и люди не будут!". Не будут... Значит, и Гаарс не будет иметь над ним власти? И опасности нет? С самого детства учили Рэми – магию родов нельзя обмануть. А что если можно? Рэми вздрогнул, подавившись пирожком.

    Разве можно обмануть архана при инициации... а Рэми обманул.

    Разве можно противостоять прямому приказу Эдлая, а Рэми противостоял...

    – Бросьте эти предрассудки, – усмехнулся Гаарс возвращая Рэми в реальный мир. – Какого колдуна? Мага! Необученного, сильного, потому опасного. Об этом вы не подумали? Не подумали, что сильно изменились? Стали упрямы, как сказал Бранше. Это в вас кипит ваша сила. И когда она выйдет наружу, я хочу иметь способ ее обуздать. Теперь понятно?

    – Понятно, – потупился тот, дожевывая пирожок.

    Понятно, что ничего не понятно. Но Рэми вдруг захотелось рискнуть. Захотелось отчаянно, безумно. Почему бы и нет?

    – Если я дам вам слово, что никогда не заставлю вас сделать то, что вы не хотите, слово главы рода, – продолжал уговаривать Гаарс, но Рэми его уже не слушал. – Дам слово, что не буду злоупотреблять своей властью. Вы мне подчинитесь?

    – Вы загнали меня в угол, – усмехнулся Рэми, поймав взгляд Гаарса. И странно, мужчина вздрогнул, отводя глаза, будто был в чем-то виноват... – И хочу вас предупредить – чувствую я, что моя сила уже вышла из-под контроля магии родов. Не боитесь?

    – Нет, – прошептал Гаарс, но в его голосе Рэми не почувствовал былой уверенности.

    – И тебе ли не знать, что любой закон можно обойти?

    – Да.

    – И ты сознаешь, что в этой игре, может быть, рискую не я, а ты? – прошипел Рэми, наклоняясь вперед.

    – Может, ты и прав, – дернулся Гаарс, внезапно обретая былую уверенность. – Но я принял решение. А ты? Подчинишься?

    – А почему бы и нет? – равнодушно пожал плечами Рэми, доедая пирожок.

    А потом, под внимательным взглядом Гаарса он медленно стянул браслеты власти, подавая их мужчине.

    Глаза Гаарса сверкнули торжеством. И с новым глотком воздуха Рэми вдохнул боль.

    Прошла седмица. Рэми устроился охранником в небольшой таверне в центре столицы. Свободное время он проводил с Бранше, и Алисна, привыкнув к дружелюбному обаятельному парню, быстро позабыла о злосчастной татуировке.

    Рэми с помощью Гаарса нашел себе небольшой домик неподалеку таверны. Алисна и Варина живо принялись за работу, и за несколько дней непритязательное с виду жилище стало внутри милым и уютным гнездышком.

    Рэми передал главе рода просьбу колдуна о встрече. О чем Гаарс говорил с Урием, рожанин не знал, но вернулся хозяин неожиданно серьезный и задумчивый. На вопросы глава рода отвечать отказывался и лишь за ужином, глянув зло и неприязненно, сказал:

    – Завтра пойдешь к Урию.

    – Зачем? – тихо спросил Рэми.

    – Он решил обучить тебя магии...

    Рэми не то, чтобы обрадовался или огорчился, просто принял к сведению. С одной стороны, приятно научиться управлять своей силой, с другой – больно уж глаза у колдуна хитрющие. Больно уж ранят Рэми слова о Виссавии... и больно уж много колдун о нем знает. Гораздо больше, чем он сам...

    Но недолгие уроки Урия Рэми не тревожили. Гораздо больше боялся он молчаливых, безмолвных вечеров в одиноком доме. Боялся воспоминаний, что не давали ему покоя, боялся тихого шепота силы внутри, боялся связи с хранительницей, что все более крепчала. Боялся собственной мощи, что пыталась выйти наружу, но не находила выхода. Боялся и трусливого желания расспросить Алисну, кто такой Арман и все же поговорить с Миром. Это проклятая и непонятная тоска по Миру...

    Тоска та не давала Рэми спать ночами, истязала его и днем. И Рэми забывался в работе, шутя растаскивал по углам пьяных посетителей, окунался с головой в обучение с колдуном, приходил домой лишь поздним вечером, падал на не расстеленную кровать и забывался тяжелым сном.

    А если усталость не помогала, то помогало крепкое вино, магические зелья и экстракты, которые Рэми с легкостью творил в тайном подвале колдуна.

    Учитель все видел, но молчал... пока однажды вечером не повесил на шею Рэми круглый амулет из малахита в виде свернувшейся клубком спящей кошки:

    – Попробуй это, мой мальчик. Понятия не имею, что тебя так мучает, но ты все же попробуй.

    Тоска сразу же приутихла, и Рэми облегченно вздохнул. Тогда он в первый раз с момента встречи с Миром смог заснуть нормально.

    И хоть томила еще тоска, да боль стала переносимой. Но все равно ночами снились Рэми его глаза, слышался его голос, его зов... Он звал... каждое мгновение звал... и Рэми сжимал амулет до хруста в пальцах, молясь всем богам, чтобы это закончилось... а потом просыпался на рассвете, садился на кровати, стирал пот с лица и думал об Аланне.

    Мысли об Аланне странным образом успокаивали. Одно воспоминание о ее глубоких голубых глазах тушило боль, и днем частенько казалось Рэми, что лицо Аланны мелькает среди городской толпы. Один раз он ее и в самом деле увидел – на празднике урожая.

    Темно-желтый плащ окутывал тонкую фигуру, капюшон был плотно натянут на голову, скрывая лицо, но от Рэми это ее не прятало. К тому времени колдун уже успел научить многому, в том числе – видеть человека иным зрением. И Рэми видел... Аланна не была беременна, хранительница его обманула.

    Марнис отошел от ока, представляющего собой каменную чашу на высокой подставке, наполненной водой, и сел на троне, поморщившись от запаха тухлятины. Давно не было здесь жрецов, давно никто не занимался святым источником, и трупы былых сторонников отравили чистую когда-то воду, а камни завалили вход в пещеру младшего бога.

    – Нет, Рэми, – сказал божественный мальчик, поглаживая подлокотник трона. – Нет, родной. Думаешь, сделал выбор? Ничего ты не сделал. И не уйдешь ты от Мираниса, как бы не пытался и от Аланны не уйдешь... Тебя хочет глупая девочка? А да пожалуйста! Возьми Рэми и потеряй шанс стать повелительницей!

    – Ты еще не наигрался? – раздался позади знакомый голос.

    – А ты? – парировал Марнис. – Убила сына Рэми, чтобы спасти ему жизнь. Красиво, не так ли? А у своего любимчика бы спросила?

    – Рэми не обязательно знать...

    – Некоторые вещи не спрячешь, Виссавия. И я не понимаю. Ты могла бы вернуть Рэми в клан еще сегодня – стоит только разбудить его воспоминания, а вместе этого даешь ему упиваться ненавистью к тебе и клану.

    – Начинаешь понимать...

    – Понимать что?

    – Что не один ты играешь...

Глава четырнадцатая. Предсказание

    Арману никогда не нравился конец осени. Доставало предзимнее уныние и вечно затянутое тучами небо. Раздражала тоска, что мучила его от конца листопада до первого снега. Но больше всего ненавидел он первое от праздника урожая новолуние. Потому для кого праздник, а для него – день тройного траура.

    Из года в год Арман в этот день напивался. Все равно где, все равно чем, абы забыться. И встать утром обновленным, способным прожить еще один год...

    Этот год другим не был. И сегодня проснулся Арман ночью хмурым и злым, разгневанной тенью пронесся мимо часовых, вскочил на Искру, и помчался в город. Туда, где погасли последние фонари, где между ночными тенями проскальзывали воры, туда, где рядом с храмом смерти горели огни Дома Веселья.

    Хорошее местечко для траура, подумалось Арману, когда он начал, не спешиваясь, лупить ногой в ворота. А коль до смерти обопьется, так и жрецы со своими обрядами рядом. Через два дома. Тащить тело далеко не придется.

    Ворота распахнулись не сразу. Мелькнули в темноте за решеткой испуганные глаза привратника, и вскоре Арман все же ввел огнистого во внутренний дворик, привычно осматриваясь.

    Тихо, спокойно. Мерцает в полумраке свет свечи, укрытой от дождя и ветра стеклянным фонарем, тихо повизгивает в сарае запертый пес, переминается с ноги на ногу стоявший в дверях верзила.

    Наверняка вышибала. И наверняка его, Армана, не тронет. Даже если весь Дом Веселья архан по камушку разнесет – не тронет. Потому что описал дугу тяжелый мешочек, упал в клешни хозяина, заставил того широко улыбнуться, и вслед за хозяином заулыбался верзила, начал сгибаться в поясе, изображая поклон. Даже в глазах выбежавшего босого мальчонки и то светилась радость. Шальная, безумная надежда, что подобревший от знатной выручки хозяин и накормит сытнее и высечь сегодня забудет.

    Приплясывая, мальчишка принял от Армана повод, даже необычного огнистого бояться забыл, хоть и храпел конь зловеще, что и понятно. Искра родное стойло любит, ночевать по чужим конюшням не привык, да только сегодня вот Арману плевать на чувства Искры. Он брата потерял!

    – Я о коне позабочусь, – раздался рядом тихий шепот.

    Вновь Нар. Вновь пошел за ним, проигнорировав приказ остаться в казармах. И ведь нет сил наказать наглеца, хотя и следовало бы, Нар ведь не дерзит... заботится.

    В этом мире всего трое тех, кто заботится: няня Ада, опекун Эдлай, и этот... хариб. Личный слуга, который каким-то непостижимым образом сумел стать единственным другом.

    – Завтра с тобой разберусь! – пообещал Арман харибу. – Завтра.

    Вбежал по крутым ступенькам резного крыльца, ворвался в задымленный общий зал и сбросил на руки прислужника тяжелый плащ.

    – Прошу, архан! – раздается рядом шепот хозяина.

    Арман резко оборачивается и успевает заметить, как стройные, в одних набедренных повязках рабыни поднимают углы тяжелого ковра, открывая проход в соседний зал.

    – Прошу в покои для особых гостей, – прислуживается хозяин.

    Тут, за ковром, тихо и спокойно. Царит полумрак. Витает в воздухе запах благовоний, укрывает пол толстый ларийский ковер, ярко-красный, как листья виноградника. Пылает щедро накормленный огонь в огромном, во всю стену, камине, а на ковре, вокруг низкого столика разбросаны темные бархатные подушки.

    Идеальное место, чтобы забыться. Идеальное место, чтобы спрятаться. Идеальное, да не совсем. Потому что на горе подушек полулежит раздетый до пояса мужчина со светлыми волосами.

    Если боец, то только на словах, сразу же определяет Арман. Такие не дерутся, такие управляют драками. Но не это худшее: на запястьях незнакомца поблескивают желтые знаки рожанина.

    Но в Дом Веселья – это не улица. Здесь все равны. И здесь может сказать рожанин архану:

    – Простите, но здесь был первым. За ночь заплатил и уходить не собираюсь.

    – Значит, не повезло тебе, – равнодушно пожал плечами Арман, пинками скидывая подушки в кучу. – Подвинешься.

    Лежать на подушках оказалось неожиданно тепло. Запах благовоний расслаблял, и Арману до боли не хотелось ни с кем разговаривать. Хотелось только пить.

    Но собеседник сегодня попался непонимающий, настырный. А Арман не привык уходить от ответа.

    – Не боитесь пить с рожанином? – продолжал дерзить незнакомец, наклоняясь над столом, чтобы взять цыпленка под вишневым соусом.

    Странный выбор для рожанина, слишком дорогой, слишком неестественный. И Арман привычно протянул руку, чтобы проверить татуировку. Да незнакомец не дался, посмотрел холодно и сказал:

    – Нет, мой архан. Дом Веселья имен не терпит.

    – Нет, не боюсь, – ответил Арман на полузабытый вопрос и развалился вольготно на подушках. – И если соблюдать традиции, то до конца. Выпьем, безымянный друг. Этой ночью мы равны! На "ты". Или ты забыл?

    – Я-то нет! – протянул рожанин, наливая в серебряную чашу темно-красного вина и подавая через стол Арману. – Но арханы народ странный. Для вас закон и обычаи – лишь удобное оружие. Когда захотел – достал, когда не захотел – спрятал. Но не хмурься, друг, коль и в самом деле не брезгуешь, так приглашаю...

    – Завтра на улицах...

    – ...мы можем стать врагами. Не дурак, понимаю. Выпьем?

    Дернулся ковер, вплыли смуглые девушки, забили в бубны и запели. Тихо, надрывно, будто изливая на красный ковер тягучую тоску.

    Словно тени двигались они вокруг гостей, манили полураздетыми телами, улыбались призывно и ждали только знака, чтобы передохнуть, опуститься на подушки.

    Но Арман не был заинтересован. Не волновали его танцовщицы. Вино волновало. Сладкое вино, обильно приправленное пряностями и сопутствующее ему забвение. Пленительная пустота в груди...

    И раз за разом требовательно подавал он опустевшую чашу миловидной, полураздетой служанке, что сидела рядом. И раз за разом слышалось тихое журчание, когда лилось вино в чашу, мелькали в свете камина медные браслеты прислужницы, поблескивали призывно глаза танцовщиц, и все больше хотелось спать...

    – Быстро пьянеешь, друг, – донесся издалека голос рожанина, и Арман моргнул, с трудом выныривая из пьяной дури.

    – Тебе что за дело, аль мешаю? – усмехнулся Арман, глядя как рожанин притягивает на колени тяжело дышавшую танцовщицу, как впивается поцелуем в лебединую шею девки, и как усмехается Арману, а усмешка та расплывается перед глазами и вновь хочется спать... очень хочется.

    Сам рожанин не пьет. Кормит танцовщицу виноградом, смеется утробно, в шею целует, в губы, гладит золотистые волосы, и рука его скользит по груди, переходя на бедра.

    – Странно это, – ответил рожанин. – За что платишь, архан? Я думал, в Дом Веселья не для выпивки ходят...

    – Деньги мои считаешь?

    Арман теребил амулет на груди и пьяно наблюдал, как рука рожанина, скользнула к подолу туники, зацепила тонкую, розоватую в свете огня ткань, и медленно пошла вверх, оголяя упругие белые бедра.

    Девке, наверное, понравилось. Она уселась верхом на мужчине, поймала вторую его ладонь, положила на другое бедро. И улыбнулась призывно, выгибаясь дугой, показывая обтянутые тонкой тканью упругие груди.

    – Да не считаю я, – протянул рожанин, одобрительно окинув девку взглядом. – Хороша, красавица. Да вот только...

    Мужчина внезапно скинул девку с колен, да так, что та разбила колено о край стола. Задребезжали стоявшие на столе чаши, танцовщица чуть простонала от боли, но тотчас поднялась и присоединяясь к танцующим подругам:

    -... только не люблю я в таких делах свидетелей, – продолжил рожанин. – Приходишь в Дом Веселья один, ничего не ешь, зачем? Чтобы выпить?

    – Да и сам ты один, – пьяно усмехнулся архан.

    Музыка уже не манила, раздражала, девки казались темными тенями, и хотелось закричать, потребовать, чтоб убрались, оставили одного, но было лень...

    – Скучно, – протянул Арман, подавая слуге чашу. – Одному пить скучно...

    – А с друзьями?

    – А с друзьями нельзя. Они, сволочи, вопросы задают. Сегодня я не люблю вопросов. Сегодня я люблю глупые разговоры ни о чем. Понимаешь?

    – Понимаю. Что же, не буду задавать... умных вопросов. Да вот только не переношу я угрюмых рож, так что не обессудь! – рожанин хлопнул в ладоши, и тотчас из соседней комнаты тенью выскользнул темнокожий слуга, встал на колени и поцеловал ковер у сапог клиента.

    – Не видишь, не нравятся архану девки. Ты ему что-нибудь получше подыщи, посвежее, да смотри у меня, чтоб здорова была!

    Слуга молча поклонился, живо вскочил на ноги и скрылся за той же дверью в глубине залы.

    Вернулся он не один: следом шла, а вернее, плыла по ковру завернутая в полупрозрачную ткань фигурка.

    Упало под властной рукой слуги на землю покрывало, высвободило тугие, рыжие пряди. Вслед за ним мягкой волной лег на кроваво-красный ковер золотистый плащ, под которым оказалась расшитая серебром темная туника до середины бедер, что скорее открывала, чем скрывала слегка округлую фигурку и точеные, длинные ноги.

    Легкий толчок в спину, и девка пошатнулась, упав Арману на колени.

    – Новенькая, – завистливо заметил рожанин. – Везет тебе брат, ластится к дозору хозяин... буду знать.

    Красива, податлива, как глина под пальцами. И в другой день Арман бы взял ее в свое ложе, но не сегодня. Сегодня мешал ошейник рабыни на стройной шее, сегодня все мешало... день траура. И вспомнив, зачем сюда пришел, Арман хотел вскочить на ноги, да не сумел – хмель оказался сильнее.

    – Не приказывай мне, рожанин! – зашипел Арман. – Не смей говорить, что мне делать. Не нужна мне твоя девка! – сказал и толкнул рабыню так сильно, что та покатилась по полу, и ее туника задралась, открывая аккуратные ягодицы.

    – К чему красавицу обижаешь? – невозмутимо усмехнулся рожанин, глядя, как девка неожиданно стыдливо одергивает темную ткань, стараясь прикрыть стройные ноги.

    – Не люблю рабынь, – мгновенно успокоился Арман, возвращаясь к своей чаше.

    – Любишь развратниц. Но одно другому не мешает, да и красив ты, бабам приятен. Не обижай девочку. Ты с ней не пойдешь, пойдет другой. Может, менее приятный.

    – А ты мне не указывай!

24.

    – Ай-яй-яй! Опять гневаться изволишь. Забыл, что на входе говорил? А ты, красавица, не лежи как бревно. Поднимайся! Покажи архану, что умеешь, авось он и передумает.

    Рабыня послушалась. Медленно, танцующе встала с пола, разгладила ладонями тунику и присела на пятки рядом с разгоряченным от вина Арманом.

    – Не хотите поцелуев, – тихо прошептала она, все так же не поднимая глаз, – так дайте я погадаю.

    – Смотри-ка, а рабыня еще и талантлива! – усмехнулся рожанин, наклоняясь через стол и пропуская между пальцами рыжие пряди. – А, знаешь, архан, я передумал. Ты ее не хочешь, так я возьму. Она у меня от страсти взвоет, а потом и погадаем...

    – Не спеши, – поймал его запястье Арман. – Не забывай, что рабыня моя. И я с ней еще не закончил.

    – О как заговорил, – сузил на миг глаза рожанин, но тотчас рассмеялся. – Пусть и так. Посмотрим, что девка умеет...

    Рабыня вздрогнула, покраснела под пристальным взглядом Армана и дрожащими руками протянула ему серебряную чашу.

    Арман улыбнулся. Забрал чашу, на этот раз собственноручно наполнил ее вином, отпил глоток и подал рабыне. И та, подняв на архана зеленый взгляд, вдруг повернула чашу в ладонях, мягким поцелуем коснулась губами ободка в том месте, где только что касались губы Армана.

    Глаза рабыни вдруг утратили ясность, подернулись дымкой. Движения стали замедленными, осторожными, а тихий голос неожиданно утробным:

    – Дай мне руку, архан.

    Арман, вздрогнув, протянув рабыне унизанную перстнями ладонь.

    – Найдешь врага своего, архан, но не ты его убьешь, брат твой.

    – Нет у меня брата!

    Арман врал. Был у него брат. Когда-то давно. Поздней осенью, в такое время, как и сейчас, увезла их мачеха в густые дубовые леса Арлерана, и к закату второго дня пути они въехали в покосившееся ворота, окружавшие маленький замок.

    Арман, которому едва исполнилось одиннадцать, едва держался в седле. И подбежавший слуга подхватил "арханчонка" на руки, перенес в комнату, уложил в кровать.

    Ловкие пальцы справлялись с одеждой, а Арман устало ворчал, пытался возражать, что он сам, что он не маленький, не больной, но никто не слушал. И когда наконец-то его оставили в покое, накатила сонная одурь, и Арман погрузился в глубокий сон.

    Утром было и того хуже. На улице шел дождь. Раскалывалось от усталости тело, клонило ко сну, и лишь к полудню тот же слуга растолкал "арханчонка", заставив поесть.

    После неожиданно жирной еды прошел сон. К вечеру, когда заходило в серой пелене дождя солнце, Арман в первый раз понял, куда попал: не было и быть не могло в поместье ни друзей, ни книг, ни долгих игр в саду, ни шалостей с друзьями. Были только грязь, дождь, испуганные рожане и сжигающая душу скука...

    В скуке Арман медленно зверел три дня. На четвертый, когда закончился дождь, явился к мачехе.

    – Я, архан, глава рода, – сказал он, выпячивая грудь. – Я приказываю тебе вернуться в столицу!

    – Не можешь ты мне приказывать, мальчик, – ровно ответила Астрид. – Мал еще, и многого не понимаешь...

    Арман отшатнулся. Не привык он к подобным словам, не привык к холодности в голосе мачехи, но еще более не привык к страху в ее глазах. Она боится? И страх взрослой, смелой обычно женщины передался и ее пасынку, заставив мальчика задрожать от неожиданного дурного предчувствия.

    – Позднее, Ар, позднее, мальчик, – продолжила Астрид. – А сейчас у меня нет времени. И сил нет. Ада, уведи Армана.

    Мальчик? Арман вывернулся из рук Ады, поймал взгляд мачехи, и та вздрогнула, как от удара кнута, хотела что-то сказать, но Ар не слушал. Сбежал в тишину окружающего поместье сада, упал на кучу гниющих листьев, горько заплакал.

    И почти не почувствовал, как на плечи его упал плащ, как чьи-то руки подняли с листьев, крепко прижали к груди, как чьи-то губы что-то шептали на ухо, и лишь когда начали проходить острая боль и обида, Арман узнал няню, Аду.

    – Ар, вернемся домой.

    – У меня нет дома, – прошептал мальчик, вытирая слезы, – и родных нет. Никого нет!

    – У тебя есть я. Есть Эрр, есть Лана, есть... мачеха...

    – Я не нужен Астрид. У Ланы есть мать.

    – А Эрр? Вы недавно потеряли отца. Сложно, я понимаю. Но Эрр целитель, чуткий маг. Ему нужен старший брат. Ты нужен.

    – У него есть целая Виссавия! – вскричал Арман, сжимая кулаки. – Огромный клан целителей! А что есть у меня?

    – У тебя есть я.

    – И у Эрра...

    – Эрр – ребенок.

    – А я – нет?

    – Ты... – Ада некоторое время молчала, а потом ответила:

    – Ты – глава рода.

    Глава рода, которого никто не слушает.

    Глава рода, которого все игнорируют.

    Эрр... Глупый, бесполезный мальчишка! Истинный виссавиец – темноглазый, темноволосый. И с самого детства – сильный маг.

    Эрр, чьему таланту Арман тайно завидовал. Эрр, который всегда задавал кучу вопросов, не давал покоя, ходил следом. Эрр, с которым все возились, которому все потакали. "Это целитель, виссавиец, тонкая душа", – говорила няня. А Арман, значит, не тонкая?

    – Ненавижу его! – прошипел мальчик. – Ненавижу!

    Кто-то тихо всхлипнул. Зашуршали рядом листья. Вскочила на ноги няня, бросилась вслед мальчишеской фигурке, но не успела. Никто бы не успел. А Арман и не хотел успевать, лишь упрямо прижимал колени к груди и шептал:

    – Ну и пусть. Пусть валит, к мамочке! У него есть мать, а у меня – у меня никого нет! И ты вали за ним! Успокой! Он же бедный, ранимая душа, а я? Нет меня!

    Но няня не ушла. Она села рядом на преющие листья, и начала тихо говорить. Сначала Арман не вслушивался в ее слова, но понемногу начал доходить до него смысл. А вместе со смыслом забирался в душу страх...

    – Боги, что же я наделал! – вскричал Арман, вскакивая на ноги.

    Они уже были почти у входа, когда разверзлось вдруг темное закатное небо. Когда упал на поместье столб света, и под ярко-желтыми лучами дом начал таять... стекать вниз серыми грязевыми струйками.

    Через мгновение столб исчез, а от поместья осталась зловонная серая лужа. И крепкие объятия Ады, из которых почему-то не удавалось вырваться...

    – Это ты, ты виновата! – кричал Арман. – Ты! Э-э-э-э-эрр!

    Тогда он плакал в последний раз. И в первый раз возненавидел снег. Он возненавидел сыпавшиеся на землю белые хлопья. Слишком ранние. Первые в том году.

    Под горькими, тяжелыми воспоминаниями испарился из головы хмель, сменяясь злостью.

    – Может я и ошиблась, – не успокаивалась девка, хотя служитель и поджал губы, готовясь в любой момент вмешаться и увести глупую рабыню от медленно зверевшего клиента. – Доверься мне, архан, еще раз. Дай мне твою руку.

    Довериться? Арман с трудом сдерживал гнев, смотря на дерзкую девчонку. Дрожала за его спиной прислужница, краснел прибежавший служитель, а рабыня упрямо склонилась над его ладонью. Рыжие волосы упали на запястье Армана, активизировав на мгновение синие знаки рода. Арман сжал зубы, удерживая поднимавшуюся внутри волну ярости.

    – Дай слово, архан, – улыбнулась гадалка, отодвигая от лица пряди, чтобы лучше рассмотреть ладонь.

    – Не наглей!

    – Дай слово, что меня выкупишь, если сказанное еще новолуния окажется правдой, – твердо ответила рабыня.

    – Даю, – усмехнулся Арман, глуша в себе злость. Хочет поиграть? Что ж, они поиграют...

    – Говори, тварь! – прошипел Арман.

    Боится. Хоть и не показывает. Но пальцы ее вспотели и дрожат, а все равно мягко касаются ладони Армана, разглаживая загрубевшую от знакомства с мечом кожу.

    И сходит бледность с ее щек. Розовеют губы. Опускаются веки, становится голос мягким, заволакивающим, а между пальцев показываются клубы синего дыма.

    Язычки синего пламени жгут руку Армана, жаркими поцелуями лижут пальцы, нежно знакомятся со знаками рода, изучая, и светящимся браслетом окутывают запястье. Арман с трудом сдержался, чтобы не вырвать ладонь из лап гадалки. Но было почему-то очень важно сидеть неподвижно и... слушать.

    – Вижу огонь, – совсем другим, загробным голосом начала девушка, – огонь разлуки в твоих глазах. Тени, что много лет не дают покоя и которые скоро вновь встанут на пути твоем, архан. Твой брат...

    – Нет у меня брата! – орет Арман, вновь поддаваясь власти гнева.

    Он вскочил на ноги и отвесил гадалке пощечину. Дерзкая рабыня повалилась на пол, держась за щеку. Но Арману было мало. Он прыжком оказался возле гадалки, схватил девку за волосы и притянул к себе, шипя:

    – Нет у меня брата!

    – Есть, – упрямо захрипела гадалка, и Арман, сплевывая презрительно, отпустил рабыню, как надоевшую игрушку.

    Та плача падает к его ногам, сжимается в клубок, дрожит, и все воет, воет. И хочется пнуть ее, закричать, чтоб заткнулась, но взгляд вдруг останавливается на задумчивом лице рожанина.

    А тот даже не шелохнется. Не пытается ни вмешаться, ни помочь рабыне, ни поддержать Армана, лишь попивает теплое, приправленное пряностями вино, и холодно улыбается.

    Одной той улыбки хватает, чтобы протрезветь окончательно. Посмотреть на рабыню и самому устыдиться того, что сделал. И в то же время почувствовать другую ярость, не сжигающую внутри, а холодную, которая не лечится временем.

    – Простите дуру, архан, – заискивающе шепчет прибежавший на шум хозяин, – простите! Мы вам сейчас другую девочку найдем, ласковую, послушную. А эту... тварь – на конюшню! Высечь! Если хотите, можете сами...