Текст книги "Явь (СИ)"
Автор книги: Ангелина Авдеева-Рыжикова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
Глава 9. Охотница
Взволнованный строй под горячим дрожащим воздухом. Фамилии, бойцы, строгие черные папки на каждого. Строгий до металлической жестокости голос полковника. Тверже, чем сейчас, никто из них не врезался в асфальт. Взгляд каждого прикован к железному столу. Заветные бумажки в красивых черных обертках стопками сложены в строгом порядке, как в том же строю.
Отточенным шагом рыжая голова движется к цели. Черная папка в руках, сухой тресканный взгляд полковника, по его лбу и вискам скатываются капли пота. Ничего лишнего, только приказ. Зоя возвращается в строй. Непроницаемое белое, холодное, даже в нещадных лучах солнца лицо, где-то глубоко внутри себя прячет ликующую улыбку.
Объявлен отбой. Каждый с трепетом и священной тревогой обращается к изучению своего первого.
Коридор за коридором непривычными робкими шагами, Зоя ищет отчуждения, ищет уголка одиночества среди белого дня. Слишком много глаз, слишком. Времени мало. Она отворяет деревянную, богом забытую дверь в библиотеку. Один лишь смотритель, и тот давно замшел и заплесневел, безумец. Достаточно ли одна далеко спряталась? Нашла ли свой угол, среди затхлой бумаги и многолетней пыли? Охотники не жалуют книги, наверное когда-нибудь это сыграет свою роль.
Мимолетно кивнув спящему смотрителю, Зоя движется среди скудных книжных шкафов, и шаги ее растворяются в деревянном полу волнами. Она пришла сюда не читать, каждая книга, кажется, это поняла. Никто не спасет их от одиночества, не удостоится чести быть прочитанными.
Рыжая голова останавливается у старой школьной парты. С нежностью и благоговением кладет на нее папку. Отходит на пару шагов. Присаживается на колени и дает волю себе почувствовать собственное громко, но медленно бьющееся сердце. Оно словно налито свинцом и тащит куда-то вниз, к дрожащим ослабшим от волнения коленям. Сжатые в кулаки руки падают на эти колени. Она не отрывает круглых зеленых глаз от черной папки. Начало положено. Еще минуту, одну минуту чтобы унять собственный трепетный страх. Тишина прогребенных в желтой тленной бумаге слов. Пустой напряженный рассудок.
Она закрывает глаза и вдыхает поглубже, вспоминает прошедшую в тетином доме жизнь, мысленно прощаясь с ней. Она вспоминает только то, что делало ее обычным человеком, непослушной девчонкой, выросшей в старой затрепанной деревне. Вспоминает, как Эля заставляла ее делать хотя бы какие-то уроки, готовить злосчастный куриный суп, как водила в кинотеатр, а еще ее горькие слезы, надломленный, униженный, но не таящий злобы или обиды взгляд. В сердце покалывает острая горячая боль, ей стыдно. Вспоминает как купалась во внимании и славе среди своих сверстников. Вспоминает, как с Тасей собиралась на дурацкую дискотеку, словно это было настоящие событие для нее, как сбегала из дома и ночами гуляла в компании обычных ребят по неизведанным соседним деревням, заводя новые знакомства. Как в знойную жару лежала звездой в холодной реке и смотрела на солнце не щадя своих глаз, как вдыхала запах костра в походах. Неуверенные, наивные ласки и поцелуи в зеленой палатке, под шум холодного ветра и запах цветущего шалфея. Тогда к ним залетела оса, и они еще долго не могли ее выгнать, от этого хотелось и плакать и смеяться. Она всегда говорила себе, что играется с этой жизнью, что все лишь развлекается, пока может, без всяких привязанностей, без доли серьезности. Сейчас на одну минуту времени в ее жизни она вдруг больно осознает, что может быть все действительно было так. Эля и правда ее единственная семья, любящая ее безусловно, Тася и правда была ей подругой, которой все же стоило рассказывать все ее тайны, и может быть, то была влюбленность или даже любовь… Отчаяние захлестывает ее, заставляет подарить ужасающий стон внутри, но она словно за шкирку, как щенка, вытягивает себя обратно в реальность. В точку не возврата. Стол и черная папка.
Зоя нехотя стряхивает с себя раздумья, как будто они осязаемы и материальны, как паль на забытых полках. Она встает с колен и снова приближается к столу. Осторожно, двумя пальцами, разворачивает дело. Лист первый, инструкция, как и учили, Зоя знает ее наизусть. Лист второй, устав, чтобы не забыли. И наконец дело № 1776. Дрожащие пальцы недоуменно листают малочисленные страницы. Ее лицо кажется впервые утратило непроницаемость, ее одолевают эмоции, бьющие через край. Вскинутые ко лбу брови, натянутые сжатые губы, расширенные глаза. Она не верит им, не верит тому, что видит.
«ЧТО? НЕТ, ЭТО БРЕД КАКОЙ-ТО!»
Может быть ей все это снится? Может быть здесь мало света?! Она находит на соседнем столе лампу и, не контролируя силы, выдергивает ее со своего места, освящая бестолковую бумагу сильнее.
«Нет, все должно было быть не так!»
Зоя со злостью швыряет папку с лампой на стол громко, не сдерживаясь, выкрикивает ругательства. Сейчас она хочет спалить это место дотла, как свидетеля ее краха. По скрипучим, стонущим полам к ней мчится смотритель. Ругается всеми проклятьями на внезапно оказавшуюся в его владениях рядовую. Зоя не замечая его, возвращает свою холодность и непроницаемость. Собирает разбросанные бумаги обратно, брезгующими пальцами берет папку в руки и уходит.
Легким, обезумевшим шагом, она движется по коридорам. Выходит на солнце, почти не замечая подходящего к концу времени, разъяренно пересекает плац и входит в здание администрации. Она расталкивает ошарашенных служащих, пробирается по лестнице на третий этаж. Полупустое чистое и неестественно прохладное помещение пролетает перед ее глазами махом. Она останавливается лишь перед самой дверью. Вдруг ее касаются мысли о том, что же она собирается все-таки делать.
«Глупо, как глупо…»
Она оглядывает белые стены, ничем не примечательную дверь, за которой восседает мать. Что же она ей скажет. В этом могильно чистом коридоре даже мысли раздаются эхом, как и свет из оконной рамы.
Несмело Зоя сжимает пальцы в кулак до белых костей и почти извиняющимися движениями стучит по двери. Дверь распахивается сразу. В проеме оказывается капитан. Он слегка испуганно врезается в рядовую глазами, отстраняется, впуская ее. Она не придает ему значения, мимолетно отдает честь и устремляется взглядом рабочему месту.
Холодные глаза матери устремляются на нее. Ничем не удивленные, не взволнованные, отстраненно безразличные, как и всегда. Она слегка отстраняется от рабочего стола. Длинные пальцы израненные морщинами от оружия и тяжелой работы, отодвигают стопку бумаг в сторону, высвобождая место для разговора. Ледяной, пронизывающий властностью, голос раздается эхом по коридору.
– Ты уже здесь. Отлично, я только за тобой отправляла. Можете идти.
– Так точно! – отчеканивает капитан и выходит из кабинета, громко закрывая дверь за собой.
– Садись, – генерал-полковник указывает взглядом на хлипкий стул около своего большого отполированного стола.
Одним грубым движением мать поправляет упавшие седые волосы со лба обратно в высокую строгую прическу. Видно, открытое окно пропустило шальной ветер, посмевший поколебать ее безупречный вид. Просторный кабинет, набитый папками и бумагами, разложенными в строгом идеальном порядке на твердых полках. Здесь пахнет матерью, сигаретным дымом и чистотой одновременно. Зоя была здесь всего пару раз еще в детстве, теперь это место кажется ей меньше и вместе с тем более устрашающим. Она медленно присаживается на скрипучий стул. Держит спину прямо, ноги сомкнуто, руки на коленях.
– Полагаю, есть веская причина, по которой ты примчалась сюда.
– Так точно, – легкая дрожь в голосе выдает ее волнение от собственного поступка.
– Так что же?
– Мое первое дело. Я хотела бы взять другое.
– Почему же? Я лично отбирала его для тебя. Боишься работать с теми, кого знаешь в лицо?
Ровный безэмоциональный голос матери прерывается, она тянется к пачке с сигаретами и ловко закуривает. Снова устремляется взглядом, метающим молнии, в свою дочь.
– Никак нет! Я Хотела бы взять дело сложнее, это слишком…
– Просто?
– Так точно! Я могу быть более полезной.
– Думаешь, я тебя недооцениваю?
Лицо матери маскируется за клубами серого дыма. Зоя понимает, что ее провоцируют, и оправдано.
– Никак не…
– Ты ведь только недавно побывала в карцере, и вот уже устроила расправу на складе. Ты же не думаешь, что я не поняла этого.
Зоя молчит, она ждала чего-то другого. Она думала, знала, что расправа вернет уважение матери, но сейчас она разочарована тем, что надеялась на подобное. Если совершенное ею не злит мать, то точно безразлично. К горлу подступает ком.
– Сейчас я могу доверить тебе только это. Тебе дали задание, выполняй. Никаких вопросов. И еще, никаких самостоятельных шагов. Тебе будут доставляться инструкции, и ты будешь докладывать все, что связанно с делом. Не смей облажаться. Тебе все ясно?
– Я не понимаю… – вдруг сдавленный шепот срывается с розовых кукольных губ. Она пугается собственных слов, и тут же старается собраться на это стуле, взять себя в руки, сделать непроницаемое жесткое лицо.
Взгляд матери в клубах дыма становится жестче. Она резко встает со своего места, подходит к Зое вплотную. Внутри себя рыжая голова как еж прячет голову, пытается убежать, но снаружи она не смеет двигаться, даже повернуть голову к матери.
– Что тебе непонятно, рядовая Вербина? – с жестью цедит генерал‑полковник. Ее цепкие пальцы свободной руки хватаются за тугой хвост на рыжей голове и оттягивают его назад с силой. Зоя становится прикованной взглядом к потолку, глаза раздражает до слез ядовитый дым. Она молчит.
– К тебе будет приставлен куратор, который будет следить за тобой. Не смей. Меня. Разочаровывать. Ты поняла меня?
– Так точно, – хрипло и сдавленно отвечает Зоя сквозь тяжелый натянутый ком в горле.
– Не слышу?!
– Так точно! – выкрикивает из всех сил Зоя.
Пальцы на ее затылке слабеют и она покорно возвращает голову в исходное положение. Генерал-полковник усаживается в свое кресло, небрежно стряхивает пепел в стеклянную пепельницу.
– Свободна, – с былым безразличием раздаются слова.
Зоя вскакивает со своего места, и не чуя ног, возвращается в казарму.
Рыжая голова возвращается к своей койке, снимает измотанный китель и бросает его небрежно на идеально ровно застеленную простынь. Разминает мышцы, присаживается на кровать и устало трет виски пальцами, зажмурив сильно глаза. В голове мечутся мысли, неоднократно навязчиво пережеванные за последние дни, с того момента, как она получила папку. Хочется закурить, да так, чтобы легкие заболели. Она нащупывает китель, не поворачивая головы, по инерции ищет в нем то, в чем нуждается, но вместо этого находит в кармане белую свернутую бумажку. Недовольно хмурясь, она разворачивает рваный клочок и читает мелкую надпись.
«Надо поговорить».
Снова ночь, снова медленно капающая холодная вода из ржавого крана. Холодный пол и босые раскрасневшиеся ступни. Тихо свистящий сквозняк пролетает по крашенному подоконнику, расплывается на нем и путешествует дальше, по полу, через щель и по коридору. Эти раковины и зеркала становятся хранителями чужих тайн не намеренно и все же слушают очень внимательно.
Совсем неслышно из темноты проскальзывает худое сутулое тело. Выпрямляется и становится выше, как только его касаются лучи лунного света. Темные глаза сверкают и беспрепятственно устремляются на свою рыжую цель. Зоя, прислонившись к подоконнику, смиряет его раздраженным взглядом.
– Ну, чего тебе? – раздается недовольный женский голос.
– Тебе бы лучше не маячить у подоконника, там дежурные курить вышли. Может присядем? – Мирон галантно приглашает жестом устроиться под раковинами.
Зоя недовольно морщится, в груди должен вот-вот отозваться жгучий укол боли, но его нет. Боль снова куда-то вылетает из груди, обещая вернуться не скоро. Она отстраняется от подоконника. Мирон присаживается на пол к стене напротив раковин, решив, что ему не стоит заступать на ее тайную территорию. Зоя спускается к батарее, усаживается рядом с ним.
– Есть курить?
– Конечно, – Мирон протягивает ей свою пачку. Жесткими негнущимися пальцами Зоя вытягивает из пачки сигарету, вставляет в зубы. Из ниоткуда, будто сама собой, в руках Мирона возникает зажигалка, он подкуривает сначала рыжей, и лишь затем себе.
– Выкладывай, что за разговор, – выдавливает Зоя, съеживается после первой затяжки.
– Да… с чего бы начать. Хотя, стоит ли говорить предисловия…
– Ну?!
– Я планирую побег.
Зоя могла бы сейчас поперхнуться, но что-то подсказывало ей, что так оно и планировалось с самого начала. Мирон чужой среди своих, в нем никогда не было отъявленного желания служить, выполнять приказы, доказывать свою преданность и полезность. Он всегда отстранен от всех, всегда где-то у себя в голове.
– Ясно. Я тут при чем?
– Мне бы пригодилась твоя помощь.
– Какая еще помощь?
– Когда вернемся по заданиям, мне нужно что бы кто-то принес весть о моей смерти, и доказательство.
– Зачем? Они все равно найдут тебя.
– Если все правильно расставить, то искать будет нечего, а ты будешь свидетелем. Мое задание не так далеко от твоего дома. Скажешь, проходила мимо, обратился за помощью, не справился, погиб, ты закончила дело за меня.
– Так просто? А мне-то с этого что будет?
– Нет, не просто. Ты хотела другое дело? Вот тебе выгода.
– Откуда ты…
– Уши острые, забыла?
– Все равно, идиотская идея. Зачем тебе это?
– Не очевидно? Я хочу свободы, не хочу быть убитым по-настоящему, и не хочу убивать. Меня воспитывали по-другому, не так, как тебя. Я не должен был здесь находиться.
– Почему же ты здесь?
– Потому что мой старший брат погиб, а я оказался более живуч. Хочешь, чтобы я душу тебе раскрыл? Или просто ответишь, да-нет?
Мирон устало откидывает голову на белую плитку, прикрывает веки. На глаза падают растрепанные черные волосы. Лунный свет перемешивается со светом фонаря с улицы, и теперь они пляшут и освещают его шею, ровный без изъяна мальчишеский профиль. Зоя, вдруг ведомая этим светом, обращает к нему взгляд, удивляется тому, что увиденное ее привлекает и даже тянет, взбудоражено резко отдергивает себя, снова устремляется в изъеденный накипью кафель, пытается разглядеть его трещинки.
Теперь Зоя растеряна, она бегло обводит извилистые трубы взглядом, судорожно ищет ответ. Мирон безразличен ей, но от чего-то ей не нравится мысль о том, что он идет на самоубийство под предлогом призрачного шанса на свободу от пожизненной службы.
– Ладно… Я помогу. Кроме слов от меня что-нибудь потребуется? – голос ее звучит безжизненно холодно, но от чего-то небезразлично.
– Я пришлю тебе весточку.
– А кто у тебя в задании, расскажешь?
– Ахерон, – так же безжизненно отвечает Мирон.
– Справишься? – от чего-то вдруг неожиданно для нее самой, вырывается вопрос.
– Постараюсь.
– Не спросишь, кто у меня? – смутившись самой себя, говорит она.
– Я знаю, одноклассница. Мне жаль, – подавленно отвечает он.
– Ничего, я ее терпеть не могла.
На губах Зои проскальзывает легкая болезненная усмешка.
– И ты думаешь, она это заслужила? Она ведь не выбирала кем родиться, да и скорее всего сама не знает, кто она такая.
– Тем и лучше, прикончить ее в зародыше.
– Ты очень жестока, – ледяным голосом отвечает Мирон. От чего-то в его голосе она чувствует неприемлемое осуждение, но решает молчать. Стоит ли спорить с тем, кто собирается выбрать смерть вместо службы.
Она лишь поджимает губы и как-то невольно получается печальная улыбка. Сигарета заканчивается, и кажется время снова идет своим чередом. В тишине верещит сверчок. Мирон вдруг встает со своего места, не отряхиваясь, направляется к выходу, не попрощавшись. Его окурок летит в раковину на ходу. Зоя остается одна, непривычно расслабленная и даже растерянная. Моет руки, лицо, пытается вернуть себя в привычное собранное каменное состояние, но не выходит. Спустя пару минут возвращается на свое спальное место, но уснуть почему-то удается лишь от усталости под самое утро.
Глава 10. Охотница
– Надо же, талантливая же тебе попалась!
В штабе царствует затхлый сырой воздух. Тусклый свет старых светильников и неуместной люстры с цветочными плафонами на фоне пожелтевших стен. Находиться здесь Зоя ненавидит больше всего в части, но того требует устав. За стеклянным окошком пухлая, непозволительно ярко накрашенная, нора хлопает неестественно длинными ресницами, водит длинными красными ногтями по развернутым рисункам.
Удивительно, как много им позволяет администрация. Эти ведьмы лишены имен, зовутся позорно «норами», но их это словно ничуть не смущает, никакой чести. Держать их здесь опрометчиво, конечно, они несут пользу делу, и все же, как же от них воняет ведьмовской алчностью и мелочностью. Когда-то они были пойманы, но орден всегда дает выбор даже им. Для Зои это еще одно доказательство, что избавлять человечество от ведьм правое и заслуженное дело. Никаких принципов, вины или нравственности, никакого раскаяния за содеянное, голое желание спасти свою жалкую шкуру. В любом случае, отсюда им пути нет, свои же прирежут с удовольствием, стоит им ступить за территорию части.
– Долго будете выслеживать? Мне поручили обо всем докладывать.
– Что ж, ты достала отличный материал, думаю дело пойдет быстро, – беззаботно пожав спущенным плечом, лепечет натянутым голосом нора. Любуется, как в картинной галерее, с интересом поджимает пухлые, густо намазанные помадой, губы. Резко разворачивается в другой угол, к своим банкам-склянкам, пышная трехэтажная огненная прическа покачивается, но не падает, как Пизанская башня. Не повезло попасть в ее смену, болтливая, не расторопная, хоть и опытная. Широкая сгорбленная спина, на которой от натяжения вот-вот разорвется леопардовая блузка, резко выпрямляется.
– Надо же! Сейчас начеркаю отчет и сама все передам. Можешь идти, дорогуша, – закатывая глаза наверх, снова лепечет нора.
Зоя удивляется ответу. Брови от напряжения почти сходятся на переносице, приближается ближе к стеклянному окошку, сильнее сжимает столешницу, пытается заглянуть глубже в глаза мерзкой ведьмы.
– А мне отчет прочитать не дадите?! – раздраженно выпаливает рыжая голова.
Нора отстраняется дальше от окна, словно для того, чтобы спрятаться от жгучих зеленых глаз. Еще немного, и Зоя чувствует, что протянет к ней через окно руки, схватится за леопардовый воротник и с силой резко потянет на себя так, чтобы голова норы разбилась о стекло, размазывая весь этот вульгарный слой, неумело скрывающий старость.
– Нет-нет, у меня указ сразу передавать все отчеты лично в руки назначенному лицу. Иди-иди, не задерживайся, тебя служба ждет.
Зоя уже собирается со злостью ударить по столешнице, но сдерживается. Стискивает зубы и громкими тяжелыми резкими шагами выходит из штаба.
Палящее солнце, бегающие по своим делам рядовые из угла в угол по всей территории. Вернулись почти все, несмотря на страхи и предостережения. Кому‑то уже успело достаться, но самой сильной из них досталось самое простое и мелочное задание. От этого Зое хочется подорвать здесь все, чтобы горело огнем. Недоверие матери заставляет боль в груди распаляться настолько, что становится тяжело дышать ночами. Поездка выдалась легкой, но неприятной, ей единственной пришлось ехать домой и прятаться от наблюдательных глаз односельчан так, чтобы не было ни одного подозрения. Взлом и проникновение вообще не потребовал усилий, глупая одноклассница оставила все на виду. В той комнате воняет убогостью существования безродного отродья. Зоя всегда брезговала к ней прикасаться, но тут пришлось переступить через себя и окунуться в это вязкое слизкое существо, неспособное к малейшей самозащите, даже к ничтожной гордости. Очевидно, что так и вышло, от нее всегда несло, и Зоя это чувствовала с детства.
Глава 11. Ведьма
Лучик света щекочет темные ресницы, веки неуютно дрожат. Варя прячет лицо подальше от света. Скрипящая боль в шее напоминает о том, как долго она пролежала в одном неудобном положении. Ноющая боль начинается в затылке и льется по позвоночнику до самого копчика. Сквозь шторы просачивается полоска желтого света, падает на ее волосы. Окно открыто, и с улицы доносятся детские голоса, они спорят, дерутся, договариваются и выясняют отношения, точно так же, как это делают их родители. Мокрые глаза и щеки пачкают подушку. Варя зарывается в одеяло как можно глубже, чтобы ощутить себя в тепле и безопасности. Слезы не желают останавливаться и сердце не срастается обратно. Варя утыкает в подушку голову. Как бы она хотела, чтобы этот сон, как и другие сны, забылся с течением долгого времени. Она помнит каждую мелочь. Отчаянно Варя выпускает в подушку вопль отчаянного горя. Подушка внимает ее слезам, жалеет и мягко обнимает больную голову.
Не снимая с себя одеяла, Варя встает с кровати. Больно, но не так, как было больно Нине, а потому, эта боль мало что значит и не стоит того, чтобы себя жалеть. Слабыми шаркающими шагами приближается к окну. Дети старательно играют в дочки-матери, не жульничают. Глупые дети.
Секретер в доме по классике играет роль аптеки. Верхняя полка от простуды, средняя полка от расстройств внутренних органов, нижняя полка прочее. Впрочем, можно найти всякое, например, мази от суставных болей, мозолей и бородавок, спиртовая настойка от всех болезней. Варя отыскивает обезболивающие и на всякий случай пузырек настойки валерианы, почти полный и очень старый. Не так часто Татьяна Родионовна злоупотребляет успокоительными, или валерьянка ей уже очень давно не помогает.
Запах котлет теснится сквозь щель в дверном проеме и заставляет Варю внутри изнывать от желания хоть что-нибудь съесть. Проворная муха влетает в дверной проем быстрее, чем Варя успевает опомниться. Маленькая крылатая негодяйка облетает кухню по периметру и садится к Варе на голову.
Татьяна Родионовна сосредоточенно взбивает что-то железным венчиком в трехлитровой алюминиевой кастрюле. Скрежет заставляет морщиться, запах железа свербит в носу и на зубах. Быстрым движением пожилая фея отряхивает венчик от взбитых яиц и кладет его в раковину, берет в руки деревянную лопатку, придвигается к плите, открывает мокрую крышку, пар обдает ее лицо, заслоняет очки. Она отточенными движениями переворачивает слегка подгоревшие котлеты. Они продолжают шкварчать. Подолом домашнего, голубого, выстиранного миллион раз халата, вытирает белые стекла очков, капли жирного конденсата оставляют на ткани очередные пятна.
– О, да неужели, королева соизволила встать! Неужто так тебя утомили уроки! – бабушка звучит с подковыркой и смотрит на Варю своими маленькими глазами, потому как без очков они кажутся выгоревшими зелеными пуговками.
– Да, что-то я переборщила со сном, – хрипло отвечает Варя.
– Тебя не добудишься! Ты в библиотеке небось книги тоннами разгружала, а не к экзаменам готовилась!
– Ну, вообще-то интеллектуальная деятельность более энергозатратна, чем физическая.
– Кто это тебе такую чушь спорол? Вон, иди бычков покорми, да хоть пару грядок прополи, а я посмотрю, как ты быстро спать ляжешь!
– Физический труд не для меня. Вот я вчера цветы полила, и что с этого? Говорила зря, и дождь пошел.
– Цветы от этого не умрут, ты так поливаешь, что они и в великий потоп высохнут, зато хоть подвигалась маленько, совсем рохля зачахла!
– Спасибо за заботу. Я вчера по дороге домой промокла и кажется заболела. Что за погода пошла, скоро уже середина лета…
– Ну-ка, открой рот, я твое горло посмотрю. То-то слышу, как ты гнусавишь. Небось полный нос соплей. Не дай Боже тебе заболеть, опять будешь месяц в кровати валяться. Бегать чаи тебе таскать у меня времени нет!
Холодная железная ложка сама по себе оказывается в руках Татьяны Родионовны. Она грубо склоняется над сжавшейся в размерах Варей и, стиснув ее скулы в тиски, запихивает ложку прямо в рот к неблагополучным миндалинам, надавливая на язык. Непроизвольный рвотный рефлекс и неудержимый насильственный кашель вырывается вперед. Бабушка вытаскивает ложку, пока Варя продолжает откашливаться.
– Ага! Ничего, настойку глотнешь, быстро полегчает. И горло полоскать будешь утром и вечером.
Татьяна Родионовна носком старого тапка открывает нижний кухонный шкаф, кряхтит и нагибается до самого дна. С грохотом ставит на стол перед Вареным лицом двухлитровую пыльную банку с содержимым буро-красного цвета. Протирает полотенцем пыль, часть от нее падает на пол, залетает прямо в нос. Варя громко чихает.
– Сколько же ей тысяч лет?
– Много, – сухо отвечает бабушка. Она крепкой морщинистой рукой дотягивается до рюмки в одном из верхних кухонных шкафчиков и с твердым стуком ставит ее перед внучкой. Снимает пережатое старой бечёвкой горлышко, разворачивает верхний слой марли и открывает резиновую крышку. Зачем так запечатывать настойку становится понятно только тогда, когда по всему помещению разносится едкий запах заспиртованной хвои вперемешку с тленом. Варю и раньше поили этим зельем, когда она болела, а болела она часто, отпита до половины эта банка именно ей. Варя надеялась, что давно уже все выпила, и второго такого уже не найти. Татьяна Родионовна аккуратно наливает красную жидкость в рюмку, стараясь не пролить ни капли.
– Давай, до дна!
– Может хоть котлетку дашь закусить? Они там у тебя горят уже.
– Точно! – бабушка кидается к плите, выключает газ. Котлеты как раз не успевают сгореть, но хорошо прожариваются. Бабушка выкладывает одну из котлет, еще дышащую паром, брызгающую домашним маслом, на блюдце и бережно отдает Варе в руки.
– Спасибо, а тост будет?
– Пей давай уже и не бубни.
Варя обдувает котлету, разламывает на две половины. Делает резкий выдох и опрокидывает рюмку в себя как можно быстрее, стараясь не почуять запах и не успеть ощутить вкус. Безуспешно. Топливо проливается тонкой струей по горлу и падает в пищевод, приземляясь в желудке. Запах мертвечины с хвоей настигают сразу, вкуса почти не чувствуется, потому как на вкус только боль. Начиная ото рта и заканчивая желудком, внутренности горят синим пламенем. Варя заглатывает горячий кусок котлеты как можно быстрее, пока не стошнило. Горячая котлета старалась, но она не в силах перебить послевкусие древесной коры и улитковой слизи, он останется с ней навсегда.
– Ну как, хорошо пошла?
– Завтрак так себе! – Варя отвечает спертым голосом, вдыхая как можно больше воздуха.
– Сейчас блины будут, успеешь позавтракать. Иди умойся лучше!
– Пойду, пожалуй.
Смиренным шагом Варя идет умываться, пузырек с валерьянкой из рук не выпускает, если появится возможность, обязательно примет.
Холодная вода из крана охлаждает лицо, дает немного бодрости. Закрытыми глазами Варя дотягивается до полотенца, вытирает им стекающие капли воды. Открыв глаза, замечает отражение в зеркале. Случайно вспоминает лицо Ниночки. Сейчас это лицо не вызывает прежние страх и ужас. Варе страшно только от того, что она проживет целую несчастную жизнь ребенка, без возможности чем-либо помочь. Она лишь хранитель чьих-то болезненных воспоминаний, чьей-то сокровенной тайны. А единственная ли Варвара, кому открылась эта тайна? Или есть кто-то еще, кто видит ее? Старинский, как большой омут, затягивает людей во мрак и не отпускает на волю.
Завтрак проходит тихо. Варя лениво жует блины со сметаной, запивает их сладким смородиновым чаем. Бабушка рассказывает о том, как соседский кот ворует ее цыплят, грозится убийством питомца. Свою ложь об учебе Варя дополняет деталями и предупреждает о том, что скоро снова отправится в библиотеку. После они обе разбредаются по своим делам.
Варя возвращается в свою комнату, достает из нижнего ящика старый ежедневник, так и не тронутый ей за несколько лет, в хронологическом порядке записывает в него все, что видела в своих снах. После того, как все подробно записано на бумаге, на душе остается осадок печали.
Печаль, тоже вдохновение. Варя раскладывает вокруг себя краски и непрерывно рисует. Столько образов и впечатлений не должны пропасть даром. Выразить на бумаге то, чего не было в ее жизни, то, что она смогла понять и почувствовать на себе только через тело другого человека. Материнская любовь и забота, таящаяся в глазах молодой женщины. Хоть мама никогда не знала ее, Варя очень по ней скучает. Теплые нежные руки и внимательный взгляд, она словно продолжение своего ребенка, его хрупкий и почти прозрачный ангел. Руки двигаются сами по себе, линия за линией выражают такую необъятную любовь, что на листе никогда не поместится, но хотя бы часть она изобразить постарается.
Тонкая, ранимая, но несомненно сильная женщина с собранными наверх темными волосами, в нежном голубом платье, держит на руках девочку в белом, на груди которой приколота изящная балерина. У них одни глаза на двоих. В глазах ребенка отражается привязанность и надежда, смелость и огромных размеров храбрость. Они окутаны белой вуалью и теплыми лучами света. На бумаге они в тепле и безопасности, там, где Варя хотела бы их видеть в своих снах.
Песок между шейными позвонками предательски хрустит, напоминает о том, что прошло уже несколько часов. Старость не радость. Потянувшись во все стороны, Варя широко зевает и наконец встает из-за стола.
Где-то на кровати вибрирует телефон. Варя дотягивается до него кончиками пальцев, двигает ближе. На горящем экране смс от незнакомого номера. Варя подносит телефон ближе к лицу. Давно от живых людей ей не приходили смс. Открывает письмо.
Почти вся следующая неделя проходит туманно и мутно. Варя каждый день выходит вместе с Татьяной Родионовной на огород, помогает кормить скотину, наводит порядок, много читает, рисует и предательски скучает.
***
Утро субботы. Скромный завтрак, чай и строгий голос бабушки в ушах. Для Вари жалобы на здоровье давно звучат, как белый шум. Она медленно кивает в такт ее словам, впадает в анабиоз.
Жужжание разрезает стол. Ошарашенные глаза Татьяны Родионовны врезаются в Варю, но она вздрагивает, с глазами полными непонимания, разглядывает стол.
– Возьми трубку уже наконец!
– Что? А, да.
Ее телефон не звонил так давно, что она забыла как это бывает.
«Мама!»
Варя поворачивает телефон вверх экраном, на нем светится неизвестный номер. В груди холодеет тяжелое разочарование.
– Кто это?
– Не знаю. Спам.
Варя сбрасывает телефон и кладет его обратно экраном вниз.
– Тогда не бери трубку. Эти мошенники совсем совесть потеряли! Плевать, кого разводить!
– Да. Я наелась, пойду почитаю.
Варя небрежно встает из-за стола, не забыв захватить брошенный телефон. Только ступив за порог неприбранной комнаты, перезванивает по неизвестному номеру. В трубке раздается знакомый мужской голос.
– Почему так долго?
– Зачем звонишь?
– Через два часа в Сосновке, у большой библиотеки. Не опаздывай.
